Страница:
— Где куртизанки живут?
— Да. У меня есть друг по имени Хайя Сёю. Несмотря на возраст, он всегда готов поразвлечься. Я только что получил от него записку, он приглашает встретиться на улице Рокудзё. Я подумал, что и тебе неплохо бы отвлечься от дел.
— Не уверен.
— Не хочешь, я не настаиваю, но там весьма занятно.
Незаметно вошедшая в комнату Мёсю слышала разговор.
— Мусаси, стоит пойти, — вмешалась она. — Увидишь много нового. Хайя Сею из заносчивых людей. Уверена, тебе там понравится.
Старая монахиня начала вытаскивать из комода кимоно и пояса. Обычно пожилые стараются удержать молодых от развлечений в веселых кварталах, в которых на ветер летят большие деньги, но Мёсю говорила так, словно и сама собиралась составить компанию мужчинам.
— Посмотрим, какое кимоно тебе к лицу, — щебетала она. — Нравится этот пояс?
Мёсю вынимала одну вещь за другой, будто готовила наряд для сына. Она подобрала к одежде лакированную коробочку для пилюль, короткий декоративный меч и парчовое саше для носовых платков и незаметно вложила несколько золотых монет в кошелек.
— Пойду, если вы настаиваете, — нехотя согласился Мусаси. — Я буду выглядеть нелепо в этих шелках. Лучше в моем старом кимоно. С ним я не расстаюсь в моих странствиях, в нем и сплю, когда ночую под открытым небом.
— Ни в коем случае, — строго сказала Мёсю. — Тебе безразлична одежда, но не забывай о тех, кто рядом. Среди изящного убранства комнат ты будешь как драная половая тряпка. Мужчины посещают веселый квартал, чтобы забыть о неприятностях. Их должны окружать радующие глаз вещи. Не думай, что нарядная одежда изменит твою натуру. Многие носят такую одежду каждый день, она опрятна и хорошо сшита. Одевайся!
Мусаси повиновался.
— Приятно посмотреть! — одобрила Мёсю.
Перед уходом Мёсю зажгла свечку перед статуей Будды в домашнем алтаре. Коэцу и его мать принадлежали к последователям секты Нитирэн.
У дверей были приготовлены две пары сандалий с новыми кожаными тесемками. Пока мужчины обувались, подошел привратник и что-то тихо сказал старой монахине.
Коэцу попрощался было с матерью, но она проговорила:
— Подожди! — Лицо Мёсю выражало тревогу.
— В чем дело? — спросил Коэцу.
— Привратник говорит, что только что здесь были три самурая, которые очень грубо себя вели. Не опасно ли это?
Коэцу вопросительно взглянул на Мусаси.
— Нам нечего бояться, — успокоил его Мусаси. — Вероятно, люди из дома Ёсиоки. Если они нападут на меня, вам они зла не причинят.
— Один из подмастерьев рассказывал, что несколько дней назад какой-то самурай вошел во двор и стал рассматривать через изгородь ту часть дома, в которой ты расположился.
— Уверен, это люди Ёсиоки.
— Я тоже так думаю, — согласился Коэцу. Обратившись к привратнику, он спросил: — О чем же расспрашивали самураи?
— Все работники ушли, и я хотел запереть ворота, когда трое самураев неожиданно окружили меня. Один из них, самый страшный, вынул из-за пазухи письмо и потребовал передать его гостю.
— Он произнес имя «Мусаси»?
— Да, он сказал «Миямото Мусаси». Он еще сказал, что Мусаси живет здесь несколько дней.
— Что еще они говорили?
— Мне приказано никому не рассказывать о Мусаси, поэтому я ответил, что такого человека в нашем доме нет. Тот самурай рассердился и обозвал меня обманщиком. А тот, что постарше и все время ухмылялся, остановил его, сказав, что они найдут другой способ вручить письмо. Не знаю, что он имел в виду, но слова прозвучали как угроза. Сейчас они отошли за угол.
— Коэцу, идите на несколько шагов впереди меня, — проговорил Мусаси. — Не хочу, чтобы вы ненароком пострадали из-за меня.
— За меня нечего бояться, — рассмеялся Коэцу. — Тем более, если это люди Ёсиоки, как ты говоришь. Мне они не страшны. Вперед! Мама! — обернулся Коэцу с порога.
— Что-нибудь забыл? — отозвалась Мёсю.
— Если ты волнуешься, можно послать человека к Сею и сообщить ему, что сегодня я занят.
— Нет-нет! Я переживаю за Мусаси. Но я не думаю, что теперь его можно остановить. Желаю приятного отдыха!
Коэцу догнал Мусаси, и они направились вдоль реки.
— Дом Сёю на углу улиц Итидзё и Хорикава. Он наверняка уже собрался уходить. Зайдем за ним, все равно по пути.
Еще не стемнело. Приятно было праздно идти вдоль реки, наблюдая, как вокруг суетятся люди, занятые работой.
— Я слышал имя Хайя Сёю, но ничего о нем не знаю, — сказал Мусаси.
— Немудрено, что тебе знакомо его имя. Он известен своими стихами.
— Он еще и поэт?
— Поэт, но сочинительство его не кормит. Он родом из старинной купеческой семьи Киото.
— Почему его фамилия Хайя?
— От его дела.
— Чем же он торгует?
— Хайя означает «торговец поташем». Он продает поташ.
— Поташ?
— Его используют в красильнях. У него крупное дело. Хайя торгует по всей стране. В начале эпохи Асикаги эту торговлю контролировало правительство, но потом ее передали в частные руки. В Киото три больших торговых дома, занимающихся оптовой продажей, дом Сёю — один из них. Конечно, он уже отошел от дел. Удалился на покой и живет в свое удовольствие. Видишь затейливые ворота — это дом Хайя Сёю.
Мусаси вежливо кивал, слушая спутника, но его внимание отвлекало странное ощущение в левом рукаве. Правый рукав свободно колыхался под дуновением вечернего ветерка, левый висел неподвижно, его оттягивало грузило. Правой рукой Мусаси незаметно для Коэцу вытянул кончик хорошо выделанного пурпурного ремешка. Ими воины подвязывают рукава кимоно перед боем. «Мёсю», — подумал Мусаси. Только она догадалась снабдить его этой воинской принадлежностью.
Мусаси, обернувшись, с улыбкой посмотрел на людей, следовавших за ним. Он почувствовал преследователей за спиной с того момента, как они с Коэцу свернули на большую улицу из переулка Хонъами.
Улыбка Мусаси придала духу троим самураям. Пошептавшись, они зашагали увереннее.
У ворот дома Хайя Коэцу постучал в колотушку. Появился слуга с метлой. Коэцу вошел в ворота и только в садике перед домом обнаружил, что Мусаси нет.
— Заходи, Мусаси! Не скромничай! — позвал он.
Выглянув за ворота, Коэцу увидел, как троица, сжав рукоятки мечей и выставив вперед локти, окружила Мусаси. Он не слышал, что самураи сказали Мусаси и что с мягкой улыбкой ответил им Мусаси.
Мусаси крикнул Коэцу, чтобы тот не ждал его.
— Я буду в доме. Заходи, когда закончишь, — спокойно отозвался Коэцу.
Один из самураев обратился к Мусаси:
— Нам безразлично, побежишь ли ты прятаться. Меня зовут Отагуро Хёскэ, Я один из «Десяти меченосцев дома Ёсиоки». Я принес тебе письмо от Дэнситиро, младшего брата Сэйдзюро. Прочти и дай немедленно ответ.
Мусаси, небрежно распечатав письмо, быстро пробежал его и невозмутимо ответил:
— Принимаю.
Хёскэ подозрительно посмотрел на него.
— Серьезно?
— Совершенно, — кивнул Мусаси. Непринужденность Мусаси сбила с толку самураев.
— Если не сдержишь слова, забудь дорогу в Киото! Мы уж позаботимся!
Мусаси, спокойно посмотрев на собеседников, улыбнулся, но ничего не сказал.
— Принимаешь условия? Учти, времени на подготовку не остается.
— Я готов, — возразил Мусаси.
— Тогда встретимся сегодня вечером.
Мусаси двинулся было к воротам, когда Хёскэ окликнул его:
— Ты будешь здесь до назначенного часа?
— Нет, меня пригласили развлечься в веселый квартал рядом с улицей Рокудзё.
— В веселом квартале? — удивился Хёскэ. — Ну что ж, предположим, что ты будешь здесь или там. Пошлю за тобой, если задержишься. Надеюсь, уговор не будет нарушен?
Мусаси уже скрылся за воротами. Он оказался в другом мире. Сама природа, казалось, уложила неровные каменные плиты садовой дорожки. Ее обрамлял бамбук — пучки карликового, похожего на папоротник, и длинные, тонкие побеги другого вида бамбука, не толще кисти для рисования. Мусаси шел по дорожке, и ему казалось, что крыша дома надвигается на него. Открылся вид на главный вход, маленький флигель и садовый павильон, хранившие печать старины и бережно хранимых традиций. Высокие сосны стояли на страже покоя и великолепия усадьбы.
Мусаси услышал голоса и глуховатые удары — играли в кожаный мяч. Эти звуки, часто доносившиеся из-за высоких стен, окружающих усадьбу знати, Мусаси не ожидал услышать в доме торговца.
Слуга провел Мусаси в комнату, выходившую в сад. Подали чай и сладости. Один из слуг сообщил, что хозяин скоро придет. Мусаси удивился, что в доме торговца такие вышколенные слуги.
Сидевший в комнате Коэцу поежился.
— Солнце село, и сразу похолодало, — заметил Коэцу.
Он хотел задвинуть сёдзи, но ничего не сказал слуге, потому что Мусаси любовался цветущими сливовыми деревьями. Коэцу безуспешно попытался погрузиться в любование природой.
— Над горой Хиэй собираются тучи. Северный ветер нагнал. Не холодно, Мусаси?
— Ничуть, — простодушно отозвался тот, не замечая намека.
Слуга принес светильник, и Коэцу воспользовался удобным поводом, чтобы задвинуть сёдзи. Мусаси погружался в умиротворенную и приветливую атмосферу дома. Из дальних комнат неслись веселые голоса и смех, вокруг царила искренность и непринужденность. В доме, похоже, чуждались даже намека на вычурность. Мусаси показалось, будто он сидит в гостиной просторного деревенского дома.
Вошел Хайя Сёю.
— Прошу меня простить, что заставил вас ждать, — громко произнес он. Звонкий молодой голос звучал особенно громко на фоне тихой и мягкой речи Коэцу. Хайя Сею был лет на десять старше друга, но гораздо живее. Коэцу представил хозяину Мусаси.
— Племянник Мацуо Канамэ? Прекрасно его знаю!
Мусаси решил, что Сёю знаком с его дядей через дом Коноэ, удивившись в душе тесному переплетению интересов богатых купцов и придворной аристократии.
Легкий на подъем старый купец скомандовал:
— Пора в путь! Собрался выйти засветло, чтобы немного прогуляться, однако уже стемнело. Придется нанять паланкин. Молодой человек с нами?
Прибыли носильщики с паланкином. Впереди понесли Коэцу и Сёю, следом Мусаси, который впервые в жизни оказался в паланкине. Около конюшен Янаги носильщики, от которых валил пар, замедлили шаг.
— Холодно! — пожаловался один.
— Ветер пронизывает насквозь!
— Весна называется!
Фонари раскачивались в такт шагов, огонек мерцал, порой едва не угасая. Сгустились черные тучи, предвещая студеную ночь. Вскоре взору Мусаси открылась сверкающая картина оживленного района, огоньки которого казались ему множеством светлячков, кружащихся в ночной мгле.
— Мусаси! — позвал Коэцу. — Мы устремляемся в самую гущу огней. Неплохо ворваться в них с налета!
Коэцу рассказал, что раньше веселый квартал находился на улице Нидзё рядом с дворцом, но три года назад градоначальник Итакура Кацусигэ приказал выдворить куртизанок из центра, поскольку шум, вульгарная музыка и фривольные песни нарушали покой жителей окружающих домов. Но квартал, переселенный на пустырь в Янаги, быстро освоился на новом месте. Здесь, по словам Коэцу, зарождалось все, что потом становилось модным в Киото.
— Можно сказать, что квартал Янаги-мати создал всю современную культуру. — Коэцу на минуту умолк, прислушиваясь. — Ты слышишь звуки струн и пение?
Такой музыки Мусаси прежде не слышал.
— Это сямисэн. Он произошел от трехструнного инструмента с островов Рюкю. Под сямисэн здесь сочиняют множество песен, которые потом расходятся по всей стране. Как видишь, здесь не просто увеселительное место, поэтому здесь следует держаться пристойно, хотя обитательницы Янаги-мати ведут своеобразный Образ жизни.
Носильщики свернули на боковую улицу. Огни бесчисленных фонарей, развешенных на ветках ив, отражались в глазах Мусаси. Квартал, перенесенный на новое место, сохранил старое название «Янагимати» — «Квартал Ив». Ива давно стала символом веселого квартала.
Коэцу и Сёю пользовались известностью в заведении, куда прибыли гости. Их приветствовали почтительно, хотя и с оттенком принятой здесь игривости. В таких домах завсегдатаям присваивают шутливые имена, что было непременной частью развлечений. Коэцу называли Мидзуоти-сама — «господин Ниспадающий Ручей», в честь ручья в его усадьбе, а Сёю звали Фунабаси-сама — «господин Навесной Мост», из-за моста рядом с его домом.
Стань Мусаси частым гостем, и он бы получил прозвище, вот только у него не было постоянного дома, с которым можно было бы связать новое имя. Хозяин заведения, в котором они находились, был известен как Хоясия Ёдзибэй, хотя его чаще называли Огия, по имени заведения. Оно и «Кикёя» были лучшими в Янаги-мати. Они не знали себе равных в квартале. Первой красавицей «Огия» была куртизанка высшего ранга «таю» Ёсино, а в «Кикёя» — «таю» Мурогими. Обе красавицы славились на всю страну не менее самых крупных даймё.
Мусаси старался не глазеть по сторонам, но изысканность и пышность убранства заведения, не уступавшие роскоши дворцов, заворожили его.
Филенчатый потолок, резные рамы сёдзи, полированные перила, крошечные сады во внутренних двориках ласкали глаз. Мусаси застыл, рассматривая роспись на дверной створке, и не заметил, как его друзья прошли во внутренние помещения. Коэцу вернулся за ним.
Серебристые Фусума комнаты тускло мерцали в ярком свете ламп. Комната выходила в сад камней в стиле Кобори Энсю. Белый песок и композиция из камней воссоздавали китайский горный пейзаж, который любили изображать художники эпохи Сун.
Сёю, ворча на холодную погоду, опустился на удобную подушку и ссутулился. Коэцу, расположившись в непринужденной позе, усадил и Мусаси. Девушки-служанки принесли сакэ. Заметив, что сакэ остывает в чашечке Мусаси, Сёю велел ему выпить.
— Пей, юноша! И снова налей!
Повторив совет дважды, Сёю начал сердиться.
— Кобосацу! — позвал он одну из девушек. — Заставь его выпить. Мусаси, что с тобой? Почему не пьешь?
— Я пью! — возразил Мусаси. Старик уже охмелел.
— Нехорошо. Никакого в тебе задора!
— Я не мастер в питье.
— Значит, и фехтовальщик плохой.
— Может быть, — согласился Мусаси, пропуская оскорбление мимо ушей.
— Какой ты боец, если опасаешься дурного влияния сакэ. Волнуешься, что из-за него выучка пострадает, хладнокровие пропадет, ослабнет сила воли, а слава пройдет мимо?
— Нет, дело в ином.
— В чем же?
— Я засыпаю от сакэ.
— Здесь можно спать где тебе вздумается. Никто не потревожит. Молодой гость боится задремать, если выпьет лишнего. Если заснет, уложите его, пусть выспится, — крикнул Сёю, обращаясь к девушкам.
— Не волнуйтесь, мы справимся, — последовал игривый ответ.
— Если он приляжет, кому-то надо согреть его. Коэцу, кто бы мог это сделать?
— Кто бы? — уклоняясь от ответа, повторил Коэцу.
— Только не Сумигику — она моя женщина, а ты бы не хотел, чтобы ею стала Кобосацу. Остается лишь Каракото. Впрочем, она слишком строптива.
— А не предстанет ли перед нами сегодня сама Ёсино-таю? — поинтересовался Коэцу.
— Точно! Ёсино-таю! Она развеселит самого угрюмого гостя. Где она? Позовите ее! Хочу показать ее господину молодому самураю.
— Ёсино-таю отличается от нас. У нее много гостей, она не прибежит по первому зову, — возразила Сумигику.
— Ради меня прибежит! Скажи ей, что я здесь, и она оставит любого, с кем бы ни проводила время. Позови ее!
Сёю приосанился и крикнул девочкам-прислужницам куртизанок, которые сейчас играли в соседней комнате.
— Ринъя у вас? Отозвалась сама Ринъя.
— Зайди-ка сюда! Ты прислуживаешь Ёсино-таю? Почему ее нет с нами? Передай, что пришел Фунабаси, пусть поспешит. Приведешь ее, получишь подарок.
Ринъя смутилась. На мгновение глаза ее блеснули, но тут же вежливо поклонилась. Видно было, что из девочки вырастет красавица и она со временем займет то место, которое теперь принадлежит Ёсино. Ринъя исполнилось одиннадцать лет. Едва девочка вышла, как раздался ее веселый голосок. Она хлопала в ладоши.
— Унэмэ, Тамами, Итоносукэ! Идите сюда!
Три подружки бросились на зов и тоже захлопали в ладоши, радостно вскрикивая. Девочки ликовали, увидев свежий снег, укрывший дорожки в саду.
Мужчины заинтересовались причиной неистового веселья. Все, за исключением Сёю, с улыбкой наблюдали за щебечущими девочками, которые спорили, не растает ли снег до утра. Ринъя, забыв о поручении, выбежала в сад играть в снежки.
Сёю, окончательно теряя терпение, послал одну из куртизанок за Ёсино-таю. Девушка, быстро вернувшись, прошептала на ухо гостю:
— Ёсино-таю просила передать, что с радостью пришла бы, но ее господин не позволит.
— Не разрешает? Чепуха! Другие девушки обязаны выполнять прихоти посетителей, но только не Ёсино. Она вольна делать все, что захочет. Или наступило время, когда и ее можно купить за деньги?
— Нет! Просто сегодня попался необычайно упрямый гость. Не разрешает ей отлучиться даже на миг.
— Немудрено. Какой гость захочет отпустить ее! Кто у нее?
— Господин Карасумару.
— Карасумару? — иронически переспросил Сёю. — Он один?
— Нет.
— Со своими дружками?
— Да.
Сёю хлопнул себя по колену.
— Дело, похоже, принимает забавный оборот. Выпал чистый снег, нам подают отменное сакэ, да вот только красавицы Ёсино нет с нами. Коэцу, напишем-ка его светлости письмо. А ты, милая, принеси тушь и, кисть.
— Что бы сочинить? — обратился Сёю к Коэцу.
— Надо написать стихи. Можно и прозой, но стихи лучше. Его светлость Карасумару принадлежит к числу известнейших поэтов. Я, правда, не уверен, справимся ли мы со стихами. Сочинить необходимо так, чтобы Карасумару согласился отпустить Ёсино!
— Вот именно!
— Если стихи окажутся никудышными, нам не видать красавицу. Изящные стихи не рождаются вмиг. А может, поступим так: ты напишешь несколько первых строк, а я завершу послание стихотворением?
— Попробуем.
Сёю начертал:
— Недурно! — проговорил он. — В самый раз для его светлости и благородной компании — обитателей заоблачных вершин.
Аккуратно сложив лист, Сёю передал его Сумигику:
— Ни одна девушка здесь не выглядит достойнее тебя. Назначаю тебя послом к его светлости Канган-сану. Он ведь известен здесь под этим именем. «Суровая Вершина». Иного прозвища у столь знатной особы быть не может!
Сумигику отсутствовала недолго. Поставив перед Сёю и Коэцу искусную шкатулку для писем, она церемонно провозгласила:
— Извольте принять ответ его светлости Кэнгана.
Шкатулка означала, что дело принимает официальный оборот. Друзья переглянулись. Шутка грозила обернуться непредсказуемыми последствиями.
— Право слово, нам следует быть поосторожнее, — проговорил Сёю. — Письмо их удивило. Они, конечно, не ожидали, что мы заявимся сегодня.
Не теряя надежды на благополучный исход, Сёю достал письмо из шкатулки. К его изумлению, это был чистый листок тонкой розоватой бумаги. Решив, что это лишь часть письма, Сёю пошарил глазами по шкатулке, но она была пуста.
— Сумигику, что это значит?
— Не знаю. Его светлость Кэнган передал мне шкатулку и велел вручить ее вам.
— Он нас за болванов держит? Или наши стихи чересчур хороши для него, и он сдался без слов?
Сёю имел обыкновение толковать все в свою пользу, но сейчас он искренне недоумевал. Он протянул лист Коэцу.
— А ты что думаешь?
— Он что-то сообщил нам этим посланием.
— Чистым листом?
— В нем есть какой-то смысл.
— Какой? Не возьму в толк! Коэцу на минуту задумался.
— Снег… Снег, покрывший все окрест.
— Вероятно, ты прав.
— В ответ на нашу просьбу приедать вишневое дерево из Ёсино, чистый лист бумаги мог означать:
— Неприятная история! — воскликнул Сёю. — Не намерен пить в унылой обстановке и покорно сидеть здесь. Любым способом мы должны добыть дерево из Ёсино, чтобы насладиться прелестью его цветов.
Сёю взволнованно облизывал пересохшие губы.
Коэцу подтрунивал над Сёю, чтобы развеселить его, но тот упрямо повторял, что непременно надо увидеть Ёсино. Настойчивость его, разумеется, была напрасной, и вскоре девушки весело стали смеяться над незадачливым гостем.
Мусаси незаметно вышел из комнаты. Он исчез вовремя, когда его ухода никто не заметил.
СКРИП СНЕГА
— Да. У меня есть друг по имени Хайя Сёю. Несмотря на возраст, он всегда готов поразвлечься. Я только что получил от него записку, он приглашает встретиться на улице Рокудзё. Я подумал, что и тебе неплохо бы отвлечься от дел.
— Не уверен.
— Не хочешь, я не настаиваю, но там весьма занятно.
Незаметно вошедшая в комнату Мёсю слышала разговор.
— Мусаси, стоит пойти, — вмешалась она. — Увидишь много нового. Хайя Сею из заносчивых людей. Уверена, тебе там понравится.
Старая монахиня начала вытаскивать из комода кимоно и пояса. Обычно пожилые стараются удержать молодых от развлечений в веселых кварталах, в которых на ветер летят большие деньги, но Мёсю говорила так, словно и сама собиралась составить компанию мужчинам.
— Посмотрим, какое кимоно тебе к лицу, — щебетала она. — Нравится этот пояс?
Мёсю вынимала одну вещь за другой, будто готовила наряд для сына. Она подобрала к одежде лакированную коробочку для пилюль, короткий декоративный меч и парчовое саше для носовых платков и незаметно вложила несколько золотых монет в кошелек.
— Пойду, если вы настаиваете, — нехотя согласился Мусаси. — Я буду выглядеть нелепо в этих шелках. Лучше в моем старом кимоно. С ним я не расстаюсь в моих странствиях, в нем и сплю, когда ночую под открытым небом.
— Ни в коем случае, — строго сказала Мёсю. — Тебе безразлична одежда, но не забывай о тех, кто рядом. Среди изящного убранства комнат ты будешь как драная половая тряпка. Мужчины посещают веселый квартал, чтобы забыть о неприятностях. Их должны окружать радующие глаз вещи. Не думай, что нарядная одежда изменит твою натуру. Многие носят такую одежду каждый день, она опрятна и хорошо сшита. Одевайся!
Мусаси повиновался.
— Приятно посмотреть! — одобрила Мёсю.
Перед уходом Мёсю зажгла свечку перед статуей Будды в домашнем алтаре. Коэцу и его мать принадлежали к последователям секты Нитирэн.
У дверей были приготовлены две пары сандалий с новыми кожаными тесемками. Пока мужчины обувались, подошел привратник и что-то тихо сказал старой монахине.
Коэцу попрощался было с матерью, но она проговорила:
— Подожди! — Лицо Мёсю выражало тревогу.
— В чем дело? — спросил Коэцу.
— Привратник говорит, что только что здесь были три самурая, которые очень грубо себя вели. Не опасно ли это?
Коэцу вопросительно взглянул на Мусаси.
— Нам нечего бояться, — успокоил его Мусаси. — Вероятно, люди из дома Ёсиоки. Если они нападут на меня, вам они зла не причинят.
— Один из подмастерьев рассказывал, что несколько дней назад какой-то самурай вошел во двор и стал рассматривать через изгородь ту часть дома, в которой ты расположился.
— Уверен, это люди Ёсиоки.
— Я тоже так думаю, — согласился Коэцу. Обратившись к привратнику, он спросил: — О чем же расспрашивали самураи?
— Все работники ушли, и я хотел запереть ворота, когда трое самураев неожиданно окружили меня. Один из них, самый страшный, вынул из-за пазухи письмо и потребовал передать его гостю.
— Он произнес имя «Мусаси»?
— Да, он сказал «Миямото Мусаси». Он еще сказал, что Мусаси живет здесь несколько дней.
— Что еще они говорили?
— Мне приказано никому не рассказывать о Мусаси, поэтому я ответил, что такого человека в нашем доме нет. Тот самурай рассердился и обозвал меня обманщиком. А тот, что постарше и все время ухмылялся, остановил его, сказав, что они найдут другой способ вручить письмо. Не знаю, что он имел в виду, но слова прозвучали как угроза. Сейчас они отошли за угол.
— Коэцу, идите на несколько шагов впереди меня, — проговорил Мусаси. — Не хочу, чтобы вы ненароком пострадали из-за меня.
— За меня нечего бояться, — рассмеялся Коэцу. — Тем более, если это люди Ёсиоки, как ты говоришь. Мне они не страшны. Вперед! Мама! — обернулся Коэцу с порога.
— Что-нибудь забыл? — отозвалась Мёсю.
— Если ты волнуешься, можно послать человека к Сею и сообщить ему, что сегодня я занят.
— Нет-нет! Я переживаю за Мусаси. Но я не думаю, что теперь его можно остановить. Желаю приятного отдыха!
Коэцу догнал Мусаси, и они направились вдоль реки.
— Дом Сёю на углу улиц Итидзё и Хорикава. Он наверняка уже собрался уходить. Зайдем за ним, все равно по пути.
Еще не стемнело. Приятно было праздно идти вдоль реки, наблюдая, как вокруг суетятся люди, занятые работой.
— Я слышал имя Хайя Сёю, но ничего о нем не знаю, — сказал Мусаси.
— Немудрено, что тебе знакомо его имя. Он известен своими стихами.
— Он еще и поэт?
— Поэт, но сочинительство его не кормит. Он родом из старинной купеческой семьи Киото.
— Почему его фамилия Хайя?
— От его дела.
— Чем же он торгует?
— Хайя означает «торговец поташем». Он продает поташ.
— Поташ?
— Его используют в красильнях. У него крупное дело. Хайя торгует по всей стране. В начале эпохи Асикаги эту торговлю контролировало правительство, но потом ее передали в частные руки. В Киото три больших торговых дома, занимающихся оптовой продажей, дом Сёю — один из них. Конечно, он уже отошел от дел. Удалился на покой и живет в свое удовольствие. Видишь затейливые ворота — это дом Хайя Сёю.
Мусаси вежливо кивал, слушая спутника, но его внимание отвлекало странное ощущение в левом рукаве. Правый рукав свободно колыхался под дуновением вечернего ветерка, левый висел неподвижно, его оттягивало грузило. Правой рукой Мусаси незаметно для Коэцу вытянул кончик хорошо выделанного пурпурного ремешка. Ими воины подвязывают рукава кимоно перед боем. «Мёсю», — подумал Мусаси. Только она догадалась снабдить его этой воинской принадлежностью.
Мусаси, обернувшись, с улыбкой посмотрел на людей, следовавших за ним. Он почувствовал преследователей за спиной с того момента, как они с Коэцу свернули на большую улицу из переулка Хонъами.
Улыбка Мусаси придала духу троим самураям. Пошептавшись, они зашагали увереннее.
У ворот дома Хайя Коэцу постучал в колотушку. Появился слуга с метлой. Коэцу вошел в ворота и только в садике перед домом обнаружил, что Мусаси нет.
— Заходи, Мусаси! Не скромничай! — позвал он.
Выглянув за ворота, Коэцу увидел, как троица, сжав рукоятки мечей и выставив вперед локти, окружила Мусаси. Он не слышал, что самураи сказали Мусаси и что с мягкой улыбкой ответил им Мусаси.
Мусаси крикнул Коэцу, чтобы тот не ждал его.
— Я буду в доме. Заходи, когда закончишь, — спокойно отозвался Коэцу.
Один из самураев обратился к Мусаси:
— Нам безразлично, побежишь ли ты прятаться. Меня зовут Отагуро Хёскэ, Я один из «Десяти меченосцев дома Ёсиоки». Я принес тебе письмо от Дэнситиро, младшего брата Сэйдзюро. Прочти и дай немедленно ответ.
Мусаси, небрежно распечатав письмо, быстро пробежал его и невозмутимо ответил:
— Принимаю.
Хёскэ подозрительно посмотрел на него.
— Серьезно?
— Совершенно, — кивнул Мусаси. Непринужденность Мусаси сбила с толку самураев.
— Если не сдержишь слова, забудь дорогу в Киото! Мы уж позаботимся!
Мусаси, спокойно посмотрев на собеседников, улыбнулся, но ничего не сказал.
— Принимаешь условия? Учти, времени на подготовку не остается.
— Я готов, — возразил Мусаси.
— Тогда встретимся сегодня вечером.
Мусаси двинулся было к воротам, когда Хёскэ окликнул его:
— Ты будешь здесь до назначенного часа?
— Нет, меня пригласили развлечься в веселый квартал рядом с улицей Рокудзё.
— В веселом квартале? — удивился Хёскэ. — Ну что ж, предположим, что ты будешь здесь или там. Пошлю за тобой, если задержишься. Надеюсь, уговор не будет нарушен?
Мусаси уже скрылся за воротами. Он оказался в другом мире. Сама природа, казалось, уложила неровные каменные плиты садовой дорожки. Ее обрамлял бамбук — пучки карликового, похожего на папоротник, и длинные, тонкие побеги другого вида бамбука, не толще кисти для рисования. Мусаси шел по дорожке, и ему казалось, что крыша дома надвигается на него. Открылся вид на главный вход, маленький флигель и садовый павильон, хранившие печать старины и бережно хранимых традиций. Высокие сосны стояли на страже покоя и великолепия усадьбы.
Мусаси услышал голоса и глуховатые удары — играли в кожаный мяч. Эти звуки, часто доносившиеся из-за высоких стен, окружающих усадьбу знати, Мусаси не ожидал услышать в доме торговца.
Слуга провел Мусаси в комнату, выходившую в сад. Подали чай и сладости. Один из слуг сообщил, что хозяин скоро придет. Мусаси удивился, что в доме торговца такие вышколенные слуги.
Сидевший в комнате Коэцу поежился.
— Солнце село, и сразу похолодало, — заметил Коэцу.
Он хотел задвинуть сёдзи, но ничего не сказал слуге, потому что Мусаси любовался цветущими сливовыми деревьями. Коэцу безуспешно попытался погрузиться в любование природой.
— Над горой Хиэй собираются тучи. Северный ветер нагнал. Не холодно, Мусаси?
— Ничуть, — простодушно отозвался тот, не замечая намека.
Слуга принес светильник, и Коэцу воспользовался удобным поводом, чтобы задвинуть сёдзи. Мусаси погружался в умиротворенную и приветливую атмосферу дома. Из дальних комнат неслись веселые голоса и смех, вокруг царила искренность и непринужденность. В доме, похоже, чуждались даже намека на вычурность. Мусаси показалось, будто он сидит в гостиной просторного деревенского дома.
Вошел Хайя Сёю.
— Прошу меня простить, что заставил вас ждать, — громко произнес он. Звонкий молодой голос звучал особенно громко на фоне тихой и мягкой речи Коэцу. Хайя Сею был лет на десять старше друга, но гораздо живее. Коэцу представил хозяину Мусаси.
— Племянник Мацуо Канамэ? Прекрасно его знаю!
Мусаси решил, что Сёю знаком с его дядей через дом Коноэ, удивившись в душе тесному переплетению интересов богатых купцов и придворной аристократии.
Легкий на подъем старый купец скомандовал:
— Пора в путь! Собрался выйти засветло, чтобы немного прогуляться, однако уже стемнело. Придется нанять паланкин. Молодой человек с нами?
Прибыли носильщики с паланкином. Впереди понесли Коэцу и Сёю, следом Мусаси, который впервые в жизни оказался в паланкине. Около конюшен Янаги носильщики, от которых валил пар, замедлили шаг.
— Холодно! — пожаловался один.
— Ветер пронизывает насквозь!
— Весна называется!
Фонари раскачивались в такт шагов, огонек мерцал, порой едва не угасая. Сгустились черные тучи, предвещая студеную ночь. Вскоре взору Мусаси открылась сверкающая картина оживленного района, огоньки которого казались ему множеством светлячков, кружащихся в ночной мгле.
— Мусаси! — позвал Коэцу. — Мы устремляемся в самую гущу огней. Неплохо ворваться в них с налета!
Коэцу рассказал, что раньше веселый квартал находился на улице Нидзё рядом с дворцом, но три года назад градоначальник Итакура Кацусигэ приказал выдворить куртизанок из центра, поскольку шум, вульгарная музыка и фривольные песни нарушали покой жителей окружающих домов. Но квартал, переселенный на пустырь в Янаги, быстро освоился на новом месте. Здесь, по словам Коэцу, зарождалось все, что потом становилось модным в Киото.
— Можно сказать, что квартал Янаги-мати создал всю современную культуру. — Коэцу на минуту умолк, прислушиваясь. — Ты слышишь звуки струн и пение?
Такой музыки Мусаси прежде не слышал.
— Это сямисэн. Он произошел от трехструнного инструмента с островов Рюкю. Под сямисэн здесь сочиняют множество песен, которые потом расходятся по всей стране. Как видишь, здесь не просто увеселительное место, поэтому здесь следует держаться пристойно, хотя обитательницы Янаги-мати ведут своеобразный Образ жизни.
Носильщики свернули на боковую улицу. Огни бесчисленных фонарей, развешенных на ветках ив, отражались в глазах Мусаси. Квартал, перенесенный на новое место, сохранил старое название «Янагимати» — «Квартал Ив». Ива давно стала символом веселого квартала.
Коэцу и Сёю пользовались известностью в заведении, куда прибыли гости. Их приветствовали почтительно, хотя и с оттенком принятой здесь игривости. В таких домах завсегдатаям присваивают шутливые имена, что было непременной частью развлечений. Коэцу называли Мидзуоти-сама — «господин Ниспадающий Ручей», в честь ручья в его усадьбе, а Сёю звали Фунабаси-сама — «господин Навесной Мост», из-за моста рядом с его домом.
Стань Мусаси частым гостем, и он бы получил прозвище, вот только у него не было постоянного дома, с которым можно было бы связать новое имя. Хозяин заведения, в котором они находились, был известен как Хоясия Ёдзибэй, хотя его чаще называли Огия, по имени заведения. Оно и «Кикёя» были лучшими в Янаги-мати. Они не знали себе равных в квартале. Первой красавицей «Огия» была куртизанка высшего ранга «таю» Ёсино, а в «Кикёя» — «таю» Мурогими. Обе красавицы славились на всю страну не менее самых крупных даймё.
Мусаси старался не глазеть по сторонам, но изысканность и пышность убранства заведения, не уступавшие роскоши дворцов, заворожили его.
Филенчатый потолок, резные рамы сёдзи, полированные перила, крошечные сады во внутренних двориках ласкали глаз. Мусаси застыл, рассматривая роспись на дверной створке, и не заметил, как его друзья прошли во внутренние помещения. Коэцу вернулся за ним.
Серебристые Фусума комнаты тускло мерцали в ярком свете ламп. Комната выходила в сад камней в стиле Кобори Энсю. Белый песок и композиция из камней воссоздавали китайский горный пейзаж, который любили изображать художники эпохи Сун.
Сёю, ворча на холодную погоду, опустился на удобную подушку и ссутулился. Коэцу, расположившись в непринужденной позе, усадил и Мусаси. Девушки-служанки принесли сакэ. Заметив, что сакэ остывает в чашечке Мусаси, Сёю велел ему выпить.
— Пей, юноша! И снова налей!
Повторив совет дважды, Сёю начал сердиться.
— Кобосацу! — позвал он одну из девушек. — Заставь его выпить. Мусаси, что с тобой? Почему не пьешь?
— Я пью! — возразил Мусаси. Старик уже охмелел.
— Нехорошо. Никакого в тебе задора!
— Я не мастер в питье.
— Значит, и фехтовальщик плохой.
— Может быть, — согласился Мусаси, пропуская оскорбление мимо ушей.
— Какой ты боец, если опасаешься дурного влияния сакэ. Волнуешься, что из-за него выучка пострадает, хладнокровие пропадет, ослабнет сила воли, а слава пройдет мимо?
— Нет, дело в ином.
— В чем же?
— Я засыпаю от сакэ.
— Здесь можно спать где тебе вздумается. Никто не потревожит. Молодой гость боится задремать, если выпьет лишнего. Если заснет, уложите его, пусть выспится, — крикнул Сёю, обращаясь к девушкам.
— Не волнуйтесь, мы справимся, — последовал игривый ответ.
— Если он приляжет, кому-то надо согреть его. Коэцу, кто бы мог это сделать?
— Кто бы? — уклоняясь от ответа, повторил Коэцу.
— Только не Сумигику — она моя женщина, а ты бы не хотел, чтобы ею стала Кобосацу. Остается лишь Каракото. Впрочем, она слишком строптива.
— А не предстанет ли перед нами сегодня сама Ёсино-таю? — поинтересовался Коэцу.
— Точно! Ёсино-таю! Она развеселит самого угрюмого гостя. Где она? Позовите ее! Хочу показать ее господину молодому самураю.
— Ёсино-таю отличается от нас. У нее много гостей, она не прибежит по первому зову, — возразила Сумигику.
— Ради меня прибежит! Скажи ей, что я здесь, и она оставит любого, с кем бы ни проводила время. Позови ее!
Сёю приосанился и крикнул девочкам-прислужницам куртизанок, которые сейчас играли в соседней комнате.
— Ринъя у вас? Отозвалась сама Ринъя.
— Зайди-ка сюда! Ты прислуживаешь Ёсино-таю? Почему ее нет с нами? Передай, что пришел Фунабаси, пусть поспешит. Приведешь ее, получишь подарок.
Ринъя смутилась. На мгновение глаза ее блеснули, но тут же вежливо поклонилась. Видно было, что из девочки вырастет красавица и она со временем займет то место, которое теперь принадлежит Ёсино. Ринъя исполнилось одиннадцать лет. Едва девочка вышла, как раздался ее веселый голосок. Она хлопала в ладоши.
— Унэмэ, Тамами, Итоносукэ! Идите сюда!
Три подружки бросились на зов и тоже захлопали в ладоши, радостно вскрикивая. Девочки ликовали, увидев свежий снег, укрывший дорожки в саду.
Мужчины заинтересовались причиной неистового веселья. Все, за исключением Сёю, с улыбкой наблюдали за щебечущими девочками, которые спорили, не растает ли снег до утра. Ринъя, забыв о поручении, выбежала в сад играть в снежки.
Сёю, окончательно теряя терпение, послал одну из куртизанок за Ёсино-таю. Девушка, быстро вернувшись, прошептала на ухо гостю:
— Ёсино-таю просила передать, что с радостью пришла бы, но ее господин не позволит.
— Не разрешает? Чепуха! Другие девушки обязаны выполнять прихоти посетителей, но только не Ёсино. Она вольна делать все, что захочет. Или наступило время, когда и ее можно купить за деньги?
— Нет! Просто сегодня попался необычайно упрямый гость. Не разрешает ей отлучиться даже на миг.
— Немудрено. Какой гость захочет отпустить ее! Кто у нее?
— Господин Карасумару.
— Карасумару? — иронически переспросил Сёю. — Он один?
— Нет.
— Со своими дружками?
— Да.
Сёю хлопнул себя по колену.
— Дело, похоже, принимает забавный оборот. Выпал чистый снег, нам подают отменное сакэ, да вот только красавицы Ёсино нет с нами. Коэцу, напишем-ка его светлости письмо. А ты, милая, принеси тушь и, кисть.
— Что бы сочинить? — обратился Сёю к Коэцу.
— Надо написать стихи. Можно и прозой, но стихи лучше. Его светлость Карасумару принадлежит к числу известнейших поэтов. Я, правда, не уверен, справимся ли мы со стихами. Сочинить необходимо так, чтобы Карасумару согласился отпустить Ёсино!
— Вот именно!
— Если стихи окажутся никудышными, нам не видать красавицу. Изящные стихи не рождаются вмиг. А может, поступим так: ты напишешь несколько первых строк, а я завершу послание стихотворением?
— Попробуем.
Сёю начертал:
— Неплохо, — отозвался Коэцу и, взяв кисть, дописал:
Заглянет ли вишневое дерево
В нашу скромную обитель.
Вишневое дерево из Ёсино.
Сёю расплылся от восторга.
Стынут цветы на склонах,
Тучи закрыли вершины.
— Недурно! — проговорил он. — В самый раз для его светлости и благородной компании — обитателей заоблачных вершин.
Аккуратно сложив лист, Сёю передал его Сумигику:
— Ни одна девушка здесь не выглядит достойнее тебя. Назначаю тебя послом к его светлости Канган-сану. Он ведь известен здесь под этим именем. «Суровая Вершина». Иного прозвища у столь знатной особы быть не может!
Сумигику отсутствовала недолго. Поставив перед Сёю и Коэцу искусную шкатулку для писем, она церемонно провозгласила:
— Извольте принять ответ его светлости Кэнгана.
Шкатулка означала, что дело принимает официальный оборот. Друзья переглянулись. Шутка грозила обернуться непредсказуемыми последствиями.
— Право слово, нам следует быть поосторожнее, — проговорил Сёю. — Письмо их удивило. Они, конечно, не ожидали, что мы заявимся сегодня.
Не теряя надежды на благополучный исход, Сёю достал письмо из шкатулки. К его изумлению, это был чистый листок тонкой розоватой бумаги. Решив, что это лишь часть письма, Сёю пошарил глазами по шкатулке, но она была пуста.
— Сумигику, что это значит?
— Не знаю. Его светлость Кэнган передал мне шкатулку и велел вручить ее вам.
— Он нас за болванов держит? Или наши стихи чересчур хороши для него, и он сдался без слов?
Сёю имел обыкновение толковать все в свою пользу, но сейчас он искренне недоумевал. Он протянул лист Коэцу.
— А ты что думаешь?
— Он что-то сообщил нам этим посланием.
— Чистым листом?
— В нем есть какой-то смысл.
— Какой? Не возьму в толк! Коэцу на минуту задумался.
— Снег… Снег, покрывший все окрест.
— Вероятно, ты прав.
— В ответ на нашу просьбу приедать вишневое дерево из Ёсино, чистый лист бумаги мог означать:
Он намекает, что после сегодняшнего снегопада нам следует забыть о любви и, раскрыв сёдзи, любоваться снегом и пить сакэ. Так я понял его ответ.
Если, глядя на снег,
Наполнить чашечку сакэ,
То и без цветов…
— Неприятная история! — воскликнул Сёю. — Не намерен пить в унылой обстановке и покорно сидеть здесь. Любым способом мы должны добыть дерево из Ёсино, чтобы насладиться прелестью его цветов.
Сёю взволнованно облизывал пересохшие губы.
Коэцу подтрунивал над Сёю, чтобы развеселить его, но тот упрямо повторял, что непременно надо увидеть Ёсино. Настойчивость его, разумеется, была напрасной, и вскоре девушки весело стали смеяться над незадачливым гостем.
Мусаси незаметно вышел из комнаты. Он исчез вовремя, когда его ухода никто не заметил.
СКРИП СНЕГА
Мусаси крался по коридору, обходя залитые светом комнаты в передней части дома. Сначала он забрел в спальню с приготовленными постелями, затем в кладовку, где хранились инструменты и всякая утварь. Казалось, стены источают запах еды, но Мусаси не удалось отыскать кухню.
Из полумрака внезапно вынырнула девочка-служанка и, раскинув руки, преградила ему дорогу.
— Господин, сюда гостям нельзя.
Голос девочки звучал твердо, в нем не было и следа детской наивности, которую она играла, обслуживая гостей в передних комнатах.
— Неужели?
— Нельзя!
Девочка подталкивала Мусаси, чтобы он покинул эту часть дома.
— Ты та девочка, которая недавно резвилась в снегу? Тебя зовут Ринъя?
— Да, Ринъя. Вам, верно, надо в уборную? Я вас провожу. — Она взяла Мусаси за руку.
— Нет. Я не пьян. Сделай мне одолжение, отведи в пустую комнату и принеси какой-нибудь еды.
— Еды? Пожалуйста, я подам вам в гостиную.
— Нет, только не туда! Там веселятся. Зачем им мешать, напоминая об ужине.
Ринъя с любопытством взглянула на Мусаси.
— Может, вы правы. Покормлю вас здесь. Что вам принести?
— Ничего особенного. Хватит двух рисовых колобков-нигиримоти.
Вскоре Ринъя вернулась. Мусаси сел и стал есть.
— Я хотел бы выйти из дома через сад, — сказал он, доев ужин. Не ожидая ответа, он направился к веранде.
— Куда вы?
— Не беспокойся, скоро вернусь.
— Почему вы уходите через заднюю дверь?
— Гости поднимут шум, увидев меня в передней. Жаль портить вечер друзьям, пригласившим меня сюда.
— Я открою вам ворота, но обещайте, что вы вернетесь. Если не придете, меня накажут.
— Понятно. Если господин Мидзуоти спросит обо мне, скажи, что пошел к храму Рэнгэоин на встречу со знакомым и скоро вернется.
— Непременно возвращайтесь! Сегодня вечером с вами должна быть Ёсино-таю, которой я прислуживаю.
Девочка раскрыла створку ворот, над которыми тяжелой шапкой навис снег, и выпустила Мусаси на улицу.
У выхода из веселого квартала была лавка с вывеской «Амигасатяя». Мусаси вошел и попросил пару соломенных сандалий, но ими здесь не торговали. Как и следовало из названия лавки, здесь держали широкополые тростниковые шляпы, предназначаемые для тех мужчин, которые перед входом в Янаги-мати хотели бы скрыть лицо.
Послав служанку за сандалиями в другую лавку, Мусаси сел на табурет, поправил нательный пояс и потуже затянул пояс кимоно. Сняв накидку-хаори, он аккуратно свернул ее и положил рядом. Спросив тушь и кисть, Мусаси написал короткую записку, которую вложил в рукав хаори. Позвав старика, похоже хозяина, гревшегося у очага, Мусаси сказал:
— Я оставлю хаори у вас. Если я не вернусь до одиннадцати, отнеси его в заведение «Огия» и передай человеку по имени Коэцу. В рукаве лежит письмо для него.
Старик охотно согласился. Мусаси спросил о времени, и старик ответил, что недавно уличный сторож прокричал семь часов.
Вернулась служанка с сандалиями. Мусаси проверил, не туги ли ремешки, и натянул сандалии на кожаные носки. Заплатив лавочнику намного больше положенного, он захватил новую шляпу и вышел на улицу. Шляпой, как зонтиком, он прикрылся от снега, кружившего мягкими хлопьями, словно вишневый цвет. Набережная Сидзё сверкала огнями, но в роще Гион стояла кромешная тьма. Мерцали огни редких каменных фонарей. Тишину изредка нарушали комья снега, срывавшиеся с ветвей.
Перед храмом Гион молилась кучка людей. Темный храм казался пустынным. Колокол соседнего храма на горе пробил пять раз. Восемь часов. Громкий, отчетливый звук колокола в морозной тишине отзывался в душе.
— Хватит молиться, — промолвил Дэнситиро, вставая с колен. — Пора!
Кто-то на ходу спросил Дэнситиро, не жмут ли ремешки сандалий.
— Если перетянуты, то могут лопнуть в такой мороз.
— Все в порядке. И запомни, в мороз кожаные ремешки следует заменять обычным шнурком.
Самураи направились к Рэнгэоину. Дэнситиро завершил приготовления к бою, повязав лоб лентой и затянув рукава ремешками. В окружении мрачной свиты из восемнадцати человек он широко зашагал по снегу в поле за храмом. Он дышал глубоко и ровно, пар густым облаком валил у него изо рта.
Место поединка было указано в вызове, переданном Мусаси. Он должен был явиться на поле позади Рэнгэоина в девять. Люди дома Ёсиоки спешили, чтобы не дать Мусаси скрыться. Во всяком случае, так они говорили.
Хёскэ остался наблюдать за домом Сёю, отослав двоих товарищей доложить об обстановке.
На подходе к Рэнгэоину Дэнситиро и его свита заметили костер.
Из полумрака внезапно вынырнула девочка-служанка и, раскинув руки, преградила ему дорогу.
— Господин, сюда гостям нельзя.
Голос девочки звучал твердо, в нем не было и следа детской наивности, которую она играла, обслуживая гостей в передних комнатах.
— Неужели?
— Нельзя!
Девочка подталкивала Мусаси, чтобы он покинул эту часть дома.
— Ты та девочка, которая недавно резвилась в снегу? Тебя зовут Ринъя?
— Да, Ринъя. Вам, верно, надо в уборную? Я вас провожу. — Она взяла Мусаси за руку.
— Нет. Я не пьян. Сделай мне одолжение, отведи в пустую комнату и принеси какой-нибудь еды.
— Еды? Пожалуйста, я подам вам в гостиную.
— Нет, только не туда! Там веселятся. Зачем им мешать, напоминая об ужине.
Ринъя с любопытством взглянула на Мусаси.
— Может, вы правы. Покормлю вас здесь. Что вам принести?
— Ничего особенного. Хватит двух рисовых колобков-нигиримоти.
Вскоре Ринъя вернулась. Мусаси сел и стал есть.
— Я хотел бы выйти из дома через сад, — сказал он, доев ужин. Не ожидая ответа, он направился к веранде.
— Куда вы?
— Не беспокойся, скоро вернусь.
— Почему вы уходите через заднюю дверь?
— Гости поднимут шум, увидев меня в передней. Жаль портить вечер друзьям, пригласившим меня сюда.
— Я открою вам ворота, но обещайте, что вы вернетесь. Если не придете, меня накажут.
— Понятно. Если господин Мидзуоти спросит обо мне, скажи, что пошел к храму Рэнгэоин на встречу со знакомым и скоро вернется.
— Непременно возвращайтесь! Сегодня вечером с вами должна быть Ёсино-таю, которой я прислуживаю.
Девочка раскрыла створку ворот, над которыми тяжелой шапкой навис снег, и выпустила Мусаси на улицу.
У выхода из веселого квартала была лавка с вывеской «Амигасатяя». Мусаси вошел и попросил пару соломенных сандалий, но ими здесь не торговали. Как и следовало из названия лавки, здесь держали широкополые тростниковые шляпы, предназначаемые для тех мужчин, которые перед входом в Янаги-мати хотели бы скрыть лицо.
Послав служанку за сандалиями в другую лавку, Мусаси сел на табурет, поправил нательный пояс и потуже затянул пояс кимоно. Сняв накидку-хаори, он аккуратно свернул ее и положил рядом. Спросив тушь и кисть, Мусаси написал короткую записку, которую вложил в рукав хаори. Позвав старика, похоже хозяина, гревшегося у очага, Мусаси сказал:
— Я оставлю хаори у вас. Если я не вернусь до одиннадцати, отнеси его в заведение «Огия» и передай человеку по имени Коэцу. В рукаве лежит письмо для него.
Старик охотно согласился. Мусаси спросил о времени, и старик ответил, что недавно уличный сторож прокричал семь часов.
Вернулась служанка с сандалиями. Мусаси проверил, не туги ли ремешки, и натянул сандалии на кожаные носки. Заплатив лавочнику намного больше положенного, он захватил новую шляпу и вышел на улицу. Шляпой, как зонтиком, он прикрылся от снега, кружившего мягкими хлопьями, словно вишневый цвет. Набережная Сидзё сверкала огнями, но в роще Гион стояла кромешная тьма. Мерцали огни редких каменных фонарей. Тишину изредка нарушали комья снега, срывавшиеся с ветвей.
Перед храмом Гион молилась кучка людей. Темный храм казался пустынным. Колокол соседнего храма на горе пробил пять раз. Восемь часов. Громкий, отчетливый звук колокола в морозной тишине отзывался в душе.
— Хватит молиться, — промолвил Дэнситиро, вставая с колен. — Пора!
Кто-то на ходу спросил Дэнситиро, не жмут ли ремешки сандалий.
— Если перетянуты, то могут лопнуть в такой мороз.
— Все в порядке. И запомни, в мороз кожаные ремешки следует заменять обычным шнурком.
Самураи направились к Рэнгэоину. Дэнситиро завершил приготовления к бою, повязав лоб лентой и затянув рукава ремешками. В окружении мрачной свиты из восемнадцати человек он широко зашагал по снегу в поле за храмом. Он дышал глубоко и ровно, пар густым облаком валил у него изо рта.
Место поединка было указано в вызове, переданном Мусаси. Он должен был явиться на поле позади Рэнгэоина в девять. Люди дома Ёсиоки спешили, чтобы не дать Мусаси скрыться. Во всяком случае, так они говорили.
Хёскэ остался наблюдать за домом Сёю, отослав двоих товарищей доложить об обстановке.
На подходе к Рэнгэоину Дэнситиро и его свита заметили костер.