Фоллетт Кен. Столпы Земли

   – Она ведьма, живущая во грехе с мужчиной без благословения церкви! – вскричал Ремигиус, пылая праведным гневом.
   – Что? – взорвался Филип. – Это с кем же она живет во грехе?
   – Со строителем.
   – Глупец! Он ее муж!
   – Не муж он ей, – торжествующе проговорил Ремигиус. – Они не венчаны и только месяц как знакомы друг с другом.
   Филип совсем растерялся. Этого он даже не подозревал. Ремигиус захватил его врасплох.
   Если сказанное Ремигиусом было правдой, формально эта женщина действительно совершала грех. Обычно на такое сожительство смотрели сквозь пальцы, ибо очень многие пары не спешили освящать в церкви свой союз до тех пор, пока не проживут вместе какое-то время либо не зачнут первого ребенка. На самом деле в беднейших или наиболее отдаленных частях страны некоторые пары жили как муж с женой десятилетиями, растили детей, и, только когда уже нарождались внуки, они решались прийти к священнику с просьбой благословить их брак. Однако одно дело, когда приходский священник проявляет снисходительность к бедным крестьянам где-нибудь на окраинах христианского мира, и совсем другое, когда подобный грех совершается важным служащим монастыря прямо в стенах святой обители.
   – Что заставляет тебя думать, что они не женаты? – скептически спросил Филип, хотя был уверен, что, прежде чем заговорить об этом перед Уолераном, Ремигиус все проверил.
   – Я наткнулся на дравшихся мальчишек из этой семьи, которые сказали мне, что они не братья. А потом всплыло и все остальное.
   Филип был очень разочарован в Томе. Хоть внебрачное сожительство и было весьма распространенным грехом, но монахи, которые покинули мир плотских страстей, относились к нему с особым неприятием. Как мог Том так поступить? Ему следовало бы знать, что это будет неприемлемо для приора. Филип почувствовал, что злится на Тома даже больше, чем на Ремигиуса, подлость которого была очевидна.
   – Почему же ты ничего не сказал мне, твоему приору? – спросил он его.
   – Я узнал об этом только сегодня утром.
   Разбитый, Филип откинулся на спинку своего стула. Ремигиусу удалось-таки подловить его, и теперь он выглядел весьма глупо. Это была месть Ремигиуса за свое поражение на выборах. Филип посмотрел на Уолерана: жалоба была обращена к нему – ему и выносить приговор.
   – Все ясно, – без колебании сказал епископ. – Женщина должна признаться в совершенных ею грехах и принести публичное покаяние. Затем она должна покинуть монастырь и в течение года жить в строгости и целомудрии отдельно от строителя. После этого они могут пожениться.
   Год в разлуке – это суровое наказание. Филип считал, что, осквернив монастырь, она заслужила его. Однако Филипа очень беспокоило, какова будет ее реакция.
   – Она может и не подчиниться твоему решению, – неуверенно сказал он.
   Уолеран пожал плечами.
   – Тогда гореть ей в аду.
   – Я боюсь, если она покинет Кингсбридж, Том может уйти вместе с ней.
   – Другие строители найдутся.
   – Конечно. – Филипу было бы жаль потерять Тома. Но по выражению лица Уолерана он видел, что епископ был бы не против, если бы Том и его женщина навсегда убрались из Кингсбриджа; и снова он спрашивал себя, почему она так волновала их.
   – А теперь уходите все и дайте мне побеседовать с вашим приором, – приказал Уолеран.
   – Минуту, – резко заговорил Филип. В конце концов, это был его дом, а они были его монахами, и он, а не Уолеран, должен был собирать и отпускать их. – Об этом деле я сам поговорю со строителем. Никто из вас не смеет никому рассказывать об этом, слышите? Того, кто ослушается меня, ждет суровое наказание. Понятно, Ремигиус?
   – Да, – процедил тот.
   Филип, ничего не говоря, вопросительно взглянул на него. Наступило тягостное молчание.
   – Да, отче, – выдавил наконец Ремигиус.
   – Ладно, а теперь ступайте.
   Ремигиус, Эндрю, Милиус, Катберт и Дин Болдуин – все удалились. Уолеран налил себе еще немного горячего вина и вытянул к огню ноги.
   – От этих женщин всегда одни только неприятности, – проговорил он. – Когда в конюшне кобыла, жеребцы начинают кусать конюхов, лягаться и творить прочие безобразия. Даже мерины перестают слушаться. Вот и монахи, как мерины: плотская любовь им недоступна, но бабий дух они чуют издалека.
   Филип смутился. Ни к чему были столь откровенные слова. Он уставился на свои руки и сказал:
   – Как насчет постройки церкви?
   – Ах да. Должно быть, ты слышал, что то дело, с которым ты приходил ко мне – по поводу графа Бартоломео и заговора против короля Стефана, – обернулось для нас наилучшим образом.
   – Да. – Казалось, прошла уйма времени с тех пор, как, дрожа от страха, Филип ездил в епископский дворец, чтобы рассказать о готовившемся против избранного церковью короля заговоре. – Я слышал, что Перси Хамлей напал на Ерлскастл и захватил графа в плен.
   – Так и есть. Сейчас Бартоломео в темнице в Винчестере ожидает решения своей участи, – удовлетворенно сказал Уолеран.
   – А граф Роберт Глостер? Он был более могущественным заговорщиком.
   – А потому и наказание его будет более легким. По сути дела, он вообще не понесет никакого наказания. Он поклялся в верности королю Стефану, и его участие в заговоре было... прощено.
   – Но какая во всем этом связь с нашим собором?
   Уолеран встал и подошел к окну. Когда он посмотрел на развалины церкви, его глаза наполнились неподдельной тоской, и Филип понял, что, несмотря на всю его светскость, в нем дремало подлинное благочестие.
   – Наше участие в разгроме Бартоломео делает короля Стефана нашим должником. И пока еще свежа память, ты и я должны поехать к нему.
   – К королю?! – опешил Филип. Это предложение его несколько напугало.
   – Он спросит нас, какую мы желаем награду.
   Филип понял, к чему клонит Уолеран, и весь затрепетал.
   – И мы скажем ему...
   Уолеран отвернулся от окна и посмотрел на Филипа; его глаза стали похожими на черные драгоценные камни, в которых блестела жажда власти.
   – Мы скажем ему, что желаем иметь в Кингсбридже новый собор, – договорил он начатую Филипом фразу.

* * *

   Том знал, что Эллен поднимет шум.
   Она и так уж злилась за то, что случилось с Джеком, и Тому надо было как-то успокоить ее. Но известие о «покаянии», которое должна была принести Эллен, теперь могло лишь подлить масла в огонь. Тому очень хотелось отложить объяснение с ней на день-два, чтобы дать ей время немного остыть, но приор Филип сказал, что она должна покинуть монастырь до наступления ночи; и так как Филип сообщил ему об этом требовании в полдень, его разговор с Эллен состоялся во время обеда.
   В трапезную они направились вместе с остальными монастырскими работниками после того, как монахи закончили свой обед и ушли. За столом было тесно, но Том подумал, что, возможно, это и неплохо, ибо присутствие посторонних должно было несколько сдержать Эллен.
   Но Том ошибался, и очень скоро он это понял.
   Он попытался сообщить ей эту неприятную весть осторожно, маленькими порциями.
   – Они знают, что мы не женаты, – начал он.
   – Кто им наболтал? – зло спросила Эллен. – Какой-нибудь скандалист?
   – Альфред. Не вини его – хитрый монах Ремигиус вытянул из него все как есть. Как бы там ни было, мы ведь не просили детей держать это в тайне.
   – Я не виню мальчишку, – сказала она уже более спокойным голосом. – Ну и что же они говорят?
   Том, наклонившись над столом, подался вперед и прошептал:
   – Они говорят, что ты вступила во внебрачную связь. – Он молил Бога, чтобы их никто не услышал.
   – Я вступила во внебрачную связь? – громко переспросила она. – А как насчет тебя? Разве этим монахам неизвестно, что для того, чтобы вступить в связь, нужны двое?
   Сидевшие поблизости люди засмеялись.
   – Тише! – поморщился Том. – Они говорят, что мы должны пожениться.
   Она в упор посмотрела на него.
   – Если бы это было все, ты не выглядел бы таким жалким, Том Строитель. Выкладывай остальное.
   – Они хотят, чтобы ты исповедалась в своем грехе.
   – Притворные извращенцы! – с омерзением воскликнула она. – Каждую ночь проводят друг у друга в задницах, а потом у них хватает наглости называть то, что мы делаем, грехом.
   Смех в трапезной усилился. Работники прекратили свои разговоры и принялись слушать Эллен.
   – Не так громко, – взмолился Том.
   – Как я понимаю, они хотят, чтобы я еще и принесла публичное покаяние. Им бы только унизить меня. Что им еще нужно? Давай, говори правду! Ведьме лгать нельзя.
   – Перестань! – зашипел Том. – Этим ты только делаешь хуже.
   – Тогда говори.
   – Нам придется год прожить порознь, и ты должна будешь соблюдать целомудрие...
   – Да нассать мне на это! – закричала Эллен.
   Теперь на них уже смотрели все.
   – И на тебя мне нассать, Том Строитель, – не унималась она. Только сейчас до нее дошло, что она была в центре всеобщего внимания. – И на всех вас тоже! – крикнула она сидевшим за столом работникам. Большинство из них весело улыбались. На нее было трудно обижаться, возможно, потому, что раскрасневшееся лицо и золотистые глаза делали ее такой очаровательной. Эллен встала. – Нассать мне на Кингсбриджский монастырь! – Под гром аплодисментов она вскочила на стол и пошла вдоль него. Обедавшие работяги с хохотом убирали с ее дороги свои миски с супом и кружки с пивом и, когда она проходила, ставили их обратно. – Нассать мне на приора! – продолжала Эллен. – И на его помощника нассать, и на ризничего, и на регента хора, и на казначея, и на все их дела и указы, и на их сундуки, полные серебряных монет! – Она дошла до конца стола. Рядом стоял другой стол, поменьше, на котором лежала раскрытая книга и за которым во время монашеской трапезы обычно сидел один из братьев и читал вслух. На него-то Эллен и перепрыгнула с обеденного стола.
   Том вдруг понял, что должно было произойти дальше.
   – Эллен! – заорал он. – Не надо! Пожалуйста...
   – Нассать мне на Завет Святого Бенедикта! – визжала она изо всех сил. Затем, задрав юбку, она подогнула колени и стала мочиться прямо на раскрытую книгу.
   Находившиеся в трапезной мужчины ревели от хохота, стучали кулаками по столу, топали ногами, выли, свистели и улюлюкали. Том не был уверен, разделяют ли они презрение Эллен к священному Завету или просто им доставляет удовольствие смотреть на красивую женщину, выставившую себя на всеобщее обозрение таким образом. В ее бесстыдной вульгарности было что-то эротическое, но в то же время невозможно было удержаться от волнения, глядя, как кто-то открыто оскверняет книгу, которую монахи считали своей святыней. Но какая бы на самом деле причина ни была, а зрелище им нравилось.
   Эллен спрыгнула со стола и под бурю оваций выбежала в дверь.
   Все разом заговорили. Никто в жизни не видел ничего подобного. Том был шокирован и смущен: он знал, что последствия будут ужасными. Хотя в то же время не мог отделаться от восхищения: «Какая женщина!»
   Мгновение спустя Джек вскочил и с чуть заметной усмешкой на своем распухшем лице помчался за матерью.
   Том посмотрел на Альфреда и Марту. Вид у Альфреда был озадаченный, а Марта хихикала.
   – Вы тоже ступайте, – сказал Том и вместе с детьми вышел из трапезной.
   На улице Эллен нигде не было видно. Они нашли ее в доме для приезжих. Она сидела на стуле и ждала его. На ней был надет плащ, в руке она держала свою большую кожаную сумку. Она была спокойна и собранна. Когда Том увидел приготовленную сумку, сердце его похолодело, но он сделал вид, что ничего не заметил.
   – За такие вещи прямая дорога в ад, – сказал он.
   – А я в ад не верю.
   – Я все же надеюсь, они позволят тебе исповедаться и принести покаяние.
   – Я не собираюсь исповедоваться.
   Он вдруг почувствовал, что больше не в силах сдерживать себя.
   – О Эллен, не уходи!
   Ее глаза были полны печали.
   – Послушай, Том. До того как я повстречала тебя, у меня была пища, чтобы есть, и жилье, чтобы жить. Я ни от кого не зависела и была уверена в завтрашнем дне. И никто мне не был нужен. Но с тех пор, как мы вместе, я узнала такой голод, какого не испытывала за всю свою жизнь. Сейчас у тебя есть работа, но нет никакой уверенности в том, что это надолго: ведь у монастыря нет денег на строительство новой церкви, а значит, следующей зимой ты снова можешь оказаться на дороге.
   – Филип как-нибудь достанет деньги, – проговорил Том. – Я просто уверен.
   – Ты не можешь быть уверен в этом.
   – Не веришь! – с горечью сказал Том и, сам того не желая, добавил: – Ты, как Агнес, не хочешь поверить в мой собор.
   – О Том, если бы дело было только во мне, я бы осталась. – Голос ее был грустным. – Но посмотри на моего сына.
   Том взглянул на Джека. Лицо мальчика было пурпурное от ушибов, его ухо так распухло, что было вдвое больше обычного, в ноздрях запеклась кровь, а передний зуб был сломан.
   – Я боялась, – продолжала Эллен, – что, если мы останемся в лесу, из него вырастет зверь. Но если это та цена, которую надо заплатить, чтобы научить его жить среди людей, то она мне не подходит. Я возвращаюсь в лес.
   – Прошу тебя, не говори так, – в отчаянии взмолился Том. – Давай все обсудим. Не стоит принимать поспешное решение...
   – Оно не поспешное, совсем не поспешное, Том, – тоскливо сказала Эллен. – Мне так грустно, что я даже не могу больше злиться: Я действительно хотела быть твоей женой. Но не любой ценой...
   «Если бы Альфред не преследовал Джека, ничего этого бы не случилось», – подумал Том. Но ведь это были всего лишь мальчишеские стычки, разве не так? Или все же Эллен права, говоря, что, когда дело касается Альфреда, Том просто слепец? Том начал чувствовать, что был не прав. Возможно, ему следовало проявить больше твердости по отношению к Альфреду. Ребячьи потасовки – это одно дело, но ведь Джек и Марта гораздо меньше Альфреда. Наверное, он и правда хулиган.
   Но теперь уже ничего нельзя было изменить.
   – Поживи в деревне, – растерянно проговорил Том. – Подожди немного и увидишь, что будет.
   – Не думаю, что теперь монахи мне это позволят.
   Он понимал, она была права. Деревня принадлежала монастырю, и все ее жители платили монахам ренту – как правило, в виде нескольких дней работы на них, – так что, если монахам кто-либо был неугоден, они вполне могли отказать ему в жилье. И едва ли можно будет их осуждать, коли они откажут Эллен. Она сделала свой выбор и в буквальном смысле помочилась на свои шансы изменить его.
   – Тогда я пойду с тобой, – сказал Том. – Монастырь должен мне уже семьдесят два пенса. Мы снова двинемся в путь. Нам же удавалось выжить до...
   – А как же дети? – мягко прервала его Эллен.
   Том вспомнил, как плакала от голода Марта. Он знал, что не может заставить ее снова пройти через все это. И кроме того, здесь, в монастыре, жил его маленький сынишка Джонатан. «Я не хочу больше бросать его, – сказал себе Том, – однажды я уже поступил так и возненавидел себя за это».
   Но мысль о том, что ему придется потерять Эллен, была невыносима.
   – Не рви себя на части, – успокоила его Эллен. – Все равно я больше не пойду бродить с тобой по дорогам. Это не выход, и с каждым днем нам будет только хуже. Я возвращаюсь в лес, а ты остаешься.
   Он уставился на нее. Ему не хотелось верить, что все это она говорила серьезно, но, взглянув на ее лицо, он понял: надеяться было не на что. Том не знал, что еще сказать. Он раскрыл было рот, но так и не нашел подходящих слов. Он ощутил себя беспомощным. Эллен взволнованно дышала, ее грудь поднималась и опускалась. Том хотел прикоснуться к ней, но почувствовал, что она будет против этого. «Может быть, мне уже никогда не придется снова обнять ее», – подумал он. В это было трудно поверить. В течение нескольких недель он каждую ночь ложился рядом с ней и касался ее такого знакомого тела так же привычно, как касался своего собственного, и теперь оно вдруг стало недоступно, и Эллен сделалась будто чужая.
   – Не смотри так печально, – сказала она. В ее глазах стояли слезы. – Мне жаль, что я сделала тебя несчастным.
   – Не стоит жалеть об этом. Лучше помни, что ты подарила мне столько счастья. Вот от чего больно. Столько счастья...
   Рыдание сорвалось с ее губ. Она отвернулась и, не проронив ни слова, вышла.
   Джек и Марта пошли за ней. Альфред некоторое время в растерянности колебался, затем тоже вышел.
   Том стоял и неотрывно глядел на стул, на котором она только что сидела. «Нет, – стучало у него в висках, – это не может быть правдой, она не бросит меня».
   Он опустился на стул, все еще хранивший тепло ее тела, тела, которое он так любил. Сидя с окаменевшим лицом, он старался остановить подступившие слезы.
   Том знал, Эллен уже не передумает. Она всегда была человеком, который, однажды приняв решение, доводит его до конца.
   Хотя, возможно, в конце концов она пожалеет об этом.
   Том ухватился за эту ниточку надежды. Он знал, что она его любит. Ее чувство к нему не изменилось. Не далее как прошлой ночью она так неистово его любила, словно утоляла нестерпимую жажду, и, после того как он удовлетворился, она легла на него сверху и никак не могла остановиться, жадно целуя его и задыхаясь в его бороде, снова и снова кончая, пока наслаждение не истощило ее до такой степени, что у нее уже больше не было сил продолжать. Но не только совокупление доставляло ей радость. Эллен и Том наслаждались каждой проведенной вместе минутой. Они постоянно разговаривали, гораздо больше, чем это было у него с Агнес даже в первые дни их знакомства. «Она будет скучать не меньше, чем я, – размышлял Том. – Через некоторое время, когда уляжется ее гнев и она свыкнется с новой жизнью, она начнет тосковать по кому-то, с кем можно поговорить, по крепкому телу, чтобы обнять его, и по бородатому лицу, которое можно целовать. И тогда она вспомнит обо мне».
   Но она была гордой. Может быть, слишком гордой, чтобы вернуться, даже если она захочет этого.
   Том вскочил со своего стула. Он должен был рассказать ей обо всем, что было у него на душе. Выбежав из дома, он увидел ее у монастырских ворот. Она прощалась с Мартой. Том помчался мимо конюшни и догнал ее.
   Эллен грустно улыбнулась ему.
   – Прощай, Том.
   Он взял ее за руки.
   – Ты вернешься когда-нибудь? Просто чтобы повидать нас. Если я буду знать, что ты ушла не навсегда, что в один прекрасный день я снова увижу тебя, пусть на несколько минут, – если я буду это знать, я смогу пережить нашу разлуку.
   Она в нерешительности молчала.
   – Прошу тебя!
   – Хорошо, – тихо сказала Эллен.
   – Поклянись.
   – Я не верю клятвам.
   – Зато я верю.
   – Ну ладно. Клянусь.
   – Спасибо тебе. – Он нежно притянул ее к себе. Она не сопротивлялась. Он крепко обнял ее, и самообладание покинуло его, по щекам потекли слезы. Наконец Эллен отстранилась. Том неохотно отпустил ее, и она повернулась к воротам.
   В этот момент со стороны конюшни донесся какой-то шум. Было похоже, что норовистый конь не слушался своего хозяина, бил копытами и храпел. Они непроизвольно оглянулись. Это был черный жеребец Уолерана Бигода, которого как раз собирался оседлать сам епископ. Его глаза встретились с глазами Эллен, и он застыл на месте.
   И тогда она запела.
   Том не знал этой песни, хотя он много раз слышал пение Эллен. Голос ее звучал печально, и, несмотря на то что слова песни были французскими. Том понял их достаточно хорошо.
   Жаворонок, пойманный в сети охотника, Песнь свою сладкую петь продолжает, Словно той песни мелодия звонкая Дорогу к свободе ему открывает.
   Том оторвал взгляд от Эллен и посмотрел на епископа. Уолеран казался потрясенным: его рот приоткрылся, глаза вылезли из орбит, а лицо стало смертельно бледным. Том изумился: почему простая песенка смогла напугать такого человека?
   Бедную пташку охотник схватил, Свободы лишив навсегда. Все люди и птицы должны умереть, Но песня жить будет всегда.
   – До свидания, Уолеран Бигод! – крикнула Эллен. – Я покидаю Кингсбридж, но не покидаю тебя. Я буду приходить к тебе в твоих снах.
   «И в моих», – подумал Том.
   Какое-то время все стояли неподвижно.
   Держа Джека за руку, Эллен пошла прочь. Все молча смотрели, как она миновала монастырские ворота и растворилась в сгущавшихся сумерках.

Часть II
1136-1137

Глава 5

I

   И после того как ушла Эллен, по воскресеньям в доме для приезжих стало тихо. Альфред на лугу за речкой гонял с деревенскими мальчишками мяч, а марта, которая очень скучала по Джеку, играла в дочки-матери, наряжая свою куклу, готовя ей похлебку и занимаясь воображаемым хозяйством. Том работал над проектом своего собора.
   Разок-другой он намекнул Филипу, что тому следовало бы подумать насчет того, какую церковь он хотел бы построить, но приор то ли не заметил, то ли предпочел сделать вид, что не понял смысла этих намеков. Голова его была забита другими заботами. Однако том все продолжал размышлять об этом, особенно по воскресеньям.
   Ему нравилось, сидя у двери дома для приезжих, смотреть через лужайку на развалины сгоревшего собора.
   На куске шиферной плитки он иногда делал эскизы, но основную часть своего замысла держал в голове. Он знал, что большинству людей было трудно зримо представить себе большие и сложные архитектурные сооружения, хотя для него это всегда было проще простого.
   Тем, как он справился с расчисткой руин. Том завоевал доверие и благодарность приора, но Филип все еще видел в нем лишь случайного, наемного каменщика, и потому Том должен был доказать, что способен создать проект настоящего собора, а затем и построить его.
   Однажды воскресным днем, месяца через два после ухода Эллен, Том почувствовал, что созрел для того, чтобы начать делать чертеж.
   Из тростника и гибких прутьев он сплел коврик размером три фута на два и по периметру прикрепил аккуратные деревянные планки – получилось нечто вроде подноса. Затем он, прокалив мел, приготовил известь, смешал ее с небольшим количеством штукатурки и залил этой кашицей коврик. Когда раствор начал подсыхать, он взял иглу и прочертил несколько линий. Для проведения прямых линий он использовал свою железную футовую линейку, для прямых углов – квадратную пластинку, а для закруглений – циркуль.
   Том решил сделать три чертежа: поперечный разрез, чтобы объяснить, из каких конструкционных элементов состоит церковь; вертикальную проекцию, чтобы продемонстрировать великолепные пропорции здания, и общий план, из которого станет ясно, как будут располагаться внутренние помещения. Он начал с поперечного разреза.
   В своем воображении он представил, как будет выглядеть собор, если с него срезать, словно горбушку с буханки хлеба, стену западного фасада и заглянуть внутрь, и начал рисовать.
   Это было вовсе не трудно. Сначала Том изобразил проход под прямоугольной аркой. Получился внутренний вид нефа, если на него смотреть с торца. Потолок нефа, как это было и в старой церкви, будет ровный и деревянный. Вообще-то, Тому гораздо больше нравились сводчатые каменные потолки, но он знал, что это Филипу не по карману.
   Над нефом он нарисовал треугольную крышу. Ширина здания определялась шириной крыши, а та, в свою очередь, зависела от длины деревянных балок. Было очень трудно раздобыть бревна длиннее тридцати пяти футов, и, кроме того, они стоили бешеные деньги. (Хороший строительный лес был так дорог, что идеально ровные деревья нередко срубались и продавались владельцами задолго до того, как они дорастут до этой длины.) Том рассчитывал, что неф его собора будет шириной в тридцать два фута.
   Изображенный им неф получился высоким, просто невероятно высоким. Но ведь здание собора должно потрясать, воображение, вызывать своими размерами благоговейный трепет и своей величественностью заставлять прихожан обращать к небесам их взоры. Люди потому и приходили сюда, что соборы были самыми громадными сооружениями: простой человек, ни разу не побывавший в храме, мог так и прожить жизнь, даже не увидев здания, значительно превосходящего своими размерами лачугу, в которой он жил.
   Увы, то, что нарисовал Том, непременно бы рухнуло. Стены ни за что не выдержали бы веса свинцовой крыши и деревянных балок. Их надо было надежно укрепить.
   С этой целью по обеим сторонам Том пририсовал закругленные сверху арочные проходы высотой в половину нефа. Это были боковые приделы. У них должны были быть полукруглые каменные потолки: поскольку приделы были гораздо уже нефа, их каменные своды обойдутся не так дорого. У каждого бокового придела будет односкатная пологая крыша.
   Пристроенные к нефу боковые приделы обеспечат его стенам некоторую поддержку. Но этого будет еще недостаточно. Между крышами и сводчатыми потолками приделов Том выстроит ряд дополнительных подпорок. Он изобразил одну из них: каменная арка протянулась от верхней части стены бокового придела к стене нефа. В том месте, где та арка опиралась на стену придела. Том связал ее с массивным контрфорсом, выпиравшим из стены церкви, а сверху приделал небольшую башенку, которая должна будет добавить контрфорсу веса и несколько украсить его.
   Без усиливающих надежность всей конструкции элементов бокового придела, подпорок и контрфорсов построить захватывающую дух церковь просто не удастся, но может оказаться, что все это будет не так просто объяснить монаху, и, чтобы было понятнее, Том нарисовал еще и небольшой эскиз.
   Затем он принялся чертить фундамент, который уходил далеко вниз под стены собора. Работники всегда поражались, что им приходилось рыть под фундаменты такие глубокие котлованы.