— Справедливо, — согласился Мусаси.
   — Коэцу учил, что, вглядываясь в прекрасный меч, следует различать священный свет, дух мира и спокойствия. Он чувствовал отвращение к плохим мечам. Он и близко к ним не подходил.
   — Да, я понял. Вы почувствовали нечто дурное в моем мече?
   — Нет. Немного опечалился. С тех пор как я приехал в Эдо, мне приносили множество мечей, но ни один из их владельцев не имел понятия об истинном призвании меча. Порой я сомневался, есть ли душа у их обладателей. Единственное, что их интересовало, как разрубить человека на части или снести голову. Печально. По этой причине несколько дней назад я сменил вывеску. Но, кажется, толку от этого мало.
   — И я пришел докучать вам той же просьбой. Сочувствую вам.
   — По-моему, с вами все может обернуться иначе. Откровенно говоря, я был потрясен, увидев ваш клинок. Пятна на нем — следы человеческой плоти. Я посчитал вас заурядным ронином, который кичится бессмысленными убийствами.
   Мусаси склонил голову. Он словно слышал голос Коэцу.
   — Спасибо за урок, — сказал Мусаси. — Я ношу меч с мальчишеских лет, но я никогда не задумывался о его духе. Придется теперь поразмыслить над вашими словами.
   Коскэ, казалось, почувствовал громадное облегчение.
   — Я отполирую ваш меч. Вернее, сочту за честь полировать душу такого самурая, как вы.
   Стемнело. Зажгли лампу. Мусаси решил, что пора уходить.
   — Подождите, — сказал Коскэ. — У вас есть запасной меч на время, пока ваш будет у меня?
   — У меня один длинный меч.
   — Я одолжу вам. Среди моих мечей, конечно, нет ничего особенного, но давайте посмотрим.
   Хозяин провел Мусаси в заднюю комнату. Достав из стенного шкафа несколько мечей, он разложил их на татами.
   — Пожалуйста, берите любой, — предложил Коскэ.
   Коскэ явно скромничал — клинки были высшей пробы. У Мусаси разбежались глаза. Наконец он выбрал один из мечей и, взяв его в руки, буквально влюбился в него. Легкое прикосновение к мечу свидетельствовало о том, что сделавший его мастер вложил душу в свое произведение. Изумительная работа четырнадцатого века, вероятно, периода Ёсино. Мусаси смутился, подумав, что меч чересчур хорош для него, однако не мог выпустить из рук это творение. Он смотрел как завороженный на зеркальную поверхность клинка.
   — Вы позволите взять этот? — спросил Мусаси хозяина, избегая слова «временно».
   — У вас наметанный глаз, — одобрил Коскэ, убирая мечи в шкаф. Впервые в жизни Мусаси почувствовал что-то похожее на жадность.
   Он знал, что не стоит затевать разговор о покупке меча. Поскольку цена будет ему не по средствам.
   — А вы не согласились бы продать мне этот меч? — неожиданно для себя произнес Мусаси.
   — Пожалуйста.
   — Сколько вы хотите за него?
   — Я уступлю его за ту же цену, которую заплатил за него сам.
   — И сколько?
   — Двадцать золотых монет.
   — Пожалуй, я верну его вам, — вздохнул Мусаси.
   — Зачем? — удивился Коскэ. — Я вас не ограничиваю во времени. Держите его у себя сколько угодно.
   — Нет, мне так будет тяжелее. Я и сейчас не представляю, как выпущу его из рук. А после того, как он побудет со мной некоторое время, я буду с кровью отрывать меч от себя.
   — Вы правда так привязались к нему? — изучающе взглянул Коскэ на Мусаси. — Хорошо, я отдаю его вам, но взамен вы подарите мне одну вещь.
   Мусаси растерялся, у него не было ровным счетом ничего, что можно предложить взамен за бесценный подарок.
   — Я слышал от Коэцу, что вы режете статуэтки. Вы окажете мне честь, сделав для меня фигурку Каннон. Этого будет достаточно за меч.
   Последнюю статуэтку Каннон Мусаси сделал в Хотэнгахаре.
   — У меня нет готовой, — сказал он. — Я принесу вам статуэтку через несколько дней. — Можно взять меч?
   — Конечно! Я не настаиваю, чтобы вы немедленно принесли статуэтку. Кстати, зачем вам оставаться в гостинице? Пожалуйста, поживите у меня. У меня есть свободная комната.
   — Прекрасно! — воскликнул Мусаси. — Завтра я переберусь к вам и сразу примусь за работу.
   — Посмотрите вашу комнату, — пригласил Коскэ, который теперь сиял от волнения и счастья.
   Мусаси шел следом за хозяином по веранде, в конце которой была лестница на второй этаж. Уютная комната располагалась между первым и вторым этажами. В решетчатое окно заглядывали ветви абрикосового дерева, покрытые росой.
   Коскэ, указывая на черепичную крышу во дворе, сказал:
   — Моя мастерская.
   Незаметно появилась жена хозяина с кувшинчиком сакэ и закуской. Хозяин и гость все глубже проникались взаимной симпатией. Они сидели в непринужденных позах, забыв об этикете, и доверительно беседовали. Разговор, разумеется, касался излюбленной темы.
   — Все толкуют о значении меча, — говорил Коскэ. — Любят у нас порассуждать, что меч — святыня Японии, душа самурая, но обращаются с ним безобразно все без исключения: и самураи, и монахи, и горожане. Я несколько лет ходил по синтоистским храмам и старинным аристократическим домам, чтобы осмотреть известные собрания мечей. — Щеки Коскэ раскраснелись, глаза горели. Он захлебывался словами, брызгая слюной. — Ни один из прославленных мечей не содержится в должном порядке. Например, в храме Сува в провинции Синано хранится более трехсот мечей. Бесценное сокровище, но лишь пять клинков не поражены ржавчиной. Храм Омисима в Иё славится собранием, в котором три тысячи мечей разных эпох. Я провел целый месяц в храме и нашел всего десять клинков в хорошем состоянии. Возмутительно!
   Коскэ перевел дух.
   — Чем древнее меч, тем понадежнее хозяин старается спрятать его. Меч становится недоступным и ржавеет в небрежении. Владельцы мечей похожи на неразумных родителей, которые так пекутся о своих чадах, что из них вырастают уроды. Детей, правда, можно нарожать много, так что потери восполняются, но мечи… — Приподняв острые плечи и сглотнув слюну, мастер провозгласил: — Хороших мечей больше не будет! Бесконечные усобицы испортили кузнецов-оружейников, они забыли секреты мастерства. Качество мечей никуда не годится. Спасение дела в заботе о старинных мечах. И сейчас оружейник может имитировать старинную работу, но только внешне, былое качество недостижимо. Разве терпимо такое безобразие?
   Коскэ, резко поднявшись, вышел из комнаты и вернулся с мечом невероятной длины.
   — Извольте взглянуть! Великолепный клинок, но какая чудовищная ржавчина!
   Мусаси насторожился. Меч, несомненно, принадлежал Сасаки Кодзиро. Мусаси мгновенно вспомнил все, связанное с мечом и его хозяином.
   — Какой длинный меч. Не всякий самурай сладит с ним, — невозмутимо произнес Мусаси.
   — Верно, — согласился Коскэ. Он держал его вертикально, острой стороной к себе. — Видите, ржавчина проступила пятнами, но меч до сих пор в деле.
   — Вот как?
   — Большая редкость. Он сделан в период Камакуры. Потребуется много времени, но я приведу его в порядок. Ржавчина поражает только поверхность мечей старинной работы. Будь это современная поделка, так я никогда бы не свел пятна. Ржавчина, как язва, проедает металл насквозь.
   — Владелец меча сам приходил к вам? — поинтересовался Мусаси.
   — Нет, я был по делам в усадьбе даймё Хосокавы, и один из его служивых людей, Ивама Какубэй, попросил меня зайти к нему домой на обратном пути. Он дал мне этот меч, сказав, что оружие принадлежит его гостю.
   — Прекрасная работа, — заметил Мусаси, не отрывая глаз от меча.
   — Боевой клинок. Владелец носит его на спине, но меня попросили переделать ножны, так чтобы меч можно было носить на боку. Хозяин или очень высокого роста, или виртуозный фехтовальщик.
   Коскэ захмелел, и Мусаси собрался в гостиницу.
   Была глубокая ночь. Постояльцы уже спали. В темноте Мусаси поднялся в свою комнату. Иори не было. Мусаси забеспокоился. Он представил состояние мальчика, потерявшегося ночью в незнакомом городе. Мусаси спустился вниз и растолкал спящего сторожа.
   — Разве его нет? — удивился старик. — Я думал, он с вами.
   Мусаси вышел на улицу, не зная, что предпринять. Спрятав руки на груди, он стоял, вглядываясь в черную, как лак, ночь.

ЛИСА

   — Это квартал Кобикитё?
   Получив утвердительный ответ, Иори продолжал сомневаться. Редкие огни светились лишь во времянках, в которых ночевали плотники и каменщики. Чуть дальше виднелась белая полоса залива. На берегу реки громоздились штабеля леса и кучи щебенки. Иори слышал, что в Эдо строят невероятно быстро, но ему не верилось, что усадьба Ягю может соседствовать с лачугами поденщиков.
   «Как мне быть?» — думал Иори, присев на бревна. Подошвы ног горели от усталости, и он прошёлся по росистой траве. Пот на спине высох, волнение улеглось, но легче ему не стало. «Во всем виновата старая тетка с постоялого двора, — ругался про себя Иори. — Наплела ерунды!» Мальчик не корил себя за потерянное время, которое он проглазел на балаганы в квартале Сакаитё.
   В поздний час не у кого было спросить дорогу. Иори не хотелось оставаться ночью в незнакомом месте. Нужно выполнить поручение и хотя бы до рассвета вернуться в гостиницу. Иори решил разбудить рабочих.
   Он направился к лачуге, в которой светился огонек, и наткнулся на женщину. Голова ее была обмотана куском рогожи.
   — Добрый вечер! — поздоровался Иори.
   Женщина приняла его за мальчика на побегушках из винной лавки.
   — А, это ты, выродок! — набросилась она на Иори. — Ты зачем швырял в меня камнями?
   — Я этого не делал! — запротестовал Иори. — Я вообще вижу вас в первый раз.
   Женщина подошла ближе и рассмеялась.
   — И вправду не ты! А что забыл здесь славный мальчик в темную ночь?
   — Меня послали с поручением, а я не могу найти нужный дом.
   — Какой?
   — Усадьбу господина Ягю, владетеля Тадзимы.
   — Ну и шутник ты! — расхохоталась женщина. — Ягю — даймё, учитель сегуна. Думаешь, тебе откроют ворота? Ты к кому-нибудь из слуг идешь?
   — У меня письмо.
   — Кому?
   — Самураю по имени Кимура Сукэкуро.
   — Верно, один из служивых людей. Но ты весельчак, щеголяешь именем господина Ягю, будто он тебе приятель.
   — Я должен отдать письмо. Вы знаете, где усадьба?
   — По ту сторону рва. Перейдешь мост и сразу увидишь дом даймё Кий. Рядом усадьбы Кёгоку, Като и Мацудайры, владетеля Суо.
   Женщина по пальцам пересчитывала усадьбы, показывая на приземистые склады по другую сторону рва.
   — А следующий как раз тот, что тебе нужен.
   — А за мостом тоже квартал Кобикитё?
   — Кобикитё? А как же!
   — Вот вредная старуха, которая наврала мне про дорогу!
   — Ругаться нельзя. Ты такой милый мальчик. Я провожу тебя до усадьбы господина Ягю.
   Женщина пошла вперед. Глядя на ее рогожу, Иори вспомнил о привидениях.
   Они были на середине моста, когда встречный мужчина свистнул и задел плечом женщину. От прохожего несло сакэ. Женщина развернулась и уцепилась за пьяного.
   — Я тебя знаю! — затараторила она. — Вздумал пройти мимо? — Женщина тянула мужчину за рукав.
   — Пусти! — бормотал он.
   — Не хочешь пойти со мной?
   — Денег нет!
   — А я задаром!
   Женщина повисла на пьяном, как пиявка. Обернувшись к Иори, она крикнула:
   — Ступай! Я занята!
   Она тянула мужчину, но тот упирался. Иори изумленно смотрел на них. Женщина наконец взяла верх, и парочка скрылась под мостом. Иори заглянул через перила. Женщина запустила в него камнем. Мальчик пригнулся и побежал по мосту. За всю жизнь на бесплодных пустошах Хотэнгахары он не видел ничего страшнее, чем искаженное лицо женщины, белевшее в темноте.
   Сразу за мостом был амбар, за ним забор, потом еще один амбар, потом другой. Отсчитав пятую по порядку усадьбу, Иори подошел к воротам. На беленной известью стене была изображена двухъярусная женская шляпа. Иори знал из модной песенки, что это герб рода Ягю.
   — Кто там? — раздался голос привратника.
   — Ученик Миямото Мусаси с письмом, — ответил Иори, придав голосу внушительность.
   Сторож что-то сказал, но Иори не расслышал. Вскоре приоткрылась дверца, вырезанная в створе ворот для того, чтобы впускать людей, не открывая громадные ворота.
   — Ты почему среди ночи явился? — подозрительно спросил сторож. Иори протянул письмо.
   — Передайте, пожалуйста. Я подожду ответа.
   — Письмо Кимуре Сукэкуро? — уточнил привратник.
   — Да.
   — Его здесь нет.
   — А где он?
   — В доме в Хигакубо.
   — Но все говорили, что усадьба господина Ягю в Кобикитё.
   — Здесь только амбары с рисом, лесом и прочим добром.
   — Значит, сам даймё не живет здесь?
   — Верно.
   — А это самое Хигакубо далеко отсюда?
   — Изрядно.
   — Где же оно находится?
   — На холмах за городом. В местечке Адзабу.
   — В первый раз слышу такое название. — Иори разочарованно вздохнул, но чувство долга заставляло его не терять времени.
   — Нарисуйте мне, как туда дойти.
   — Не смеши! Знай ты дорогу, то все равно бы добирался всю ночь.
   — Ну и что же?
   — В Адзабу полно лисиц. Хочешь, чтобы они тебя заколдовали?
   — Нет.
   — Ты хорошо знаешь Сукэкуро?
   — Мой учитель знает.
   — Отправляйся лучше спать в амбар, а утром пойдешь.
 
   — Где я? — воскликнул Иори, протирая глаза.
   Мальчик выскочил из амбара. Было уже за полдень, и от яркого солнца у Иори закружилась голова. Сторож доедал обед у ворот.
   — Ну вот наконец проснулся, — добродушно вымолвил он.
   — Нарисуйте мне дорогу! — выпалил Иори.
   — Так спешишь, соня? Поешь-ка лучше, и тебе хватит.
   Пока Иори давился едой, сторож рисовал, попутно объясняя, как идти в Адзабу. Иори поспешил в дорогу, окрыленный важностью задания и совсем не думая о том, что Мусаси волнуется из-за его отсутствия. Бежать по оживленным улицам было интересно. Скоро Иори увидел вблизи замок Эдо. Величественные усадьбы самых знатных даймё возвышались на участках, окруженных сложным переплетением рвов. Мальчик, замедлив шаг, огляделся вокруг. В каналах было много барж, груженных камнем и бревнами, каменные бастионы замка не освободились от лесов, которые издали походили на бамбуковую решетку для вьюнков-асагао. Иори шел по огромному району, который назывался Хибия. Воздух содрогался от строительного шума, звучавшего как гимн нового сёгуната. Иори завороженно смотрел на людской муравейник: рабочих, волоком тащивших каменные глыбы, плотников с пилами и рубанками, самураев, горделиво надзиравших за работами. Иори хотелось поскорее вырасти и стать таким же важным самураем.
   Подносчики камней затянули песню:
 
Оборвем все цветики
На равнине Мусаси.
Гиацинты, колокольчики,
Заблудимся в лугах!
 
 
А девушка-краса
Цветок неприкосновенный!
Промокли рукава,
То слезы иль роса?
 
   Вода во рвах порозовела, вороны загалдели, и Иори спохватился, что солнце садится. Помчался со всех ног, порой заглядывая в листок, который дал ему привратник. Ноги незаметно донесли Иори до холма Адза-бу, густо поросшего раскидистыми деревьями. Выбравшись на открытое место, он с радостью увидел, что солнце не село. На холме домов было мало. Деревня Адзабу находилась внизу в долине, возделанной под поля. Здесь, вверху, царила торжественная тишина, нарушаемая журчанием родников. Иори почувствовал, как усталость вытекает из него, растворяясь в густой траве и старинных деревьях. Он смутно чувствовал, что эти места связаны с историей Японии, хотя и не знал ничего о них. Это была земля, породившая величайших воителей древности — кланы Тайра и Минамото.
   Иори услышал глухое гудение барабана, которое обычно сопровождает обряды в синтоистских храмах. Чуть ниже на склоне холма виднелось величественное деревянное сооружение с перекрещенными брусьями на крыше. Иори видел величайшую святыню, храм Иигура в Исэ, посвященный богине Солнца Аматэрасу. Храм не шел ни в какое сравнение с замком Эдо, ни даже с усадьбами даймё. Простотой он мало отличался от окрестных крестьянских домов. Мальчик задумался, почему люди преклоняются перед военным правителем Токугавой с большим почтением, чем перед божествами. Значит, Токугава важнее богини Солнца? «Надо спросить у Мусаси», — решил Иори.
   Он заглянул в листок, потом посмотрел вокруг, но признаков усадьбы Ягю не обнаружил.
   Вечерняя дымка окутала землю. У Иори слегка закружилась голова. Такое с ним случалось и раньше, когда он смотрел на последние лучи заходящего солнца, скользившие по рисовой бумаге сёдзи. Ему казалось, что в комнате светлее, чем снаружи. Это был обман зрения, но Иори чутко ощущал игру света и тени. Он тер глаза, чтобы прогнать наваждение. Иори понимал, что и сейчас он погрузился в полуявь-полусон.
   — Подлая! — крикнул Иори и взмахнул мечом по густой траве. Лиса с лаем отскочила и побежала, роняя с хвоста капельки крови. Иори бросился следом. Мальчик не отставал от проворной лисы. Лису, казалось, покидали силы, но стоило Иори броситься за ней с победным кличем, та внезапно исчезала, чтобы вынырнуть в нескольких шагах впереди.
   Иори в детстве наслушался от матери сказок о колдовских чарах лис. Мальчик любил зверей, даже диких кабанят и визгливых выдр, но лис ненавидел и очень боялся. Теперь он знал, почему сбился с дороги — его заморочили лисы. С прошлой ночи его преследовали злые духи, и несколько мгновений назад он ощутил на себе колдовские чары. Иори хотел расправиться с нечистой силой, но лиса, мелькнув за камнем, пропала из виду.
   На крапиве и паучнике заблестела роса. Измученный Иори опустился на землю и лизнул мокрый от росы лист мяты. Мальчик тяжело дышал, пот катился с него градом, сердце бешено колотилось. «Куда она задевалась?» — чуть не кричал он от досады. Ладно, пусть лиса сбежала, но он ее ранил, и коварная тварь будет ему мстить. Иори не мог ничего поделать.
   Мальчик немного успокоился, но вдруг услышал словно неземной звук. Иори застыл от испуга. «Лиса!» — подумал он, сжимаясь в комочек, чтобы устоять перед колдовскими чарами. Мальчик плюнул на ладонь и потер брови — верное средство спастись от лисьего наваждения.
   В волнах вечернего тумана плыла женщина с вуалью на лице. Она сидела боком на лошади, бросив поводья. Поблескивало лакированное седло, инкрустированное перламутром. «Она превратилась в женщину», — подумал Иори про лису. Воздушное видение, играющее на флейте в последних лучах заходящего солнца, трудно было назвать земным. До слуха Иори, лягушонком распластавшегося в траве, донесся голос второго неземного существа: «Оцу!» Это, верно, приятель лисы.
   На повороте, где дорога выходила на открытое место, одежда волшебной всадницы сверкнула золотистым пурпуром.
   Солнце садилось за холмами Сибуя в густую гряду облаков.
   Иори крепко сжимал рукоять меча. Если убить всадницу, она вернется в лисье обличье. Иори, как и все, знал, что душа лисицы-оборотня обретает в нескольких шагах позади ее человеческой формы. Он напряженно ждал, когда приблизится всадница. На повороте конь встал. Всадница спрятала флейту в футляр и заложила ее за оби. Подняв вуаль, она огляделась по сторонам.
   — Оцу! — раздался голос.
   — Я здесь, Хёго, — с радостной улыбкой ответила всадница.
   На дорогу вышел самурай. «Ох!» — выдохнул Иори. Самурай слегка прихрамывал. Вот, значит, кого он ранил в лисьем обличье! Не прекрасную всадницу, а мужественного самурая. Иори с перепугу задрожал и немного обмочился.
   Самурай, взяв лошадь под уздцы, повел ее мимо того места, где прятался Иори. «Вперед!» — скомандовал себе Иори, но тело не повиновалось. Самурай заметил движения в траве, и взгляд его упал на застывшее лицо мальчика. Ясные глаза самурая сверкали, как кромка заходящего солнца. Иори, упав ничком в траву, лежал неподвижно. Впервые за четырнадцать лет жизни он пережил такой страх.
   Хёго прошел мимо обыкновенного мальчишки. Дорога круто спускалась вниз и нужно было сдерживать коня. Оглянувшись на Оцу, Хёго ласково спросил:
   — Почему ты задержалась? Говорила, что доедешь до храма и сразу вернешься. Дядюшка заволновался и послал меня на поиски.
   Оцу соскочила с лошади. Хёго остановился.
   — Почему ты спешилась? Устанешь на спуске.
   — Женщине не пристало ехать верхом, когда мужчина идет. — Оцу взяла коня под уздцы с другой стороны.
   Оцу и ее спутник спустились в долину. Вечерело. На небе замерцали первые звездочки. Они прошли мимо ворот с табличкой «Сэнданьэн, школа дзэнской секты Содо». В сумерках отчетливее слышался шум реки Сибуя. Река делила долину на Северный и Южный Хигакубо. Школа, основанная монахом Ринтацу, находилась в северной части, поэтому монахов в народе звали «северянами». «Южанами» величали самураев из фехтовальной школы Ягю Мунэнори, которая расположилась на другом берегу реки.
   Ягю Хёго, любимый внук Ягю Сэкисюсая, особо выделялся среди «южан». Знаменитый полковед Като Киёмаса назначил одаренного двадцатилетнего Хёго на службу в замок Кумамото в провинции Хиго с жалованьем в три тысячи коку риса. Должность неслыханная в столь юном возрасте. После битвы при Сэкигахаре Хёго начал тяготиться службой, которая вынуждала его сделать выбор между домом Токугавы и силами Осаки. Три года назад, сославшись на болезнь деда, он оставил службу в замке Кумамото и вернулся в Ямато. Некоторое время он путешествовал по стране.
   Хёго встретил Оцу случайно в доме своего дяди.
   Она три года провела с Матахати, который не отпускал ее от себя, представляя женой. Желаемого места для Матахати не нашлось, и они перебивались случайными заработками. Усыпляя бдительность Матахати, Оцу не перечила ему, но к себе не допускала.
   Однажды на улице они увидели важного даймё в сопровождении свиты. Как и все простолюдины, они застыли на обочине в почтительной позе. На паланкине был герб Ягю. Оцу подняла глаза, и воспоминания о счастливых днях в замке Коягю захлестнули ее. Душа ее рвалась в мирный край Ямато. Матахати стоял рядом, и ей оставалось лишь проводить паланкин безнадежным взглядом.
   — Оцу, неужели ты?
   Оцу вздрогнула. Из-под конической шляпы на нее смотрели знакомые глаза Кимуры Сукэкуро, человека, которого она всегда вспоминала с почтением и любовью. Он явился подобно Будде, преисполненный сочувствия и ласки. Оцу сделала шаг и навсегда избавилась от Матахати. Сукэкуро предложил ей погостить в Хигакубо.
   Матахати был бессилен перед домом Ягю. Прикусив язык, он молча смотрел, как сокровище уплывает из его рук.

СРОЧНОЕ ПИСЬМО

   К тридцати восьми годам Ягю Мунэнори считался лучшим фехтовальщиком в семье, но отец постоянно тревожился за пятого сына. «Он слишком раздражителен, — нередко говорил отец. — Долго ли удержится на высоком посту человек с прямодушным характером Мунэнори?»
   Минуло четырнадцать лет с той поры, как Токугава Иэясу приказал Сэкисюсаю подыскать наставника для Хидэтады. Сэкисюсай не выбирал среди старших сыновей, а остановился на Мунэнори. Пятый сын не выделялся ни поразительными способностями, ни отвагой, но был человеком со здравым умом, сдержанной натурой.
   Он не обладал величием отца или одаренностью Хёго, но на него можно было положиться, и, самое главное, он постиг глубинный смысл стиля Ягю, понял, что непреходящая ценность «Искусства Войны» заключается в применении его основ в управлении страной. Сэкисюсай презрел желание Иэясу — победоносный полководец искал наставника, который учил бы его наследника не только фехтованию. За несколько лет до битвы при Сэкигахаре Иэясу занимался под руководством знаменитого мастера меча Окуямы, причем в тренировках, по его признанию, «оттачивал глаз для управления страной».
   Теперь Хидэтада стал сегуном. Особое значение приобретало требование, чтобы его наставником служил человек, не проигравший ни одного поединка. Мунэнори, следовательно, обязан был превосходить всех фехтовальщиков, утверждая главенство стиля Ягю. Мунэнори чувствовал, что в нем постоянно пытаются отыскать уязвимое место. Многие хотели бы оказаться в его положении, но сам он в душе завидовал своему племяннику Хёго и много отдал бы за его вольную жизнь.
   Хёго шел по галерее в покои дяди. Дом был громадным, но без особой роскоши. Мунэнори умышленно не вызвал плотников из Киото, а нанял местных, привыкших к суровой и строгой манере Камакуры. Мунэнори взял за образец старый дом в Коягю, хотя стиль его не очень гармонировал с невысокими горами с редкими деревьями, типичными для здешних мест.
   Хёго опустился на колени перед входом в комнату дяди и негромко позвал его.
   — Ты, Хёго? — откликнулся Мунэнори, не меняя позы.
   — Позвольте войти?
   Хёго на коленях вошел в комнату. С дедом, не чаявшим души во внуке, Хёго держался свободнее, но с дядей отношения были строгими. Мунэнори не был чинушей, но не допускал нарушения этикета. Вот и сейчас он сидел в классической официальной позе. Хёго порой испытывал жалость к дяде.
   — Оцу? — лаконично спросил Мунэнори.
   — Она вернулась. По обыкновению доехала верхом до храма Хикава, а на обратном пути пустила лошадь попастись.
   — Сам ездил за ней?
   — Да, господин.
   Повисла тишина. В свете лампы четко проступал профиль вельможи с плотно сжатыми губами.
   — Меня беспокоит, что в доме так долго находится молодая женщина. Это не совсем прилично. Я приказал. Сукэкуро удалить ее отсюда под благовидным предлогом.