Фоллетт Кен. Столпы Земли

   Оставаясь под прикрытием потолка бокового придела – на случай, если начнут рушиться горящие балки, – Джек побежал к тому месту, где северный трансепт примыкал к нефу. С этой стороны тоже должна быть дверка, ведущая на винтовую лестницу. Он дошел до угла. Двери не было. Он заглянул за угол – там тоже ничего. Просто невероятно: должен же где-то быть проход на галерею!
   Стараясь не потерять самообладания, он напряженно думал. Ход в рухнувшую башню был – просто его надо найти. «Я могу вернуться на чердак через юго-западную башню, – рассуждал он, – и по чердаку перебраться на другую сторону. А там обязательно должен быть проход в эту башню. Тогда, возможно, мне удастся выбраться отсюда».
   Джек с опаской поглядел на потолок. Там уже, словно в аду, бушевало пламя. Но другого выхода он не мог придумать.
   Прежде всею нужно было пересечь неф. Он снова посмотрел вверх. Насколько ему было видно, пока ничто не должно было рухнуть. Он сделал глубокий вдох и ринулся на другую сторону.
   Благополучно добравшись до южного придела, Джек рванул ведущую на винтовую лестницу дверцу и помчался наверх. Оказавшись на галерее, он почувствовал горячее дыхание бушевавшего совсем рядом пожара. Со всех ног он бросился к юго-западной башне, вбежал в нее и стремительно понесся по лестнице.
   Нырнув в чердачное отверстие, он наконец оказался под крышей. Все было в дыму, воздух раскалился. Доски, к которым крепилась кровля, пылали, а в дальнем конце чердака уже вовсю горели массивные балки. Удушливый запах горящей смолы вызвал у Джека приступ кашля. Лишь мгновение помедлив, он встал на перекинутый через неф брус и начал осторожно продвигаться по нему. От жары он покрылся испариной, его глаза начали слезиться, и он почти не видел, куда идет. Джек снова закашлялся, его правая нога соскользнула с бруса, он оступился и упал, проломив ею прогнивший потолок. Он в ужасе подумал о высоте нефа и о том, как будет лететь вниз, если не выдержат трухлявые доски. Он вспомнил, как падало рухнувшее бревно, и представил, как сам так же полетит, переворачиваясь в воздухе. Но дерево выдержало.
   Потрясенный, он застыл, опираясь на руки и одно колено, в то время как его правая нога болталась в проломе потолка. Затем нестерпимый жар заставил его очнуться. Он осторожно вытащил из дыры ногу и, встав на четвереньки, пополз вдоль бруса.
   Он уже приблизился к другой стороне чердака, когда в неф с грохотом рухнули сразу несколько балок. Казалось, все здание зашаталось, а брус под Джеком задрожал, как тетива лука. Остановившись, Джек крепко вцепился в него. Колебание прекратилось. Он пополз дальше и через минуту был на мостках северной стороны.
   Если бы его предположение оказалось неверным и никакого прохода в развалины северо-западной башни он не нашел, ему пришлось бы возвращаться этой же дорогой.
   Когда он встал на ноги, то почувствовал, как в лицо повеяло потоком холодного воздуха. Определенно здесь должна быть какая-то дыра. Но сумеет ли он пролезть в нее?
   Джек сделал три шага и остановился за мгновение до того, как ступить в небытие.
   Он застыл, глядя через огромный пролом на залитую лунным светом груду камней, и почувствовал слабость и облегчение. Ему все-таки удалось выбраться из преисподней.
   Но Джек находился очень высоко, на уровне крыши, а куча булыжников была далеко внизу, слишком далеко, чтобы прыгнуть на нее. Сейчас он спасся от огня, но может ли он спуститься на землю, не сломав себе шею? Пламя за его спиной подступало все ближе, а сквозь пролом, в котором он стоял, валил дым.
   В этой башне когда-то была лестница, шедшая вдоль внутренних сторон ее стен, – точно такая же, как в юго-западной башне, – но она почти полностью разрушилась во время обвала. Однако в тех местах, где в стене крепились деревянные ступени, с внешней стороны башни торчали коротенькие обрубки, иногда только в дюйм-два длиной, иногда чуть побольше. Джек сомневался, что по этим обрубкам он сможет спуститься вниз. Это был бы слишком рискованный спуск. И тут он почувствовал, как запахло паленым: его плащ начал дымиться. Через минуту он загорится. Выбора у него не было.
   Джек сел, дотянулся до ближайшего обрубка, схватился за него обеими руками и, свесив одну ногу, пошарил ею, пока не наткнулся на опору. Затем он опустил другую ногу. Нащупывая ногами путь, он сделал первый шаг вниз. Деревянные обрубки выдержали. Он дотянулся до следующей деревяшки и, прежде чем перенести на нее вес, проверил ее на прочность. Эта немного шаталась. Он осторожно наступил, крепко держась руками на случай, если нога сорвется и он повиснет. Каждый шаг вниз приближал его к куче лежавших на земле булыжников. По мере того как он спускался, торчавшие обрубки, казалось, становились все короче, словно чем ниже они располагались, тем сильнее пострадали от падавших во время обвала камней. Джек переставил обутую в валяный башмак ногу на короткий, не длиннее дюйма, брусок, и, когда оперся на него, нога соскочила. Другая его нога стояла на более длинном обрубке, но, поскольку на него внезапно перешел весь вес, он обломился. Джек изо всех сил старался удержаться на руках, но деревяшки были такими маленькими, что не позволяли ему как следует схватиться за них, и он в ужасе полетел вниз.
   Больно ударившись руками и коленями, он упал на груду камней. Он был так потрясен и испуган, что в какое-то мгновение подумал: «Я уже умер», но потом понял, что упал все-таки достаточно удачно. Его руки были в царапинах, коленки разбиты, но сам он остался невредим.
   Через минуту Джек уже спускался с кучи камней, а когда до земли осталось несколько футов, спрыгнул.
   Он уцелел. Страхи отхлынули, он почувствовал слабость, и ему захотелось расплакаться. Он спасся и был горд: какое удивительное приключение он пережил!
   Но это было еще не все. Отсюда была видна только струи-ка дыма, а рев огня, такой оглушительный на чердаке, сейчас был похож на отдаленное завывание ветра. Только алое зарево за окнами собора говорило о том, что там бушует пожар. И тем не менее страшный грохот, с каким рухнули те последние балки, вполне возможно, все же разбудил кого-нибудь, и в любой момент из опочивальни мог выскочить монах с заспанными глазами, не понимающий, то ли он действительно почувствовал землетрясение, то ли оно ему приснилось. Джек поджег церковь – в глазах монахов это было ужаснейшее преступление. Надо было как можно быстрее сматываться.
   Через лужайку он перебежал к дому для приезжих. Все было тихо и спокойно. Тяжело дыша, он остановился возле двери. Если бы он сейчас вошел в дом, то своим дыханием наверняка всех бы разбудил. Джек постарался справиться с одышкой, но из этого ничего не вышло. Тогда он решил просто дождаться, когда дыхание снова придет в норму.
   Удары в колокол разорвали тишину. Без сомнения, это били в набат. Джек застыл. Если сейчас он войдет в дом, его увидят. Если нет...
   Дверь распахнулась, и на пороге появилась Марта. Испуганный Джек уставился на нее.
   – Ты где был? – тихо спросила она. – От тебя пахнет дымом.
   Джек придумал показавшееся ему правдоподобным объяснение.
   – Да я только что вышел, – растерянно сказал он. – Услышал колокол и вышел.
   – Врунишка, – пролепетала Марта. – Тебя не было целую вечность. Я знаю. Я же не спала.
   Он понял, что ее не провести.
   – А кто еще не спал? – взволнованно спросил он.
   – Никто, только я.
   – Пожалуйста, не говори им, что я уходил.
   Она почувствовала в его голосе неподдельный страх и ласково сказала:
   – Хорошо. Это будет моей тайной. Не беспокойся.
   – Спасибо!
   В этот момент, почесывая затылок, вышел Том.
   Джек струсил. Что он подумает?
   – Что происходит? – спросил Том сонным голосом. – Дымом воняет.
   Трясущейся рукой Джек указал на собор.
   – Мне кажется... – проговорил он и поперхнулся. С чувством громадного облегчения он начал понимать, что все складывалось как нельзя лучше. Том, конечно же, поверит, что Джек, как и Марта, поднялся только минутой раньше. Джек заговорил снова, на этот раз его голос звучал более уверенно. – Посмотри-ка на церковь, – сказал он Тому. – Мне кажется, она горит.

II

   Филип еще не привык спать в отдельной спальне. Он скучал по духоте монашеской опочивальни, по ворочавшимся и сопевшим во сне братьям, по возне, которая поднималась, когда кто-нибудь из старых монахов отправлялся в отхожее место (обычно за ним следовали и другие старики – вся эта процессия ужасно забавляла молодежь). Одиночество не мешало Филипу только по вечерам, когда он смертельно уставал, но среди ночи, отслужив заутреню, он уже не мог заставить себя снова лечь спать. Вместо того чтобы вернуться в свою огромную мягкую постель (было даже неловко, как быстро он к ней привык), он разводил огонь и читал при свете свечи, или, встав на колени, молился, или просто сидел и думал.
   А ему было о чем думать. Финансы монастыря находились даже в худшем состоянии, чем он ожидал. Возможно, главной причиной этого было то, что монастырь получал слишком мало наличных денег. Он владел обширными землями, но многие хозяйства были отданы в длительную аренду за низкую плату, и некоторые из них расплачивались с монастырем натурой: столько-то мешков муки, столько-то бочек яблок, столько-то телег репы. Теми же хозяйствами, которые не были сданы в аренду, управляли сами монахи, но они, казалось, были совершенно неспособны производить излишки продуктов для продажи. Другим важным источником доходов были находившиеся в собственности монастыря церкви, платившие ему десятину. К сожалению, большинство из них контролировались ризничим, и Филип столкнулся с некоторыми трудностями, когда решил точно выяснить, сколько же тот получал денег и как их тратил. Никаких записей на этот счет не велось, однако было ясно, что доходы ризничего были слишком малы или он слишком неумело распоряжался ими, чтобы поддерживать церковь в хорошем состоянии, хотя за многие годы он собрал внушительную коллекцию драгоценной посуды и украшений.
   Филип не мог получить полную картину состояния дел, пока не найдет время лично объехать обширные владения монастыря, но общее представление он все же имел. И кроме того, чтобы оплатить текущие расходы, старый приор уже несколько лет занимал деньги у ростовщиков Винчестера и Лондона. Когда Филип узнал об этом, он пришел в полное уныние.
   Однако, по мере того как он размышлял и молился, решение начало вырисовываться. Его план состоял из трех этапов. Он начнет с того, что приберет к рукам доходы монастыря. В настоящее время каждый монастырский чин сам осуществлял контроль за своей долей собственности и исполнял свои обязанности, используя для этого получаемые им деньги: келарь, ризничий, смотритель дома для приезжих, воспитатель послушников и надзиратель больницы – все они имели «свои» хозяйства и церкви. Естественно, ни один из них в жизни не признался бы, что у него слишком много денег, и, если у них появлялись хоть какие-то излишки, они старались как можно быстрее их потратить, боясь, что их отнимут. Филип решил учредить новую должность управляющего хозяйством, чьей заботой будет собирать все без исключения полагающиеся монастырю деньги и каждому отдельно выдавать ровно столько, сколько ему необходимо.
   Разумеется, управляющим должен был быть кто-то, кому бы Филип полностью доверял. Сначала он склонялся к тому, чтобы эту работу поручить Белобрысому Катберту, келарю, но затем вспомнил, с каким отвращением Катберт относился ко всякого рода писанине. А это было плохо. Впредь все доходы и расходы должны будут заноситься в специальную книгу. В конце концов Филип решил назначить управляющим хозяйством брата Милиуса, молодого повара. Конечно, кому бы Филип ни доверил новую должность, монастырским чинам эта идея все равно пришлась бы не по нутру, но командовал здесь он, а большинство монахов, которые либо знали, либо догадывались о тяжелом положении монастыря, в любом случае поддержали бы его.
   Когда он станет распоряжаться деньгами, Филип приступит к осуществлению второго этапа своего плана.
   Арендная плата со всех дальних хозяйств будет взиматься деньгами. Это позволит положить конец дорогостоящим перевозкам продуктов на большие расстояния. Так, в Йоркшире у монастыря было владение, которое платило «ренту» в размере двенадцати барашков и каждый год честно посылало их в Кингсбридж, хотя стоимость перевозки превышала стоимость самих барашков, да еще половина из них всегда дохли по дороге. В будущем производить продукты для монастыря будут только ближние хозяйства.
   Он также планировал изменить существующую систему, при которой каждое хозяйство производило всего понемногу: немного зерна, немного мяса, немного молока и так далее. Филип давно уже пришел к выводу, что это было расточительно. Каждое хозяйство могло произвести разного вида продукции в количестве, достаточном только для его собственных нужд, или, вернее сказать, каждое хозяйство могло потребить как раз столько, сколько оно производило. Филип же хотел, чтобы каждое хозяйство сосредоточило свои усилия на производстве чего-нибудь одного. Таким образом, все зерновые будут выращиваться в деревнях Сомерсета, где у монастыря, кроме всего прочего, было еще и несколько мельниц. На зеленых холмах Уилтшира будет пастись скот: там будут производить масло и мясо. А в маленькой обители Святого-Иоанна-что-в-Лесу будут выращивать коз и делать сыр.
   Но самой главной задумкой Филипа было превратить все средние хозяйства – те, что располагались на неплодородных или посредственных землях, особенно в гористой местности, – в овцеводческие.
   Свое детство он провел в монастыре, который занимался разведением овец (в той части Уэльса все занимались овцеводством), и, сколько себя помнил, из года в год цена на шерсть медленно, но уверенно росла. Через несколько лет овцеводство могло бы решить денежную проблему монастыря.
   Это было вторым этапом его плана. Третьим же этапом было разрушить собор и построить новый.
   Существующий собор был старым, некрасивым и неудобным, а то, что рухнула северо-западная башня, свидетельствовало о возможной ветхости всего сооружения. Современные церкви были выше, длиннее и – что самое важное – светлее. В них также были предусмотрены места для гробниц и святых реликвий, которые привлекали паломников. Все чаще и чаще в соборах можно было увидеть небольшие дополнительные алтари и особые часовенки, воздвигнутые в честь отдельных святых. Хорошо спроектированная церковь, отвечающая многочисленным требованиям прихожан, могла бы привлечь гораздо больше верующих и паломников, чем Кингсбридж сейчас, и таким образом на многие годы обеспечить свое существование. Когда Филип приведет финансы монастыря в полный порядок, он обязательно построит новую церковь, которая будет символизировать возрождение Кингсбриджа.
   Это станет венцом всей его жизни.
   Он подумал, что деньги для начала строительства у него появятся только лет через десять. Боже! Ему тогда будет почти сорок лет! Однако где-то через год он надеялся, что сможет позволить себе сделать ремонт, который придаст собору если не великолепный, то хотя бы вполне приличный вид.
   Теперь, когда у Филипа был четкий план, он снова чувствовал себя бодрым и полным оптимизма. Обдумывая детали, он услышал какой-то неясный стук, словно где-то далеко хлопнула тяжелая дверь. «Должно быть, кто-нибудь бродит в опочивальне или на галерее», – подумал он и, решив, что, если что случилось, он об этом очень скоро узнает, снова вернулся в своих мыслях к рентам и налогам. Еще одним важным источником богатства для монастыря были дары родителей мальчиков, которые становились послушниками, но для того, чтобы привлекать в монастырь больше детей из зажиточных семей, нужно иметь процветающую школу...
   Его размышления снова были прерваны, на этот раз уже более мощным ударом, от которого весь дом слегка содрогнулся. Это уже совершенно не было похоже на хлопающую дверь. «Да что там происходит?» – недоумевал Филип. Он подошел к окну и распахнул ставни. От ударившего в лицо порыва холодного ветра он поежился. Выглянув, он обвел глазами церковь, часовню, крытую галерею, опочивальню и стоящую за ней кухню. В свете луны все выглядело тихо и мирно. Воздух был таким морозным, что, когда он вдохнул, у него заныли зубы. Но все же что-то здесь было не так. Филип принюхался. Он почувствовал запах дыма.
   Он обеспокоенно нахмурился, однако огня нигде видно не было.
   Отойдя от окна, он снова потянул носом воздух, думая, что, возможно, это был запах дыма из его очага. Нет, не похоже.
   Озадаченный и встревоженный, он спешно обулся, подхватил сутану и выбежал из дома.
   По мере того как он приближался к галерее, запах дыма становился сильнее. Сомнений уже не было: в монастыре что-то горело. Прежде всего он подумал, что это кухня – подавляющее большинство пожаров случалось именно там. Через проход между южным трансептом и часовней он очутился на площади возле крытой галереи. В дневное время он мог бы попасть на кухонный двор через трапезную, но на ночь она закрывалась, поэтому он прошел через арку и, свернув направо, оказался с задней стороны кухни. Никаких признаков пожара не было, как не было их и в пекарне с пивоварней, да и запах дыма здесь казался не таким сильным. Филип пробежал чуть дальше и посмотрел на стоявшие в другом конце двора дом для приезжих и конюшню. Там все было спокойно.
   Уж нет ли пожара в опочивальне? Ведь она была единственным оставшимся зданием, в котором имелся очаг. Эта мысль привела его в ужас. Пока он бежал назад, его воображение нарисовало чудовищную картину угоревших от дыма монахов, без чувств лежащих в пылающей опочивальне. Но едва он подбежал к ней, дверь распахнулась и на пороге со свечой в руке появился Катберт.
   – Чувствуешь? – тут же спросил он.
   – Да. Монахи не пострадали?
   – Здесь нет огня.
   Филип облегченно вздохнул. В конце концов, его паства была невредима.
   – Где же тогда?
   – Может, на кухне? – предположил Катберт.
   – Там нет – я проверил.
   Теперь, когда Филип знал, что его людям опасность не грозила, он начал беспокоиться за имущество. Он только что думал о доходах монастыря и прекрасно понимал, что денег на ремонт зданий у него сейчас не было. Филип взглянул на церковь. Ему показалось, что в ее окнах он увидел слабый красноватый отблеск.
   – Катберт, возьми у ризничего ключ от церкви.
   – Я уже взял.
   – Молодец!
   Они поспешили к двери южного трансепта. Не мешкая, Катберт повернул ключ. Как только дверь распахнулась, из нее повалил густой дым.
   У Филипа оборвалось сердце. Ну каким образом могла загореться церковь?
   Он вошел внутрь. То, что он увидел, привело его в замешательство. На полу, вокруг алтаря и в южном трансепте, валялись огромные горящие бревна. Как они сюда попали? Почему от них так много дыма? И откуда исходит этот гул бушующего пламени?
   – Посмотри наверх! – крикнул Катберт.
   Филип поднял глаза, и ему все стало ясно. Он в ужасе уставился на яростно горевший потолок, словно наверху была преисподняя. В образовавшейся дыре виднелись почерневшие полыхающие балки крыши, языки пламени и клубы дыма, кружась, бешено метались в какой-то дьявольской пляске. Потрясенный, Филип неподвижно стоял, задрав голову, и смотрел, не в силах оторваться от этого зрелища, пока у него не заболела шея. Затем, очнувшись, он собрался с мыслями.
   Он подбежал к алтарю и оглядел церковь. Вся крыша была в огне. Он в отчаянии подумал: «Как же мы будем ее заливать?» – но, представив бегущих с ведрами монахов, понял, что все это невозможно; даже если бы у него в распоряжении была сотня людей, они все равно не смогли бы поднять на крышу достаточное количество воды, чтобы залить весь этот бушующий ад. С упавшим сердцем он осознал, что крыша сгорит полностью и, пока он не найдет деньги на ее ремонт, в церковь будет падать снег и лить дождь.
   Треск и грохот заставили его вновь посмотреть вверх. Прямо над ним начало медленно крениться огромное бревно. Он стремглав бросился назад, в южный трансепт, где стоял насмерть перепуганный Катберт.
   Потрясенные Филип и Катберт, забыв о собственной безопасности, наблюдали, как целая секция крыши, состоявшая из трех треугольных конструкций балок и поперечных досок с прибитыми к ним свинцовыми листами кровли, проваливалась в церковный неф. Крыша рухнула на одну из массивных каменных арок центральной части собора и с грохотом, подобным раскатам грома, своим громадным весом раздавила ее. Все это происходило очень медленно: медленно падали балки, медленно разваливалась треснувшая арка и медленно летели в разные стороны обломки камней. За ними беспорядочно посыпались остальные балки крыши, и наконец с протяжным гулом задрожала часть стены алтаря и с грохотом завалилась в северный трансепт.
   Филип был в смятении. То, как рушилось это массивное здание, просто ошеломляло. Прежде он никогда бы не подумал, что такое может случиться, и теперь с трудом верил собственным глазам. Сбитый с толку, он не знал, что делать.
   Катберт потянул его за рукав.
   – Уходим! – прокричал он.
   Филип все стоял. Он вспомнил, что рассчитывал привести в порядок финансы монастыря за десять лет строжайшей экономии и упорного труда. И вот теперь он должен строить новую крышу, новую северную стену, а возможно, и еще что-нибудь, если разрушения будут продолжаться... «Воистину это дело рук дьявола, – подумал он. – Как иначе морозной январской ночью могла загореться крыша?»
   – Мы погибнем! – заорал Катберт, и звучавшие в его голосе нотки обыкновенного человеческого страха дошли наконец до сознания Филипа. Он повернулся, и они выбежали из церкви.
   Из опочивальни выскакивали встревоженные монахи. Естественно, они останавливались и смотрели на церковь, но стоявший возле двери повар Милиус отгонял их прочь от возможного обвала, приказывая бежать по дорожке соборной площади в направлении арки, где уже находился Том, указывавший монахам, в каком направлении следует уходить. Филип услышал, как он говорил им:
   – Ступайте в дом для приезжих и держитесь подальше от церкви!
   «Он перестраховывается, – подумал Филип. – Неужели здесь они не были бы в полной безопасности? Впрочем, лишняя предосторожность не повредит. Строго говоря, я сам должен был бы об этом позаботиться».
   Но осмотрительность Тома заставила его задуматься над тем, как далеко могут разлететься обломки рушащейся церкви. Если церковная площадь не была абсолютно безопасным местом, то как насчет часовни? Там, в боковой комнатке с толстыми стенами и без окон, стоял обитый железом дубовый сундук, в котором хранились те небольшие деньги, что были у монастыря, да драгоценная посуда и все монастырские грамоты и документа на право владения. Через минуту он увидел казначея Алана, молодого монаха, работавшего с ризничим и следившего за церковным убранством.
   – Надо забрать из часовни казну. Где ризничий? – спросил его Филип.
   – Он уже ушел, отче.
   – Ступай найди его и возьми ключи, затем вынеси из часовни казну и отнеси в дом для приезжих. Живо!
   Алан убежал. Филип повернулся к Катберту.
   – Ты бы на всякий случай проследил за ним.
   Катберт кивнул и последовал за Аланом.
   Филип снова взглянул на церковь. Огонь неистовствовал все сильнее, и теперь во всех окнах ярко полыхали языки пламени. Его мысли вновь вернулись к делам. Ризничий должен был бы подумать о казне, вместо того чтобы так поспешно спасать свою шкуру. Было ли еще что-нибудь, о чем он забыл? Все происходило с такой быстротой, что трудно было сосредоточиться. Монахи укрылись в безопасном месте, о казне позаботятся...
   Он забыл о святых мощах.
   В самом дальнем углу алтаря, за епископским троном, стояла каменная гробница древнеанглийского мученика святого Адольфа. В гробнице находился деревянный гроб с мощами святого. Время от времени для демонстрации гроба крышку гробницы поднимали. Сейчас святой Адольф уже не был столь почитаем, как в старые времена, когда к нему со всех концов стекались больные и от прикосновения к его гробнице чудесным образом исцелялись. Останки святых очень помогали церквам в привлечении верующих и паломников. Они приносили так много денег, что, стыдно сказать, известны случаи, когда монахи крали святые реликвии из других церквей. Филип намеревался возродить интерес к Адольфу.
   Поэтому святые мощи надо было спасти.
   Для того чтобы поднять крышку гробницы и вынести гроб, Филипу нужен был помощник. И о спасении этой реликвии тоже должен был бы позаботиться ризничий. Но его нигде не было видно. Следующим, кто выскочил из опочивальни, был заносчивый помощник приора Ремигиус. Филип подозвал его и сказал:
   – Ты поможешь мне спасти мощи святого.
   Светло-зеленые глаза Ремигиуса со страхом посмотрели на пылающую церковь, но после минутного колебания он последовал за своим приором.
   Войдя, Филип остановился. С тех пор как он выбежал отсюда, прошло ничтожно мало времени, но пожар заметно разбушевался. Едкий запах горящей смолы раздражал ноздри. Несмотря на бушующее пламя, казалось, в церкви был сквозняк: дым вырывался в образовавшуюся в крыше дыру и огонь затягивал через окна холодный воздух. Тяга была отличной. Светящиеся угли дождем посыпались на пол, а несколько догоравших под крышей бревен, похоже, были готовы упасть в любой момент. До этого Филип сначала беспокоился за своих монахов, затем за имущество монастыря, а теперь он в первый раз испугался за себя и никак не мог решиться войти в этот пылающий ад.