Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев

   Обезумевший от боли вол, сойдя с дороги, карабкался вверх по отлогому откосу. Оцу, закрыв глаза, чудом держалась на спине бегущего животного. Вол уже бежал по какой-то дороге. Оцу слышала крики людей, но никто не осмеливался помочь ей. На равнине Ханъя посреди дороги неожиданно появился молодой человек с сумкой для писем через плечо.
   — Уйди с дороги! — кричали люди, но он хладнокровно шел навстречу волу.
   Раздался глухой удар.
   — Ненормальный, — запричитали со всех сторон.
   — Бык запорол его!
   Люди ошиблись. Молодой человек изо всех сил ударил вола по морде. Вол неуклюже развернулся и бросился наутек, но шагов через десять остановился, дрожа всем телом.
   — Слезайте! — крикнул молодой человек Оцу.
   Оказавшись на земле, Оцу поклонилась своему спасителю, смутно понимая, что с ней случилось и где она.
   — Кто-то поранил вола. Удар меча! — воскликнул молодой человек, рассматривая порез.
   Неизвестно откуда появившийся Кимура Сукэкуро растолкал зевак и подошел к молодому человеку.
   — Тебя послал настоятель Инсун? — спросил Сукэкуро, переводя дыхание.
   — Как хорошо, что вы оказались здесь! — ответил молодой человек. — У меня для вас письмо от настоятеля. Он просил, чтобы вы немедленно прочитали его.
   Взглянув на имя адресата, Сукэкуро распечатал письмо. В нем говорилось: «Я выяснил, что люди, замеченные в Цукигасэ, не являются самураями князя Тоды. Это сброд, ронины, выдворенные из городов. Они намерены зимовать в горах. Спешу исправить допущенную мной ошибку».
   — Спасибо, — сказал Сукэкуро посланцу настоятеля. — Я тоже навел справки. Хорошо, что наши подозрения не подтвердились. Полагаю, что и настоятель рад.
   — Простите, что пришлось вручить вам письмо посреди дороги. Я передам ваши слова настоятелю.
   — Одну минутку. Ты давно в Ходзоине?
   — Недавно.
   — Как тебя зовут?
   — Торадзо.
   — А ты случаем не Хамада Тораноскэ? — спросил Сукэкуро, изучая лицо молодого человека.
   — Нет.
   — Я не встречал Хамаду, но один из наших людей утверждает, что он состоит при настоятеле.
   Торадзо покраснел и тихо проговорил:
   — Хамада — это действительно я. У меня есть причины прийти в монастырь. Я скрыл свое настоящее имя, дабы не порочить учителя и свой род.
   — Не бойся, я не намерен вмешиваться в твои дела.
   — Вы, верно, слышали о Тадааки. Он оставил школу и удалился в горы из-за меня. Я покинул свое сословие. Тяжелая работа в монастыре пойдет мне на пользу. Настоятель не знает моего настоящего имени.
   — Все знают о поединке Тадааки и Кодзиро, — ответил Сукэкуро. — Кодзиро хвастает своей победой перед каждым встречным. Надеюсь, что ты восстановишь доброе имя своего учителя.
   — С нетерпением жду этого дня. До свидания. Торадзо ушел стремительным шагом, не оглядываясь.

КОНОПЛЯНОЕ СЕМЯ

   Хёго волновался. Он хотел передать Оцу письмо Такуана, но не нашел ее в комнате. Ее искали по всему замку, но безрезультатно. Письмо, помеченное десятым месяцем прошлого года, задержавшееся в пути, сообщало о предстоящем назначении Мусаси. Такуан писал Оцу, что теперь Мусаси потребуется свой дом в Эдо и «женщина которая вела бы этот дом».
   Стража у ворот сообщила Хёго, что на поиски Оцу в горы посланы люди. Хёго тяжело вздохнул. Оцу никогда не обременяла окружающих, необдуманные поступки были не в ее правилах. Хёго уже предполагал самое худшее, когда ему доложили о возвращении Сукэкуро, Оцу и Усиноскэ.
   Мальчик, принеся всем извинение, непонятно, правда, за что, сказал, что ему пора домой.
   — Куда же ты пойдешь так поздно? — спросил один из самураев.
   — К себе в Араки. Мать ждет.
   — Тебя те ронины прикончат, — сказал Сукэкуро. — Переночуй в замке, а завтра отправишься в деревню.
   Мальчика отослали спать в помещение во внешнем кольце укреплений, где ночевали ученики-самураи.
   Хёго, отозвав Оцу в сторону, пересказал ей письмо Такуана. Он не удивился, когда Оцу, густо покраснев, сказала: «Поеду завтра».
   Вечером устроили прощальный ужин, на котором все восхищались Оцу, а утром обитатели замка, включая слуг, собрались у ворот, чтобы проводить ее в дорогу.
   Сукэкуро послал за Усиноскэ, чтобы Оцу могла доехать на его воле до Удзи, но, как выяснилось, мальчик накануне уехал в деревню. Сукэкуро велел оседлать лошадь. Оцу смущенно отказывалась, ссылаясь на низкое положение в обществе, но ей пришлось уступить просьбе Хёго.
   Хёго в душе порой завидовал Мусаси. Хёго полюбил девушку, хотя сердце ее принадлежало другому. Они вместе проделали замечательное путешествие из Эдо в замок. Оцу оказалась превосходной сиделкой при умирающем деде. Любовь Хёго не была эгоистичной. Сэкисюсай приказал внуку доставить Оцу Мусаси, когда придет время, и Хёго теперь выполнял наказ покойного деда. Хёго не питал зависти к чужому счастью. Он и помыслить не мог о нарушении устоев Пути Воина и почитал выполнение воли деда как высшее проявление любви к Оцу.
   Лошадь тронулась, и Оцу задела ветку цветущей сливы. Несколько лепестков упали на землю. Хёго почудился их аромат. Он предчувствовал, что навсегда расстается с Оцу, и тихо молился за ее счастье.
   — Господин!
   Хёго обернулся и видел Усиноскэ.
   — Почему ты уехал вчера ночью в деревню? — с улыбкой произнес Хёго.
   — Но ведь мать беспокоилась.
   Мальчик не вышел из того возраста, когда тяжело разлучаться с матерью даже на короткое время.
   — Ну ладно! Сын должен почитать мать. Как ты пробрался мимо ронинов в Цукигасэ?
   — Их там не было. Узнав, что Оцу из замка, они поспешно бежали, испугавшись наказания. Наверное, перебрались на другую сторону гор.
   — Одной заботой меньше.
   — А где Оцу?
   — Только что отправилась в Эдо.
   — В Эдо? — неуверенно повторил мальчик. — Передала ли она господину Кимуре мою просьбу.
   — Какую?
   — Чтобы меня взяли учеником к самураям.
   — Ты пока мал для этого. Подрасти немного.
   — Я мечтаю учиться фехтованию. Хочу успеть, пока мама жива.
   — Ты прежде у кого-нибудь учился?
   — Нет, но упражнялся на. растениях и животных.
   — Неплохо для начала. Подрасти, и я возьму тебя с собой в Нагою. Я скоро туда уезжаю.
   — Я не смогу бросить мать.
   Хёго растрогался до глубины души.
   — Пойдем со мной! — приказал он мальчику. — Посмотрю, есть ли у тебя способности.
   — В додзё?
   Усиноскэ показалось, что все ему снится. С раннего детства самым прекрасным местом на свете для него был додзё в замке. Несмотря на позволение Сукэкуро, мальчик не решался заходить в него. Сейчас его позвал туда один из хозяев замка.
   — Вымой ноги! — приказал Хёго.
   — Слушаюсь, господин.
   Усиноскэ впервые в жизни так тщательно мыл ноги. Войдя в тренировочный зал, он почувствовал себя маленьким и ничтожным. Массивные балки и столбы, отполированный до блеска пол вызывали трепет в его сердце. Голос Хёго звучал здесь по-новому.
   — Возьми меч! — скомандовал Хёго. Усиноскэ выбрал меч из черного дуба.
   — Готов? — спросил Хёго.
   — Готов, — ответил мальчик, вытянув меч на уровне груди. Усиноскэ запыхтел, как ежик, брови его насупились, кровь застучала в висках. Хёго глазами подал знак атаки и, громко топая, бросился вперед. Меч Хёго коснулся ребра мальчика. Тот, словно подброшенный неведомой силой, подпрыгнул и перелетел через плечо Хёго. Хёго левой рукой коснулся ног мальчика и слегка подтолкнул его. Усиноскэ, перевернувшись через голову, приземлился позади Хёго.
   — Довольно! — сказал Хёго.
   — Нет, можно еще раз?
   Усиноскэ занес меч обеими руками и бросился на Хёго, которые намертво блокировал удар. Глаза мальчика наполнились упрямыми слезами.
   «У мальчика есть характер», — подумал Хёго, но вслух проговорил с деланным недовольством:
   — Дерешься небрежно. Перепрыгнул мне через плечо.
   Усиноскэ не знал, что сказать в ответ.
   — Ты не знаешь своего места, не понимаешь, какие и с кем можно допускать приемы. Сядь!
   Мальчик послушно сел. Хёго, отбросив деревянный меч, вытащил из ножен свой.
   — Сейчас я тебя убью. И не вздумай кричать.
   — Убьете? — заикаясь, проговорил мальчик.
   — Вытяни шею! Нет ничего важнее для самурая, чем вести себя достойно. Ты совершил непростительный проступок.
   — Вы убьете меня за какую-то грубость?
   — Совершенно верно.
   Мальчик посмотрел на Хёго, затем повернулся лицом в сторону родной деревни и склонился в поклоне.
   — Мама, я возвращаюсь в землю здесь, в замке. Знаю, ты будешь горевать. Прости, что я не был почтительным сыном. — Усиноскэ покорно вытянул шею.
   Хёго бросил меч в ножны и засмеялся:
   — Неужели ты думаешь, что я способен убить ребенка!
   — Вы пошутили?
   — Разумеется.
   — Может ли самурай допускать такие шутки?
   — Это не розыгрыш. Я должен знать твой характер, прежде чем допустить тебя к тренировкам.
   Мальчик задышал ровнее.
   — Ты прыгнул через мое плечо, когда я прижал тебя в углу, — продолжал Хёго. — Немногие выполняют этот прием и после четырех лет учебы.
   — Я нигде не учился.
   — Не скрывай! У тебя был учитель, и притом неплохой. Кто он? Мальчик задумался.
   — Вспомнил! — воскликнул он.
   — Кто научил тебя?
   — Но это не человек.
   — Кто же, водяные?
   — Нет, конопляное семя.
   — Возможно ли учиться у конопляного семени?
   — У нас в горах тренировались воины, которые становятся невидимыми у вас на глазах. Я наблюдал за их тренировками.
   — Ты говоришь про ниндзя? Скорее всего, это группа из Иги. Что у них общего с конопляным семенем?
   — Конопляное семечко в земле быстро всходит и стремительно растет. Вы прыгаете через росток. Каждый день, вперед, назад. С каждым днем прыжок становится все выше. Если каждый день не тренироваться, то конопля вытянется так, что ее уже не перепрыгнуть. И в этом, и в прошлом году я тренировался с весны до осени.
   — Понятно, — сказал Хёго. Разговор прервал Сукэкуро.
   — Еще одно письмо из Эдо, — сказал он, протягивая свиток. Хёго пробежал глазами послание и спросил:
   — Далеко ли успела уехать Оцу?
   — Не более пяти километров. Что-то случилось?
   — Такуан пишет, что назначение Мусаси не состоялось. Его прошлое не внушает доверия сёгуну. Надо сообщить Оцу.
   — Хорошо, я догоню ее.
   — Нет, я сам поеду.
   Хёго направился в конюшню.
   На пути к Удзи Хёго овладели сомнения. Оцу безразлично назначение Мусаси. Ей важен человек, а не его должность. Если удастся уговорить ее задержаться в Коягю, она все равно душой будет рваться в Эдо. Зачем омрачать ее путешествие?
   Хёго пытался владеть собой. У воинов, как и у обычных людей, случаются моменты, когда они поддаются слабости. Звание самурая заставляло Хёго преодолевать сомнения и хранить самообладание. Самураю необходимо преодолеть мечты, и тогда душа его обретет легкость и свободу. Сердцу самурая положено пылать не только от любви. Ему уготована иная судьба. В мире, где нужны молодые таланты, нельзя отвлекаться на цветочки у дороги. Хёго считал своим долгом шагать в ногу со временем.
   — Сколько народу! — весело заметил Хёго.
   — В Наре сегодня необычный день, — ответил Сукэкуро.
   — Похоже, все жители высыпали на улицу.
   Позади Хёго и Сукэкуро шел Усиноскэ, которого Хёго теперь повсюду брал с собой. Мальчик выполнял обязанности слуги самурая. Сейчас он нес на спине коробку с провизией, а к поясу у него были привязаны запасные сандалии хозяина.
   Этот день был знаменателен тем, что в Наре давалось грандиозное представление, но оно не было театральным зрелищем. Каждый год монахи Ходзоина утраивали турнир, который определял порядок старшинства среди насельников монастыря. Турнир проводился в присутствии зрителей, участники сражались всерьез, бои были захватывающими и жестокими. В объявлениях говорилось, что в турнире могут участвовать и посторонние, но таких желающих не находилось.
   — Не пообедать ли нам? — предложил Хёго. — У нас много времени.
   — Где бы нам присесть? — огляделся по сторонам Сукэкуро.
   — Вот здесь, — показал Усиноскэ на зеленый пригорок и развернул кусок тростниковой циновки, которую успел подобрать где-то в пути. Хёго нравилась находчивость мальчика, хотя временами он не одобрял его чрезмерную услужливость как свойство, не достойное будущего самурая.
   Усиноскэ разложил скромный обед: колобки из грубого риса, маринованные сливы и бобовую пасту.
   — Усиноскэ, сбегай за чаем, только не говори, для кого, — приказал Сукэкуро.
   — Правильно, а то люди надоедят выражением своего почтения, — заметил Хёго.
   Лицо Хёго было скрыто широкой тростниковой шляпой, такая же была на голове Усиноскэ.
 
   В полуметре от них ровесник Усиноскэ оглядывался по сторонам.
   — Циновка только что лежала здесь.
   — Забудь про нее, Иори, — успокаивал его Гонноскэ. — Не велика потеря.
   — Кто-то стянул ее. Интересно, где этот ловкач.
   Гонноскэ сел на траву, вытащил кисть и записную книжку, чтобы занести в нее расходы — обычай, который он перенял у Иори.
   Иори был не по годам рассудительным. Он берег деньги, ничего не терял, был опрятен, ценил каждую чашку риса, благодаря за нее судьбу. Он был пунктуальным, дисциплинированным, презирал тех, кто не обладал этими качествами. Людей, способных взять чужое, он презирал.
   — Вон наша циновка! — крикнул Иори, увидев свою вещь. Подбежав к Усиноскэ, он, глядя на него в упор, на мгновение задумался, подбирая слова похлеще.
   — Что тебе? — проворчал Усиноскэ.
   — Если человек берет чужую вещь, значит, он вор, — выпалил Иори.
   — Какой еще вор?
   — Циновка наша.
   — Ваша? Как бы не так. Она ничья, я подобрал ее на земле. А ты разошелся из-за такого пустяка.
   — Циновка — необходимая вещь, особенно в пути, — назидательно произнес Иори. — Она укрывает от дождя, на ней можно спать. Отдай!
   — Хорошо, только прежде возьми обратно слова про вора.
   — Я не обязан извиняться, вещь моя. Не отдашь, так я сам возьму.
   — Попробуй. Я — Усиноскэ из Араки. Не намерен уступать такому юнцу, как ты. Я — ученик самурая!
   — Хорош ученик! Смел, когда рядом взрослые. Сам не рискнешь постоять за себя.
   — Я это тебе попомню!
   — Встретимся попозже.
   — Где?
   — У пагоды.
   Усиноскэ побежал за чаем. Он вернулся, когда турнир уже возобновился.
   Над толпой висело желтое облако пыли. В центре окруженного толпой пространства стоял монах с копьем, длинным, как шест птицелова. Его противники один за другим или падали оземь, или взлетали в воздух, подброшенные мощным рывком копья.
   — Следующий! — выкрикивал монах. Желающих не находилось.
   — Кто готов сразиться? Если такового нет, объявляйте меня, Нанкобо, победителем.
   Нанкобо занимался под руководством Инъэя и разработал собственный стиль. Теперь он стал основным соперником Инсуна, который отсутствовал под предлогом болезни.
   — Желающих больше нет! — объявил Нанкобо, опустив копье.
   — Не торопись! — раздался чей-то голос. — Я — ученик Инсуна. Вызываю тебя на поединок!
   Это кричал только что подбежавший монах, который, расталкивая толпу, протискивался к месту схваток.
   Обменявшись поклонами, противники отскочили в противоположные стороны. Копья, нацеленные друг в друга, застыли. Пауза затянулась так, что нетерпеливая толпа зароптала. Внезапно гомон стих: копье Нанкобо коснулось головы противника, и тот повалился на землю, как огородное пугало, опрокинутое порывом ветра. Нанкобо расправил плечи и оглядел толпу:
   — Теперь, кажется, смелых больше нет.
   Из толпы выступил монах-отшельник с гор. Снимая со спины дорожный мешок, он спросил:
   — В турнире участвуют только монахи Ходзоина?
   — Нет! — хором прокричали зрители.
   — В таком случае я попробую. Дайте мне деревянный меч.
   Хёго взглянул на Сукэкуро и заметил:
   — Интересный оборот. Исход уже предрешен.
   — Конечно, Нанкобо не проиграет.
   — А я говорю о противоположном. Если Нанкобо примет вызов, он проиграет.
   Сукэкуро удивился, но не возразил.
   Отшельнику подали меч, он вышел в круг и, поклонившись, сделал вызов Нанкобо. Монаху было лет сорок. Глядя на его осанку, любой догадался бы, что она приобретена не в горной хижине, а на полях сражений. Этот человек привык хладнокровно смотреть в глаза смерти. Говорил он тихо и неторопливо.
   Нанкобо, несмотря на свою заносчивость, был не глуп.
   — Вы посторонний? — поинтересовался он, хотя это было ясно всем.
   — Да, — ответил монах с поклоном.
   Чутье чподсказало Нанкобо, что он может потерпеть поражение. Противник, должно быть, был искушеннее в технике. После Сэкига-хары по стране под видом монахов бродило немало прославленных воинов, которые скрывались от властей.
   — Я не могу сражаться с чужаком, — заявил Нанкобо.
   — Мне сказали, что правила турнира допускают поединки с людьми, не имеющими отношения к вашему монастырю.
   — Эти правила годятся для всех, кроме меня. Я не сражаюсь с посторонними, потому что выхожу на поединок не ради смерти противника. Боевое искусство — вид служения богам. Я совершенствую дух с помощью копья.
   — Понятно, — улыбнулся отшельник. Он хотел еще что-то добавить, но, передумав, отдал меч и скрылся в толпе.
   Нанкобо ушел с площадки, выпятив грудь и притворяясь, что неодобрительный гул толпы его не касается.
   — Ну что? — торжествующе произнес Хёго.
   — Ты совершенно прав.
   — Этот человек из тех, кто скрывается на горе Кудо. Смените его облачение отшельника на доспехи, и вам предстанет один из известнейших воинов недавнего прошлого.
   Толпа стала расходиться. Сукэкуро напрасно искал глазами Усинос-кэ, который в этот момент находился за пагодой, где он условился встретиться с Иори. Мальчики стояли друг против друга, готовые броситься в драку.
   — Не обижайся, если погибнешь, — сказал Иори.
   — Не задавайся! — ответил Усиноскэ, поднимая с земли палку потолще.
   Иори с занесенным мечом пошел в атаку. Усиноскэ отскочил назад. Иори подумал, что противник испугался, и с удвоенной силой рванулся вперед, но Усиноскэ подпрыгнул и ударил Иори ногой в голову. Тот упал, но мгновенно поднялся. Забыв уроки Мусаси и Гонноскэ, он бросился на противника с зажмуренными глазами. Усиноскэ качнулся в сторону и сбил Иори с ног.
   — Я победил! — объявил Усиноскэ, но тут же вздрогнул, увидев, что Иори лежит неподвижно.
   — Нет, ты не победил, — произнес Гонноскэ, ударив Усиноскэ палкой по бедру.
   Усиноскэ закричал от боли, упал, но тут же вскочил и бросился наутек, но натолкнулся на Сукэкуро.
   — Усиноскэ, что случилось?
   Мальчик ловко спрятался за спину взрослого, предоставив Сукэкуро выяснять отношения с Гонноскэ. Казалось, столкновение между ними неизбежно. Сукэкуро взялся за меч, Гонноскэ сжал свою дубинку.
   — Почему ты гонишься за мальчиком, явно намереваясь убить его? — гневно спросил Сукэкуро.
   — Позволь и мне прежде задать вопрос. Ты видел, как твой мальчик сбил этого? — указал Гонноскэ на лежащего Иори.
   — Он ваш?
   — Да. А это ваш слуга?
   — Слуга, но не официальный.
   Сукэкуро строго посмотрел на Усиноскэ.
   — Отвечай, почему ты сбил мальчика и хотел убежать. Говори правду!
   Прежде чем Усиноскэ открыл рот, вмешался Иори. Он все еще не мог подняться.
   — Это был поединок! Мы сражались, и я потерпел поражение, — крикнул он.
   Растерянный Усиноскэ пробормотал:
   — Я не знал, что циновка его. Я просто подобрал ее.
   Взрослые, переглянувшись, рассмеялись. Не прояви они выдержанности, детская забава переросла бы в кровопролитие. Выйдя из храмовых ворот, Гонноскэ и Иори повернули налево, Сукэкуро и Усиноскэ — направо.
   — Эта дорога к замку Коягю? — спросил Гонноскэ.
   Сукэкуро поговорил о чем-то с Гонноскэ, и они вместе подошли к Хёго.
   — Дела плохи, — вздохнул Хёго. — Вот если бы вы пришли три недели назад, когда Оцу не уехала в Эдо к Мусаси.
   — Его нет в Эдо, — сказал Гонноскэ. — Никто не знает, где он.
   — Как же она теперь в чужом городе? — вымолвил Хёго, сожалея, что вовремя не остановил Оцу.
   Иори едва сдерживал слезы. Ему хотелось уйти куда-нибудь подальше и выплакать свое горе. Когда они с Гонноскэ шли сюда, он без умолку говорил о встрече с сестрой.
   Усиноскэ подошел к мальчику и положил ему руку на плечо.
   — Ты плачешь?
   — Нет, конечно! — покачал головой Иори, хотя лицо его было мокрым от слез.
   — Знаешь, как выкапывать дикий картофель?
   — Конечно.
   — Вон там я приметил несколько кустов. Проверим, кто быстрее выкопает.
   — Давай!
 
   День клонился к вечеру, но надо было еще о многом поговорить, поэтому Хёго предложил Гонноскэ пожить несколько дней в замке. Гонноскэ предпочел продолжать путь. Стали искать мальчиков.
   — Вон они, что-то копают, — указал Хёго.
   Иори и Усиноскэ были поглощены работой, которая требовала сноровки. Хрупкие корневища дикого картофеля глубоко сидели в земле. Взрослые подошли к мальчикам и некоторое время стояли молча, наблюдая за ними. Первым их заметил Усиноскэ. Мальчики рассмеялись и с двойным усердием продолжили работу.
   — Я первый! — воскликнул Усиноскэ, вытаскивая длинное корневище.
   Иори поднялся, держась за поясницу, как старый крестьянин.
   — Мой корень придется копать до ночи, — проговорил он. С сокрушенным видом Иори отряхнул землю с одежды.
   — Ты уже порядочно выкопал. Давай я достану, — предложил Уси-носкэ.
   — Не надо, — перехватил Иори руку Усиноскэ. — Ты можешь повредить корень. — Иори осторожно засыпал клубни и примял землю.
   — Тогда прощай! — произнес Усиноскэ, с гордостью перекинув через плечо длинное корневище. Кончик корня оказался отломленным.
   — Проиграл! — сказал Хёго. — Ты выиграл поединок, но проиграл в сражении с картофельным корнем.

ПОДМЕТАЛЬЩИКИ И ТОРГОВЦЫ

   Облетали побледневшие лепестки вишни, навевая грустные воспоминания о минувшем, когда Нара была столицей. Было жарко, но Гонноскэ и Иори бодро шагали вперед.
   — Он все идет за нами. — Иори потянул за рукав Гонноскэ.
   — Делай вид, будто не замечаешь, — не оглядываясь, ответил Гонноскэ.
   — Мы видели его на постоялом дворе, где ночевали.
   — Не волнуйся, взять грабителю у нас нечего.
   — А наши жизни? Это совсем не пустяк.
   — А за нее мы постоим, — ответил Гонноскэ, крепче сжимая дубинку.
   Гонноскэ знал, что шедший следом человек — тот самый отшельник, который накануне вызвал на поединок Нанкобо, но не мог предположить, почему тот преследует их.
   — Он исчез, — сообщил, оглянувшись, Иори.
   — Устал, верно, — ответил Гонноскэ. — От этого мне, правда, не легче.
   Переночевав в придорожной деревне, Гонноскэ и Иори утром следующего дня добрались до Амано Кавати. Это была деревенька, тянувшаяся вдоль прозрачного горного ручья. Гонноскэ пришел сюда, чтобы поставить в храме Конгодзи табличку в память о матери. Конгодзи еще называли «Женской горой Коя». Первым делом он хотел найти женщину по имени Оан, которую знал с детства, и попросить ее иногда возжигать благовония перед поминальной табличкой.
   В деревне Гонноскэ сказали, что Оан — жена Тороку, винокура при храме. Гонноскэ недоумевал, услышав такое, потому что при входе в храм висели объявления, запрещавшие сакэ и прочие горячительные напитки на всей его территории. Могла ли там находиться винокурня?
   Все выяснилось из разговора с самим Тороку, который вызвался договориться с настоятелем храма относительно объявления. Тороку рассказал, что в свое время Тоётоми Хидэёси похвалил сакэ из винокурни при храме, и монахи решили построить специальную винокурню для поставки сакэ Хидэёси и другим даймё, которые покровительствовали храму. После смерти Хидэёси производство сократилось, но до сих пор сакэ поставляли некоторым знатным семействам.
   На следующее утро, когда Гонноскэ и Иори проснулись, Тороку уже не было дома. Он вернулся после полудня с сообщением, что настоятель готов их принять.
   К удивлению Гонноскэ и Иори, настоятель, полноватый человек, был одет в поношенное облачение, как простой монах. Его наряд дополнили бы посох и драная тростниковая шляпа.
   — Это те люди, которые заказывали молебен? — добродушно спросил настоятель.
   — Да, — ответил Тороку, касаясь лбом земли в поклоне.
   Они прошли зал Якуси, трапезную, одноярусную пагоду — сокровищницу, кельи монахов. Перед входом в зал Дайнити к настоятелю подошел молодой монах. Настоятель что-то сказал ему, и тот, достав огромный ключ, открыл двери.
   Гонноскэ и Иори опустились на колени. Перед ними возвышалась трехметровая золоченая статуя Дайнити, верховного Будды одной из мистических сект. В алтаре появился торжественно облаченный настоятель, он начал читать сутры. Теперь он выглядел внушительно и величаво, как и подобает настоятелю храма.
   Легкое облачко затуманило взор Гонноскэ, и вдруг он увидел перевал Сиёдзири, где он сражается с Мусаси, а мать, сидя с прямой, как доска, спиной, наблюдает за ними. Он услышал ее голос, который спас его от смерти.
   Когда Гонноскэ вернулся к действительности, чтение молитвы закончилось, и настоятель ушел. Рядом сидел Иори, завороженно взиравший на статую Дайнити, шедевр великого Ункэя, жившего в тринадцатом веке.
   — Это моя сестра! — произнес мальчик. — Этот Будда похож на мою сестру.