Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев

   Садо молча смотрел на лист бумаги. Письмо написано скромно, но с достоинством. Садо застыдился своих опасений.
   — Нуиноскэ!
   — Да, господин.
   — Покажи письмо Магобэйнодзё и его друзьям. Не успел Нуиноскэ выйти, как появился слуга.
   — Господин, пора отправляться.
   — У нас еще много времени, — усмехнулся Садо.
   — Какубэй уже уехал.
   — Его дело. Иори, поди ко мне.
   — Да, господин.
   — Скажи, Иори, ты мужчина?
   — Я так считаю, господин.
   — Обещаешь не плакать, что бы ни случилось?
   — Да, господин.
   — В таком случае поедешь на Фунасиму в качестве моего слуги. Имей в виду, не исключено, что обратно мы повезем тело Мусаси. Еще раз спрашиваю, не расплачешься?
   — Нет, господин. Обещаю.
   Нуиноскэ выскочил через калитку на улицу и чуть не сбил с ног женщину в бедной одежде.
   — Прошу прощения, вы служите в этом доме? — спросила она.
   — Что тебе надо? — подозрительно посмотрел на нее Нуиноскэ.
   — Я понимаю, мой вид не внушает доверия. Я хотела спросить о сегодняшнем поединке. Люди говорят, что Мусаси сбежал. Это правда?
   — Глупая сплетница! Как ты смеешь! Думаешь, что Миямото Мусаси способен на такие поступки? Потерпи до восьми часов. Я только что встречался с Мусаси.
   — Вы его видели?
   — Кто ты такая?
   — Знакомая Мусаси, — опустила глаза женщина.
   — Беспокоишься по поводу слухов? Я спешу, но все же покажу письмо Мусаси.
   Нуиноскэ прочитал вслух письмо, не видя, что какой-то человек заглядывает ему через плечо. Наконец, заметив незнакомца, Нуиноскэ раздраженно спросил:
   — А ты что здесь забыл?
   — Я с этой женщиной, — ответил человек, вытирая глаза.
   — Ты ее муж?
   — Да, господин. Спасибо, что показали письмо. У меня такое… Я словно повстречался с Мусаси. Правда, Акэми?
   — Гора свалились с плеч. Пойдем, выберем место повыше, чтобы все видеть.
   Нуиноскэ успокоился.
   — С того холма виден остров Фунасима, — сказал он. — В такую погоду можно различить песчаный берег.
   — Простите, что мы отвлекли вас от дела.
   — Можно узнать ваше имя?
   — Матахати, — с поклоном ответил мужчина. — Мы с Мусаси из одной деревни.
   — Акэми, — сказала женщина. Нуиноскэ, кивнув, убежал.
   Матахати и Акэми поспешили на холм. Оттуда остров был виден как на ладони, за ним горы Нагато. Семейная пара уселась на циновке под соснами. Внизу шумел прибой, с сосен сыпались иголки. Акэми баюкала ребенка, а Матахати застыл, напряженно вглядываясь в сторону Фу-насимы.

СВАДЬБА

   Нуиноскэ сначала зашел к Магобэйнодзё, затем обошел с письмом других старых самураев из Мимасаки, а потом заспешил к берегу. Встав за деревом невдалеке от конторы прибрежной службы, Нуиноскэ наблюдал за потоками людей, стекавшимися на берег. Несколько групп самураев отплыли на Фунасиму. Они должны были обеспечить порядок и охрану поля боя. У берега покачивалась новая небольшая лодка, которую по приказу Тадатоси сделали специально для Кодзиро. Провожающих было не менее сотни. Нуиноскэ узнал в толпе нескольких друзей Кодзиро, остальные были нездешние.
   Допив чай, Кодзиро вышел из конторы в сопровождении чиновников. За ним следовал Тацуноскэ. Толпа расступилась, давая дорогу своему любимцу. Глядя на Кодзиро, многие воображали себя идущими на бой.
   На Кодзиро было шелковое кимоно с узкими рукавами, с вычурным орнаментом по белому полю, плащ-безрукавка ярко-красного цвета. Пурпурные кожаные хакама, плотно облегавшие бедра, были подвязаны под коленами. Новые соломенные сандалии сбрызнуты водой, чтобы ноги не скользили. Кроме малого меча, с которым Кодзиро никогда не расставался, сегодня у него был и Сушильный Шест, которым он не пользовался с тех пор, как поступил на службу. Белое дородное лицо Кодзиро светилось спокойствием и уверенностью. Кодзиро был как никогда красив и величав. Он шагал, одаривая улыбками людей на берегу. Кодзиро сел в лодку, за ним Тацуноскэ с соколом на руке. Гребцы взмахнули веслами, и лодка заскользила по волнам. Толпа дружно закричала, и сокол от испуга захлопал крыльями.
   Нуиноскэ торопился домой, чтобы подготовить отъезд Садо. Оглянувшись, молодой самурай увидел Омицу, которая безутешно рыдала, прижавшись к дереву. Глазеть на плачущую женщину неприлично, и Нуиноскэ отвернулся. На прощанье он еще раз взглянул на лодку Кодзиро. «У каждого своя жизнь, — подумал он. — Там ликование, здесь рыдающая женщина».
   Устроившись поудобнее, Кодзиро взял Амаюми у Тацуноскэ. День стоял ясный — чистое небо, кристальная вода, но волны вздымались довольно высоко. От каждого удара воды в борт сокол топорщил перья. На полпути к острову Кодзиро освободил ногу сокола и подбросил его вверх со словами: «Лети в замок».
   Амаюми по привычке сбил чайку, но, не слыша зова хозяина, взмыл в небо и исчез. Отпустив сокола, Кодзиро стал снимать с себя и выбрасывать в воду амулеты и записочки с молитвами, которыми обвешали его поклонники. Не пожалел даже нижнего кимоно с санскритскими заклинаниями, подаренного ему теткой.
   — А теперь отдохнем, — спокойно произнес он.
   Впереди его ждала жизнь или смерть. В таком положении лучше не думать о посторонних вещах. Воспоминания о людях, которые окружали его последние дни, мешали ему, все их пожелания успеха и молитвы были теперь обузой. Он должен остаться наедине с собой.
   Глаза Кодзиро не отрывались от зеленых сосен Фунасимы. Соленый ветер дул в лицо.
 
   Тародзаэмон, пройдя вдоль складов на пристани в Симоносэки, поднялся в контору.
   — Саскэ! — позвал он. — Кто-нибудь видел его?
   Саскэ наняли в услужение в доме недавно. Он был самым молодым, но и самым сообразительным работником. Ему даже поручали несложные дела в конторе.
   — Доброе утро! — приветствовал хозяина управляющий, появившийся из соседней комнаты со счетами в руках. — Он только что был здесь.
   — Найди Саскэ! — приказал управляющий посыльному. Управляющий стал докладывать о делах, но Тародзаэмон отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
   — Никто не наводил справки о Мусаси? — спросил Тародзаэмон. Управляющий потер подбородок.
   — Я сам не видел, но мне говорили, что вчера вечером приходил какой-то затрапезный парень. Он спрашивал учителя Мусаси, и у него была дубовая палка. Еле выпроводили его.
   — Значит, проболтались! И это после того, как я приказал всем держать язык за зубами.
   — Я тоже предупреждал, но ведь рот людям не завяжешь, особенно молодым. Они не могут не похвастать, что Мусаси живет у их хозяина.
   — Как ты отделался от посетителя?
   — Собэй сказал ему, что он ошибся, Мусаси никогда здесь не бывал. Тот не поверил, но ушел. Его ожидали еще три человека, и среди них женщина.
   Саскэ прибежал с пристани.
   — Звали меня, хозяин?
   — Все готово? Дело очень важное.
   — Понимаю, хозяин. Я встал до рассвета, вымылся холодной водой, переоделся в новое нижнее кимоно.
   — Хорошо. Приготовил лодку?
   — А ее готовить особо не надо. Я выбрал самую чистую и быстроходную лодку, бросил несколько щепоток соли, чтобы уберечь ее дурного глаза, протер ее изнутри и снаружи. Хоть сейчас плыви.
   — Где она?
   — У причала, рядом с другими лодками.
   — Лучше убрать ее оттуда, а то слишком много зевак, — сказал задумчиво Тародзаэмон. — Мусаси их не любит. Отгони ее к большой сосне, которую называют сосной Хэйкэ. Там его едва ли увидят любопытные.
   — Слушаюсь, хозяин!
   Контора опустела, потому что все ушли на пристань. Там толкалось множество людей: самураи из соседних уделов, ронины, ученые мужи, кузнецы, оружейники, лакировщики, монахи, горожане разных званий, крестьяне из ближайших деревень, источающие аромат благовоний женщины в дорожных шляпах и рыбачки с детьми на руках. Все устремлялись туда, откуда можно было разглядеть остров.
   «Я понимаю Мусаси», — подумал Тародзаэмон, наблюдая гудящую толпу.
   Вернувшись домой, Тародзаэмон заметил необыкновенный порядок в доме. На потолке комнаты, обращенной к морю, играли отражения волн.
   Оцуру принесла поднос с чаем.
   — Где ты был? Мы тебя ищем, — обратилась она к отцу.
   — Посмотрел кое-что, — ответил он, принимая чашку.
   Оцуру приехала из Сакаи навестить отца. Она приплыла на одном корабле с Мусаси. В разговоре они случайно обнаружили, что оба имеют отношение к Иори. Когда Мусаси пришел в контору поблагодарить Тародзаэмона за заботу о мальчике, купец настоял, чтобы гость остановился у него. Накануне ночью они засиделись допоздна, а Оцуру в соседней комнате шила для Мусаси нижнее кимоно и набрюшник ко дню поединка. Она приготовила новое черное кимоно. Тародзаэмон заподозрил, что дочь неравнодушна к Мусаси. Девушка очень волновалась.
   — Оцуру, где Мусаси? Он завтракал?
   — Давно поел и уединился в своей комнате.
   — Он готов к отъезду?
   — По-моему, нет.
   — А что он делает?
   — Рисует.
   — Нашел время! Правда, я сам попросил его нарисовать мне что-нибудь, но только не сейчас. Напрасно я это сделал.
   — Он рисует и для Саскэ.
   — Саскэ? — переспросил Тародзаэмон. Он не находил себе места от волнения.
   — Неужели он не понимает, что уже опаздывает?
   — Мне кажется, что Мусаси вообще забыл про поединок.
   — Нет! Теперь не время рисовать! Скажи ему повежливее об этом. Живопись подождет.
   — Не могу…
   — Почему?
   Подозрения Тародзаэмона подтвердились. Он хорошо знал свою дочь.
   — Глупая девчонка, зачем плакать? — ласково проворчал Тародзаэмон и сам пошел к Мусаси.
   Мусаси стоял на коленях, словно предаваясь медитации. Одну картину он уже закончил — цапля под ивой. Сейчас он смотрел на чистый лист. Он решал, что изобразить, вернее настраивался-на сюжет и стиль. Белая бумага была для него пространством, в котором ему предстояло сотворить образ. В рисунке навсегда останется его душа. Если на сердце тяжесть, рисунок получается печальный, если в душе смятение, то оно выплеснется на бумагу. Тушь надолго переживет художника, а сердце его будет биться в рисунке и после того, как кости его рассыплются в прах.
   — Можно?
   Фусума неслышно раздвинулись, и в комнату заглянул Тародзаэмон.
   — Простите, что помешал, — начал он.
   — Будьте добры, заходите.
   — Нам пора.
   — Знаю.
   — Все готово. Вещи в соседней комнате.
   — Благодарю вас.
   — Вы закончите рисунки, вернувшись с Фунасимы.
   — Не беспокойтесь, сегодня я чувствую себя прекрасно. Хочется рисовать.
   — Не забывайте о времени. Вам надо еще приготовиться.
   Тародзаэмон закрыл было за собой фусума, как Мусаси окликнул его:
   — Когда начнется прилив?
   — В эту пору отлив с шести до восьми утра, а сейчас вода уже поднимается.
   — Спасибо, — рассеянно ответил Мусаси и вновь перевел взгляд на чистый лист.
   Тародзаэмон решил терпеливо ждать Мусаси, но не выдержал. Он отправился на веранду и посмотрел на море. Вода наступала на берег, а в проливе обозначилось бурное течение.
   — Отец! — позвала Оцуру.
   — Да.
   — Мусаси пора выходить. Я поставила сандалии у садовой калитки.
   — Он еще не готов.
   — Рисует? Я думала, что он послушает твоего совета.
   — Он знает, который час.
   К берегу пристала лодка, и Тародзаэмон услышал, что кто-то назвал его имя. Это был Нуиноскэ, который приплыл узнать, где Мусаси.
   — Передайте ему, чтобы он немедленно отправлялся, — взмолился Нуиноскэ. — Кодзиро и господин Хосокава уже отплыли. Мой хозяин сейчас отбывает из Кокуры.
   — Попробую.
   — Умоляю! Может, я, подобно старухе, устраиваю суету, но мы не хотим, чтобы он опаздывал. Будет очень стыдно.
   Нуиноскэ торопливо отплыл, оставив купца и его дочь в полной растерянности. Из комнаты Мусаси не доносилось ни звука.
   Вскоре пристала вторая лодка, на этот раз с Фунасимы, с просьбой поторопить Мусаси.
   Мусаси открыл глаза от звука раздвигаемых фусума. Когда Оцуру сообщила ему о лодке с острова, Мусаси кивнул и с улыбкой вышел из комнаты. На полу остался лист бумаги, густо покрытый мазками туши. Внимательный взгляд обнаружил бы пейзаж в причудливом переплетении линий.
   — Передайте этот рисунок отцу, а другой — Саскэ, — раздался из соседней комнаты голос Мусаси.
   — Вам не стоило беспокоиться.
   — Мне нечем больше отплатить за доставленные вам хлопоты. Хотя бы несовершенные рисунки останутся на память.
   — Мы ждем вас сегодня, чтобы устроить вам приятный вечер, — запинаясь, проговорила Оцуру.
   Услышав шорох кимоно, Оцуру улыбнулась. Потом Мусаси сказал что-то отцу. Заглянув после ухода Мусаси в комнату, Оцуру увидела его аккуратно сложенное старое кимоно. Ее охватил страх разлуки, и она уткнулась лицом в одежду Мусаси, еще хранившую тепло его тела.
   — Оцуру, где ты? Мусаси уходит! — позвал ее отец.
   — Иду! — ответила девушка и, проведя рукой по щекам, побежала на зов.
   Мусаси уже был у садовой калитки. Он решил выйти не через главные ворота, чтобы избежать назойливые взгляды. Его провожали хозяин с дочерью и несколько конторских служащих. Оцуру онемела от волнения. Мусаси взглянул на нее, и она молча поклонилась.
   — Прощайте и будьте здоровы! — сказал Мусаси и, чуть пригнувшись, вышел через низкую калитку.
   — Да, так и должен уходить самурай! — восхищенно пробормотал кто-то. — Без лишних слов и долгих прощаний.
   Оцуру мгновенно скрылась, за ней разошлись и остальные.
 
   Сосна Хэйкэ стояла на берегу метрах в двухстах от пристани. Мусаси шел, ощущая легкость в теле и покой на душе. Все тревожные мысли он оставил в рисунках. Рисование всегда благотворно действовало на него.
   Впереди — Фунасима. Казалось, он отправляется в обычное путешествие. Мусаси не знал, вернется ли назад, но его не волновала эта мысль. Несколько лет назад, когда он, двадцатидвухлетний самурай, шел на бой у раскидистой сосны в Итидзёдзи, его переполняло предчувствие неминуемой трагедии. Тогда он сжимал меч с чувством обреченности. Сейчас ничто не волновало его.
   Хладнокровие Мусаси не означало, что его сегодняшний противник не страшнее сотни людей Ёсиоки. Нет, Кодзиро один стоил больше всех питомцев школы Ёсиоки. Мусаси понимал, что выбор между жизнью и смертью никогда еще не был столь роковым. И все же…
   — Учитель!
   — Мусаси!
   К нему бежали двое. На миг у Мусаси закружилась голова.
   — Гонноскэ! И вы, почтеннейшая! Какими судьбами? — воскликнул Мусаси.
   Гонноскэ и Осуги, покрытые дорожной пылью, опустились на колени.
   — Мы должны были прийти, — ответил Гонноскэ.
   — Проводить тебя, — добавила Осуги. — А я попросить у тебя прощения.
   — Прощения?
   — Да, прошу, прости все зло, содеянное мной.
   Мусаси пристально посмотрел на Осуги. Искренна она или что-то новое затевает?
   — Что с вами, почтеннейшая?
   Осуги смиренно сложила руки.
   — Я совершила столько зла, что едва ли могу надеяться на прощение. И все по воле ужасной ошибки. Я была ослеплена материнской любовью, но теперь прозрела. Прости, если можешь!
   Мусаси встал на колени и взял Осуги за руку. Он боялся поднять глаза, ему казалось, что вот-вот заплачет. Он смутился, потому что Осуги покорно ждала его ответа, но он испытывал чувство благодарности. Ему показалось, что рука его подрагивает. Мусаси собрался с духом.
   — Я признателен вам, почтеннейшая, за то, что вы пришли. Теперь я встречу смерть без угрызения совести и буду сражаться с легкой душой.
   — Ты меня прощаешь, Мусаси?
   — Конечно, если и вы простите мне все неприятности, которые я доставлял вам с детских лет.
   — Я давно простила тебя. Ну, хватит обо мне. Прежде всего надо позаботиться о другой.
   Осуги встала и подозвала Мусаси. Под сосной Хэйкэ стояла Оцу без кровинки в лице от волнения.
   — Оцу! — воскликнул Мусаси, бросаясь к ней.
   Гонноскэ и Осуги хотели бы стать невидимыми в этот миг, чтобы не мешать встрече двух сердец.
   — Оцу, и ты пришла!
   Слова не могли выразить чувства, переполнявшие Мусаси.
   — У тебя измученный вид. Не хвораешь? — промолвил Мусаси, понимая, что говорит не то, что следует в эту минуту.
   — Ничего страшного, — ответила Оцу, опуская глаза и пытаясь держаться бодро во время этой, быть может, последней встречи.
   — Простыла в пути? Или что-то серьезное? Где ты жила последние месяцы?
   — Прошлой осенью вернулась в Сипподзи.
   — Домой?
   — Да, — ответила Оцу подняла на Мусаси полные слез глаза. — У сироты нет дома. Единственный дом — это моя душа.
   — Не говори так! Даже Осуги открыла перед тобой свое сердце. Я безмерно рад примирению. Ты должна выздороветь и быть счастливой. Ради меня.
   — Сейчас я самая счастливая на свете.
   — Рад, если это правда… Оцу… — Мусаси обнял за плечи одеревеневшую Оцу и, не обращая внимания на Гонноскэ и Осуги, прижался щекой к ее лицу. — Ты такая хрупкая, слабая…
   Мусаси уловил лихорадочное дыхание Оцу.
   — Прости меня, Оцу, я кажусь тебе жестоким, но в моем мире не находится места для тебя.
   — Знаю.
   — Ты понимаешь меня?
   — Да, но умоляю сказать единственное слово. Назови меня своей женой.
   — Ты и без него знаешь…
   — Нет… произнеси его, скажи, что я твоя жена отныне и навсегда, — всхлипнула Оцу, удерживая его руку.
   Мусаси молча кивнул. Осторожно освободив руку, он выпрямился.
   — Жена самурая не должна плакать, когда муж идет на войну. Улыбнись мне, Оцу! Проводи с улыбкой мужа на его, возможно, последний бой!
   Оба понимали, что настала пора расставания. Мусаси с улыбкой взглянул в глаза Оцу.
   — До встречи! — сказал он.
   — До свидания! — эхом откликнулась Оцу, не сумев выдавить из себя улыбку.
   — Прощай! — проговорил Мусаси и быстрым, твердым шагом направился к лодке.
   Оцу хотела еще что-то сказать на прощанье, но слезы душили ее, глаза заволокло туманом, она ничего не видела вокруг.
   Упругий морской ветер бил в лицо, трепал волосы Мусаси и полы его кимоно.
   — Саскэ, подтащи лодку поближе к берегу.
   — Да, господин.
   Сильным толчком Саскэ подогнал лодку. Мусаси вскочил на корму, и они отплыли.
   — Оцу, стой! — раздался голос Дзётаро.
   Оцу бежала к воде, Дзётаро пытался ей помешать, к нему поспешил Гонноскэ и Осуги.
   — Оцу, одумайся! Что ты делаешь?
   — Опомнись!
   Все трое окружили Оцу.
   — Нет, нет! Вы ничего не понимаете, — произнесла Оцу.
   — Что ты задумала?
   — Дайте мне сесть и оставьте меня!
   Оцу отошла на несколько шагов и опустилась на колени. Она с трудом поправила волосы и кимоно, затем поклонилась вслед удалявшейся лодке.
   — Плыви с легким сердцем! — молвила она.
   Осуги тоже склонилась в поклоне, за ней преклонили колени Гонноскэ и Дзётаро. Дзётаро, проделавший путь от Химэдзи для того, чтобы поговорить с Мусаси, смог сказать ему только слова прощания. Он утешал себя тем, что больше времени досталось Оцу.

ГЛУБИНЫ

   С подъемом воды течение в проливе усилилось. Теперь оно походило на стремнину в узком ущелье. Лодка, подгоняемая ветром, стремительно неслась по волнам. Саскэ гордился своим умением управлять лодкой и сегодня надеялся заслужить похвалу.
   Мусаси сидел посредине, широко расставив ноги.
   — Долго еще? — спросил он.
   — Недолго при таком течении, но мы ведь и так опоздали.
   — Когда будем на месте?
   — Часов в десять.
   — В самый раз.
   Небо, на которое в этот день поглядывали и Мусаси и Ганрю, было цвета темной лазури, снежный гребень гор Нагато белой лентой тянулся по горизонту. Дома городка Модзигасаки и скалы на горе Кадзаси виднелись как на ладони. Склоны прибрежных гор были усыпаны людьми.
   — Саскэ, можно взять?
   — Что?
   — Сломанное весло.
   — Оно мне не нужно. А вам зачем?
   — Оно подходящего размера, — пробормотал Мусаси, не вдаваясь в объяснения.
   Измерив на глаз набухшее от воды весло с отломанной лопастью, он начал строгать его коротким мечом. Мусаси ни разу не поднял головы, чтобы взглянуть на народ, собравшийся на берег в Симоносэки. Для Саскэ, городского жителя, поведение Мусаси казалось холодным и бессердечным. Что это, самурайская манера накануне решающей битвы не на жизнь, а на смерть?
   Мусаси кончил работу и стряхнул стружку с хакама.
   — Есть что-нибудь накинуть на плечи?
   — Вам холодно?
   — Нет, просто брызги летят.
   — Под сиденьем лежит одеяло.
   Мусаси закутался в него. Достав пачку бумаги из кармана кимоно, он начал скатывать листы в бечевки. Накрутив их штук двадцать, Мусаси сплел из них две веревки. Это были бечевки для подвязывания рукавов кимоно во время боя. Саскэ слышал, что умение плести бечевки из бумаги держится в секрете и передается из поколения в поколение. Глядя на руки Мусаси, он не увидел ничего сложного в этом занятии. Ловкость и гибкость пальцев Мусаси, конечно, поражали.
   — Это Фунасима? — спросил Мусаси.
   — Нет, Хикодзима, один из островов, которые носят название Хахадзима. А Фунасима в километре к северо-востоку. Его легко узнать, он плоский и похож на большую дюну. Хикодзиму отделяет от Идзаки пролив Ондо. Вы, верно, о нем слышали.
   — Значит, залив Дайриноура в провинции Будзэн к западу отсюда?
   — Совершенно верно.
   — Теперь я вспомнил. На этих островах Ёсицунэ выиграл свою последнюю битву против Хэйкэ.
   Волнение Саскэ возрастало с каждым взмахом весла. Он обливался холодным потом, сердце учащенно билось. Он не представлял, как человек, едущий на бой, может спокойно говорить о пустяках.
   В этом бою один умрет. Повезет ли Саскэ назад своего пассажира живым? Или это будет изуродованный труп? Невозможно строить предположения. Саскэ подумал, что Мусаси похож на белое облако, плывущее по небу. Мусаси не притворялся, он действительно ни о чем не думал. Единственным его ощущением была скука.
   Мусаси смотрел на завихрения воды за бортом. Море здесь было глубоким, кипящим вечной жизнью. Вода не имеет формы. Человек, возможно, смертен, потому что облечен в телесную оболочку. Не начинается ли истинная жизнь там, где утрачивается конкретная форма?
   Мусаси покрылся мурашками от нахлынувших предчувствий. Жизнь и смерть для него — пузырьки пены. Его разум воспарил выше жизни и смерти, но еще не обрел гармонию с телом. Каждая частичка его существа достигнет отрешенности, и тогда Мусаси воистину обратится в воду и облака.
   Лодка плыла мимо острова Хикодзима, на котором находилось около сорока самураев, которые состояли на службе у дома Хосокавы и поддерживали Ганрю. Нарушив приказ Тадатоси, они за два дня до поединка переправились на Фунасиму. В случае поражения Кодзиро они приготовились исполнить акт мести. На острове их обнаружили Нагаока Садо, Ивама Какубэй и отряд, обеспечивающий охрану. Самураев выпроводили на Хикодзиму, но не наказали, потому что большинство служивых людей одобряли их поступок. Теперь эта группа внимательно следила за приближающейся лодкой. Самураи перебрасывались короткими репликами.
   — Уверен, что это Мусаси?
   — Должен быть.
   — Он один?
   — Да. Закутан в какой-то плащ.
   — На нем, верно, легкая кольчуга, которую он прячет от посторонних глаз.
   — Пошли!
   Самураи сели в лодки, укрытые в бухте. Все были с мечами, но на дне каждой лодки лежали копья. Лодки не вышли в море. «Мусаси едет!» — прокатилось на Фунасиме.
   Шум волн, шорох сосновых ветвей и бамбуковых листьев сливались воедино. Остров казался пустынным, несмотря на присутствие людей. По небу со стороны Нагато медленно плыло одинокое облако, бросая тень на траву и бамбуковые заросли. Тень исчезла, и вновь ярко засветило солнце.
   Остров был маленьким. В северной его части возвышался холмик, поросший соснами, южная часть полого спускалась к морю.
   Среди деревьев под навесом сидели официальные свидетели поединка и их помощники. Лица у всех были бесстрастными, чтобы не дать Мусаси повод обвинить их в предвзятости. Просидев два часа в ожидании Мусаси, они стали проявлять признаки беспокойства. За Мусаси дважды посылали лодку.
   — Это точно он! — крикнул дозорный.
   — Он ли? — спросил Какубэй, невольно привстав со своего места, допустив тем самым серьезное нарушение этикета. Являясь официальным свидетелем, он не имел права выражать свои чувства. Его волнение разделяли и остальные самураи, которые тоже вскочили со своих мест.
   Какубэй, поняв свою оплошность, знаком приказал всем сесть. Его личное отношение к Ганрю не должно влиять на решения остальных свидетелей. Какубэй бросил взгляд в сторону занавеса, который Та-цуноскэ повесил между дикими персиковыми деревьями. Там отдыхал Ганрю. Рядом с занавесом стояла деревянная бадейка с ковшиком. После долгого ожидания у Ганрю пересохло в горле.
   Нагаока Садо сидел несколько выше в окружении стражи и помощников. Иори был рядом. Он побледнел, когда известили о прибытии Мусаси. Садо сидел прямо и неподвижно. Его шлем был слегка сдвинут набок. Садо негромко окликнул Иори.
   — А Да, господин, — склонился до земли Иори и лишь потом взглянул на старого самурая. Мальчик не мог сдержать дрожи.