— Кто нас опередил? — спросил Дэнситиро.
   — Рёхэй и Дзюродзаэмон, верно.
   — И эти здесь? — недовольно пробурчал Дэнситиро, — Нас слишком много. Я не хочу, чтобы потом сплетничали, что мы навалились на Мусаси целой толпой.
   — Уйдем, когда настанет время.
   Главное здание храма Рэнгэоин, или Сандзюсангэндо, как его называли в народе, было непомерно длинным по фасаду. За храмом находился обширный пустырь, как нельзя лучше подходивший для тренировок лучников. Дэнситиро выбрал этот пустырь, потому что его давно облюбовали служители боевых искусств. Сосны, окаймлявшие пустырь, скрашивали его унылость. Здесь не было высокой травы и кустов, которые затрудняют сражение.
   Рёхэй и Дзюродзаэмон поднялись, увидев Дэнситиро.
   — Садись на мое место, погрейся. У нас еще много времени, — предложил Рёхэй.
   Дэнситиро молча сел. Протянув руки к огню, он стал с хрустом растирать пальцы.
   — Рано пришел, — проговорил он. Красноватые отблески костра придали его лицу кровожадное выражение. — По пути, кажется, видели харчевню, — продолжал он.
   — Она была закрыта.
   — Пусть кто-нибудь принесет сакэ. Стучите, пока не откроют.
   — Сейчас пить сакэ?
   — Именно. Я замерз.
   Дэнситиро придвинулся ближе к костру и, раскинув руки, почти обнял огонь. К его приказанию отнеслись спокойно, ведь никто не помнил, чтобы Дэнситиро появлялся в додзё трезвым, будь то утро или вечер. Сегодня решалась судьба школы Ёсиоки, но молодые самураи посчитали, что выпить не грех. Лучше согреться, чем держать меч в окоченевших руках. Да и возражать Дэнситиро рискованно. Двое побежали в харчевню и вскоре вернулись с кувшином горячего сакэ.
   — Вот это дело! — повеселел Дэнситиро. — Сакэ — мой лучший друг и помощник!
   Ученики со скрытой тревогой наблюдали, сколько он выпьет. Дэнситиро на сей раз выпил гораздо меньше обычного. Он понимал, что сегодня рискует жизнью.
   — Смотрите! Кажется, Мусаси!
   Все напряженно вслушивались в тишину. Некоторые поднялись на ноги. Из-за угла храма здания появилась темная фигура.
   — Не беспокойтесь, это я! — крикнул человек.
   Это был пожилой человек, хотя и одетый по современной моде. Его хакама были подвернуты, чтобы не мешать при беге. Годы согнули его спину. Молодые самураи, узнав в нем «старика из Мибу», уселись на свои места. «Старик из Мибу» был Ёсиока Гэндзаэмон, брат Кэмпо и дядя Дэнситиро.
   — Дядя Гэн, что вас привело сюда? — удивленно воскликнул Дэнситиро.
   — Гора свалилась с плеч, когда я увидел тебя, — решительно проговорил Гэндзаэмон. — Значит, ты настроен решительно.
   — Хотел с вами посоветоваться, но не успел…
   — О чем? Имя Ёсиока облито грязью, твой брат искалечен. Ты бы мне ответил за позор, если бы не предпринял ответных действий.
   — Не беспокойтесь. Я не хлюпик, как Сэйдзюро.
   — Верю на слово. Уверен, ты победишь, но решил приободрить тебя. Пробежал весь путь от Мибу. Послушай, Дэнситиро, не смотри свысока на противника. Судя по слухам, он не так уж прост,
   — Знаю.
   — Не торопись выиграть бой. Держись спокойно, и пусть боги сделают выбор. Если погибнешь, я позабочусь о твоем теле.
   — Ха-ха-ха! Лучше сядь и выпей!
   Старик молча выпил чашечку сакэ, затем обратился к свите племянника:
   — А вы что здесь делаете? Неужели намерены толпой сражаться против одного? Это ведь поединок двух мужчин. Стыдно, когда у одного из них куча помощников. Пора! Идите все за мной! Понаблюдаем издали, чтобы никто нас не упрекнул в подготовке атаки против одного.
   Все встали. Дэнситиро сидел один у костра. «Колокола давно пробили восемь. Должно быть, уже девять. Мусаси опаздывает», — подумал он. От учеников школы Ёсиоки остались только следы на снегу. Изредка с карниза храма со звоном срывались сосульки или слышался треск ветки, ломавшейся под гнетом снега. Дэнситиро настороженно оборачивался на каждый звук, устремляя в темноту соколиный взор.
   Из темноты возникла тень бегущего человека.
   — Идет! — проговорил запыхавшийся Хёскэ. Дэнситиро уже стоял на изготовку.
   — Он идет? — невольно повторил Дэнситиро, затаптывая головешки в костре.
   Хёскэ сообщил, что Мусаси, покинув заведение «Огия», шел неторопливо, не обращая внимания на снегопад.
   — Он поднялся по лестнице храма Гион. Я обогнал его. Появится с минуты на минуту. Готов?
   — Ну вот и дождались. Уходи, Хёскэ!
   — Где остальные?
   — Не знаю. Но ты уходи. Ты мешаешь мне.
   — Хорошо, — ответил Хёскэ, хотя уходить не собирался. В его голове уже созрел план действий. Пока Дэнситиро затаптывал костер, Хёскэ нырнул под галерею храма. Холодный ветер пробирал до костей. Обхватив руками колени, Хёскэ уговаривал себя, что крупная дрожь, бившая его, происходит лишь от холода.
   Дэнситиро прошагал сотню метров навстречу противнику и остановился под высокой сосной, уперевшись ногой в выступающий корень. Тепло от выпитого сакэ быстро выстуживалось. Дэнситиро начал зябнуть. Хёскэ из укрытия видел, как волнуется Дэнситиро, вглядываясь в пустынный храмовый двор, кажущийся еще просторнее от снежного покрова.
   Дэнситиро вздрогнул от шума, но это сорвался с ветки ком снега. Мусаси не появлялся. Не выдержав, Хёскэ вылез из-под галереи.
   — Куда он задевался?
   — Ты все еще здесь? — грозно вымолвил Дэнситиро. Он не находил себе места от волнения, как и Хёскэ, но не отослал его прочь. Они поняли друг друга без слов. Они оглядывались по сторонам, чувствуя, что их подозрения сбываются.
   — Нигде не видно, — бормотал Хёскэ.
   — Негодяй сбежал! — подтвердил Дэнситиро.
   — Сбежать он не мог, — возразил Хёскэ и принялся пересказывать все, что успел разведать. Он не сомневался в серьезности намерений Мусаси.
   — Что это там? — прервал его Дэнситиро, указывая на дальний край храмовых построек. Там в дверях кухни появился огонек свечи и двинулся к главному зданию. Свечу, несомненно, нес монах, но за ним маячила еще одна тень. Огонек, проследовав через ворота, начал подниматься по ступеням на галерею Сандзюсангэндо.
   Монах обратился к следовавшей за ним тени:
   — Ночью здесь никого нет, все заперто. Вечером была, правда, группа самураев, они грелись у костра. Верно, те, кого вы ищете, но они ушли.
   — Простите, что потревожил вас так поздно. А вон те двое у высокой сосны? Они, кажется, ожидают меня.
   — Сейчас спросим.
   — Я сам. Теперь я найду дорогу. Вам лучше уйти.
   — Вы собираетесь с друзьями на прогулку, полюбоваться свежим снегом?
   — Нечто вроде этого, — усмехнулся Мусаси. Загасив свечу, монах проговорил:
   — Прошу прощения, но должен вас предупредить. Если будете разводить костер вблизи храма, как те молодые самураи, обязательно загасите его и затопчите угли.
   — Не беспокойтесь!
   — Еще раз прошу извинить меня.
   Монах ушел и затворил за собой ворота. Человек на галерее стоял неподвижно, глядя в сторону Дэнситиро.
   — Хёскэ, кто это?
   — Не знаю. Появился из кухни.
   — Но он не из храмовых служителей.
   Дэнситиро и Хёскэ подошли поближе к храму. Тень на галерее переместилась в центр. По движениям можно было догадаться, что человек подвязывает рукава кимоно. Дэнситиро и Хёскэ застыли на месте.
   Дэнситиро, сделав два глубоких вдоха, крикнул:
   — Мусаси!
   Человек на галерее занимал выгодную позицию, находясь на метр выше Дэнситиро. Он был защищен с тыла, а намеревавшемуся напасть на него слева или справа предстояло сначала взобраться наверх. Таким образом, человек мог сосредоточиться на противнике перед собой.
   Позади Дэнситиро были открытое пространство, снег и ветер. Он был уверен, что Мусаси придет один, но в то же время его волновала незащищенность тыла. Дэнситиро сделал нетерпеливое движение, словно стряхивая что-то невидимое с кимоно, и приказал Хёскэ отойти. Хёскэ переместился в дальний конец двора.
   — Вы готовы?
   Голос Мусаси прозвучал спокойно и холодно. Дэнситиро показалось, что на него выплеснули ушат ледяной воды. Он уже успел рассмотреть Мусаси.
   «Вот он каков, негодяй!» — промелькнуло у него в голове. Дэнситиро люто ненавидел Мусаси. Он ненавидел его за поражение брата. Его оскорбляло, когда простолюдины сравнивали его, Ёсиоку Дэнситиро, с этим Мусаси. Он презирал Мусаси за то, что эта деревенщина изображает из себя самурая.
   — Кто ты такой, чтобы спрашивать о моей готовности? Уже давно пробило девять часов.
   — Разве я обещал быть ровно в девять?
   — Не увиливай! Я давно жду тебя. Сам видишь, что я готов. Спускайся! — Дэнситиро понимал, что нападать на Мусаси, когда тот находился на галерее, бессмысленно.
   — Сию минуту! — насмешливо ответил Мусаси.
   Мусаси готовился к бою не так, как его противник. Дэнситиро, хорошо подготовленный физически, стал настраиваться на бой только сейчас. Для Мусаси поединок начался задолго до того, как он увидел противника. Теперь для Мусаси наступал второй, решающий этап схватки. Его болевое чутье предельно обострилось при виде множества следов на снегу во дворе храма Гион. Когда Мусаси перестал ощущать за спиной тень, неотступно следовавшую за ним, он, быстро пройдя в ворота храма Рэнгэоин, направился к кухне. Разбудив монаха, он вежливо расспросил о том, что здесь происходило несколько часов назад. Мусаси опаздывал, но все же выпил горячего чая в кухне. Затем он внезапно появился перед противником со стороны галереи, заняв выгодную позицию. Преимущество было на стороне Мусаси.
   Призывы Дэнситиро сойти вниз давали ему еще одну тактическую выгоду. Он мог выбирать, драться ли ему внизу или совершить удобный маневр. Мусаси соблюдал осторожность. В поединках, подобных сегодняшнему, победа походила на луну, отражающуюся в водах озера, — если безрассудно броситься за ней, то велик риск утонуть.
   Дэнситиро был вне себя от бешенства.
   — Ты не только опоздал, так еще и не готов! А я торчу тут на холоде!
   — Еще минуту, я спускаюсь, — последовал спокойный ответ. Дэнситиро знал, что злость способна довести его до поражения, но уже не мог сдерживаться, тем более что его намеренно дразнили. Все, выученное им по части стратегии, мгновенно вылетело из головы.
   — Немедленно! — заорал Дэнситиро. — Спускайся вниз, во двор! Хватит время тянуть, держись по правилам! Я — Ёсиока Дэнситиро и плюю на твои хитрости и коварство. Ты не достоин сражаться со мной, если струсил до боя. Спускайся!
   Мусаси улыбался.
   — Ёсиока Дэнситиро? И мне тебя бояться? Прошлой весной я уже разрубил тебя пополам, а сейчас мне придется повторить то же самое.
   — О чем это ты? Где? Когда?
   — В Ямато, в Коягю.
   — Ямато?
   — Для полной ясности в бане, на постоялом дворе «Ватая».
   — Ты был там?
   — Да, был. Правда, мы оба были голые, но я мысленно примерился, как разрублю тебя. И особого труда это не составило. Ты не заметил, как мой меч не оставил на тебе шрамов, но я тебя победил. Сказки о великом фехтовальщике Дэнситиро не для меня. Ты мне просто смешон!
   — Давно хотелось тебя услышать, но теперь я понял, что ты дурак. Мне наскучила твоя болтовня. Спускайся, и я покажу, чего ты стоишь.
   — Какое у тебя оружие? Меч? Деревянный меч?
   — Зачем спрашивать, когда у тебя нет деревянного? Прекрасно знаешь, будем драться на мечах.
   — Вдруг ты предпочел бы деревянный меч. Тогда мне пришлось бы одолжить деревянный меч у тебя.
   — Нет у меня никакого деревянного меча, болван! Закрой рот и спускайся!
   — Ты готов?
   — Нет!
   Дэнситиро отскочил, взрывая снег, открывая пространство для Мусаси, но тот, прежде чем спрыгнуть, переместился вдоль галереи метров на шесть в сторону. Оба двинулись навстречу друг другу, не обнажая мечей. Взгляды их скрестились. Дэнситиро, не выдержав, выхватил из ножен меч. Меч был длинным, под рост хозяина. Клинок с легким, звенящим посвистом опустился на то место, где мгновение назад стоял Мусаси.
   Мусаси был проворнее меча, но еще стремительнее оказалось его оружие, выхваченное из ножен. Противники находились так близко, что казалось невозможным выйти невредимым из стычки. Молниеносная пляска сверкающих клинков, и противники уже на расстоянии трех метров друг от друга. Оба замерли, выбросив вперед острия мечей. Потянулись напряженные минуты. На бровях Дэнситиро оседал снег, тая, он падал на ресницы. Глаза его выкатились и горели, как огонь в кузнице, жаркое дыхание рвалось из широкой груди.
   Дэнситиро чувствовал уязвимость своей позиции. «Почему я держу меч на уровне глаз, если всегда атакую с мечом над головой?» — думал он. Он, собственно, не думал, это ему подсказывала кровь, стучавшая в висках. Внешне тем не менее он казался крайне разъяренным и исполненным ненависти к врагу.
   Невыгодность позиции угнетала Дэнситиро. Он осторожно приподнимал локти, чтобы занести меч повыше, но каждый раз останавливался. Мусаси ловил момент, когда на мгновение ока руки противника закроют ему обзор.
   Меч Мусаси тоже был на уровне глаз. Расслабленные локти готовы были мгновенно отразить возможную угрозу с любой стороны. Руки Дэнситиро в непривычной для них позиции были напряжены и скованы. Меч едва заметно подрагивал. Меч Мусаси застыл в неподвижности, и снег начал оседать на наружной поверхности клинка.
   Мусаси считал количество вдохов и выдохов, устремив на противника по-ястребиному пронзительные глаза. Он не жаждал победы, зная, что она неизбежна. Он ощущал ту грань, которая разделяет жизнь и смерть. В его воображении Дэнситиро принял образ гигантского булыжника, который необходимо сдвинуть с места. Мусаси мысленно призвал на помощь бога войны Хатимана.
   «Его техника совершеннее моей», — честно признался себе Мусаси. Он пережил такое же чувство неполноценности в Коягю, в кольце четырех лучших бойцов замка. Оно охватывало Мусаси при каждом столкновении с представителями традиционных школ, поскольку его собственный стиль едва ли поддавался описанию, в нем отсутствовала четкая последовательность. Мусаси просто решал задачу — жить или умереть. Противостоя Дэнситиро, Мусаси видел, что стиль, созданный Ёсиокой Кэмпо, был сплавом простоты и виртуозности, имел четкую логику, не делал крена ни в сторону физической силы, ни излишней духовности.
   Мусаси сосредоточился на том, чтобы не допустить лишнего движения. Его примитивная тактика вдруг отказалась ему повиноваться. Мусаси недоумевал, почему руки его не поднимаются, словно онемели в одном положении. Ему оставалось лишь стоять в оборонительной позиции и выжидать. Глаза Мусаси покраснели от напряжения. Он молил Хатимана о победе.
   По телу пробегала горячая волна, заставляя сердце учащенно биться. Он был простым смертным, поэтому мгновенное невнимание могло стоить ему жизни. Мусаси не отвлекался. Он отбросил мысль о своем несовершенстве, как снег с рукава. Стычки со смертью приучили его к хладнокровию и рассудительности. Теперь он полностью владел собой.
   Мертвая тишина. На волосы Мусаси, на плечи Дэнситиро намело снега.
   Дэнситиро уже не казался ему огромным валуном. Мусаси растворился в пространстве и не принуждал себя к победе. Он видел только белый снег между собой и человеком напротив, и невесомая белизна была легка, как и его душа. Мусаси стал частью неба и земли, а небо и земля вошли в его существо. Мусаси словно парил в воздухе, не ощущая тяжести тела.
   Нога Дэнситиро слегка двинулась вперед. Воля его сконцентрировалась на подрагивающем кончике меча.
   Два удара одного меча обрубили две жизни. Первый выпад Мусаси сделал, обернувшись назад, и половина головы Отагуро Хёскэ огромной алой вишней пролетела мимо, а тело убитого швырнуло под ноги Дэнситиро. Боевой клич Дэнситиро оборвался на середине. Подпрыгнувший Мусаси, казалось, завис в воздухе, а Дэнситиро ничком валился в глубокий пушистый снег.
   — Подожди! — сорвался с его губ предсмертный стон.
   Мусаси исчез.
   К месту поединка мчались Гэндзаэмон и ученики школы Ёсиоки. Черной волной они захлестнули белое пространство у храма.
   — Слышал?
   — Это Дэнситиро!
   — Он ранен.
   — Хёскэ убит.
   — Дэнситиро! Дэнситиро!
   Они знали, что бессмысленно кричать, и послали за лекарем. Меч Мусаси снес голову Хёскэ от правого уха до левой скулы, голова Дэнситиро была разрублена от макушки до правой скулы. И в одно мгновение.
   — Я же предупреждал… говорил, — бормотал, заикаясь, Гэндзаэмон. — Он — серьезный противник. О, Дэнситиро, Дэнситиро! — Старик причитал, прижимая к груди тело племянника.
   Он был сражен горем, но бестолково топтавшиеся по окровавленному снегу ученики взбесили его.
   — Где Мусаси? — взревел он. Стали искать Мусаси, но не нашли.
   — Ищите! — приказал Гэндзаэмон. — Крыльев у него нет! Я не смогу поднять головы, если не отомщу за честь дома Ёсиоки. Отыскать его!
   Один из учеников вдруг застыл с открытым ртом. Все обернулись в ту сторону, куда он смотрел.
   — Мусаси!
   Звенящая в ушах тишина объяла поле, как дьявольское наваждение, отупляющее мысли и чувства.
   Мусаси лишь почудился ученику. В тот момент Мусаси стоял под низким карнизом соседней постройки, слившись со стеной, и не сводил глаз с людей Ёсиоки. Едва заметно двигаясь вдоль стены, он проскользнул до юго-западного угла храма Сандзюсангэндо, взобрался на галерею и пробежал до ее середины. «Станут ли они нападать?» — спрашивал он себя. Люди Ёсиоки не двигались. По-кошачьи мягко Мусаси перебрался по галерее на северную сторону храма и растворился в темноте.

ИЗБРАННОЕ ОБЩЕСТВО

   — Со мной не может соперничать ни один аристократ. Он ошибается, решив отделаться от меня чистым листом бумаги. Придется молвить ему словечко. Теперь дело чести привести к нам Ёсино.
   Говорят, что и в преклонном возрасте любят поиграть. Хайя Сёю был неукротим, когда входил в раж.
   — Проводи меня к ним! — приказал он Сумигику.
   Опершись на ее плечо, он попытался подняться. Коэцу хотел отговорить друга от его затеи.
   — Нет, я приведу Ёсино! Вперед, знаменосцы! Ваш предводитель выступает в поход. Кто не трус, за мной!
   С пьяными происходит необъяснимое — кажется, что они вот-вот упадут, ударятся или искалечатся, но остаются целыми и невредимыми, если им не мешать. Так уж принято, что пьяных оберегают — они вносят разнообразие в наш мир. Долгие годы жизни научили Сёю разделять игру в свое удовольствие и потеху для публики. Когда он напивался и казалось, что с ним можно делать все, что угодно, старый гуляка становился неприступным. Он едва держался на ногах, пока кто-нибудь не приходил ему на помощь, и на почве сочувствия распускались цветы взаимной симпатии и задушевности.
   — Упадете! — воскликнула Сумигику, поддерживая старика.
   — Чепуха! Ноги не совсем слушаются меня, но дух мой тверд. — Сёю придал голосу зловещий оттенок. — Сам дойду!
   Девушка отпустила гостя, и тот шлепнулся на пол.
   — Утомился. Пусть кто-нибудь отведет меня!
   По длинному коридору Сёю повели в комнату Кэнгана, который не показывал виду, что знает о готовящейся выходке. Сёю доставлял много хлопот провожатым — он то стукался о стены, то валился на пол, то цеплялся за кимоно девушек.
   Вопрос был в том, имеют ли право «нахальные выскочки — аристократы» безраздельно владеть красавицей Ёсино. Богатые купцы — простолюдины с большим состоянием — благоговели перед особами из окружения императорского двора. Аристократы кичились родословными и высоким положением, но это мало кого впечатляло, поскольку у них не было денег. Знатью можно было управлять, как марионетками, достаточно иногда подбрасывать им золота, оплачивать их капризы и делать вид, что преклоняешься перед их заслугами. Сёю знал это лучше других.
   Купец ввалился в прихожую, ведущую в гостиную Кэнгана. На бумажных Фусума плясали отблески огня. Сёю потянулся к створке фусума, но она неожиданно отодвинулась сама.
   — А, это ты, Сёю! — воскликнул Такуан Сохо. Сёю вытаращил глаза. Он обрадовался и удивился.
   — Славный монах! Какая встреча! Ты что, все это время был здесь?
   — А вы, ваше степенство, тоже изволили пребывать здесь? — передразнил Такуан.
   Друзья узнали друг друга и упали в пьяные объятия.
   — Все резвишься, старый негодник?
   — А ты, мошенник? Тебя все еще носит по этой земле?
   — Как приятно увидеть тебя!
   — Да!
   Обмен приветствиями сопровождался новыми объятиями, похлопываниями по плечу.
   Сидевший в гостиной Карасумару, с оттенком презрения наблюдавший эту сцену, обратился к его светлости Коноэ Нобутаде:
   — Весельчак явился. Не заставил себя ждать.
   Карасумару Мицухиро был молодым человеком лет тридцати. Знатное происхождение безошибочно угадывалось в нем, его не замаскировала бы простая одежда. Красивый человек с белой кожей, густыми бровями и сочными губами. Взгляд был зорким и проницательным. Он казался мягким по натуре, но за внешним лоском таился сильный и волевой характер. Как и все придворные, Карасумару недолюбливал военное сословие. Не раз слышали, как он заявлял: «Если в наши времена людьми считаются только военные, то зачем я родился в семье придворной знати!» Он считал, что военным надлежит заниматься только своим делом. Любой молодой придворный, не лишенный умения думать, возмущался происходящими событиями. Притязания военных на абсолютную власть в корне подрывали издревле заведенный порядок, когда императорский двор правит страной с помощью военных. Самураи перестали почитать древние аристократические семьи, прибрав все к рукам, и военные отвели придворным роль красивых безделушек. Изысканные головные уборы придворных, овеянные традициями, превратились в мишуру. Решения, которые теперь позволяли принимать придворным, можно было бы переложить на кукол.
   Князь Карасумару считал, что боги ошибались, сделав его придворным аристократом от рождения. Состоя при дворе, Карасумару мог вести унылое существование или прожигать жизнь. Несомненно, приятнее проводить время, положив голову на колени прекрасной женщины, наблюдать бледную луну, любоваться цветением вишни и умереть с чашечкой сакэ в руках.
   Карасумару занимал высокое положение в придворной иерархии, побывав на постах министра казны, левого министра права, а сейчас советника, но он проводил большую часть времени в Янаги-мати, где забывались унижения придворной службы. Его постоянными спутниками были несколько недовольных молодых придворных, небогатых, как и он, но умудрявшихся добывать деньги на утехи в заведении «Огия», единственном по их утверждению месте, где они чувствовали себя полноценными людьми.
   Сегодня с князем был совсем иной человек — сдержанный, утонченный Коноэ Нобутада. Нобутада был лет на десять старше Карасумару, и на нем тоже лежала печать аристократического происхождения. Полноватое, с густыми бровями над пронзительно острыми глазами смуглое лицо было помечено редкими оспинами, но этот изъян, казалось, придавал мужественности его облику. Новичок в заведении «Огия» не догадался бы, что перед ним сидит один из знатнейших людей страны, глава рода, поставлявшего к императорскому двору регентов.
   Нобутада с легкой улыбкой обратился к Ёсино:
   — По-моему, голос господина Фунабаси.
   Ёсино, закусив красную, как сливовый цвет, губу, отвела в сторону смущенный взгляд. «Что делать, если он явится?» — в смятении думала она.
   — Сиди! — приказал Карасумару, удерживая куртизанку за подол кимоно.
   — Такуан, ты где? — продолжал Карасумару. — Задвинь Фусума, холодно. Если уходишь, так иди, а если остаешься, вернись в гостиную и закрой Фусума.
   — Пойдем! — проговорил Такуан, увлекая за собой Сёю. Сёю уселся против аристократов.
   — Весьма приятная встреча! — с деланной радостью воскликнул Карасумару Мицухиро.
   Сёю придвинул тощие колени поближе к придворным. Протянув руку к Нобутаде, он проговорил:
   — Не поднесете ли сакэ?
   Получив чашечку, он с наигранной учтивостью низко поклонился.
   — Рад тебя видеть, старина Фунабаси! — усмехнулся Нобутада. — Кажется, тебе неведомо плохое расположение духа.
   Сёю, выцедив сакэ, возвратил чашечку Коноэ.
   — Не думал, что сегодня в обществе его светлости Кэнгана увижу вас.
   Притворяясь пьянее, чем на самом деле, Сёю, вытянув жилистую шею, потряс головой на манер слуг старинной выучки.
   — Простите меня, недостойного, — проговорил он, разыгрывая испуг. Внезапно, сменив тон, Сёю дерзко произнес: — С какой стати я должен извиняться? Ха-ха-ха! Скажи, Такуан!
   Сёю, обняв Такуана, притянул его к себе и, указывая на аристократов, сказал:
   — До слез жаль благородное сословие. Они носят громкие титулы советников, регентов, но титулом сыт не будешь. Купцы да ремесленники куда счастливее, правда?
   — Так, так, — поддакивал Такуан, выпутываясь из объятий приятеля.
   — А вот ты меня еще не угостил, — заметил Сёю, поднося Такуану под нос чашечку для сакэ.
   Такуан налил ему. Старик выпил.
   — Ты хитрый малый, Такуан! В нашем бренном мире монахи лукавы, купцы умны, военные сильны, а аристократы глупы. Ха-ха! Так ведь?
   — Правда, — скороговоркой отозвался Такуан.
   — Аристократы кое-что позволяют себе, пользуясь происхождением, но у них нет возможности влиять на политику и правительство. Вот им и приходится упражняться в каллиграфии и сочинять стихи. Разве я что придумал? — Сёю захохотал.
   Мицухиро и Нобутада любили шутку и ценили остроумие не меньше Сёю, но сегодня развязность торговца перешла разумные границы. Придворные сидели с каменными лицами.