Фоллетт Кен. Столпы Земли

   Моя церковь с крылатыми подпорками станет такой легкой, подумалось ему, что будет парить над землей. Мозг точила неотвязная мысль: неужели у меня получится?
   Налетевший вдруг порыв ветра едва не сбросил его с крыши. Джек закачался, успев лишь подумать о том, что может упасть и разбиться насмерть. Но ему удалось удержать равновесие и отступить от края крыши. Сердце его бешено колотилось.
   Медленно и осторожно он прошел к лестнице и спустился на землю.

II

   Все работы на строительстве церкви в Ширинге полностью прекратились. Приор Филип поймал себя на мысли, что в душе рад этому. Всякий раз, когда он смотрел на пустую площадку под будущее здание, он не мог не испытать удовольствие оттого, что и у его врагов дело не ладилось. До того момента, как Уильям лишился графства и деньги быстро иссякли, Альфред Строитель успел только снести старое здание и заложить фундамент под новую церковь. И хотя приор знал, что грешно радоваться разрушению храма Божьего, он в то же время понимал, что все не случайно: Всевышний избрал местом для своего дома Кингсбридж, а не Ширинг, и те напасти, которые преследовали Уильяма, были проявлением божественной воли.
   Теперь, когда главная церковь города была снесена, окружной суд заседал в замке. Филип ехал вверх по склону холма, рядом с ним, не отставая, держался Джонатан. Юноша стал личным помощником приора после бегства Ремигиуса. Филип тяжело пережил предательство старого монаха, но сейчас, по прошествии времени, был даже доволен, что так случилось. С тех пор как он победил Ремигиуса на выборах, тот стал словно заноза на теле. С его исчезновением жизнь в монастыре стала намного спокойней.
   Милиус недавно стал помощником настоятеля монастыря. Но он одновременно оставался казначеем, и ему оставили в подчинении трех монахов. А поскольку после бегства Ремигиуса шпионить, похоже, было некому, никто и не знал, чем Милиус занимается целыми днями.
   Филипу очень нравилось работать вместе с Джонатаном. Он с удовольствием рассказывал юноше о всех тонкостях управления монастырем, говорил с ним об устройстве мира, учил, как правильно обходиться с людьми. Окружающие относились к молодому монаху по-доброму, хотя порой он был слишком ершист, и тогда ему доставалось. Филип умолял его усвоить, что люди, которые относились к нему недружелюбно, поступали так из-за своей слабости. А он упорно продолжал назло отвечать злом, вместо того чтобы снисходительно прощать.
   Ум у него был острый, и Филип не раз поражался, как быстро, на лету, он схватывает сложные вещи. Иногда приор ловил себя на мысли, что, грешным делом, гордится парнем, ведь тот был так похож на него самого.
   Сегодня он взял его с собой, чтобы доказать, как работает окружной суд. Он собирался просить шерифа отменить приказ Ричарда о закрытии каменоломни для монастырских нужд. Новый граф, по его понятиям, нарушил закон. Да, земли возвращались прежним владельцам, но права монастырей оставались неприкосновенными. Новый закон был принят для того, чтобы герцог Генрих мог заменить графов Стефана своими людьми и тем самым отблагодарить их за верную службу. К монастырям этот закон не имел никакого отношения. Филип был уверен, что спор будет решен в его пользу, но тут появилась небольшая заминка: старый шериф умер, а о новом назначении должны были объявить как раз сегодня. Никто еще не знал, кто станет новым шерифом, но у всех на слуху были три-четыре имени наиболее известных в округе людей: Дэвида Торговца, продавца шелка; Риза Валлийского, священника, служившего при королевском дворе; Джима Львиное Сердце, рыцаря, чьи владения начинались сразу за городской стеной, и Хью Внебрачного, незаконнорожденного сына епископа Солсберийского. Филип возлагал большие надежды на назначение Риза, поскольку, во-первых, они были родом из одних мест, а во-вторых, тот всегда с пониманием относился к делам церкви. Впрочем, он не особенно переживал из-за этого: любой из четверых, как ему казалось, с удовольствием поможет монастырю.
   Они въехали в замок, не очень сильно укрепленный, как показалось Филипу. Главный же замок графа Ширинга – Ерлскастл стоял довольно далеко отсюда, поэтому самому городу на протяжении многих лет удавалось оставаться в стороне от разрушительных битв. Городской же замок был, скорее, деловым центром, где жили шериф со своими служащими и охраной да стояло несколько тюрем для содержания преступников. Внутри каменных стен были во множестве разбросаны скромные деревянные строения. Филип и Джонатан завели на конюшню своих лошадей и вошли в самое высокое здание, где находился зал суда.
   Столы, которые раньше стояли буквой "Т", теперь переставили. Верхняя часть буквы "Т" осталась, но ее подняли на небольшое возвышение, остальные же столы расставили вдоль стен зала, чтобы развести подальше спорящие стороны и не вводить их в искушение вступать в прямые стычки друг с другом.
   Зал уже почти заполнился. Епископ Уолеран сидел на возвышении и, судя по выражению его лица, был чем-то недоволен. К своему удивлению, Филип увидел рядом с ним Уильяма, который всякий раз, когда в зал входили новые люди, наклонялся к епископу и уголком рта шептал тому на ухо. «А как этого-то сюда занесло?» – подумал Филип. Десять месяцев бывший граф безвылазно отсиживался в своей деревне, и приор, да и многие в округе тешили себя надеждой, что он так и останется там. Но вот он явился, восседает на скамье, словно ничего не произошло и словно он по-прежнему граф. Какая подлая и жестокая затея привела его сегодня в зал суда? Филип почувствовал тревогу.
   Они с Джонатаном сели в стороне и с нетерпением ждали начала судебного разбирательства. Для зала суда обстановка была, пожалуй, слишком оживленной и деловой, хотя особенно удивляться было нечему: только что закончилась война, самые богатые люди страны вновь обратили свои помыслы на укрепление собственных состояний. Земля в этом году щедро ответила на их труды: урожая ждали небывалого. Цену за шерсть давали хорошую. Даже Филип вновь нанял на строительство собора всех тех, кого пришлось в свое время распустить. Повсюду люди, пережившие голод, выглядели сейчас помолодевшими, окрепшими духом и телом, бодрыми, полными надежд, и здесь, в зале суда в Ширинге, это было заметно по тому, как они кланялись друг другу, как звучали их голоса; мужчины все были в новых ботинках, женщины – в модных головных уборах; даже то, что они пришли в этот зал, говорило о многом: значит, им было что защищать в суде.
   Все встали, когда в зал вошел помощник шерифа и с ним граф Ричард. Оба взошли на подмостки, и помощник начал зачитывать королевский рескрипт о назначении нового шерифа. Пока он монотонным голосом произносил начальные, приличествующие такому документу слова, Филип обвел взглядом всех четверых кандидатов на этот пост. Будущий шериф должен был, по его мнению, обладать немалым мужеством, чтобы отстаивать закон в присутствии таких влиятельных особ, как епископ Уолеран, граф Ричард или лорд Уильям. В эту минуту счастливый избранник наверняка уже знал, что именно его имя прозвучит сейчас в этом зале, никто никогда не делал из этого секрета. Но лица всех четырех кандидатов были невозмутимы. Обычно назначенный на пост сразу вставал за спиной помощника шерифа, когда тот зачитывал рескрипт, но сейчас за ним стояли только Ричард, Уолеран и Уильям. Страшная мысль мелькнула у Филипа: неужели шерифом будет Уолеран? Но то, что он услышал, потрясло его, как смертный приговор:
   – ... Назначаю шерифом Ширинга слугу моего Уильяма Хамлея и повелеваю всем оказывать ему всяческое содействие.
   Филип взглянул на Джонатана и с трудом выговорил:
   – Уильям!..
   В зале послышались удивленные, неодобрительные возгласы горожан.
   – Как же ему это удалось? – спросил Джонатан.
   – Наверняка подкупил кого-то.
   – А где же он достал столько денег?
   – Думаю, одолжил.
   Уильям, широко улыбаясь, прошел к высокому деревянному креслу. Филип хорошо помнил, каким красивым тот был в молодости. Сейчас ему не было еще сорока, но выглядел он намного старше: стал грузным, лицо побагровело от обильных возлиянии, живой блеск глаз и уверенный вид, делавшие его таким привлекательным в молодые годы, поблекли, взор стал безразличным, отрешенным.
   Как только Уильям сел, Филип поднялся со своего места.
   Джонатан последовал его примеру.
   – Мы уходим? – спросил он.
   – Иди за мной, – прошептал ему приор.
   Воцарилась полная тишина. Все взгляды были устремлены на них, пока они шли через весь зал к выходу. Толпа расступилась, освободив им проход. Когда двери за ними закрылись, по залу прокатился возбужденный гул.
   – С Уильямом в кресле шерифа наше дело – совсем безнадежное, – сказал Джонатан.
   – Да уж, хуже некуда. – Филип тяжело вздохнул. – Если бы мы стали сейчас настаивать, мы бы вообще лишились всех прав.
   – Я, ей-богу, как-то не подумал об этом.
   Филип мрачно кивнул головой.
   – Монастырю теперь правды не добиться. Подумать только: Уильям – шериф, Уолеран – епископ, а этот зловредный Ричард – граф. Ну и компания! Да они сделают с нами все, что им взбредет в голову!
   Пока помощник конюха седлал их лошадей, Филип сказал:
   – Я обращусь с прошением к королю, чтобы он присвоил Кингсбриджу официальный статус города. Тогда у нас будет свой суд, и мы будем платить налоги прямо в королевскую казну. Власть шерифа на нас в этом случае распространяться не будет.
   – Раньше ты всегда был против этого, – сказал Джонатан.
   – Да, я противился этому, потому что хотел, чтобы центром власти был монастырь. Но теперь, я думаю, надо пожертвовать властью ради независимости. Иначе придется подчиняться Уильяму.
   – А король Стефан откликнется на наше прошение?
   – Может, хотя цена будет дорогой. Ну а если нет, тогда будем надеяться на герцога.
   Они сели на лошадей и, удрученные, поехали через весь город. На выезде из ворот, чуть в стороне от стены, находилась городская свалка. Несколько дряхлых стариков рылись в кучах мусора, пытаясь отыскать еду и что-нибудь из одежды. Филип безучастно смотрел на этих людей, но вдруг глаз его остановился на копавшейся в груде тряпья фигуре; человек показался ему знакомым. Приор остановил лошадь, Джонатан тоже натянул поводья.
   – Смотри. – Филип кивнул в сторожу свалки.
   Джонатан проследил за его взглядом и мгновение спустя спокойно сказал:
   – Ремигиус.
   Филип молча наблюдал за бывшим монахом. Уолеран и Уильям просто вышвырнули старика на улицу, когда иссякли деньги на новую церковь. Больше он им был не нужен. Ремигиус предал Филипа, предал монастырь, наконец, предал Кингсбридж, стремясь любой ценой получить место настоятеля церкви в Ширинге. И вот все надежды обратились в пепел.
   Приор свернул с дороги и направил коня к свалке, где стоял Ремигиус. Джонатан держался следом. От земли, словно туман, волнами поднимался тошнотворный запах. Подъехав поближе и взглянув на монаха, приор едва не вздрогнул от испуга:
   Ремигиус был похож на скелет, обтянутый дряблой кожей. Одежда его напоминала грязные лохмотья, ботинок и вовсе не было. Сейчас ему шел уже шестой десяток, он всю свою жизнь прожил в монастыре Кингсбриджа, и никто никогда не учил его, как можно жить без удобств. Филип заметил, как тот вытащил из кучи хлама пару кожаных ботинок и стал внимательно рассматривать их. На обеих подошвах зияли огромные дыры, но Ремигиус такими глазами смотрел на них, словно ему удалось откопать зарытые в землю сокровища. Он уже собрался было примерить их на ногу, когда вдруг увидел Филипа.
   Старик выпрямился. На лице его, как в зеркале, отражалась тяжелая внутренняя борьба между жгучим стыдом за содеянное и откровенным вызовом приору. Еще мгновение он смотрел прямо в глаза Филипу, а потом сказал:
   – Ну что, радуешься?
   – Нет, – мягко ответил приор. Его давний враг являл собой настолько жалкое зрелище, что он не мог испытывать к нему ничего, кроме сострадания. Он слез с коня и достал из седельного мешка бутыль с вином. – Просто приехал предложить тебе немного выпить.
   Ремигиус поначалу решил было не принимать ничего от Филипа, но чувство голода оказалось сильнее его воли. Поколебавшись, он вырвал бутыль из рук приора, с некоторым подозрением понюхал вино и жадно присосался к горлышку. В мгновение ока наполовину заполненная бутыль оказалась пустой. Тяжело дыша, он опустил ее и слегка качнулся.
   Филип взял у него из руки бутыль и спрятал ее в мешок.
   – Хорошо бы тебе теперь чего-нибудь поесть, – сказал он и достал кусок хлеба.
   Ремигиус, уже не раздумывая, взял его и стал торопливо запихивать в рот. Видно было, что он уже несколько дней ничего не ел, а уж о нормальной еде и вовсе, наверное, забыл. А ведь он может скоро умереть, подумал Филип, и если не от голода, то от стыда.
   Ремигиус проглотил последние крошки.
   – Хочешь вернуться? – спросил его Филип. И услышал, как за спиной глубоко вздохнул Джонатан. Тот, как и многие в монастыре, мечтал только об одном: никогда больше не встречаться с предателем. Он, наверное, подумал, что я сошел с ума, мелькнуло вдруг у приора.
   – Вернуться? В качестве кого? Какую должность ты мне предложишь?
   Им обоим показалось на миг, что перед ними прежний Ремигиус.
   Филип печально покачал головой и сказал:
   – Больше никаких постов ты в моем монастыре занимать не будешь. Возвращайся простым монахом. Проси Господа, чтобы он простил тебе твои грехи, и живи остаток дней своих в молитвах и раздумьях, готовя душу свою к вознесению на небеса.
   Ремигиус откинул назад голову, словно готов был с презрением отказаться от предложения Филипа, но никакого ответа не последовало. Старик лишь открыл рот и тут же закрыл его, опустив глаза. Приор спокойно стоял, выжидая, что будет дальше. Молчание длилось долго. Филип даже затаил дыхание. Когда Ремигиус вновь поднял голову, лицо его было мокрым от слез.
   – Да, пожалуйста... отец, – всхлипывая, сказал он, – я хочу вернуться домой.
   Филип почувствовал в груди радостное волнение.
   – Тогда вперед, садись на мою лошадь.
   Ремигиус был ошеломлен.
   – Отец! Что ты делаешь? – не выдержал Джонатан.
   Филип повернулся к старику:
   – Идем, идем, делай, что я велю.
   – Но, отец, а как же ты? – Джонатан не мог поверить в происходящее у него на глазах.
   – Я пойду пешком, – сказал Филип. – Кто-то из нас должен.
   – Так пусть Ремигиус и идет! – уже кричал юноша.
   – Да нет уж, пусть едет, – ответил приор. – Он сегодня угоден Господу.
   – А ты? Разве ты не заслужил сегодня похвалы Господней?
   – Иисус говорит, что в раю всегда больше рады одному покаявшемуся грешнику, чем девяноста девяти правоверным, – ответил Филип. – Разве ты забыл притчу о блудном сыне? Когда он вернулся домой, отец его заклал упитанного тельца. Ангелы радуются слезам Ремигиуса. А самое малое, что я могу сейчас сделать для него, – это отдать ему свою лошадь.
   Он взялся за уздечку и повел лошадь через свалку к дороге. Джонатан покорно следовал за ними, но вдруг остановился, спрыгнул на землю и сказал:
   – Отец, пожалуйста, возьми мою лошадь, я пойду пешком.
   Филип сурово посмотрел на него:
   – Ну-ка садись и перестань спорить, лучше думай над тем, что происходит и почему.
   Джонатан, явно озадаченный, вновь вскочил в седло и больше не произнес ни одного слова.
   Они повернули на Кингсбридж. До монастыря было миль двадцать. Филип шел пешком, он чувствовал себя победителем. Возвращение Ремигиуса затмило неудачу с каменоломней. «Я проиграл в суде, – думал он, – но там речь шла только о камнях; а приобрел я куда более ценное. Сегодня я завоевал душу человека».

III

   Свежие спелые яблоки плавали в глубокой бочке, подставляя свои красные и желтые бока жаркому солнцу, отражавшемуся в воде яркими искринками. Непоседливая Салли, которой пошел уже десятый год, склонилась над краем бочки, скрестив руки за спиной, и попробовала поймать яблоко зубами. Но скользкий плод вырвался, она плюхнулась лицом в воду, потом отскочила и залилась веселым смехом. Алина слегка улыбнулась и полотенцем вытерла лицо девочки.
   Был теплый день позднего лета, день престольного праздника, и почти весь город собрался на лугу за рекой, чтобы поиграть в любимую игру – ловить зубами яблоки в воде. Алина всегда с удовольствием участвовала в этом, но сегодня одна гнетущая мысль не давала ей покоя: праздник этот был последним, который она проводила в Кингсбридже, и настроение у нее было далеко не радостным. Она по-прежнему была тверда в своем намерении уйти от Джека, хотя тяжесть предстоящей разлуки все сильнее давила на сердце.
   Томми вертелся вокруг бочки, и Джек, заметив его нерешительность, крикнул:
   – Ну же, Томми, давай лови!
   – Потом! – ответил сын.
   В свои одиннадцать лет Томми уже знал, что он был намного симпатичнее своей сестренки, как, впрочем, и других детей. Некоторое время он внимательно присматривался, как остальные ловят яблоки. Алина тем временем следила за ним. У нее была какая-то особенная любовь к Томми. Джеку было примерно столько же, когда она впервые встретила его, да к тому же мальчик был точной копией отца в детстве. Джек очень хотел, чтобы сын пошел по его стопам, стал строителем, но Томми до сих пор не проявлял к этому никакого интереса. И все же Джек надеялся – времени еще было достаточно, чтобы познать все премудрости профессии.
   Мальчик не спеша склонился над бочкой и широко открыл рот. Он окунул лицо в воду, притопив яблоко, и резким движением вскинул голову. Глаза его победно блестели – яблоко было у него в зубах!
   Томми всегда добивался, чего хотел. В его характере было что-то от его деда, графа Бартоломео, от которого он унаследовал железную волю и твердое сознание того, что есть хорошо, а что – плохо.
   Салли же была вся в отца: такая же добродушная, беззаботная и не признающая никаких искусственных правил и запретов. Когда Джек рассказывал детям разные истории, она всегда переживала за побежденных и неудачников, тогда как Томми, наоборот, чаще говорил о них с осуждением. Удивительное дело, но каждый из детей характером походил на одного из родителей, а внешностью – на другого: веселая и беспечная Салли своими правильными чертами лица и темными кудряшками была похожа на Алину, а решительный и непреклонный Томми своими огненно-рыжими волосами, белой кожей и голубыми глазами весь пошел в отца.
   – Смотрите, дядя Ричард едет! – вдруг крикнул мальчик.
   Алина повернулась и стала всматриваться в даль. Похоже, и вправду ее брат в сопровождении рыцарей и своих друзей, таких же землевладельцев, въезжал на луг. Алина испугалась. Как он посмел показаться в Кингсбридже после того, как оскорбил Филипа своим отказом пустить того в каменоломню?
   Ричард подошел к бочке и с улыбкой на лице пожал всем руки.
   – Попробуй поймать яблоко, дядя Ричард, – сказал Томми. – У тебя должно получиться.
   Ричард плюхнулся головой в бочку и выхватил своими крепкими белыми зубами зрелый плод. С бороды у него капала вода. А Алина подумала о том, что ему всегда все лучше удавалось в игре, чем в обычной жизни.
   Она решила не делать вида, что ничего не произошло, и высказать ему все, что у нее накопилось. Другие, может быть, и не посмели бы возражать ему, ведь он был все-таки граф, но для нее он всегда оставался только несмышленым братишкой. Ричард подошел к ней, чтобы поцеловать, но Алина оттолкнула его.
   – Как ты мог отнять каменоломню у монастыря? – с возмущением спросила она.
   Джек, видя, что надвигается ссора, взял детей за руки и отвел их в сторону.
   Ричард выглядел уязвленным.
   – Вся собственность вернулась к тем, кто владел ею... – начал было оправдываться брат.
   – Только не говори об этом мне, – прервала его Алина. – И это после всего, что Филип сделал для тебя!
   – Каменоломня всегда была частью того, что принадлежало мне с рождения, – сказал он. Потом отвел сестру в сторону и начал говорить ей тихо, так чтобы никто не слышал: – К тому же, Алли, мне нужны деньги, а их я могу получить за камень.
   – Это потому, что ты все время проводишь на охоте со своими друзьями.
   – А что же мне еще делать?
   – Ты должен сделать так, чтобы твоя земля приносила тебе богатство! Посмотри – сколько дел кругом. Все надо восстанавливать после воины и голода: придумывать, как по-новому обрабатывать землю, корчевать леса, осушать болота. Только так ты сможешь увеличить свое богатство. А не отнимая у монастыря каменоломню, которую ему даровал король Стефан.
   – Я никогда не брал чужого!
   – Как раз этим ты все время и занимался! – Алина вся вспыхнула. Она готова была наговорить сейчас такого, о чем лучше было промолчать. – Ты в жизни палец о палец не ударил, только переводил мои деньги на свое дурацкое оружие. Филип дал тебе работу. Ты не моргнув глазом принял графство, которое я поднесла тебе на блюдечке! А теперь ты не можешь править без того, чтобы не отбирать что-то у других! – Она отвернулась и пошла прочь.
   Ричард пошел было за ней, но кто-то перехватил его и начал расспрашивать о том о сем. Алина слышала, как он вежливо ответил, а потом вступил в разговоры. Тем лучше, решила она, я сделала свое дело и больше спорить с ним не хочу. Она дошла до моста и оглянулась. Вокруг брата уже собрались люди, они что-то оживленно говорили ему. Ричард помахал ей рукой, показывая, что хочет продолжить разговор, но отойти сейчас не может. Алина увидела, что Джек, Томми и Салли играют в мяч, гоняя его палками. Она долго смотрела на них, резвящихся вместе под жарким солнцем, и вдруг почувствовала, что не сможет оставить их одних. «Но как иначе смогу я начать нормальную жизнь?» – тут же задала она себе вопрос.
   Перейдя по мосту на другой берег, Алина вошла в город. Ей хотелось ненадолго остаться одной.
   Она уже купила себе дом в Винчестере, довольно просторный, с лавкой на первом этаже, гостиной – на втором, двумя отдельными спальнями и большой кладовой. Но чем ближе был день переезда, тем меньше ей хотелось трогаться с места.
   На улицах Кингсбриджа было жарко и грязно, в воздухе летали полчища мух, облюбовавших многочисленные навозные кучи. Магазины сегодня не открывались, а дома были заперты. Город опустел. Все в этот час были на лугу.
   Она пошла в дом Джека. Скоро вернутся дети, как только вдоволь наиграются. Дверь была распахнута настежь. Алина досадливо нахмурилась: кто же мог оставить ее открытой? Ведь у многих были ключи – у нее самой, у Джека, у Ричарда, у Марты. Воровать-то у них было нечего: Филип уже давно разрешил ей хранить свои деньги в монастырской казне; но в дом налетит полно мух.
   Она переступила порог. В доме было темно и прохладно. В центре комнаты, под потолком, кружили мелкие мошки, по стопке чистого белья ползали жирные мухи, а две осы вились вокруг горшка с медом.
   За столом сидел Альфред.
   Алина тихо вскрикнула от неожиданности, потом немного пришла в себя и спросила:
   – Как ты вошел?
   – У меня есть ключ.
   Долго же ты его хранил, подумала Алина. Она взглянула на мужа: его некогда широкие плечи стали совсем костлявыми, все лицо было в глубоких морщинах.
   – Что ты здесь делаешь? – спросила она.
   – Да вот, пришел повидать тебя.
   Алина почувствовала, что ее трясет, но не от страха, а от злости.
   – Я не хочу тебя видеть, с меня хватит! – чуть не кричала она, брызжа слюной. – Ты обращался со мной, как с собакой, а когда Джек сжалился над тобой и взял на работу, ты предал его и увел всех строителей в Ширинг.
   – Мне нужны деньги. – В голосе его жалобные нотки смешивались с открытым вызовом.
   – Так иди работать.
   – В Ширинге работу остановили, а в Кингсбридже мне ее не найти.
   – Тогда ищи в Лондоне, в Париже!
   Альфред упрямился как бык:
   – Я думал, ты поможешь мне.
   – От меня ты ничего не получишь. Лучше уходи.
   – Неужели у тебя нет нисколько сострадания? – Он уже просил, он умолял.
   Алина облокотилась о стол в поисках опоры.
   – Альфред, неужели ты не можешь понять, что я тебя ненавижу?
   – Но за что? – Он, казалось, был обижен ее словами.
   О Боже, подумала Алина, да он просто тупица, другого слова не подберешь.
   – Если ты ищешь милосердия, иди в монастырь, – устало сказала она. – Приор Филип обладает удивительной способностью все прощать. Мне этого не дано.
   – Но ты ведь мне жена, – сказал Альфред.
   Ну надо же, вспомнил, подумала Алина.
   – Забудь об этом. И ты мне больше не муж. И никогда им не был. А теперь – убирайся из этого дома.
   Альфред вдруг совершенно неожиданно схватил ее за волосы.
   – Нет, ты мне жена, – прошипел он и потянул ее к себе через стол. Свободной рукой он схватил ее за грудь и крепко сжал.
   Алина была застигнута врасплох. Чего-чего, а уж такого она никак не ждала от человека, который на протяжении девяти месяцев спал с ней в одной комнате и ни разу не попытался хотя бы прикоснуться к ней. Она непроизвольно вскрикнула и рванулась изо всех сил, но он крепко держал ее за волосы и тянул к себе.
   – Кричи не кричи, никто тебя не услышит. Они все на том берегу.
   Алине внезапно стало страшно: поблизости и впрямь никого не было, а с Альфредом ей одной не справиться. Сколько опасных дорог она прошла, рискуя собственной жизнью, сколько довелось ей пережить, чтобы сейчас, в собственном доме, стать жертвой человека, который был ее мужем!