Фоллетт Кен. Столпы Земли

   Они сидели в здании монастыря в Байе, где остановился Филип. По соседству разместились придворные короля. Франциск вот уже двадцать лет служил при дворе. Сейчас он возглавлял королевскую канцелярию, через него проходили все государственные бумаги. Человек, занимающий такой пост, обладал большим влиянием.
   – Открытый, говоришь? Генрих? А вот архиепископ Томас так не считает.
   – Еще одно неверное суждение Томаса, – мрачно сказал Франциск.
   Филипу показалось, что брату не следовало бы быть таким высокомерным по отношению к архиепископу.
   – Томас – великий человек, – сказал он.
   – Он явно метит на королевский трон, – отрезал Франциск.
   – А Генрих, похоже, подумывает о том, как бы занять место архиепископа, – подхватил Филип мысль брата.
   Некоторое время они смотрели друг на друга. Если уж мы с Франциском зашли в тупик, то ничего удивительного в том, что Генрих и Томас так сцепились между собой, подумал Филип. Но тут же улыбнулся и сказал:
   – Ну ладно, не будем ссориться из-за этого.
   Франциск немного смягчился:
   – Конечно не будем. Запомни, их ссора не дает мне покоя уже шесть лет. Все ведь происходит на моих глазах. Тебе легче, ты – сторонний наблюдатель.
   – Но почему Генрих не хочет принять условий мирного договора, предложенного Папой?
   – Он-то хочет. Мы и так уже почти примирились. Но Томас хочет большего. Он настаивает на мирном поцелуе.
   – Если король искренен в своем стремлении к миру, ему следует сделать этот жест в знак своего ручательства.
   Голос Франциска зазвучал тверже:
   – Договором это не предусмотрено!
   – И все же, почему ему не пойти на это? – настаивал Филип.
   Франциск глубоко вздохнул:
   – Он был бы не против. Но однажды он уже поклялся на людях никогда не целовать Томаса в знак примирения.
   – Многим королям приходилось нарушать данные клятвы, – не унимался Филип.
   – Слабые, безвольные люди. Генрих никогда не отступит от своего слова. Этим он и отличается от несчастного короля Стефана.
   – Тогда действительно Церкви не стоит пытаться убедить его сделать этот шаг, – неохотно уступил приор.
   – А почему Томас так настаивает на мирном поцелуе? – раздраженно спросил Франциск.
   – Потому что он не доверяет Генриху. Что стоит королю отречься от мирного договора? И что тогда делать Томасу? Снова отправляться в изгнание? Его сторонники до последнего времени проявляли твердость и решительность, но они устали. Архиепископ не сможет начать все сначала. И поэтому прежде, чем дать свое согласие, он хочет иметь твердые гарантии.
   Франциск с грустью покачал головой.
   – А вот Генриха удерживает чувство гордости, – сказал он. – Я знаю, что король не помышляет о том, чтобы перехитрить архиепископа. Но и заставить его уступить – невозможно. Он ненавидит, когда его принуждают к чему-либо.
   – Думаю, что и Томас такой же, – сказал Филип. – Он поставил этот жест условием и уже не отступит. – Приор устало покачал головой. Он надеялся, что брат предложит какой-то выход, чтобы сблизить двух этих людей, но задача, судя по всему, была невыполнимой.
   – Самое забавное в этой ситуации то, что Генрих с удовольствием поцелует Томаса, но послетого, как состоится примирение, – сказал Франциск. – Он не хочет только, чтобы это выдвигалось как предварительное условие.
   – Он так и сказал?
   – Да.
   – Но это же меняет все! – воскликнул Филип. – Повтори в точности его слова.
   – Король сказал: «Я поцелую его в губы, поцелую его ноги и выслушаю его обедню – но после того, как он вернется». Я сам слышал это.
   – Я непременно извещу Томаса.
   – Ты думаешь, он примет такие условия? – с жаром произнес Франциск.
   – Не знаю. – Филип с трудом осмеливался питать какие-то надежды. – Казалось бы, такая пустяковая уступка. Он ведь получит этот поцелуй – только чуть позже.
   – Да и Генриху подобный жест ничего не будет стоить. – Франциск явно воодушевился. – Он отдаст этот поцелуй, но по своей воле, а не по принуждению. Боже, неужели получится?
   – Примирение может состояться в Кентербери. О мирном договоре можно объявить заранее, чтобы ни один из них не вздумал пойти на попятную в последний момент. Томас отслужит обедню, а Генрих поцелует его прямо там, в соборе. – А уж после этого, подумал Филип, архиепископ сможет сорвать замыслы Уолерана.
   – Я немедленно поставлю в известность короля, – сказал Франциск.
   – А я извещу Томаса.
   Зазвонил монастырский колокол. Братья дружно встали.
   – Будь понастойчивее, – сказал Филип. – Если все получится, Томас сможет вернуться в Кентербери, а если это произойдет – Уолерану конец.

* * *

   Они встретились на живописном лугу на берегу реки по границе Нормандии с Французским королевством, неподалеку от городов Фретеваль и Вьеви-ле-Рэ. Король Генрих уже ждал со своей свитой, а Томас прибыл вслед за ним в сопровождении архиепископа Уильяма Сенского. Филип, который тоже был вместе с Томасом, еще издалека заметил своего брата рядом с королем.
   До этого король и архиепископ достигли соглашения – хотя пока только устно.
   Они приняли решение, по которому мирный поцелуй последует во время примирительной обедни сразу по возвращении Бекета в Англию. Но окончательная договоренность произошла во время личной встречи.
   Томас выехал на середину луга, оставив позади своих людей, то же сделал и Генрих. Сопровождавшие, затаив дыхание, следили за двумя самыми влиятельными лицами в стране.
   Разговор их, казалось, продолжался бесконечно. Никто не слышал, о чем они говорили, хотя многие догадывались. Речь шла о многочисленных обидах, которые Генрих нанес Церкви, о неповиновении Томасу, проявленном некоторыми англиканскими епископами, о противоречивости церковных уложении, о вынужденном изгнании архиепископа, о роли Папы... Поначалу Филип очень опасался, что они жестоко разругаются и расстанутся злейшими врагами. Однажды они уже были близки к согласию, уже встречались вот так же – один на один, – но какая-то искра недоверия промелькнула между ними, возможно, кто-то произнес одно неосторожное слово, задевшее самолюбие другого, и оба наговорили резкостей, обвинив затем друг друга в неуступчивости. Но сейчас, чем дольше они разговаривали, тем больше крепла надежда в душе Филипа. Он чувствовал, что, если бы кто-то из двоих готов был сорваться, это случилось бы гораздо раньше.
   Жаркий летний день сменился вечерней прохладой, густые вязы бросали через реку длинные тени. Напряжение становилось невыносимым.
   Вдруг все почувствовали: что-то произошло. Томас сделал движение.
   Неужели он собрался уезжать? Нет. Он просто слезал с лошади. Что бы это значило? Филип, чуть дыша, следил за ним, не отрывая глаз. Томас спешился, подошел к Генриху и опустился на колени возле его ног.
   Король тоже спрыгнул на землю и обнял его.
   Свита с обеих сторон возбужденно и радостно зашумела, в воздух полетели головные уборы.
   Филип почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Спор был улажен, разум и добрая воля восторжествовали. Так оно и должно быть всегда.
   Возможно, этой клятвой было освящено будущее.

II

   Наступил день Рождества. Король с утра пребывал в ярости.
   Уильям Хамлей испугался не на шутку. Он знал в своей жизни только одного человека с таким крутым нравом – свою мать. Оба были страшными деспотами. Генрих и так имел вид довольно устрашающий – широкоплечий, с мощной грудью, большой головой, а уж когда злился, то серо-голубые глаза его, ко всему прочему, наливались кровью, веснушчатое лицо вспыхивало краской, а обычная неугомонность становилась похожей на разъяренное метание медведя в клетке.
   Они остановились в Бюр-ле-Руа, охотничьем замке Генриха, в лесном парке неподалеку от побережья Нормандии. Король должен был чувствовать себя счастливым. Охоту он любил больше всего на свете, а место это было его любимым уголком. Но он был в гневе. И причиной такого настроения был архиепископ Томас Кентерберийский.
   – "Томас! Томас! Томас!" Только это и слышу от вас, несносные прелаты! «Томас сделал то – Томас сделал это – Томас оскорбил вас – Томас несправедлив по отношению к вам». Не могу больше слышать этого имени!
   Уильям украдкой следил за лицами графов, епископов и других знатных особ, сидевших за рождественским столом в большом зале. Большинство из них явно нервничали. И лишь один человек был внешне доволен – Уолеран Бигод.
   Епископ первым предсказал, что Генрих в скором времени вновь поссорится с Томасом. Он говорил, что архиепископ одержал слишком явную победу; мирный договор, предложенный Папой, вынуждал короля идти на серьезные уступки; и впереди были новые шумные скандалы, а то и открытые столкновения. Но Уолеран не просто отсиживался в сторонке, выжидая, как повернутся события; он прилагал немалые усилия к тому, чтобы его предсказания сбылись. С помощью Уильяма он чуть ли не ежедневно доносил королю о каждом шаге архиепископа, с тех пор как тот вернулся в Англию: будь то поездки Томаса по сельской местности с целой армией рыцарей или встречи с близкими ему людьми, во время которых якобы плелись сети предательских замыслов, или наказание тех священников, которые во время его изгнания поддерживали Генриха. Уолеран так ловко умел вплести в свои доносы частички того, что действительно имело место, что получалась картина всеобщего заговора против монарха. Как бы то ни было, но он раздувал пламя, которое и без того уже полыхало. Все, кто бросили Томаса за шесть лет изгнания и теперь жили под страхом возмездия, жаждали любой ценой облить его грязью перед королем.
   Итак, Уолеран был счастлив, видя короля в гневе. И было от чего. Он, как никто другой, пострадал от возвращения Томаса. Архиепископ отказался поддержать назначение Уолерана епископом Линкольна. И в то же время выдвинул своего человека на место епископа Кингсбриджа – приора Филипа. Если бы это случилось, Уолеран лишился бы одного поста, не получив другого. Тогда ему – конец.
   Уильям тоже пострадал бы. Алина уже давно правила за графа, и, если бы Филип стал епископом, уступив место приора Джонатану, а Уолеран лишился бы всякой власти, у него не осталось бы ни одного союзника во всей округе. Вот почему он решил держаться ближе к Уолерану: вместе легче сорвать хрупкое согласие, достигнутое с таким трудом королем Генрихом и архиепископом Томасом.
   К выставленным на праздничном столе блюдам с запеченными лебедями, гусями, павлинами, утками и прочими яствами собравшиеся гости едва притронулись. Уильям, который во время застолий всегда ел и пил от души, сейчас лишь грыз корку хлеба, прихлебывая из кружки с поссетом. Лучшего средства хоть немного успокоить режущую боль в животе он не знал.
   Бешеную злобу у короля вызвали последние новости: Томас отправил посланников в Тур, где сейчас находился Папа Александр, с жалобой на то, что Генрих нарушил свои обязательства по мирному договору. Один из старейших советников монарха, Энжугер де Воун, сказал:
   – Мира не будет до тех пор, пока ты не отделаешься от Томаса.
   Уильям в ужасе застыл.
   – Ты прав! – рявкнул Генрих.
   Уильяму было ясно, что король правильно понял своего советника, хотя то было не обдуманное предложение, а скорее выражение безысходности. И все же ему показалось, что Энжугер произнес эти слова не просто так.
   Вилли Мальвуазен лениво произнес:
   – Будучи в Риме по пути из Иерусалима, я слышал рассказ о некоем Папе, которого казнили за его невыносимое высокомерие и дерзость. Черт возьми, не могу вспомнить его имени!
   – Похоже, ничегодругого нам не остается, как поступить так же с Томасом, – вступил в разговор архиепископ Йоркский. – Пока он жив, он будет сеять смуту повсюду – и дома, и за границей.
   Уильяму показалось, что все трое заранее обдумали и обговорили, что им сказать. Он взглянул на Уолерана. И в этот момент епископ сказал:
   – Сомнений нет, взывать к благопристойности Томаса – дело бесполезное.
   – Молчите все! – взревел король. – Довольно, наслушался! Все, на что вы способны, – это жаловаться и скулить, вместо того чтобы оторвать свои задницы от стульев и сделать хоть что-то! – Генрих жадно глотнул из своего бокала. – Не пиво, а моча! – заорал он и резко отодвинулся от стола. Все тут же поспешили встать, а король вскочил со стула и вылетел из зала.
   В наступившей тишине Уолеран произнес:
   – Король высказался яснее ясного. Хватит нам раздумывать, пора что-то делать с Томасом.
   Уильям Мэндвилл, граф Эссекс, сказал:
   – Думаю, надо отправить посланников к архиепископу и попытаться образумить его.
   – А что ты будешь делать, если он откажется прислушаться к голосу разума? – спросил Уолеран.
   – Тогда нам придется арестовать его именем короля.
   Несколько голосов заговорили одновременно. Собравшиеся разбились на небольшие группки: те, кто были согласны с графом Эссексом, начали обсуждать, когда следует отправиться на встречу с Томасом; Уильям заметил, что Уолеран шептался с двумя молодыми рыцарями. Епископ поймал его взгляд и кивком подозвал к себе.
   – Посланники Мэндвилла ничего не добьются, – сказал он. – Томас расправится с ними одной левой.
   Реджинальд Фитцурс исподлобья посмотрел на Уильяма и произнес:
   – Кое-кто из нас считает, что пора принимать более решительные меры.
   – Что ты имеешь в виду? – спросил Уильям.
   – Ты ведь слышал Энжугера.
   Ричард Ле Брег, юноша лет восемнадцати, выпалил:
   – Смертная казнь.
   У Уильяма от этих слов похолодело в груди. Дело принимало серьезный оборот. Он вопрошающе уставился на Уолерана:
   – Ты собираешься просить согласия короля?
   – Этого делать не следует, – ответил за епископа Реджинальд. – Генрих не пойдет на такое заранее. – Злая ухмылка тронула его губы. – Но мы смогли бы отблагодарить его верных слуг позднее.
   – Ну что, Уильям, ты с нами? – спросил молодой Ричард.
   – Не знаю... – Шериф готов был принять предложение, но в то же время страх сковал его. – Мне надо подумать.
   – Времени на раздумья нет, – сказал Реджинальд. – Надо немедленно отправляться в путь. Мы должны опередить Уильяма Мэндвилла и первыми прибыть в Кентербери.
   Уолеран обратился к Уильяму:
   – Им понадобится опытный человек, который смог бы повести их и во всех деталях составить план захвата Томаса.
   Шериф горел желанием сказать «да». Удача в этом деле могла избавить его от многих затруднении; не исключено, что король вновь пожалует ему графство за добрую услугу. И все же сомнения терзали его.
   – Но ведь убийство архиепископа есть страшный грех, – пробормотал он.
   – Об этом не беспокойся, – сказал Уолеран, – я отпущу тебе все грехи.
   Чудовищность их затеи довлела над Уильямом, подобно грозовому облаку, все время, пока убийцы-заговорщики добирались до Англии. Ни о чем другом думать он был не в состоянии; не мог ни есть, ни пить, в голове царил полнейший сумбур. В тот самый момент, когда корабль бросил якорь в Дувре, он готов был бесповоротно отказаться от затеи.
   Через три дня после Рождества, к вечеру понедельника, они добрались до замка Солтвуд, в графстве Кент. Это была собственность архиепископа Кентерберийского, но за время изгнания Томаса замок захватил Ранульф де Брок и теперь отказывался возвращать его законному владельцу. Томас же в своем послании Папе жаловался, что Генрих не желает восстанавливать его в правах владения.
   Ранульф вселил новые надежды в душу Уильяма.
   За время вынужденного изгнания архиепископа он разорил графство точно так же, как когда-то Уильям довел свое до полного упадка, и теперь готов был на все, лишь бы остаться здесь хозяином и творить все, что вздумается. Возможность покончить с Томасом вызвала у него необычайное воодушевление, он сразу согласился принять участие в убийстве и, не откладывая, с большой охотою принялся обсуждать детали коварного плана.
   Решимость Ранульфа рассеяла суеверный страх, плотной пеленой окутавший Уильяма. Тот вновь и вновь стал с упоением представлять себе свое возвращение к власти в родном графстве.
   Всю ночь они, не сомкнув глаз, вели жаркие споры, как лучше осуществить задуманное. Ранульф ножом нацарапал на столе план церковного двора и дворца архиепископа. Все монастырские постройки располагались к северу от церкви, что было непривычно, – обычно их возводили на южной стороне, как в Кингсбридже. Дворец архиепископа стоял к северо-западу от собора. Войти в него можно было через дворик кухни. Пока велись разговоры, Ранульф разослал всадников по гарнизонам в Дувре, Рочестере и Блетчингли с приказом своим рыцарям встретить его утром на дороге в Кентербери. Ближе к рассвету заговорщики разошлись вздремнуть часок-другой.
   У Уильяма после долгого путешествия страшно болели ноги. Он очень надеялся, что это предприятие станет наконец последним, и больше он ни в какие темные дела вмешиваться не будет. Скоро ему исполнится пятьдесят семь, если он правильно считал, пора было остановиться, возраст нешуточный.
   Несмотря на усталость, заснуть все никак не удавалось. Сама мысль об убийстве архиепископа казалась чудовищной, хотя грех этот заранее был ему отпущен. Да и боязнь ночных кошмаров гнала сон прочь.
   План нападения они продумали до мельчайших подробностей. Конечно, всякое могло случиться: в последний момент всегда что-то срывалось или шло не так, как было задумано. Главное – не теряться в непредвиденных обстоятельствах. Хотя, что бы ни произошло, опытным воинам не составит труда расправиться с горсткой монахов.
   Тусклый свет серого зимнего утра едва пробивался сквозь узенькие оконца. Уильям еще немного повалялся в постели и встал. Полагалось прочесть утреннюю молитву, но ни сил, ни желания не было.
   Остальные тоже поднялись рано. Все дружно позавтракали в столовой. Кроме Уильяма и Ранульфа в компании заговорщиков были Реджинальд Фитцурс, которого Уильям считал главным действующим лицом; Ричард Ле Брег, самый молодой из них; Вилли Трейси – самый старый и Хью Морвилл – наиболее титулованный.
   Они надели свои доспехи, вооружились и на лошадях Ранульфа тронулись в путь. День выдался холодным, серые облака висели низко над землей; казалось, вот-вот пойдет снег. Лошади несли их по старой дороге, которую называли Каменная Улица. Часа через два с половиной к ним присоединились еще несколько рыцарей.
   Сбор всех сил был назначен в аббатстве Святого Августина. Ранульф всю дорогу уверял Уильяма, что аббат – злейший враг Томаса, но шериф все же решил при встрече сказать аббату, что они собираются только арестовать архиепископа, а не убивать его. Свою главную цель они будут скрывать до последнего момента; никто, кроме Уильяма, Ранульфа и еще четырех рыцарей, не должен был знать об их истинных намерениях.
   В полдень группа всадников наконец въехала на территорию аббатства. Там их уже ждали люди Ранульфа. Аббат устроил для них обед. Вино оказалось добрым, и все здорово напились. Ранульф объяснил своим воинам, что им следует окружить церковный двор владения архиепископа и не дать ни одной живой душе скрыться.
   Уильяма била мелкая дрожь, хотя он стоял у самого очага в домике для гостей. Дело, которое им предстояло, казалось совсем несложным, но расплата за неудачу могла быть только одна – смерть. Король нашел бы способ оправдать убийствоархиепископа, но попыткуоного – никогда: он не моргнув глазом отрекся бы от того, что ему было что-либо известно о заговоре, и повесил бы виновных. Уильяму на своем веку не раз приходилось приговаривать людей к повешению, но от одной мысли, что его тело могло болтаться в петле, его всего трясло.
   Поэтому он постарался переключиться на что-то более приятное: как здорово было бы, например, получить в награду за успех графство, снова почувствовать власть в руках, вновь испытать жгучее удовольствие оттого, что тебя боятся, уважают и безропотно подчиняются твоей воле.
   Брат Алины, Ричард, запросто мог погибнуть на земле обетованной, и тогда король Генрих, не исключено, вернет Уильяму прежние владения. Эта мысль согрела его гораздо лучше, чем пылавший у ног очаг.
   Из аббатства они уезжали уже небольшой армией. Но до Кентербери добрались тем не менее без особых хлопот. Ранульф уже шесть лет хозяйничал в этой части страны и власти никому не уступал. Он пользовался гораздо большим влиянием в округе, чем Томас; вот почему архиепископ так горько жаловался Папе. Как только добрались до места, воины рассеялись и окружили церковный двор, перекрыв все выходы.
   План начал осуществляться. До сего момента все еще можно было остановить и повернуть назад без особого ущерба; но теперь, с ужасом подумал Уильям, жребий брошен.
   Он оставил Ранульфа следить за входом, разместив большинство рыцарей в небольшом домике прямо против главных ворот, а сам с оставшимися вошел в церковный двор. Реджинальд Фитцурс и еще три главных заговорщика въехали во дворик кухни под видом официальных гостей архиепископа. Уильям в это время приставил острие меча к горлу перепуганного насмерть привратника.
   Все пока шло по намеченному плану.
   Уильям, все еще трясясь от страха, приказал одному из воинов связать привратника, потом подал знак остальным, и вся группа проскочила в ворота, заперев их за собой. Теперь ни войти, ни выйти никто не смог бы. Монастырь был почти в его руках.
   Он, не раздумывая, поспешил во дворик кухни, чтобы присоединиться к остальным заговорщикам. В северной его части были монастырские конюшни, но все четверо привязали своих лошадей к толстой шелковице, прямо посреди двора. Пояса с мечами и шлемы они предварительно сняли: не хотелось раньше времени сбрасывать маску мирных гостей.
   Уильям тоже бросил свое оружие под деревом. Реджинальд посмотрел на него с немым вопросом на лице.
   – Все в порядке, – успокоил его Уильям. – Монастырь окружен.
   Они пересекли кухонный дворик и взошли на крыльцо дворца. Уильям оставил одного из рыцарей по имени Ричард на страже, а сам вместе с остальными прошел в столовую.
   Дворцовые слуги мирно ужинали. Значит, подумал он, Томасу и его окружению сегодня они уже не понадобятся. Один из слуг поднялся им навстречу.
   – Мы посланцы короля, – сказал Реджинальд.
   В комнате стояла тишина, все ждали.
   – Добро пожаловать, милорды. Я – здешний управляющий, меня зовут Уильям Фицнил. Прошу, входите. Желаете отужинать?
   Уж слишком он любезен, подумал Уильям, зная, что его хозяин давно враждует с королем. А вдруг все подстроено?
   – Спасибо, мы не голодны, – ответил Реджинальд.
   – Тогда, может быть, по бокалу вина с дороги?
   – У нас послание к твоему хозяину от короля, – поспешил сказать Реджинальд. – Будь любезен, доложи о нас.
   – Непременно. – Управляющий поклонился. Они были без оружия, и у него не было причин отказать им. Он вышел из-за стола и прошел в дальний конец зала.
   Уильям и четверо рыцарей поспешили за ним, провожаемые взглядами остальных слуг. Шериф дрожал, что всегда бывало с ним перед боем, и желал только одного: чтобы он поскорее начался; тогда эта противная дрожь исчезнет сама собой.
   По лестнице они поднялись на второй этаж и вошли в просторную приемную. Вдоль стен стояли длинные скамьи, по центру одной из стен – высокий трон. На скамьях сидели несколько священников и монахов в черных одеждах.
   Управляющий подошел к распахнутой двери внутренних покоев и громко объявил:
   – Посланцы от короля, мой господин.
   Ответа они не услышали, но архиепископ, судя по всему, кивнул в знак согласия, и управляющий жестом пригласил их войти.
   Монахи и священники пристальными взглядами проводили рыцарей до порога.
   Томас Бекет в своей архиепископской мантии сидел на краю кровати. Рядом, у его ног, сидел монах, весь обращенный в слух. Уильям встретился с ним взглядом и вздрогнул: перед ним был приор Филип из Кингсбриджа. Какого черта ему здесь понадобилось? Не иначе, заискивает перед архиепископом, решил Уильям. Недавно его избрали епископом Кингсбриджа, и он ждал теперь своего утверждения. Не дождешься, мелькнула у Уильяма ехидная мысль.
   Филип был поражен не меньше, увидев своего заклятого врага. Томас тем временем продолжал говорить, словно не замечая рыцарей. Уильяму показалось, что архиепископ намеренно демонстрирует свое пренебрежение к гостям. Рыцари сели на невысокие табуретки и лавки, стоявшие вокруг кровати. Уильям тут же пожалел об этом: их визит теперь выглядел слишком уж дружественным; он чувствовал, что они теряют решимость. А может быть, Томас на это и рассчитывал?
   Наконец архиепископ обратил на них свое внимание. Но не поднялся, чтобы приветствовать. Он знал их всех, кроме Уильяма, и взгляд его остановился на Хью Морвилле, самом высокопоставленном из них.
   – А-а, Хью, – сказал он.
   Уильям поручил эту часть операции Реджинальду, и поэтому он, а не Хью заговорил с архиепископом.
   – Мы прибыли с посланием короля из Нормандии. Зачитать тебе его при всех или желаешь уединиться?
   Томас переводил раздраженный взгляд с Реджинальда на Хью и обратно; ему словно неприятна была сама мысль о том, что беседу предстоит вести с самым молодым из посланцев Генриха. Он тяжело вздохнул и сказал:
   – Оставь нас, Филип.
   Тот поднялся и пошел к двери мимо рыцарей; в глазах его угадывалось беспокойство.
   – Но дверь оставь открытой, – сказал ему вдогонку Томас.
   Когда приор вышел, Реджинальд обратился к архиепископу: