Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев

   — Это она! — произнес Дзётаро и заспешил дальше, но незнакомец остановил его.
   — Вы вместе путешествуете?
   — Да. Ее зовут Оцу.
   — Будешь по-глупому рисковать, так тебя убьют до того, как ты подоспеешь на помощь девушке. Почему не подождать? Они неминуемо пройдут здесь. А сейчас расскажи, что произошло. Вдруг я смогу дать полезный совет.
   Незнакомец расположил к себе мальчика. Дзётаро рассказал о случившемся утром. Незнакомец понимающе кивал, наклоняя широкополую шляпу. Дзётаро умолк, и человек сказал:
   — Сочувствую вам, но при всей твоей храбрости ты, маленький мальчик, и женщина никогда не справитесь с людьми Кохэя. Лучше я попробую спасти Оцу.
   — Разве они отдадут ее вам?
   — Нет, если я вежливо попрошу их. Что-нибудь придумаю, а ты спрячься в кусты и сиди там тихо.
   Дзётаро спрятался за придорожными кустами, а незнакомец быстро зашагал под гору. Дзётаро показалось, что человек его обманул. Может, ронин просто утешил его, а сам пустился наутек? Дзётаро осторожно высунулся из кустов, но тотчас присел, заслышав голоса. Вскоре показалась Оцу в окружении троих мужчин. Руки у нее были связаны за спиной, на ноге запеклась кровь.
   Один из разбойников подтолкнул ее в плечо и проворочал:
   — Ты что по сторонам озираешься? Пошевеливайся!
   — Давай побыстрее! — подхватил другой.
   — Я ищу своего попутчика. Что с ним?.. Дзётаро!
   — Замолчи!
   Дзётаро готов был с воплем выскочить из убежища, но на дороге появился знакомый ему ронин, но без шляпы. На вид ему было лет двадцать шесть. Лицо сильно загоревшее. Взгляд его был сосредоточенным и острым. Шагая по дороге в гору, он повторял вслух:
   — Ужасно, невероятное дело!
   Поравнявшись с Оцу и ее стражей, ронин пробормотал приветствие и последовал дальше, но разбойники его остановили.
   — Эй! — окликнул его один из них. — Ты случаем не племянник Ватанабэ! О чем ужасном ты говоришь?
   Ватанабэ — старинное и уважаемое в округе семейство. Глава его Ватанабэ Хандзо был признанным авторитетом в магических боевых искусствах, известных под общим названием «ниндзюцу».
   — Неужели не слышали?
   — Что?
   — Там внизу, под горой, стоит самурай по имени Миямото Мусаси, готовый к большой резне. Встал посреди дороги с обнаженным — мечом, никогда не видел более страшных глаз!
   — Мусаси?!
   — Вот именно. Остановил меня и спросил мое имя. Я ответил, что я Цугэ Саннодзё, племянник Ватанабэ Хандзо, что я иду из Иги. Он извинился и пропустил меня, обошелся со мной вежливо. Сказал, раз я не связан с Цудзикадзэ Кохэем, то мне нечего бояться.
   — Неужели?
   — Я поинтересовался, что произошло. Он рассказал, что Кохэй с дружками собираются убить его. Он приготовился к обороне и ждет нападения. Похоже, готов биться до конца.
   — Не врешь, Саннодзё?
   — С какой стати?
   Разбойники побледнели. Они нервно переглянулись, не зная, что делать.
   — Поостерегитесь! — посоветовал Саннодзё и сделал вид, будто собирается уйти.
   — Саннодзё!
   — Что?
   — Как нам быть? Наш вожак и то признает, что Мусаси необыкновенно сильный противник.
   — Он уверен в себе. Когда он подошел ко мне с мечом, мне и в голову не пришло сопротивляться.
   — Что же делать? Мы ведем эту женщину в Ясугаву по приказу Кохэя.
   — А мне какое дело?
   — Не ломайся! Помоги нам!
   — Никогда! Если дядя узнает, что я вам помог, он откажется от меня. Могу, правда, кое-что посоветовать вам.
   — Говори! Слушаем!
   — Положим, вы можете привязать женщину к дереву и оставить ее здесь. Без нее вам проще двигаться быстрее.
   — Что еще?
   — Вам нельзя идти по этой дороге. Лучше следовать по долине до Ясугавы — сделаете небольшой крюк, но там предупредите своих. Окружите Мусаси и загоните его в ловушку.
   — Ловко придумано!
   — Прошу вас, будьте осторожней. Мусаси, защищаясь, захватит несколько душ с собой, отправляясь на тот свет. Лучше не угодить в эту компанию.
   Разбойники согласились с Саннодзё и потащили Оцу в рощу. Привязав ее к дереву, они поспешили в путь, но тут же вернулись, чтобы заткнуть ей в рот кляп.
   — Так-то лучше! — промолвил один из них.
   — Пошли скорее!
   Разбойники исчезли в лесу. Дзётаро, благоразумно выждав некоторое время, высунулся из кустов. Кругом никого — ни путников, ни разбойников, ни Саннодзё.
   — Оцу! — позвал он, выскакивая из убежища. Дзётаро быстро нашел ее и, отвязав, потащил к дороге.
   — Скорей! Надо немедля уйти отсюда.
   — Почему ты прятался? — спросила на бегу Оцу.
   — Потом расскажу.
   — Подожди! — проговорила Оцу, останавливаясь.
   Она поправила волосы, воротник и оби. Дзётаро осуждающе щелкнул языком.
   — Не время прихорашиваться! — произнес он. — Волосы можно прибрать попозже.
   — Ронин ведь сказал, что Мусаси стоит под горой.
   — Вот почему ты прихорашиваешься!
   — Ничего подобного, — ответила Оцу, тщетно притворяясь безразличной. — Нам нечего бояться, если Мусаси рядом. Полагаю, что наши беды кончились, мы теперь в безопасности, и я имею право подумать о своей внешности.
   — Думаешь, что ронин правда видел Мусаси?
   — Конечно! Кстати, где этот ронин?
   — Исчез. Он какой-то странный.
   — Пойдем, — сказала Оцу.
   — Уверена, что выглядишь хорошенькой?
   — Дзётаро!
   — Я пошутил. Так и сияешь от счастья!
   — Да, не скрываю радости и готова громко кричать: «Я счастливая!» Дзётаро в ответ изобразил подобие танца, выписывая ногами замысловатые фигуры.
   — А если Мусаси там нет? Вот досада! — дразнил он. — Побегу вперед на разведку.
   Оцу в мыслях опередила его. Сердце ее унеслось к подножию горы, прежде чем Дзётаро успел сделать шаг.
   «Я выгляжу ужасно», — подумала Оцу, осматривая раненую ногу, грязь и прилипшие к одежде листья.
   — Пошли! — звал Дзётаро. — Хватит любоваться собой!
   Оцу почему-то решила, что Дзётаро уже увидел Мусаси.
   «Наконец!» — подумала она. До сего момента ей приходилось замыкаться в себе, и она устала от постоянного напряжения. Оцу гордилась перед собой и богами тем, что осталась верной своей мечте. Сейчас, когда ей предстояла встреча с Мусаси, душа ее пела от восторга. Оцу ликовала от предвкушения свидания, стараясь не думать, оценит ли Мусаси ее преданность. Радость омрачалась смутным предчувствием того, что встреча может принести печаль и разочарование.
   На северном склоне горы Кодзи земля была скована морозом, а у подножия, в харчевне, солнце пригревало так, что ожили мотыльки-однодневки. Селение стояло на бойком месте, в нем были постоялые дворы и горячий чай, которым потчевали путника в харчевне. В лавке продавались товары, нужные сельским жителям, от дешевых сладостей до соломенных сандалий для волов.
   Дзётаро поджидал Оцу перед лавкой — маленький мальчик в большой и шумной толпе.
   — А где Мусаси? — спросила она, озираясь по сторонам.
   — Его здесь нет, — упавшим голосом отозвался Дзётаро.
   — Как же так?
   — Я не нашел его. Расспросил хозяина харчевни, но тот похожего на Мусаси самурая не видел. Вышла какая-то ошибка.
   Дзётаро был огорчен, но не терял присутствия духа. Оцу призналась себе, что слишком далеко унеслась в безумных мечтах. Спокойствие Дзётаро возмутило ее. Оцу строго спросила:
   — А в харчевне хорошо посмотрел?
   — Да.
   — А по ту сторону дорожного поста Косин?
   — И там нет.
   — А на заднем дворе харчевни?
   — Я же сказал, Мусаси нигде нет.
   Оцу отвернулась.
   — Ты плачешь? — спросил Дзётаро.
   — Не твое дело! — резко ответила Оцу.
   — Не понимаю тебя. Ты очень разумная, но порой хуже маленькой. Мы ведь не знаем, сказал ли Саннодзё правду или нет. Ты почему-то приняла его слова всерьез, а теперь заливаешься из-за выдумки. Женщины — неразумные создания! — со смехом заключил Дзётаро.
   Оцу хотелось сесть на землю и не двигаться. Свет погас в ее душе. Снова, как и раньше, надежда обошла ее стороной. Гнилой молочный зуб во рту хохочущего Дзётаро показался ей отвратительным. В сердцах она недоумевала, зачем тащит за собой этого негодного мальчишку. Ее охватило желание бросить его.
   Конечно, Дзётаро тоже искал Мусаси, но любил его как учителя. Мусаси был смыслом жизни для Оцу. Дзётаро с легким сердцем забывал очередное разочарование, но Оцу не скоро опомнится от горя. По-мальчишечьи самоуверенный, Дзётаро не сомневался, что рано или поздно непременно встреться с Мусаси. У Оцу веры в счастливый исход не было. Накануне ее окрыляли радужные надежды, но теперь она погрузилась в пучину безысходности. Ей казалось, что она никогда больше не увидит любимого человека.
   Влюбленные склонны к размышлениям, поэтому ищут уединения. Сиротство, постоянное чувство одиночества обострили в Оцу замкнутость характера.
   В ответ на бесчувственность Дзётаро она повернулась и молча пошла прочь от харчевни.
   — Оцу!
   Это был Саннодзё. Он появился со стороны дорожного поста Косин, направляясь к ней прямиком через низкий кустарник. Ножны намокли от влажных веток.
   — Вы нам наврали, — осуждающе заявил Дзётаро.
   — Почему?
   — Вы сказали, что Мусаси ждет под горой. Вранье!
   — Не глупи! — с упреком ответил Саннодзё. — Благодаря моему вранью Оцу на свободе. Чем ты недоволен? Следовало бы меня поблагодарить.
   — Вы все придумали, чтобы провести тех разбойников?
   — Конечно!
   — Слышишь? Я же тебе говорил! — торжествующе воскликнул Дзётаро, обращаясь к Оцу.
   Оцу могла гневаться на Дзётаро, но обижаться на Саннодзё было глупо. Несколько раз поклонившись ему, она выразила глубокую признательность за спасение.
   — Теперь головорезы из Судзуки ведут себя тише, чем раньше, — сказал Саннодзё. — От них не скроешься. Если они решили схватить кого-нибудь на этой дороге, то Мусаси, о котором вы так беспокоитесь, настолько умен, что вряд ли попадет в их западню. Я сужу по тому, что говорят о Мусаси люди.
   — Есть ли другая дорога в Оми? — спросила Оцу.
   — Да, — ответил Саннодзё, посмотрев на снежные вершины, сверкающие под полуденным солнцем. — Если пройти в долину Ига, то оттуда есть путь на Уэно, а из долины Ано дорога ведет в Ёккаити и Кувану. Есть еще две-три горные тропы. По-моему, Мусаси свернул с главной дороги.
   — Считаете, он в безопасности?
   — Скорее всего. Во всяком случае, ваше положение похуже. Вам повезло, вы освободились, но люди Цудзикадзэ снова захватят вас в Ясугаве, если вы останетесь на дороге. Если вы осилите крутой подъем, я покажу вам тропу, о которой почти никто не знает. Идите за мной!
   Оцу и Дзётаро не раздумывали. Саннодзё повел их к перевалу Макадо выше деревни Кага, откуда тропа вела к Сэто в Оцу.
   Добравшись до перевала, Саннодзё подробно объяснил им дорогу.
   — Сейчас вы в безопасности, но держите ухо востро и постарайтесь найти укромное место до темноты, — напутствовал он.
   Оцу поблагодарила Саннодзё за его доброту. Саннодзё, внимательно глядя на нее, многозначительно произнес:
   — Мы расстаемся. Я гадал, спросите или нет. Вы так и не спросили. — В голосе провожатого прозвучали нотки обиды.
   — О чем?
   — Мое имя.
   — Я слышала ваше имя на горе Кодзи.
   — Вы помните его?
   — Конечно! Вы Цугэ Саннодзё, племянник Ватанабэ Хандзо.
   — Спасибо. Я не претендую на пожизненную благодарность, но надеюсь, что вы не забудете меня.
   — Премного вам обязана.
   — Я не о том. Я хотел сказать, что пока не женат. Я бы немедленно взял вас в свой дом, не будь мой дядя слишком строгим. Вы, как вижу, спешите. Через несколько километров будет маленькая гостиница, где можно переночевать. Хозяин — мой знакомый. Передайте ему поклон от меня. Прощайте!
   Непонятное чувство овладело Оцу после ухода Саннодзё. С первой минуты их знакомства Оцу не могла понять этого самурая. Ей казалось, что она едва не попала в когти хищного зверя. Выражая слова признательности, Оцу не чувствовала в глубине души благодарности.
   Дзётаро, быстро сходившийся с незнакомыми людьми, был под тем же впечатлением.
   — Мне не понравился этот тип, — произнес он, когда они начали спускаться с перевала.
   Оцу не хотела плохо отзываться о Саннодзё за его спиной, но призналась, что он ей тоже неприятен.
   — Что он имел в виду, говоря, что холост? — вслух подумала она.
   — Намекнул, что в один прекрасный день попросит тебя выйти замуж за него!
   — Ерунда какая!
   Путники благополучно добрались до Киото. Они печалились, что не нашли Мусаси, хотя по пути расспрашивали о нем у озера в Оми, у моста Кара в Сэте, у заставы в Осаке.
   В Кэагэ их захлестнула оживленная толпа и понесла к входу в город на улице Сандзё. Столичные дома были украшены кадомацу — сосновыми ветками, как принято в Новый год. Вид предпраздничного города приободрил Оцу. Она постаралась отвлечься от недавней неудачи и твердо решила во что бы то ни стало найти Мусаси. Большой мост на улице Годзё. Первый день Нового года. Если Мусаси не появится в первый день, то в запасе второй, третий… Он, по словам Дзётаро, должен обязательно прийти. Пусть он придет не ради встречи с ней, но ей достаточно взглянуть на него, сказать ему несколько слов.
   Оцу гнала прочь мысль о том, что может повстречать и Матахати. Дзётаро рассказал, что послание Мусаси он передал в руки Акэми. Оно могло и не дойти до Матахати. Оцу молилась о том, чтобы пришел только Мусаси.
   Оцу брела, озираясь по сторонам, надеясь в толпе отыскать Мусаси. Внезапно мороз пробежал у нее по коже, и она ускорила шаг. Ей показалось, что в любую минуту здесь может объявиться грозная мать Матахати.
   Дзётаро был беззаботен, как птица. Пестрота и шум большого города, от которого он успел отвыкнуть, привели его в безудержный восторг.
   — Мы сразу в гостиницу? — осторожно спросил Дзётаро. — Нет.
   — Правильно! Что сидеть в четырех стенах, пока на улице светло. Погуляем еще немного. Смотри, кажется, вон там базар.
   — У нас нет времени ходить по базарам. Есть дело поважнее.
   — Какое?
   — Забыл про коробку за спиной?
   — А, это…
   — Да. Я не успокоюсь, пока не найду дом его светлости Карасумару Мицухиро и не передам ему свитки.
   — Мы у него заночуем?
   — Конечно нет, — рассмеялась Оцу, глядя на реку Камо. — Думаешь, знатный человек пустит к себе грязного мальчика?

ЗИМНЯЯ БАБОЧКА

   Акэми выскользнула из гостиницы в Сумиёси, не сказав никому ни слова. Она ощущала себя пташкой, выпорхнувшей на свободу из клетки. Акэми оправилась от схватки со смертью настолько, чтобы взлететь высоко. Боль, нанесенная насилием Сэйдзюро, заживет нескоро. Он разбил ее заветную мечту принадлежать, сохраняя чистоту помыслов, мужчине, которого она действительно любила бы.
   На протяжении всего пути вверх по реке Ёдо до самого Киото ей казалось, что слез у нее намного больше, чем воды в реке. Провожая взглядом спешащие мимо барки, груженные украшениями из сосновых веток и провизией для Нового года, Акэми думала: «Если сейчас я встречу Мусаси…»
   Слезы навернулись на глаза. Никто в мире не знал, с каким нетерпением она ждала новогоднее утро, встречу на Большом мосту на улице Годзё.
   Желание увидеть Мусаси становилось все неистовее. Акэми, смотав нить любви в клубок, схоронила его в сердце. Все эти годы она прятала эту нить из отдельных воспоминаний и отрывочных слухов о Мусаси.
   Несколько дней назад она лелеяла девичьи мечты, оберегая их, как нежный полевой цветок со склонов горы Ибуки. Теперь цветок растоптан. Акэми казалось, что все понимающим взглядом оглядывают ее, хотя вряд ли кому известно, что произошло с ней.
   В вечерних сумерках Акэми шла по Киото мимо голых ив и пагод неподалеку от улицы Годзё. Она походила на бабочку, выпорхнувшую в зимнюю стужу.
   — Эй, красотка, — окликнул ее какой-то мужчина. — У тебя развязался шнурок на оби. Давай завяжу!
   Мужчина был худой, бедно одетый, говорил как простолюдин, хотя имел при себе самурайский меч.
   Акэми прежде не видела его, но завсегдатаи окрестных трактиров рассказали бы ей, что его зовут Акакабэ Ясома, что он зимними ночами болтается без дела по задворкам. Шлепая разношенными соломенными сандалиями, он догнал Акэми и схватил ее за свисающий шнурок.
   — Как ты оказалась в этом безлюдном месте? Ты не из тех помешанных, которые появляются в представлениях кёгэн? А ты и впрямь красотка. Открыла бы личико, как другие девушки.
   Акэми шла, не обращая внимания на приставания. Ясома принял ее поведение за застенчивость.
   — У тебя манеры городской девушки. Что ты здесь делаешь? Сбежала из дому? Или от мужа?
   Акэми не отвечала.
   — Хорошенькие девочки не должны гулять с потерянным видом, словно они попали в беду. Здесь с девушкой может случиться всякое. У нас, правда, нет воров и хулиганов, которые, бывало, болтались у ворот Расёмон, зато много разбойников с большой дороги, которые не упустят хорошенькую женщину. Полно бродяг и торговцев женщинами.
   Акэми не проронила ни слова, однако Ясома не смущался. Он сам отвечал на свои вопросы.
   — Здесь и впрямь опасно. Говорят, что женщины из Киото идут по хорошей цене в Эдо. Было время, когда здешних женщин переправляли в Хираидзуми, на северо-восток, а теперь в Эдо. А все потому, что второй сегун Хидэтада затеял громадное строительство в городе. Все веселые дома Киото открывают в Эдо свои заведения.
   Акэми не отвечала.
   — На тебя везде будет спрос, так что поберегись. Иначе прихватит какой-нибудь мерзавец. Здесь очень опасно.
   У Акэми лопнуло терпение. Решительным жестом закинув рукава за плечи, она обернулась и громко зашипела.
   — Знаешь, — продолжал он, — я думаю, что ты действительно помешанная, — расхохотался Ясома.
   — Замолчи и иди своей дорогой!
   — Разве я не прав?
   — Сам ненормальный.
   — Ха-ха! Теперь все ясно! Ты сумасшедшая. Жаль тебя.
   — Запущу в тебя камнем, если не уберешься.
   — Ты это всерьез?
   — Убирайся, скотина!
   Напускной решимостью Акэми пыталась скрыть панику, охватившую ее. Закричав на Ясому, она побежала через поросший тростником пустырь, туда, где когда-то была усадьба даймё Комацу, окруженная садом с каменными фонарями. Акэми казалось, что она плывет среди качающихся стеблей.
   — Стой! — вопил Ясома, преследуя ее, как гончий пес. Вечерняя луна взошла над горой Торибэ, ухмыляясь, словно ведьма. Вокруг ни души. В отдалении, метрах в трехстах, виднелись люди, спускавшиеся с холма. Спасать Акэми они не стали бы, даже услышав ее крик, потому что возвращались с похорон. Одетые в белые траурные одежды, в шляпах, подвязанных белыми лентами, с четками в руках, люди были погружены в печаль.
   Акэми упала от сильного толчка в спину.
   — Прошу прощения, — сказал Ясома, повалившийся на нее. — Не ушиблась? — участливо поинтересовался он, прижимая девушку к себе.
   Кипя от гнева Акэми ударила Ясому по заросшей физиономии, но тот не рассердился. Ему, похоже, даже понравилась пощечина. Он зажмурился, не переставая ухмыляться. Ясома покрепче прижал Акэми, уткнулся ей в щеку. Щетина тысячью иголок впилась ей в кожу.
   Акэми задыхалась. Отчаянно царапаясь, она разодрала ему ноздрю. Хлынула кровь, но Ясома не разомкнул объятий.
   Колокол в храме Амида на горе Торибэ звучал мрачно и глухо, словно напоминая о бренности и тщетности всего земного. Его предостережение не производило впечатления на двух дерущихся смертных. Сухие стебли тростника раскачивались от их борьбы.
   — Успокойся! — просил Ясома. — Тебе нечего бояться. Будешь моей женой. Я порадую тебя!
   — Лучше умереть! — пронзительно закричала Акэми. Ее отчаяние поразило Ясому.
   — Что? Почему? — забормотал он.
   Акэми лежала, сжавшись в комочек. Она походила на бутон горного цветка. Ясома ласково утешал девушку, в надежде добиться ее расположения. Он, несомненно, не в первый раз оказался в подобной ситуации. Казалось, происходящее ему нравилось, и его физиономия светилась от удовольствия, не утратив при этом зловещего выражения. Он не спешил, растягивая удовольствие, как кот, который забавляется игрой с полупридушенной жертвой.
   — Не плачь, — говорил он, — горевать не о чем, правда?
   Поцеловав Акэми в ухо, Ясома продолжал:
   — Ты должна знать мужчин. В твоем возрасте невинных не бывает.
   Сэйдзюро! Акэми вспомнила, какой жалкой и бессильной она была.
   Как расплылась у нее в глазах рама сёдзи.
   — Подожди! — крикнула она.
   — Подождать? Ладно уж, — ответил Ясома, приняв лихорадочный жар ее тела за страсть. — Не вздумай бежать, а то придется приструнить тебя.
   С резким стоном Акэми повела плечом и сбросила его руки. Глядя пристально в глаза Ясоме, она медленно встала.
   — Что тебе нужно от меня?
   — Сама знаешь.
   — Считаешь, что с женщинами можно обращаться как с набитыми дурами? Все мужчины одинаковы! Да, я женщина, но у меня есть гордость!
   Кровь сочилась из губы Акэми, порезанной листом камыша. Прикусив губу, она снова разрыдалась.
   — Ты говоришь что-то странное, — сказал Ясома, — так и есть, сумасшедшая!
   — Говорю то, что хочу.
   Толкнув Ясому в грудь изо всех сил, она бросилась бежать, продираясь сквозь камышовые заросли, залитые лунным светом.
   — Убивают! На помощь! Убивают!
   Ясома бросился следом. Не успела Акэми пробежать и десяти шагов, как он настиг ее и швырнул на землю. Акэми лежала, прижавшись щекой к земле, задравшиеся полы кимоно обнажили ноги, растрепанные волосы закрыли ей лицо. Она чувствовала холодный ветер на груди.
   Ясома не успел наброситься на нее, как что-то твердое ударило его в висок. Хлынула кровь. Ясома завопил от боли. Он оглянулся, но в этот момент получил другой удар по макушке. Ясома не почувствовал боли, мгновенно потеряв сознание. Голова его поникла, как у бумажного тигра. Ясома лежал, полуоткрыв рот, а над ним стоял бродячий монах с флейтой-сякухати, которой он и сражался.
   — Гнусная скотина, — произнес монах. — Свалился быстрее, чем я ожидал.
   Монах смотрел на Ясому, раздумывая, не лучше ли прикончить его. Если он и придет в себя, то вряд ли рассудок вернется к нему.
   Акэми пристально смотрела на своего спасителя. Монаха в нем можно было признать только по сякухати. Судя по грязной одежде и по мечу на боку, он сошел бы за нищего самурая или бродягу-попрошайку.
   — Все хорошо, — произнес монах. — Ни о чем не беспокойся.
   Оправившись от потрясения, Акэми поблагодарила монаха и стала поправлять волосы и кимоно. Темнота вокруг пугала ее.
   — Где ты живешь? — спросил монах.
   — Живу? Вы хотите сказать, где мой дом? — переспросила она, закрыв лицо руками.
   Акэми пыталась ответить сквозь рыдания, но не осмеливалась рассказать правду. В ее рассказе была правда — то, что мать, иная по натуре, пыталась торговать телом дочери, что Акэми вынуждена бежать сюда из Сумиёси, — но конец истории она придумала только что.
   — Скорее умру, чем вернусь домой, — рыдала Акэми. — Столько пришлось вытерпеть из-за матери. Сколько раз меня выставляли на позор! Девочкой меня посылали на поле боя после сражения, чтобы обирать убитых воинов.
   Ее трясло от ненависти к матери.
   Аоки Тандзаэмон повел Акэми к небольшой лощине, где холодный ветер дул не так сильно. Подойдя к полуразрушенному храму, он широко улыбнулся.
   — Здесь я и живу. Убого, но мне нравится.
   Акэми не удержалась и переспросила, нарушая приличия:
   — Как? Вы действительно живете здесь?
   Тандзаэмон толкнул решетчатую дверцу и жестом пригласил ее войти. Акэми топталась на месте.
   — Внутри теплее, чем ты думаешь, — сказал он. — Пол покрыт тонкой циновкой, но это лучше, чем ничего. Боишься, что я поведу себя как та скотина?
   Акэми отрицательно покачала головой. Тандзаэмон не пугал ее. Она была уверена в его порядочности, к тому же монах был немолодой. Ему было лет за пятьдесят. Единственно, что ее смущало — грязь в маленьком храме и тяжелый запах, исходивший от тела и одежды Тандзаэмона. Идти ей было некуда, да и кто знает, что случится, если Ясома или подобный ему тип нападут на нее. Голову ломило от лихорадки.
   — Я вам не помешаю? — спросила она, поднимаясь по ступеням.
   — Конечно нет. Оставайся сколько хочешь.
   Внутри старого храма стояла кромешная тьма и пахло летучими мышами.
   — Подожди минутку, — сказал Тандзаэмон.
   Акэми услышала удары кресала о кремень, и вскоре затеплился маленький светильник, который монах, верно, подобрал где-нибудь в отбросах. Она огляделась, удивленно заметив, что странный человек собрал в жилище все необходимое для хозяйства — несколько горшков и плошек, деревянное изголовье, несколько циновок. Сказав, что он приготовит гречневую лапшу, Тандзаэмон захлопотал около глиняного очага, подкинул древесного угля, хвороста, раздул огонь, подняв фонтанчик искр.
   «Славный старик», — подумала Акэми.
   Она немного успокоилась. Приют монаха уже не казался ей отвратительным.
   — Ну вот, — сказал монах. — У тебя, кажется, жар, и ты устала. Простудилась, верно. Полежи, пока готовится еда.
   Монах кивнул на постель из циновок и мешков из-под риса.
   Акэми накрыла деревянное изголовье бумажным платком, который был у нее с собой, и легла, извиняясь за то, что отдыхает, когда хозяин работает. Одеялом служила рваная москитная сетка. Когда Акэми стала накрываться ею, какой-то зверек с горящими глазами выскочил из-под сетки, ударившись о ее голову, Акэми вскрикнула и уткнулась лицом в тряпку. Тандзаэмон, казалось, испугался больше Акэми. Он уронил мешочек, из которого доставал муку для лапши, просыпав половину себе на колени.