Фоллетт Кен. Столпы Земли

   Филип, Франциск, а также Уильям Хамлей и епископ Уолеран поклонились принцессе и стали ждать. Она, не удостоив их даже взглядом, продолжала разговаривать со своей фрейлиной. Они беседовали о каких-то пустяках и мило смеялись, но Мод и не думала прерывать эту болтовню, чтобы поприветствовать своих посетителей.
   По роду своей работы Франциск имел возможность почти ежедневно видеть принцессу, но близкими друзьями они так и не стали. Когда она прибыла в Англию, ее брат Роберт уступил ей Франциска, ибо она нуждалась в первоклассном секретаре. Однако это была не единственная причина. Франциск служил своеобразным связующим звеном между братом и сестрой, а заодно и следил за взбалмошной Мод. В полной интриг жизни королевского двора предательство считалось вполне обычным делом, и истинная роль Франциска заключалась в том, чтобы помешать Мод что-либо тайно предпринять. Мод обо всем этом знала и не противилась, но ее отношения с Франциском были тем не менее весьма натянутыми.
   Со времени битвы при Линкольне прошло уже два месяца, и для Мод все складывалось как нельзя лучше. Епископ Генри с распростертыми объятиями принял ее в Винчестере (тем самым предав своего родного брата короля Стефана) и собрал поместный собор высших церковных иерархов, который и благословил ее на царствие, и теперь Мод была занята тем, что вела переговоры с общиной Лондона об организации своей коронации в Вестминстере. Шотландский король Дэвид, приходившийся ей дядей, уже был на пути в Англию, дабы, как суверен суверену, нанести королеве Мод официальный визит вежливости.
   Епископа Генри всячески поддерживал епископ Кингсбриджский Уолеран, и, по словам Франциска, этот самый Уолеран как раз и уговорил Уильяма Хамлея переметнуться на другую сторону и дать клятву верности Мод. И сейчас Уильям явился за наградой за свое предательство.
   Все четверо стояли и ждали: граф Уильям с поставившим на него епископом Уолераном и приор Филип со своим поручителем Франциском. Филип видел Мод впервые. Ее вид не внушал ему уверенности: несмотря на свою царственную внешность, она выглядела несколько ветреной.
   Закончив болтовню. Мод чопорно повернулась к ним, как бы говоря: «Посмотрите, какие вы ничтожные, – даже моя фрейлина для меня важнее, чем вы». Несколько мгновений она не отрываясь глядела на Филипа, чем привела его в крайнее смущение, затем произнесла:
   – Ну, Франциск, ты привел ко мне своего близнеца?
   – Это мой брат Филип, миледи, он является приором Кингсбриджа, – представил Филипа Франциск.
   Филип снова поклонился и сказал:
   – Малость староват да седоват я, миледи, для того, чтобы быть его близнецом. – Это было незамысловатое, самоуничижительное замечание, которое придворные, похоже, нашли весьма забавным, однако Мод проигнорировала его и смерила Филипа ледяным взглядом. Он решил оставить свои попытки показаться обаятельным.
   Она повернулась к Уильяму:
   – А вот и граф Ширинг, храбро сражавшийся против моей армии в битве при Линкольне, но теперь осознавший свою ошибку.
   Уильям поклонился. У него хватило ума, чтобы промолчать.
   Она снова повернулась к Филипу:
   – Ты просил меня даровать тебе право иметь рынок в Кингсбридже.
   – Да, миледи.
   – Все доходы от этого рынка пойдут на строительство собора, госпожа, – пояснил Франциск.
   – По каким дням ты хочешь, чтобы работал твой рынок?
   – По воскресеньям.
   Она приподняла свои выщипанные брови:
   – Вы, святые отцы, обычно выступаете против воскресных рынков. Разве они не отвлекают прихожан от посещения церкви?
   – В нашем случае нет, – проговорил Филип. – Люди приходят потрудиться на строительстве и помолиться, а заодно кое-что покупают и продают.
   – То есть рынок у тебя уже действует? – в упор спросила Мод.
   Филип понял, что допустил промах. Он клял себя последними словами.
   – Нет, миледи, – пришел ему на помощь Франциск. – В настоящее время рынка там нет. Он образовался стихийно, но приор Филип приказал закрыть его до тех пор, пока не получит разрешение.
   Это было правдой, хотя и не всей правдой. Однако Мод, казалось, поверила. Филип в мыслях молил Бога простить Франциску его маленькое лукавство.
   – А нет ли в том краю еще одного рынка? – продолжала задавать вопросы Мод.
   – Есть, в Ширинге, – заговорил граф Уильям, – и Кингсбриджский рынок мешает его торговле.
   – Но ведь Ширинг в двадцати милях от Кингсбриджа! – возразил Филип.
   – Миледи, – спокойно сказал Франциск, – правило гласит, что рынки должны располагаться не ближе чем в четырнадцати милях друг от друга. В соответствии с этим правилом Кингсбридж и Ширинг не являются конкурентами.
   Она кивнула, давая понять, что согласна с упомянутым Франциском пунктом закона. «Пока, – отметил про себя Филип, – все идет как надо».
   – Ты также просишь, – продолжала Мод, – дать тебе право брать камень из каменоломни графа Ширинга.
   – В течение многих лет у нас было это право, но недавно граф Уильям вышвырнул наших каменотесов, убив пять...
   – А кто разрешил тебе брать камень? – перебила его она.
   – Король Стефан...
   – Узурпатор!
   – Миледи, – поспешно заговорил Франциск, – естественно, приор Филип считает, что все эдикты обманщика Стефана не имеют юридической силы до тех пор, пока они не будут одобрены тобой.
   Филип вовсе так не считал, но счел за благо промолчать.
   – Я закрыл каменоломню, – заявил Уильям, – в ответ на незаконное открытие рынка.
   «Просто поразительно, – подумал Филип, – как совершенно очевидная несправедливость может представиться весьма спорной на судебном разбирательстве».
   – Вся эта тяжба, – сделала вывод Мод, – порождена дурацкими указами Стефана.
   – Полностью с тобой согласен, миледи, – угодливо поддакнул впервые подавший голос епископ Уолеран.
   – Конечно начнутся ссоры, если одному отдать каменоломню, а другому – право брать из нее камень, – возмущенно сказала она. – Каменоломня должна полностью принадлежать кому-то одному.
   Филип вынужден был признать, что Мод права, и если бы она намеревалась следовать логике «дурацких указов» Стефана, то лишь в этом случае каменоломня досталась бы Кингсбриджу.
   – А посему повелеваю, – продолжала Мод, – отдать ее моему верному слуге графу Ширингу.
   Филип упал духом. Без свободного доступа к каменоломне строительство собора уже не могло успешно продолжаться. Его придется свернуть до тех пор, пока Филип не найдет деньги на покупку камня. И все из-за прихоти этой капризной женщины!
   – Благодарю тебя, миледи, – сказал Уильям.
   – Однако, – вновь заговорила Мод, – Кингсбридж получает равные с Ширингом права иметь собственный рынок.
   Филип несколько приободрился. Доходов от рынка, конечно, недостаточно, чтобы оплатить покупку камня, но все же это огромное подспорье. А значит, приору снова придется наскребать деньги, как в самом начале строительства. Что же, ничего не поделаешь...
   Мод лишь частично удовлетворила каждую из сторон. В конечном итоге, возможно, она была не такая уж и пустоголовая.
   – Миледи, я правильно понял: «равные с Ширингом права иметь собственный рынок»? – переспросил Франциск.
   Филип не вполне понимал, зачем Франциску нужно было задавать этот вопрос. Совершенно естественно, что, давая разрешение на открытие рынка. Мод ссылалась на права, коими обладал другой город: так было справедливо, да и проще. Филип даже лично сможет проверить, что написано в грамоте, данной Ширингу. А там могли быть какие-то ограничения или дополнительные привилегии.
   – Итак, – подвела черту Мод, – каждый получил, что ему положено: граф Уильям каменоломню, а приор Филип рынок. А взамен каждый из вас заплатит мне по сто фунтов. Кончено. – И она снова повернулась к своей фрейлине.
   Филип был ошеломлен. Сто фунтов! Да в этот момент у монастыря нет и ста пенсов. Где он наберет столько денег? Рынок за несколько лет не приносит такой суммы! Это был сокрушительный удар по всей программе строительства. Филип уставился на Мод, но было ясно, что она уже с головой ушла в беседу с фрейлиной. Франциск слегка потянул его за рукав.
   – Но... – начал уже говорить Филип, однако Франциск приложил палец к губам и строго покачал головой.
   Филип понял, что Франциск был прав. Его плечи опустились, и, беспомощно повернувшись, он поплелся из королевского дворца.

* * *

   То, что Франциск увидел в Кингсбриджском монастыре, потрясло его до глубины души.
   – Последний раз я приезжал сюда десять лет назад. Здесь была тоска зеленая, – говорил он Филипу. – Воистину ты вернул монастырь к жизни!
   Особенно его потрясла комната для письма, которую, пока Филип был в Линкольне, закончил Том. Она располагалась в маленьком домике рядом с часовней и имела большие окна, камин с дымоходом, ряд письменных столов и большой дубовый книжный шкаф. Здесь уже работали четверо братьев. Стоя за высокими столами, они гусиными перьями писали на листах пергамента. Трое из них занимались перепиской: один – Псалмов Давидовых, другой – Евангелия от Матфея, а третий – Заветов Святого Бенедикта. Брат Тимоти писал историю Англии, правда, поскольку он начал с сотворения мира, Филип боялся, что старик мог так никогда и не закончить ее. Комната была небольшая – Филип пожалел предназначенный для собора камень, – но теплая, сухая и светлая.
   – В монастыре постыдно мало книг, а поскольку они чудовищно дорогие, это единственный способ создать собственное собрание, – объяснил Филип.
   В подвале домика разместилась мастерская, где старый монах учил двух послушников, как делать переплеты из овечьих шкур, приготавливать чернила и сшивать пергаментные листы в книгу.
   – Да ты даже сможешь продавать книги! – воскликнул Франциск.
   – О да. Комната для письма окупится многократно.
   Они вышли из домика и направились в галерею. Был час занятий. Большинство монахов читали, а несколько сидели, погрузившись в раздумья – род занятий, подозрительно напоминавший дремоту, как скептически заметил Франциск. В дальнем углу два десятка учеников зубрили латинские глаголы. Филип остановился.
   – Видишь сидящего на краю лавки мальчонку?
   – Так старательно пишущего, что даже язык высунул? – улыбнулся Франциск.
   – Это тот самый младенец, которого ты нашел в лесу.
   – Такой большой!
   – Пять с половиной лет уже, и весьма способный.
   Франциск удивленно покачал головой:
   – Да-а. Время так скоротечно... Ну как он?
   – Монахи его балуют, однако, даст Бог, он это переживет. Мы-то с тобой пережили.
   – А другие ученики кто?
   – Либо послушники, либо дети местных купцов и мелких дворян. Учатся писать и считать.
   Покинув галерею, они прошли на строительную площадку. Восточная часть нового собора была построена уже более чем наполовину. Два ряда массивных, высотой в сорок футов, колонн были соединены огромными арками. Над аркадой уже просматривались очертания верхней галереи. С обеих сторон аркады были построены стены боковых приделов с выступающими из них контрфорсами. Обходя стройку, Филип заметил, что сейчас каменщики были заняты сооружением полуарок, которые должны были соединить внутреннюю стену верхней галереи с этими контрфорсами, дабы они могли принять на себя огромный вес крыши.
   Франциск казался просто ошеломленным.
   – И все это сделал ты, Филип! – изумленно прошептал он. – Комната для письма, школа, новая церковь, даже эти городские дома – все это появилось по твоей воле!
   Филип был тронут. Никто еще не говорил ему таких слов. Спросить его, так он бы сказал, что это Господь благословил его старания. Но в глубине души Филип знал, что то, что сказал Франциск, чистая правда: этот процветающий, кипящий деловой активностью город – его детище. И ему было очень приятно услышать признание своих заслуг, особенно из уст такого умудренного опытом и циничного человека, как его младший брат.
   К ним подошел увидевший их Том Строитель.
   – Ты проделал великолепную работу, – сказал ему Филип.
   – Да, но посмотри на это. – Том кивнул в сторону северо-восточного угла монастырского двора, где хранились привезенные из каменоломни блоки. Обычно там лежали сотни уложенных в штабеля каменных глыб. Теперь же на земле валялись лишь двадцать-тридцать камней. – К сожалению, эта «великолепная работа» означает, что мы израсходовали все наши запасы.
   Ликование Филипа тут же улетучилось. Все, что достигнуто, было поставлено под вопрос из-за необдуманного решения Мод.
   Они шли вдоль северной части строительной площадки, где наиболее искусные мастера при помощи молотков и резцов обтачивали камни, придавая им нужную форму. Остановившись возле одного из ремесленников, Филип стал наблюдать, как тот обрабатывает капитель, массивную каменную деталь, венчавшую колонну. Постукивая легким молоточком по небольшому резцу, мастер вырезал орнамент из листьев. Это была очень тонкая работа. К удивлению Филипа, ремесленником оказался молодой Джек, пасынок Тома.
   – А я-то думал, Джек все еще ходит в учениках! – воскликнул приор.
   – Так и есть, – сказал Том, но, когда они отошли на приличное расстояние, добавил: – Мальчишка просто выдающийся. Здесь у меня работают мастера, которые начали резать камень, когда он еще не родился, но ни один из них не может с ним сравниться. – Он как-то смущенно усмехнулся. – Подумать только! А ведь он даже не мой сын!
   Родной же сын Тома, Альфред, был уже мастером и имел в своем подчинении несколько работников и подмастерьев, однако Филип знал, что Альфред и его подручные обычно выполняли более грубую работу. «Интересно, – размышлял приор, – как ко всему этому относится Том?»
   – Уверен, рынок принесет нам хорошие деньги, – сказал Том Строитель, возвращаясь к разговору о делах.
   – Да, но их не хватит. В первый год он даст не больше пятидесяти фунтов.
   Том мрачно кивнул:
   – Этого еле-еле хватит, чтобы купить камень.
   – Мы бы справились как-нибудь, если бы я не должен был отдать сотню фунтов Мод.
   – А шерсть?
   Овечья шерсть, что была сложена в монастырских амбарах, должна была быть продана через несколько недель на овчинной ярмарке, которая устраивалась в Ширинге. Филип рассчитывал получить за нее около ста фунтов.
   – Эти-то деньги и уйдут на уплату Мод, – сказал он. – Но у меня до следующего года не будет ни пенни на жалованье ремесленникам.
   – А занять не можешь?
   – Уже занимал. Евреи мне больше не дадут. Я пытался, когда был в Винчестере, но они никогда не дают денег, если не уверены, что смогут получить их обратно.
   – А Алина?
   Филип даже вздрогнул. У него никогда и в мыслях не было попросить у нее взаймы. После овчинной ярмарки у Алины, должно быть, будет фунтов двести.
   – Но ей самой нужны деньги. И, кроме того, христиане не занимаются ростовщичеством. Если она одолжит мне деньги, ей не на что будет делать свои закупки. Хотя... – Пока Филип говорил, у него зародилась новая идея. Он вспомнил, как Алина хотела скупить у него весь годовой настриг. Не исключено, что здесь можно было что-нибудь придумать... – Думаю, с ней надо поговорить, – задумчиво произнес он. – Где она сейчас? Дома?
   – Наверное. Утром я ее видел.
   – Пойдем, Франциск. Ты встретишься с замечательной женщиной, – сказал Филип, и, оставив Тома, они поспешили в город. У Алины было два стоявших рядышком дома неподалеку от западной стены монастыря. В одном она жила, а другой использовался под склад. Она была очень богатой и, возможно, могла бы помочь монастырю заплатить Мод этот грабительский налог за разрешение на открытие рынка. Зародившаяся в голове Филипа идея начинала принимать конкретные очертания.
   Они застали Алину на складе следившей за разгрузкой телеги с тюками шерсти. Она была одета в парчовое платье такого же фасона, какое было на Мод; волосы убраны под полотняный чепец. Она держалась как всегда властно, и двое мужиков, разгружавших телегу, без лишних вопросов послушно выполняли ее распоряжения. Алину уважали все, хотя – странно – близких друзей у нее не было. Она тепло поздоровалась с Филипом и сказала:
   – Когда мы услышали о битве при Линкольне, мы так испугались! Ведь тебя могли убить! – В ее глазах светилось искреннее участие, и Филип был тронут, узнав, что есть люди, которые беспокоятся о нем. Он познакомил ее с Франциском.
   – Ну как, нашел правду в Винчестере? – спросила Алина.
   – Не совсем, – ответил Филип. – Принцесса Мод разрешила нам открыть рынок, а каменоломню отобрала. И это бы еще ничего, но она требует за свое разрешение сто фунтов.
   – Вот кошмар! – воскликнула потрясенная Алина. – А ты сказал ей, что все доходы от рынка пойдут на строительство собора?
   – Ну конечно.
   – Где же ты найдешь сто фунтов?
   – Я подумал, может, ты поможешь.
   – Я?! – опешила Алина.
   – Через несколько недель, после того как ты продашь фламандцам свою шерсть, у тебя будет фунтов двести, а то и больше...
   Алина выглядела явно озадаченной.
   – Я бы с радостью дала тебе эти деньги, но мне они нужны, чтобы в следующем году купить новую шерсть.
   – А помнишь, ты хотела купить у меня всю шерсть?
   – Да, но теперь уже поздно. Я хотела купить ее в начале сезона. А кроме того, ты и сам можешь ее продать.
   – Я вот что думаю... – Филип замялся. – А не хотела бы ты купить у меня шерсть следующего года?
   – Но у тебя же ее еще нет. – Алина нахмурила брови.
   – Но я могу продать тебе ее заранее.
   – Как это?
   – Очень просто. Ты заплатишь сейчас, а шерсть получишь в следующем году.
   Алина просто не знала, как отнестись к подобному предложению: о таких сделках ей еще не доводилось слышать. Для Филипа это тоже было ново: он только что сам все это и придумал.
   Наконец она медленно, взвешивая каждое слово, проговорила:
   – Но мне придется предложить тебе несколько меньшую цену, чем ты мог бы получить. Более того, цена на шерсть к следующему лету может еще подняться – сколько лет я занимаюсь этим делом, так бывает каждый год.
   – Ну, тогда я немного потеряю, а ты немного выиграешь, – сказал Филип. – Но зато я смогу еще год продолжать строительство.
   – А что ты будешь делать потом?
   – Не знаю. Может быть, опять продам тебе шерсть следующего года.
   Алина кивнула:
   – В этом что-то есть.
   Филип взял ее за руку и заглянул в глаза.
   – Если ты согласишься, Алина, ты спасешь собор! – с жаром проговорил он.
   – Ты ведь тоже меня однажды спас, – как-то торжественно заявила девушка.
   – Было дело...
   – Ну вот я и отплачу тебе тем же.
   – Да благословит тебя Господь! – В порыве благодарности он обнял ее, однако, вспомнив, что она женщина, поспешно отпрянул. – Не знаю, как тебя благодарить. У меня просто не было выхода.
   Алина засмеялась:
   – Я вовсе не уверена, что заслуживаю благодарности. Вполне возможно, на этой сделке я хорошо заработаю.
   – Я надеюсь.
   – Ну, тогда давайте скрепим наше соглашение чарочкой вина, – предложила она. – Вот с возчиком только расплачусь.
   Телега уже стояла пустая, а шерсть была аккуратно уложена. Филип и Франциск вышли на улицу, оставив Алину разбираться с хозяином телеги. Солнце уже клонилось к закату, и строительные рабочие начали возвращаться по домам. Настроение Филипа вновь поднялось. Несмотря на все трудности, он нашел способ продолжить строительство.
   – Слава Богу, что есть Алина! – воскликнул приор.
   – Ты даже не сказал мне, что она такая красавица, – заметил Франциск.
   – Красавица? Да, пожалуй...
   Франциск рассмеялся:
   – Филип, да ты же слепец! Она одна из самых прекрасных женщин, которых мне довелось видеть. Она вполне способна заставить любого священника забыть о своем сане.
   Филип строго посмотрел на Франциска:
   – Негоже тебе вести подобные речи.
   – Извини.
   Алина вышла и закрыла склад. Они направились в ее дом. Это было просторное жилище с большой гостиной и отдельной спальней. В углу стояла бочка с пивом, с потолка свисал копченый окорок, а стол был застелен белой скатертью. Средних лет служанка наполнила из бутыли серебряные стаканчики. Дом Алины был очень уютным. «Если она так красива, – подумал Филип, – почему же тогда не выходит замуж?» В ухажерах у нее недостатка не было: к ней сватались почти все женихи графства, но всем им она отказала. Филип чувствовал к ней такую благодарность, что искренне желал ей счастья.
   Однако мысли Алины все еще были заняты делами.
   – Но до завершения ярмарки в Ширинге денег у меня не будет, – сказала она, когда все выпили за успех их сделки.
   Филип повернулся к Франциску:
   – Как думаешь, Мод подождет?
   – Долго?
   – Ярмарка начнется через три недели.
   Франциск кивнул:
   – Я ей скажу. Подождет.
   Алина сняла свой чепец и, тряхнув черными кудрями, устало вздохнула:
   – Дни такие короткие! Ничего не успеваю. Хочу прикупить еще шерсти, но прежде нужно найти достаточно возчиков, чтобы свезли все это в Ширинг.
   – А в следующем году у тебя будет еще больше, – заметил Филип.
   – Жаль, что мы не можем заставить фламандских купцов приезжать прямо сюда. Это было бы гораздо удобнее.
   – Почему? Приглашайте, ради Бога, – возразил Франциск.
   И Филип, и Алина уставились на него.
   – Каким образом? – спросил Филип.
   – Проводите собственную овчинную ярмарку.
   Филип начал понимать, к чему клонит его брат.
   – А мы можем?
   – Мод дала вам точно такие же права, какие имеет Ширинг! Я сам писал вашу грамоту. Если Ширинг проводит ярмарки, то и вы можете.
   – А что, – воскликнула Алина, – это было бы просто замечательно: нам не пришлось бы больше возить все эти тюки в Ширинг. Мы могли бы здесь заключать сделки и прямо отсюда отправлять шерсть аж во Фландрию!
   – Это еще мелочи, – взволнованно проговорил Филип. – Овчинная ярмарка за неделю приносит такой же доход, как воскресный рынок – за год. Конечно, в этом году мы уже опоздали, но в Ширинге мы оповестим всех, что собираемся проводить собственную ярмарку, и объявим точные сроки ее проведения.
   – Для Ширинга это обернется огромными последствиями, – заявила Алина. – Ты да я – крупнейшие продавцы шерсти в графстве, и, если мы оба уйдем из Ширинга, от тамошней ярмарки не останется и половины.
   – И Уильям Хамлей потеряет уйму денег, – добавил Франциск. – Он будет как взбесившийся бык.
   Филип вздрогнул от отвращения. Взбесившийся бык – это как раз то, что из себя представляет Уильям.
   – Ну и что? – махнула рукой Алина. – Если Мод дала нам разрешение, бояться нечего. Здесь уже Уильям не сможет помешать, так ведь?
   – Надеюсь, что нет, – горячо подхватил Филип. – Я очень надеюсь, что нет.

Глава 10

I

   В день Святого Августина все работы прекратились уже к обеду. Заслышав полуденный звон колокола, строители облегченно вздохнули. Шесть дней в неделю они трудились от рассвета до заката и теперь были рады, что наконец могли отдохнуть. Только Джек так увлекся своей работой, что даже не слышал колокола.
   Как зачарованный он, забыв обо всем на свете, корпел над неподатливым камнем, придавая ему мягкие, округлые формы. Камень тоже имел свой характер, и, если Джек пытался сделать что-то, что камню не нравилось, он сопротивлялся и зубило соскакивало или врезалось слишком глубоко, лишь портя красоту линий. Но стоило Джеку поближе познакомиться с лежавшей перед ним бесформенной глыбой, и он уже мог преобразить ее. И чем труднее была задача, тем больше она притягивала его. Он все ловил себя на мысли, что те узоры, которые заставлял вырезать Том, были слишком просты и неинтересны. Джеку очень хотелось создать орнамент из листьев, которые выглядели бы как живые – причудливо изогнутые, беспорядочно разбросанные, дубовые, ясеневые, березовые, – но Том не разрешил бы ему этого. А больше всего он мечтал вырезать сцены из известных ему историй: про Адама и Еву, Давида и Голиафа или Страшный суд с чудищами, чертями и обнаженными людьми, но об этом он не смел и заикнуться.
   В конце концов Том заставил его прекратить работу.
   – Сегодня праздник, парень, – сказал он. – А кроме того, ты все-таки мой ученик, и прошу тебя помочь мне с уборкой. До начала обеда чтобы все инструменты были сложены и заперты в сарае!
   Джек отложил молоток и зубило и осторожно отнес в сарай Тома камень, над которым работал, затем вместе с Томом обошел строительную площадку. Остальные подмастерья уже наводили порядок и выметали разбросанные повсюду осколки камней, песок, куски засохшего раствора и деревянную стружку. Том подобрал свои циркуль и уровень, а Джек собрал измерительные линейки и отвесь!, и все это они отнесли в сарай.
   Здесь Том хранил свои мерные шесты – абсолютно одинаковые, длинные, идеально прямые железные пруты, квадратные в поперечном сечении. Они были сложены на специальной, закрытой на замок деревянной полке.
   Снова обходя стройку и собирая лопаты и прочие инструменты, Джек вспомнил об этих шестах.
   – А какова длина шеста? – спросил он.
   Бывшие неподалеку каменщики, услыхав его, засмеялись. Они частенько находили вопросы Джека забавными. Коротышка Эдвард, тщедушный старый каменщик с шершавой кожей и кривым носом, крикнул ему: