Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев

   — Знаю. Предположим, он меня отвергнет. Что тогда мне делать? Я не нуждаюсь настолько, чтобы бродить от одного даймё к другому и навязываться на службу.
   — Может, я в чем-то сплоховал, но господин Тадатоси совсем не имел в виду того, о чем ты говоришь.
   — И что ты ответил ему?
   — Я пока ничего не сказал, но он высказал недоумение.
   — Мне, верно, не стоило тебя подводить. Нехорошо все получилось.
   — Может, все-таки зайдешь к Хосокаве?
   — Ладно, только ради тебя, — покровительственно молвил Кодзиро.
   — Сегодня?
   — Такая спешка?
   — Почему бы нет?
   — В какое время?
   — После полудня, когда он упражняется в стрельбе из лука.
   — Так и быть, приду.
   Кодзиро с необычайной тщательностью готовился к визиту. Он выбрал дорогое кимоно и хакама из заморской ткани, поверх кимоно на хаори из плотного шелка. Костюм довершили новые сандалии-дзори и широкополая плетеная шляпа, за которыми сбегал в лавку слуга.
   — Есть свободная лошадь? — спросил он конюха.
   — Да, запасной конь внизу, у цветочной лавки.
   Цветочника не оказалось на месте. Кодзиро оглядел храмовый двор увидел толпу людей вокруг тела, лежавшего на циновке. Кодзиро подошел ближе. Люди обсуждали, как хоронить покойника, поскольку никто не знал, кто он и откуда. Ясно было, что это самурай. Он был разрублен мечом от плеча до пояса.
   Цветочник был в толпе.
   — Я видел его здесь четыре дня назад, — сказал он собравшимся. Рука Кодзиро легла на плечо лавочника.
   — Мне сказали, что Какубэй оставляет лошадей у тебя. Оседлай коня!
   Цветочник поклонился и заспешил к конюшне за лавкой. Выводя серого в яблоках коня, он любовно похлопал его по шее.
   — Хорош! — заметил Кодзиро.
   Сев в седло, Кодзиро достал несколько монет и кинул цветочнику:
   — Купи благовоний и цветов.
   — Кому?
   — Покойнику, который лежит в храме.
   Когда Кодзиро проезжал мимо ворот храма, ему показалось, будто самурай, разрубленный его Сушильным Шестом, приподнялся и посмотрел ему вслед. Кодзиро сплюнул. «Я не совершил ничего, за что Ёгоро мог бы меня возненавидеть», — пробормотал он.
   Кодзиро ехал по тракту Таканава. Пешие путники почтительно расступались. Привычные ко всему жители Эдо и то провожали восхищенным взглядом великолепного всадника.
   Какубэй встретил Кодзиро в доме Хосокавы.
   — Спасибо, что приехал. Сейчас доложу. — И велел подать гостю холодной воды, чаю и табак.
   Подошел слуга. Кодзиро отдал ему бесценный Сушильный Шест, оставив при себе только короткий меч, и проследовал за самураем на площадку для стрельбы из лука.
   Тадатоси взял за правило ежедневно стрелять по сто раз. Свита с благоговением наблюдала за упражнениями хозяина дома.
   — Можно вас потревожить, господин? — опустился на колени Какубэй.
   — В чем дело?
   — Сасаки Кодзиро прибыл.
   — Сасаки? Ах да!
   Тадатоси прицелился и выстрелил. Пока он не выпустил сотую стрелу, никто и не взглянул в сторону Кодзиро.
   — Воды! — приказал Тадатоси.
   Обнажив грудь, Хосокава вытерся до пояса, потом вымыл ноги. Самураи из свиты вытерли ему спину и помогли одеться. В их манерах не было низкого угодничества.
   Кодзиро ожидал, что Тадатоси, поэт и ценитель возвышенного, сын даймё Сансая и внук Юсая, утонченный аристократ, будет держаться церемонно, следуя этикету Киото. К удивлению Кодзиро, Тадатоси оказался на редкость непринужденным.
   — Теперь, Какубэй, взглянем на вашего молодого человека, — произнес Тадатоси, опускаясь на сиденье в тени навеса. Рядом стояло знамя с фамильным гербом рода Хосокава — кольцо в обрамлении восьми маленьких колец, которые символизировали Солнце, Луну и семь планет.
   Кодзиро опустился на колени перед Тадатоси. После официальных приветствий он пригласил Кодзиро сесть на стул, что подчеркивало уважительное отношение к гостю.
   — Я слышал о тебе от Какубэя, — начал Тадатоси. — Ты родился в Ивакуни?
   — Да, господин.
   — Киккава Хироиэ, владетель Ивакуни, хорошо известен как мудрый правитель. Твои предки служили у него?
   — Нет, мы не состояли при доме Киккавы. Наш род происходит от Сасаки из провинции Оми. После падения последнего сёгуна Асикаги отец переехал в деревню, на родину моей матери.
   — Ты впервые устраиваешься на службу?
   — Я пока твердо не уверен, хочу ли я служить.
   — Как я понял из слов Какубэя, ты хотел бы служить дому Хосокавы. Почему?
   — Считаю, что стоит жить и умереть ради этого дома.
   Ответ понравился Тадатоси.
   — Каким стилем фехтования ты владеешь?
   — Я его называю стилем Ганрю.
   — Ганрю?
   — Я сам выработал его.
   — В основе его лежит чья-то школа?
   — Я изучал стиль Томиты и брал уроки у даймё Катаямы Хисаясу, владетеля Хоки, который провел преклонные годы в Ивакуни. Я тренировался, срубая на лету ласточек.
   — Вероятно, название Ганрю происходит от имени реки в твоих родных местах?
   — Да, господин.
   — Я хотел бы посмотреть на твое фехтование. — Затем, обращаясь к самураям из свиты, спросил: — Кто готов сразиться с гостем?
   Вассалы, притихнув, рассматривали Кодзиро, который казался чересчур молодым для своей славы.
   — Не хочешь ли ты, Окатани?
   — Слушаюсь, господин.
   — Ты всегда утверждал, что копье превосходит меч. Сейчас у тебя есть возможность доказать свое мнение.
   — Если Сасаки не возражает.
   — К вашим услугам, — проговорил Кодзиро. Его тон был спокоен и холоден для самураев свиты оружие было привычно, как палочки для еды, однако они применяли его преимущественно на тренировках в додзё. Видеть настоящий поединок, а тем более участвовать в нем довелось немногим. Все единодушно считали, что поединок — более серьезное испытание, чем участие в боевых действиях, где можно укрыться или выждать удобный момент. В поединке от первой до последней минуты приходится рассчитывать только на себя, и исходом бывает лишь победа или смерть.
   Окатани Городзи считался одним из лучших бойцов на копьях. Таких было немного, поскольку даже среди профессиональных пеших солдат редко, кто хорошо владел копьем. Окатани участвовал и в настоящих сражениях. Он отличался усердием в тренировках и разработал свой стиль.
   Окатани удалился для приготовлений к бою. Он был, как и в любой другой день, в чистом нижнем белье, что составляло одну из самурайских традиций. Истинный воин, вставая утром, не знает, доживет ли он до вечера.
   Кодзиро выбрал деревянный меч длиной в девяносто сантиметров и стал осматривать площадку для предстоящего поединка. Он держался спокойно и непринужденно, не потрудившись даже закатать брюки-хакама. В его незыблемой уверенности было что-то орлиное.
   Все с нетерпением поглядывали на палатку, в которой скрылся Городзи, он задерживался. Городзи тем временем мокрой тряпкой тщательно заматывал острие своего копья. Древко достигало почти трех метров, а наконечник был размером с короткий меч.
   — Зачем это? — крикнул Кодзиро. — Напрасное беспокойство. Оставьте наконечник открытым. — Слова звучали вежливо, но все поняли их скрытый смысл.
   — Вы уверены? — спросил Городзи.
   — Совершенно.
   — Сделай, как просит гость. Тебя никто не посмеет упрекнуть в трусости, — вмешался Тадатоси.
   Соперники поприветствовали друг друга взглядом. Городзи сделал первый выпад, но Кодзиро, нырнув под копье, достал противника мечом. Городзи, действуя на близком расстоянии, попытался ударить Кодзиро тыльной стороной древка, но копье внезапно дернулось вверх, а удар меча Кодзиро пришелся по ребрам Городзи. Он пытался уйти от атаки, но его действия походили на уловки сокола, на которого нападал орел. Одновременно с треском сломанного древка раздался пронзительный крик Городзи.
   Кодзиро предложил сразиться еще с кем-нибудь, но Тадатоси счел достаточным и того, что произошло у всех на глазах.
   Когда Какубэй вернулся домой, Кодзиро спросил его:
   — Не перестарался я у вас там? Что сказал твой властелин?
   — Ты великолепно выступил!
   Какубэй чувствовал себя уверенно, поскольку талант Кодзиро получил блестящее подтверждение.
   — Так что сказал Тадатоси?
   — Ничего особенного.
   — Он ведь должен был что-то изречь.
   — Ушел, не проронив ни слова.
   Кодзиро выглядел слегка растерянным.
   — В любом случае он произвел впечатление на меня, — проговорил Кодзиро, помолчав. — Он лучше, чем о нем говорят. Я бы хотел служить такому человеку.
   Кодзиро тщательно подбирал слова. Он заранее все продумал. Клан Хосокава был самым сильным и надежным после Датэ, Курода, Симадзу и Мори. Так будет продолжаться, пока Будзэн остается во владении князя Сансая. Эдо и Осака рано или поздно столкнутся, и самурай, поставивший не на того хозяина, окажется в роли бездомного ронина. Кодзиро нельзя ошибаться.
 
   У Городзи была разбита грудь и сломана берцовая кость, но он выжил. Получив это известие, Кодзиро неожиданно решил навестить раненого. Он отправился пешком к мосту Токива, где находился дом Городзи.
   Незваного гостя приняли сердечно.
   — Поединок есть поединок, — сказал Городзи. — Мне не хватило мастерства, а тебя я не виню. Спасибо, что проведал.
   После ухода Кодзиро Городзи заметил друзьям:
   — Этот самурай достоин восхищения. Я его считал надменным выскочкой, а он оказался искренним и добрым юношей.
   Кодзиро и рассчитывал именно на такой результат визита. Пусть искалеченный хвалит своего победителя. Кодзиро еще несколько раз заходил к Городзи, а однажды даже принес живую рыбу как символ скорого выздоровления.

НЕЗРЕЛАЯ ХУРМА

   Летние дожди сменились томительной жарой, от которой земляные крабы выползали на дорогу. Объявления, призывавшие Мусаси на бой, покрылись густым слоем пыли, а некоторые столбы употребили на топку очагов.
   «Она должна здесь быть в конце концов!» — подумал Кодзиро. Он искал харчевню. В отличие от Киото в Эдо редко встречались дешевые закусочные, которыми изобиловала старая столица. Наконец Кодзиро увидел ленивую струйку дыма, поднимавшуюся над камышовой загородкой, на которой было написано «Дондзики». Слово напомнило ему о «тондзики», рисовых колобках, которые в давние времена были повседневной едой воинов.
   Подойдя к харчевне, Кодзиро услышал мужской голос, заказывавший чай. За плетеной загородкой сидели два самурая и жадно уплетали рис: один из обычной чашки, другой из чашки для сакэ.
   Кодзиро сел напротив и спросил хозяина, какие у него сегодня кушанья.
   — Рис, сакэ.
   — На вывеске написано «дондзики». Что это?
   — По правде, я и сам не знаю.
   — А разве не вы это писали?
   — Нет, проезжий купец.
   — Отличная каллиграфия.
   — Этот купец совершал паломничество по святым местам, посетил храмы Хиракава Тэндзин, Хикава, Канда Мёдзин и везде делал крупные пожертвования. Очень благочестивый человек.
   — Не знаешь, случаем, его имени?
   — Он назвался Дайдзо из Нараи.
   — Я слышал это имя.
   — Хоть и я не знаю, что такое «дондзики», но полагаю, что эта надпись отгоняет бога бедности, — засмеялся хозяин.
   Кодзиро заказал рис и рыбу, полил рис чаем, отогнал муху, взял палочки и принялся за еду.
   Один из самураев подошел к загородке и стал смотреть сквозь щель на улицу.
   — Взгляни, Хамада, — обратился он к своему приятелю, — уж не тот ли торговец дынями?
   Второй самурай заглянул в прореху в камышовой занавеси.
   — Он самый.
   Человек тащил на коромысле две корзины дынь мимо «Дондзики». Самураи, выскочив из харчевни, бросились к нему. Выхватив мечи, они обрезали веревки, корзины упали, а человек зашатался, потеряв равновесие. Хамада схватил торговца за шиворот.
   — Куда ты ее дел? — грозно заорал он. — И не вздумай врать! Ты где-то прячешь ее!
   Второй самурай поднес острие меча под нос торговца.
   — Сознавайся немедленно! Как можно с твоей рожей надеяться на то, чтобы увести от нас женщину?
   Торговец дынями беспомощно тряс головой, но вдруг, улучив момент, оттолкнул одного из нападавших и замахнулся коромыслом на другого.
   — Ах, ты драться? Осторожно, Хамада, это не обычный торговец, он сопротивляется.
   — Да что может сделать этот болван? — усмехнулся Хамада, вырывая коромысло из рук торговца и сшибая его с ног. Оседлав несчастного, самураи стали его связывать.
   Внезапно раздался дикий вопль. Хамада порывисто оглянулся. Его разрубленный товарищ падал, истекая кровью.
   — Кто ты…
   Хамада не закончил фразы. На него надвигался сверкающий клинок. Улыбающийся Кодзиро сделал шаг вперед. Хамада отступил, но Кодзиро словно приклеился к нему. Хамада отскочил в сторону, Сушильный Шест последовал за ним.
   Удивленный продавец дынь воскликнул:
   — Кодзиро! Это я, спаси меня!
   Услышав имя своего противника, Хамада побледнел. Он резко повернулся и попытался убежать.
   — Хочешь уйти? — рыкнул Кодзиро.
   Сверкнул Сушильный Шест, глубоко вонзаясь в плечо самурая. Хамада испустил дух в тот же миг.
   Кодзиро разрезал веревки, которыми скрутили продавца дынь. Тот пал ниц и застыл в поклоне.
   Кодзиро вытер меч и бросил его в ножны.
   — Что с тобой, Матахати? — насмешливо проговорил он. — Ты ведь живой. Вставай!
   — Да, господин.
   — Оставь этот подобострастный тон. Сколько мы с тобой не виделись?
   — Рад видеть вас в добром здравии.
   — С каких это пор ты в торговцах?
   — Не будем об этом.
   — Хорошо, собери дыни. Почему бы не оставить их в «Дондзики»?
   Зычным голосом Кодзиро позвал хозяина харчевни.
   Кодзиро, достав кисть и тушь, написал на сёдзи: «Подтверждаю, что это я убил двоих, которые лежат на пустыре. Сасаки Кодзиро, ронин, проживающий в Цукиномисаки».
   — Дабы тебя напрасно не беспокоили, — пояснил он.
   — Спасибо, господин.
   — Если явятся родственники или друзья убитых, пошли мне весточку. Я не намерен прятаться. Я встречу их где угодно и в любое время.
   Матахати шел рядом с Кодзиро, не поднимая глаз от земли. С тех пор как он оказался в Эдо, он долго не работал. Желание работать совсем пропало, когда от него ускользнула Оцу. Он превратился в бродягу, торгующего дынями.
   Матахати был безразличен Кодзиро, но он мог пригодиться на случай расследования убийства самураев.
   — Почему они напали на тебя?
   — Если по правде, то виной тому женщина…
   Кодзиро улыбнулся. У Матахати постоянно возникали неприятности из-за женщин. Вероятно, такова его карма.
   — Великий любовник, — пробормотал Кодзиро, а затем громко добавил: — Кто она и что произошло?
   Матахати неохотно начал рассказывать. В одной из чайных вблизи крепостного рва, где обедают поденщики со стройки, работала смазливая служанка, на которую все заглядывались. Мужчины шли в чайную, даже когда не хотели есть. Хамада и Матахати тоже были завсегдатаями заведения. Однажды служанка обратилась к Матахати за помощью. «Мне не нравится этот ронин, — сказала она про Хамаду, — но хозяин каждый вечер посылает меня к нему. Можно я на время спрячусь в твоем доме? Я буду стирать и готовить для тебя».
   Матахати согласился. Судя по его словам, дело этим и ограничилось.
   — Ты что-то не договариваешь, — заметил Кодзиро.
   Он не мог понять, таится ли Матахати или хвастает любовными победами.
   — На улице слишком жарко, — продолжал Кодзиро. — Пойдем к тебе домой, посидим, и ты мне расскажешь обо всем подробнее.
   Матахати застыл на месте.
   — Что с тобой?
   — Видишь ли, я живу в таком месте, куда нельзя приглашать гостей.
   — Не беспокойся, — улыбнулся Кодзиро. — Зайди ты ко мне как-нибудь. Я живу на холме Исараго.
   — С удовольствием.
   — Кстати, видел столбы с объявлениями, адресованными Мусаси?
   — Конечно!
   — Они сообщают, что твоя мать хочет встретиться с Мусаси. Почему бы тебе не пойти к ней?
   — Я не могу явиться к ней в теперешнем виде.
   — Дурак! Перед матерью не надо притворяться. Ты обязан быть рядом с ней на случай появления Мусаси.
   — Хорошо, я подумаю.
   Они расстались. Матахати свернул в тихий, поросший травой переулок, а Кодзиро зашагал дальше по улице, но через некоторое время он быстро вернулся и последовал за Матахати.
   Матахати обитал в одном из «длинных домов» — в одноэтажном бараке, где обитали по нескольку семей. Эдо рос быстро, но жилья на всех не хватало, так что люди особо не привередничали. На пустырях возникали поселки из сколоченных на скорую руку лачуг, где ютились те, кто пришел в город на заработки.
   У дома с Матахати поздоровался сосед по имени Умпэй. Он мылся в ушате. Для приличия баня была загорожена дождевым ставнем. Умпэй был старшим в артели, копающей колодцы.
   — Я уже вымылся, не хочешь искупаться? — великодушно предложил сосед.
   — Спасибо. Акэми должна согреть воду.
   — Вы так любите друг друга! Прямо как брат и сестра.
   Матахати глуповато хихикнул. Появление Акэми избавило его от необходимости отвечать Умпэю.
   Акэми поставила ушат под хурмой и натаскала горячей воды.
   — Попробуй, Матахати, не горячо? — спросила она.
   — Рука не терпит, — ответил тот.
   Матахати, раздевшийся до набедренной повязки, притащил холодной воды из колодца и полез в ушату Умпэй, закончив купание, уселся рядом на бамбуковый табурет.
   — Дынь много продал? — поинтересовался он.
   — Я никогда много не продаю, — ответил Матахати, поспешно смывая с руки запекшуюся кровь.
   — Ты заживешь куда лучше, если будешь копать колодцы.
   — Ты давно это говоришь. Если я стану работать на территории замка, меня перестанут пускать на ночь домой, поэтому Акэми не хочет чтобы я шел в твою артель. Ей без меня одиноко.
   — Счастливая парочка!
   — Ой! — воскликнул Матахати, когда брошенная кем-то незрелая хурма угодила ему в затылок.
   — Ха-ха! Это чтобы ты не хвастал, как тебя любит жена, — засмеялся Умпэй.
   Умпэй, седой шестидесятилетний старик, пользовался уважением в поселке. Каждое утро соседи слышали, как он читает молитву секты Нитирэн. Он происходил из Ито в провинции Идзу, а на дверях его дома было выведено: «Мастер по рытью колодцев в замке сёгуна». Работа в замке требовала высокого мастерства, обыкновенные землекопы не годились. Умпэй долгое время работал на золотых копях на полуострове Идзу, поэтому ему поручили возглавить артель. По вечерам он любил сидеть у деревянной решетки, густо увитой стеблями тыквы, и потягивать сётю, сакэ бедняков.
   Матахати вылез из ушата, и Акэми, загородив его со всех сторон дождевыми ставнями, тоже искупалась.
   На ужин Матахати получил соевый творог-тофу, приправленный листьями базилика.
   — Я не хочу копать колодцы и быть пленником в замке за несколько лишних грошей, — сказал Матахати. — Но я не намерен всю жизнь продавать дыни. Потерпи еще немного, Акэми!
   — Я мечтала, чтобы ты занялся настоящим делом, таким, чтобы о тебе с уважением говорили люди, — ответила Акэми с набитым ртом.
   Они жили как муж и жена, но Акэми не собиралась навеки связывать судьбу с бездельником Матахати. Она убежала с ним из веселого квартала в Сакаимати, но лишь для того, чтобы выждать время и упорхнуть еще куда-нибудь. В ее планы не входило отправлять Матахати на работу в замок. Оставаться одной опасно. Больше всего Акэми боялась домогательств Хамады.
   — Да, совсем забыл, — сказал Матахати и рассказал о сегодняшнем происшествии, выставляя себя в выгодном свете.
   — Кодзиро? Ты ему сказал, что я здесь? — спросила она, изменившись в лице.
   Матахати взял ее за руку.
   — Конечно нет. Неужели ты могла подумать, что я способен выдать тебя этому негодяю? Он тогда постарается…
   Матахати вскрикнул, замолчав на полуслове. Твердая хурма угодила ему в щеку, заляпав беловатой мякотью лицо.
   Мимо бамбуковой рощи, залитой луной, в сторону города неторопливо шел человек, очень похожий на Кодзиро.

ГЛАЗА

   — Сэнсэй! — позвал Иори.
   Высокая трава скрыла от него ушедшего вперед Мусаси. Они шли по равнине Мусасино, которая, как говорят, раскинулась на десять уездов.
   — Я здесь! Не отставай!
   — Я сбился с тропинки. Далеко еще?
   — Пока не найдем места для жилья.
   — А мы здесь поселимся?
   — Почему бы нет?
   Иори посмотрел на небо, на пустынную равнину.
   — Странно, — проговорил он.
   — Представь, как чудесно здесь осенью. Чистое небо, роса на траве. От одной мысли об этом чувствуешь очищение.
   — Я не прочь пожить в городе.
   — Конечно, среди людей интереснее, но даже я, привыкший ко всему, не могу смириться со столбами, расставленными на каждом шагу в Эдо. Ты читал объявления?
   — Я готов лопнуть от злости.
   — Зачем злиться?
   — Не выношу, когда кто-нибудь говорит о вас плохо.
   — Ничего не поделаешь.
   — Вы ведь можете изрубить всех, кто распускает сплетни.
   — Бессмысленно начинать войну, которую нельзя выиграть.
   — Неужели вы можете проиграть этому отребью?
   — Не исключено.
   — Почему?
   — Их слишком много. Убью я десятерых, а им на смену явится сотня, убью сотню, придет тысяча. Проигрышное положение.
   — Предпочитаете насмешки до конца жизни?
   — Конечно нет. Я должен заботиться о чести, это моя обязанность перед предками. Я намерен стать таким человеком, над которым никто не посмеет издеваться. Поэтому мы здесь.
   — Сколько ни бреди, а никаких признаков жилья. Может, переночуем в храме?
   — Хорошая мысль, но я ищу подходящую рощу, где мы построим собственный дом.
   — Как в Хотэнгахаре?
   — Нет. Теперь мы не будем возделывать землю. Я займусь практикой Дзэн, а ты будешь читать книги. Буду учить тебя фехтованию.
   У деревни Касиваги, которую считают воротами в Эдо из провинции Косю, они спустились по длинному откосу от Дзюнисё Гонгэна и проследовали по узкой тропе, затерянной среди высоких летних трав. Мусаси присмотрел сосновую рощу неподалеку. Домом ему служило любое место, ведь повсюду он ощущал себя частицей природы.
   В ближайшем крестьянском доме Мусаси позаимствовал инструменты и нанял помощника. Мусаси учился строительному искусству у птиц. Через несколько дней в роще выросло странное сооружение, нечто среднее между горной хижиной отшельника и шалашом. На стропила пошли неотесанные бревна, на стены — бамбук, тростник, кора.
   — В таких жилищах, верно, обитали древние люди в эпоху богов, — задумчиво проговорил Мусаси, разглядывая свое творение. Единственным отступлением от первозданной простоты были сёдзи, аккуратно оклеенные бумагой.
 
   Потянулись дни, оглашаемые монотонным чтением Иори, которому вторил стрекот цикад. Занятия были строгими.
   Раньше Мусаси считал, что дети должны развиваться естественно, без постороннего влияния, но на примере Дзётаро он убедился, что в юном возрасте быстрее развиваются дурные наклонности, а хорошие подавляются. Сорняки опережают в росте полезные растения.
   После смуты Онин народ пребывал в смятении, походя на заросли дикой конопли. Нобунага срезал коноплю, Хидэёси огреб ее. Иэясу расчистил и разровнял поле для новой жизни. Воинское сословие, единственной выдающейся чертой которого была безграничная гордыня, потеряло прежнее могущество в стране. Битва при Сэкигахаре положила конец его главенству.
   Мусаси знал, что независимо от того, останется ли власть у Токугавы или она перейдет к Тоётоми, народ уже не свернет с нового пути, ведшего от хаоса к порядку, от разрушения к созиданию.
   Мусаси в воспитании Иори уделял большое внимание дисциплине. Он создавал самурая нового типа для грядущих времен, свободного от пережитков прошлого.
   — Иори!
   — Да, учитель!
   — Солнце садится, пора тренироваться. Готовь мечи.
   Мальчик принес мечи и, став в официальную позу на коленях, попросил наставника дать урок.
   Учитель и ученик замерли, держа деревянные мечи на уровне глаз. Солнце коснулось горизонта, роща потемнела, громче запели цикады.
   — Глаза! — скомандовал Мусаси. Иори шире раскрыл глаза.
   — Смотри мне прямо в глаза!
   Иори напрягался, но его взгляд буквально отскакивал от зрачков Мусаси. Глаза учителя поражали без оружия. Иори пытался сосредоточиться, но у него кружилась голова, руки и ноги слабели.
   Иори едва сдержался, чтобы не отступить, за что ему много раз попадало, но шагнуть навстречу Мусаси он не мог. Будто кто-то прибил ему ноги гвоздями к полу. Иори почувствовал, как его опаляет внутренний жар. «Что это со мной?» — думал Иори. Негодование из-за собственной слабости росло в нем с неудержимой силой. Охваченный порывом духовной энергии, Мусаси воскликнул:
   — В атаку!
   В тот же миг Мусаси расслабил плечи и быстро отскочил назад. Иори бросился вперед, развернулся и увидел учителя на том самом месте, где был сам мгновением раньше.
   Они повторяли упражнение, не проронив ни слова.
   Высокие травы покрылись росой, и луна выглядывала из-за верхушек криптомерии. Налетал порыв ветра, и цикады мгновенно смолкали. Настала осень, и полевые цветы, неприметные в летнюю пору, ласкали глаз непритязательной красотой.
   — Достаточно, — сказал Мусаси, опуская меч. Только сейчас они услышали чей-то негромкий голос.
   — Кто это? — удивился Мусаси.
   — Верно, путник просится на ночлег.
   — Посмотри.
   Через секунду Иори вернулся.
   — Путник? — спросил Мусаси.
   — Гость.
   — Гость? К нам?
   — Ходзё Синдзо. Он привязал коня за домом и ждет.
   — Наш дом одинаков, что спереди, что сзади, — усмехнулся Мусаси. — Беги, позови его.