Фоллетт Кен. Столпы Земли

   От содеянного графом Перси монахи пришли в ярость. Все они возрадовались, услышав о том, что король даровал им право неограниченно брать строевой лес и камень, и теперь дружно возмущались, что Перси посмел ослушаться королевского указа.
   Однако, когда стихли негодующие возгласы, выяснилось, что у Ремигиуса было на этот счет особое мнение.
   – Помнится, я еще год назад предупреждал, – начал он. – Соглашение, в соответствии с которым каменоломня принадлежит графу, а нам дается право добывать там камень, меня никогда не устраивало. Мы должны были требовать, чтобы ее отдали в нашу полную собственность.
   То, что в этом замечании была доля истины, вовсе не заставило приора согласиться со своим помощником. Именно о том, что каменоломня должна была перейти в собственность монастыря, он договорился с леди Риган, однако в последнюю минуту она обвела его вокруг пальца. Филипа так и подмывало сказать, что он сделал все, что было в его силах, и хотел бы он посмотреть, как смог бы Ремигиус добиться большего в коварных лабиринтах королевского двора, однако прикусил язык, ибо он был приором, а приор обязан за все нести ответственность.
   – Можно, конечно, рассуждать, как хорошо было бы, если бы король отдал нам каменоломню, – пришел на помощь Милиус, – однако он этого не сделал, так что сейчас нам нужно решить, как быть дальше.
   – По мне так все абсолютно ясно, – немедленно отозвался Ремигиус. – Сами выгнать людей графа мы не можем, поэтому нам надо добиться, чтобы это сделал король. Мы должны послать к нему представителей и просить его заставить графа Перси подчиниться.
   Монахи одобрительно зашумели.
   – Надо послать самых мудрых и самых речистых, – добавил ризничий Эндрю.
   Филип не сомневался, что во главе делегации Ремигиус и Эндрю видели именно себя.
   – Не думаю, – продолжал Ремигиус, – что после того, как король узнает о том, что случилось. Перси Хамлей будет долго оставаться графом Ширингом.
   Этой уверенности Филип не разделял.
   – А где сейчас король? – спохватился Эндрю. – Кто-нибудь знает?
   Филип недавно вернулся из Винчестера и был в курсе.
   – Он отправился в Нормандию, – сказал приор.
   – Понадобится уйма времени, чтобы догнать его, – заметил Милиус.
   – Поиски справедливости требуют терпения, – высокопарно произнес Ремигиус.
   – Но пока мы будем тратить время на поиски справедливости, строительство собора будет стоять на месте, – парировал Милиус. В своем голосе он не скрывал раздражения, которое вызывала в нем готовность Ремигиуса отложить программу строительства. Филип разделял это чувство. Милиус между тем продолжал: – Однако проблема не только в этом. Даже добравшись до короля, надо будет еще уговорить его выслушать нас. А на это могут уйти недели. Затем он, вполне вероятно, предоставит Перси Хамлею возможность защищаться – и тогда снова задержка...
   – Да как, интересно, Перси станет защищаться? – вспылил Ремигиус.
   – Не знаю, – проговорил Милиус, – но уверен, он что-нибудь придумает.
   – Но в конце концов король обязан держать свое слово.
   – Не будь так уверен, – раздался чей-то голос, и все обернулись. Говорившим был брат Тимоти, старейший среди монахов монастыря. Маленький благопристойный старичок, он очень редко участвовал в их дискуссиях, но, когда все же начинал говорить, его стоило послушать. Не раз Филип думал, что Тимоти вполне мог бы стать приором. Как правило, на собраниях капитула брат Тимоти сидел и дремал, но сейчас он подался вперед, глаза блестят. – Король есть лишь раб обстоятельств, – продолжал старик. – Он живет в постоянном страхе перед собственными бунтовщиками и монархами соседних стран. Ему нужны союзники. Граф Перси – человек могущественный, у него много рыцарей. И если в тот момент, когда мы представим королю наше прошение, он будет испытывать нужду в таких людях, как Перси, он откажет нам, невзирая на всю законность нашей просьбы. Короли не безгрешны. Есть только один истинный судья, и он есть Бог. – Тимоти снова откинулся назад, прислонившись к стене и полуприкрыв глаза, словно то, как будет воспринята его речь, не представляло для него ни малейшего интереса. Филип сдержал улыбку: Тимоти абсолютно точно выразил опасения приора по поводу поисков правды у короля.
   Ремигиус не хотел отказываться от захватывающей поездки во Францию и возможности пожить некоторое время при королевском дворе, но в то же время ему нечего было противопоставить логике брата Тимоти.
   – Что еще в таком случае мы можем предпринять? – сказал он.
   Ответа Филип не знал. Шериф не сможет вмешаться в это дело: Перси был слишком могущественной персоной, чтобы подчиниться простому шерифу. На епископа также нельзя положиться. Досадно. Однако Филип не собирался сидеть сложа руки, смирившись с поражением. Каменоломню можно заполучить, если...
   У него родилась идея.
   – Минутку, – задумчиво проговорил он.
   Потребуется помощь всех физически сильных братьев... все должно быть тщательно организовано, как военная операция, только без оружия... надо на два дня запастись едой...
   – Не знаю, получится ли, но попробовать стоит. Слушайте, – сказал он и изложил им свой план.

* * *

   Вскоре они вышли из монастыря. Отряд состоял из тридцати монахов, десяти послушников. Черномазого Отто и его каменотесов, Тома Строителя с Альфредом да двух запряженных в телегу лошадей. Когда спустились сумерки, они зажгли факелы. В полночь процессия остановилась, чтобы ее участники смогли поужинать тем, что второпях удалось собрать на кухне: курами, белым хлебом и красным вином. Филип всегда считал, что тяжкий труд должен вознаграждаться хорошей пищей. Когда они снова двинулись в путь, монахи запели псалмы.
   Еще стояла кромешная тьма, когда Том, который шел впереди, указывая дорогу, вдруг поднял руку, веля отряду остановиться.
   – Осталось пройти милю, – сказал он Филипу.
   – Хорошо, – кивнул приор. Он повернулся к монахам. – Снимите свои башмаки и сандалии и наденьте валенки. – Он и сам переобулся в пару мягких валяных башмаков, какие в зимнюю пору обычно носили крестьяне. Затем, подозвав к себе двух послушников, Филип приказал: – Эдвард и Филемон, вы останетесь здесь, с лошадьми. И чтобы не шуметь. Дождетесь рассвета и присоединитесь к нам. Все ясно?
   – Да, отче, – хором ответили они.
   – Отлично. Остальным следовать за Томом Строителем. И соблюдайте полную тишину.
   Процессия снова тронулась.
   Дул легкий западный ветерок. Шелест молодой листвы скрывал тяжелое дыхание пятидесяти мужчин и шарканье пятидесяти пар валенок. Филип начал ощущать волнение. Теперь, когда его план был близок к осуществлению, он стал казаться приору несколько сумасбродным. В мыслях своих Филип молил Господа даровать ему удачу.
   Дорога свернула влево, и в мерцающем свете факелов проступили очертания деревянного дома, кладки грубо обтесанных каменных блоков, нескольких лестниц и стоек лесов на фоне темного холма, обезображенного белыми шрамами каменных разрезов. «А нет ли здесь собак?» – подумал вдруг Филип. Если на каменоломне держат собак, то элемент внезапности будет утерян, а сам план поставлен под угрозу срыва. Но отступать было уже поздно.
   Шаркая ногами, процессия миновала дом. Филип затаил дыхание, в любой момент ожидая услышать беспорядочный лай собак. Однако все было тихо.
   Монахи полукругом встали у основания лесов. Приор почувствовал гордость за своих братьев, которые столь бесшумно смогли все это проделать. Не так просто соблюдать тишину даже в церкви. Правда, может быть, они были слишком напуганы, чтобы шуметь.
   Том Строитель и Черномазый Отто начали расставлять по местам каменотесов. Они разделили их на две группы. Одна группа собралась там, где пласт известняка подходил к поверхности земли у подножия холма, а другая взобралась по лесам наверх. Когда каменотесы заняли свои позиции, их по приказу Филипа окружили монахи. Сам же приор встал между ними и домом.
   Все было точно рассчитано. Через несколько минут после того, как Филип отдал последние распоряжения, небо начало светлеть. Вытащив свечу, он зажег ее от факела и, повернувшись к монахам, поднял. Это был условный сигнал. Все сорок монахов и послушников тоже достали и зажгли свечи. Зрелище было волнующее. В предрассветных сумерках каменоломню заполнили призрачные фигуры, держащие маленькие дрожащие огоньки.
   Филип снова повернулся к дому. Там пока не было никаких признаков жизни. Он приготовился ждать. Это монахи умели, ведь им ежедневно приходилось часами неподвижно стоять. Однако работникам это давалось непросто, и через некоторое время они начали терять терпение и стали шаркать ногами и вполголоса переговариваться. Но теперь было уже все равно.
   Вскоре проснулись обитатели дома. Внутри кто-то откашливался, а затем послышался скрежет поднимающегося за дверью засова. Филип поднял руку, требуя мертвой тишины.
   Дверь распахнулась. Протирая глаза, на улицу вышел какой-то мужик. Из описания Тома Филип догадался, что это был Гарольд из Ширинга, старший каменотес. Сначала ничего необычного Гарольд не заметил. Прислонившись к дверному косяку, он снова разразился глубоким, булькающим кашлем человека, чьи легкие забиты каменной пылью. Филип взмахнул рукой. Где-то за его спиной регент монастырского хора вывел ноту, показывая тональность, и в то же мгновение все сорок монахов запели псалом. Каменоломня наполнилась леденящей душу гармонией.
   Эффект был ошеломляющим. При виде этого хора привидений, появившегося, словно по волшебству, на его каменоломне, голова Гарольда дернулась, глаза вылезли из орбит, а челюсть отвисла. Из открытого рта вырвался крик ужаса, и видавший виды каменотес ввалился обратно в дом.
   Филип позволил себе удовлетворенно улыбнуться. Неплохо для начала.
   Однако суеверный страх продлился недолго. Приор, не поворачиваясь, снова взмахнул рукой. В ответ на его сигнал каменотесы принялись за работу. Клацающий звук ударяющегося о камень железа отбивал ритм звучащей мелодии.
   В дверь боязливо просунулись две или три физиономии. Наконец до людей графа дошло, что перед ними обыкновенные, из плоти и крови, монахи и работники, а вовсе не привидения, и они вышли из дома, чтобы получше все рассмотреть. Показались и двое стражников. Застегивая ремни, на которых висели мечи, они уставились на монахов. Филип понял, что наступил критический момент: как поведут себя эти вояки?
   Их вид – здоровенных, бородатых и грязных, с мечами и кинжалами, одетых в толстые кожаные куртки – вызвал в памяти Филипа давнишнюю сцену, когда в его дом ворвались двое солдат и убили и мать, и отца. Внезапно его пронзила боль утраты родителей, которых он едва помнил. Приор с ненавистью смотрел на стражников, но вместо них видел кривоносого урода и темноволосого верзилу с забрызганной кровью бородой. Его переполняли ярость, отвращение и непоколебимая уверенность в том, что эти тупые, безбожные негодяи должны получить отпор.
   Один за другим на улицу высыпали все графские каменотесы. Их было двенадцать.
   Из-за горизонта выглянуло солнце.
   Монастырские работники уже откалывали камни. Если бы стражники вздумали их остановить, им пришлось бы сначала поднять руку на монахов. Филип же как раз и рассчитывал на то, что воины не посмеют применить силу к молящимся братьям.
   Похоже, он был прав: стражники колебались.
   Оставленные в лесу послушники привели запряженных в телегу лошадей. Они с опаской посмотрели вокруг. Филип жестом показал им, где встать, затем повернулся к Тому Строителю, встретился с его взглядом и кивнул.
   К этому времени несколько камней уже были отколоты, и теперь Том велел молодым монахам отнести их в телегу. Люди графа с любопытством следили за дальнейшим развитием событий. Каменные глыбы были очень тяжелыми, поэтому с лесов их опускали на веревке, а затем перетаскивали на носилках. Когда на телегу погрузили первый камень, стражники начали о чем-то шептаться с Гарольдом. Тем временем на повозку лег второй камень. Стражники отделились от собравшихся возле дома и направились к телеге. На нее вскарабкался один из послушников, Филемон, и с вызывающим видом уселся на камень. «Храбрый юноша», – подумал Филип.
   Дорогу подошедшим к повозке стражникам преградили четверо монахов, которые только что принесли две каменные глыбы. Филип напрягся. Люди графа остановились, положив ладони на рукоятки своих мечей. Пение прекратилось, ибо все сейчас от волнения едва дышали.
   «Нет, – размышлял Филип, – они не посмеют поднять меч на безоружных людей». Но затем он осознал, как легко было бы для них, таких сильных, привыкших к кровавой бойне сражений, скосить своими острыми клинками этих монахов, которых и бояться-то нечего. И все же они должны помнить о каре Господней, что ждет их за убийство Божьих людей. Даже такие отпетые головорезы, как эти, должны знать, что в конце концов и они предстанут перед судом Всевышнего. Но страшатся ли они геенны огненной? Возможно, однако, они также боятся и своего хозяина графа Перси. Филип понял, что мысли стражников сейчас были заняты тем, как отнесется их господин к тому, что они не смогли изгнать монахов и работников Кингсбриджа из каменоломни. Приор видел, как они в нерешительности стоят перед горсткой молоденьких братьев, взвешивая, что страшнее – не выполнить приказа Перси или навлечь на себя гнев Божий.
   Стражники переглянулись. Один из них покачал головой. Другой пожал плечами. А затем оба пошли прочь.
   Снова раздался чистый голос регента, и монахи грянули торжественный псалом. Послышались победные возгласы каменотесов. От наступившего облегчения Филип почувствовал слабость. В какой-то момент дело, казалось, могло принять очень опасный оборот, но сейчас приор просто сиял от радости. Теперь у него была каменоломня.
   Задув свечу, Филип направился к телеге. Он обнял всех четырех монахов, которые не дрогнули перед графскими стражниками, и двух послушников, что привели коней.
   – Горжусь вами, – тепло сказал он. – Верю, что и Господь вами гордится.
   Монахи и каменотесы поздравляли друг друга. Подошедший к Филипу Черномазый Отто пробасил:
   – Ловко это у тебя получилось, отец Филип. А ты, смею сказать, храбрый человек.
   – Бог уберег нас, – улыбнулся приор. Ему на глаза попались графские каменотесы, уныло стоящие возле двери дома. Он не хотел превращать их в своих врагов, ибо, оказавшись в столь затруднительном положении, они могли стать причиной дальнейших неприятностей. Филип решил с ними поговорить.
   Он взял Отто под руку и повел к дому.
   – Сегодня здесь свершилась воля Всевышнего, – обратился к Гарольду приор. – Надеюсь, в ваших сердцах нет места обидам и огорчениям.
   – Мы остались без работы, – отозвался Гарольд. – Это ли не огорчение?
   Неожиданно Филип увидел возможность переманить людей Гарольда на свою сторону.
   – Если хотите, можете приступить к работе хоть сейчас. Я готов нанять и тебя, и всех твоих товарищей. Можете даже оставаться в своем доме.
   Такой поворот событий удивил Гарольда. Старый мастер выглядел явно озадаченным, затем к нему наконец вернулось самообладание, и он спросил:
   – А какова плата?
   – Обычная, – не раздумывая, ответил Филип. – Два пенса в день ремесленнику, по пенни работнику, четыре пенса тебе, а с подмастерьями будешь расплачиваться сам.
   Гарольд, обернувшись, взглянул на своих товарищей. Филип отвел Отто в сторонку, чтобы дать им возможность обсудить предложение без свидетелей. По правде говоря, у приора не было средств для найма еще двенадцати каменотесов, и, если они согласятся, ему придется еще дальше отложить день, когда начнут работу строители. Это значило, что все деньги придется потратить на добычу камня, который будет просто складываться в штабеля. Однако будет гораздо безопаснее, если каменотесы графа Перси станут работать на монастырь. А уж коли Перси снова вздумается добывать для себя камень, ему придется сначала найти ремесленников, что, может статься, окажется весьма затруднительным после того, как весть о сегодняшних событиях облетит окрестности. И если когда-нибудь в отдаленном будущем Перси все же попробует закрыть каменоломню, у Филипа уже будет хороший запас камня.
   Гарольд и его люди о чем-то спорили. Затем через несколько минут он подошел к приору.
   – Если мы станем на тебя работать, кто будет главным – я или твой старший каменотес?
   – Здесь главный Отто, – не колеблясь, сказал Филип. Без сомнения, Гарольда нельзя было оставлять за главного, ибо Перси в любой момент мог заставить его вернуться. И двух начальников тоже быть не должно, так как это могло привести к ссорам. – Ты можешь оставаться старшим над своими людьми, – предложил приор, – но Отто будет командовать всеми.
   Разочарованный, Гарольд вернулся к своим товарищам. Обсуждение продолжалось. Между тем к Филипу и Отто подошел Том Строитель.
   – Твой план удался, святой отец, – широко улыбаясь, заговорил он. – Мы возвратили себе каменоломню, не пролив ни капли крови. Ты просто волшебник.
   Филип не прочь был бы согласиться с ним, но убоялся греха гордыни.
   – Это Господь сотворил чудо, – заметил он, обращаясь не столько к Тому, сколько к себе самому.
   – Отец Филип предложил Гарольду и его людям работу, – сказал Отто.
   – Ну да! – Том был неприятно удивлен. Нанимать работников – дело старшего строителя, а не приора. – Я и не знал, что у тебя есть средства на это.
   – А у меня их и нет, – признался Филип. – Но я не хочу, чтобы эти работяги болтались без дела в ожидании, когда Перси придумает, как вернуть себе каменоломню.
   Том поразмыслил немного, затем кивнул:
   – Не вредно иметь запас камня на случай, если Перси преуспеет в своих планах.
   Приор был рад, что Том понял смысл его поступка. Гарольд и его товарищи наконец договорились. Он снова подошел к Филипу и спросил:
   – Согласен ли ты платить деньги мне, чтобы я уже распределял их по своему усмотрению?
   Филип засомневался. Это значило, что Гарольд мог присвоить себе больше, чем ему полагалось. Однако он сказал:
   – Это на усмотрение старшего строителя.
   – Такое встречается сплошь и рядом, – заявил Том. – Если твои люди не возражают, я согласен.
   – В таком случае мы принимаем предложение, – решился наконец Гарольд.
   Они обменялись рукопожатиями.
   – Итак, – подвел черту Филип, – каждый получил то, что он хочет. Вот и хорошо.
   – Увы, это не так, – возразил Гарольд.
   – Кто же еще не удовлетворен? – удивился приор.
   – Леди Риган, жена графа Перси, – мрачно сказал каменотес. – Когда она узнает о случившемся, здесь будет море крови.

II

   Охоты в этот день не было, поэтому мужчины Ерлскастла играли в одну из любимых игр Уильяма Хамлея – забивали камнями кота.
   В замке всегда жило множество кошек, так что одной больше, одной меньше – какая разница? Уильям и его товарищи закрыли окна и двери большого зала дворца, сдвинули к стене мебель, чтобы кот не мог за ней спрятаться, а в центре сложили на полу горстку камней. Оказавшийся запертым здесь кот – старый мышелов с серой шерсткой – почуял опасность и сел возле двери в надежде, что ему удастся выскочить.
   Каждый из игроков за право бросить камень должен был положить в кувшин один пенни; тот же, чей бросок окажется смертельным, забирал все деньги.
   Пока они тянули жребий, в каком порядке играть, кот, все больше волнуясь, метался туда-сюда перед дверью.
   Первым выпало бросать Уолтеру. Ему повезло, ибо, хоть кот и был встревожен, он еще не знал, в чем суть игры, и его можно было застать врасплох. Стоя спиной к животному, Уолтер незаметно поднял камень и спрятал его в кулаке, затем медленно повернулся и неожиданно бросил.
   Он промахнулся. Камень с грохотом ударился о дверь, и кот, подпрыгнув, помчался по залу. На Уолтера посыпались презрительные насмешки.
   Бросать вторым было плохо, так как еще не уставший кот носился как бешеный. Эта очередь досталась молодому сквайру. Он подождал, пока мечущееся в поисках спасительного выхода животное немного замедлило бег, и бросил. Бросок был хорош, однако кот все же заметил летящий в него камень и увернулся. Мужчины загоготали.
   Охваченная паническим страхом несчастная тварь понеслась еще быстрее, запрыгивая на приставленные к стене козлы и доски столов и снова спрыгивая на пол. Следующим кидал уже немолодой рыцарь. Он сделал ложный замах, чтобы посмотреть, в каком направлении побежит кот, а затем бросил, целясь немного впереди головы животного. Играющие зааплодировали его находчивости, но и на этот раз кот заметил камень и резко остановился, избежав попадания.
   В отчаянии он попытался протиснуться за стоящий в углу дубовый сундук. Следующий бросавший увидел в этом хорошую для себя возможность и постарался не упустить ее: он без промедления, пока кот был неподвижен, метнул камень и попал несчастному в крестец. Раздались одобрительные возгласы. Оставив попытки спрятаться за сундуком, кот вновь понесся по залу, но теперь он хромал и двигался гораздо медленнее.
   Наконец наступил черед Уильяма.
   У него были хорошие шансы нанести смертельный удар. Чтобы посильнее вымотать кота, Уильям заорал на него, заставляя какое-то время бежать быстрее, затем с той же целью замахнулся. Если бы кто-то другой из игроков стал так затягивать с броском, на него наверняка начали бы шикать, но Уильям был графским сынком, и все терпеливо ждали. Измученный, раненый кот замедлил бег и с надеждой направился к выходу. Уильям отвел руку. Неожиданно кот остановился у стены рядом с дверью. Уильям начал бросок, но, прежде чем камень полетел в кота, дверь распахнулась, и на пороге появилась черная фигура священника. Уильям бросил, но кот с радостным воплем рванулся, словно выпущенная из лука стрела. Священник испуганно взвизгнул и подхватил полы своей сутаны. Игравшие грохнули от смеха. Кот, со всего маху ударившись в ноги вошедшему, вылетел вон из зала. Священник застыл в испуганной позе, словно женщина, увидевшая мышь, а мужчины покатывались от хохота.
   Уильям узнал его. Это был епископ Уолеран.
   Молодой Хамлей смеялся громче всех. Тот факт, что священник, который, словно баба, перепугался при виде кошки, оказался соперником его семьи, доставлял ему еще большее удовольствие.
   Однако епископ очень быстро пришел в себя. Вспыхнув от гнева, он ткнул перстом в Уильяма и скрипучим голосом произнес:
   – Гореть тебе за это в геенне огненной!
   Веселье Уильяма мгновенно сменилось ужасом. Его с детства мучили ночные кошмары, после того как мать рассказала ему о том, что делают с людьми черти в аду, как они поджаривают грешников на огне, как выковыривают им глаза и отрезают острыми ножами половые органы. С тех пор он не выносил разговоров на эту тему.
   – Заткнись! – заорал на епископа Уильям. Все притихли. Выхватив кинжал, Хамлей двинулся на Уолерана. – Уж не явился ли ты сюда читать проповеди? Ты, змея! – В глазах епископа не было и тени испуга, казалось, он был удивлен, узнав о том, что сын графа испытывает такой ужас при одном упоминании ада. Это еще больше взбесило Уильяма. – Пусть меня из-за тебя повесят, но...
   Он так вышел из себя, что вполне мог зарезать епископа, если бы не раздавшийся с ведущей наверх лестницы голос:
   – Уильям! Прекрати!
   То был его отец.
   Уильям замер и немного погодя вложил кинжал в ножны.
   Уолеран прошел в зал. Вслед за ним вошел еще один священник – Дин Болдуин.
   – Не ожидал увидеть тебя здесь, епископ, – сказал Перси.
   – Потому что, когда мы встречались в последний раз, ты подбил приора Кингсбриджа на то, чтобы он обманул меня. Да-а. Я знал, что мой визит удивит тебя. Я ведь не из тех людей, кто легко прощает обиды. – Он перевел взгляд своих ледяных глаз на Уильяма, затем снова повернулся к отцу: – Но я не держу злобы, когда это не совпадает с моими интересами. Нам надо поговорить.
   Отец, подумав, кивнул:
   – Пойдем наверх. Ты тоже, Уильям.
   Епископ Уолеран и Дин Болдуин поднялись в графские покои, где их ожидала Риган, за ними туда вошел Уильям. Он чувствовал досаду, что коту удалось спастись. С другой стороны, он понимал, что и ему тоже удалось спастись: тронь он епископа хоть пальцем, вполне возможно, его бы за это повесили. Но в утонченности Уолерана, в его изысканных манерах было нечто такое, что вызывало отвращение Уильяма.
   Они прошли в отцову комнату, ту самую, в которой Уильям насиловал Алину. Каждый раз, заходя сюда, он вспоминал ту сцену: ее пышное белое тело, страх, застывший у нее в глазах, то, как она визжала, перекошенное лицо ее младшего брата, когда его силой заставляли смотреть на них, а затем – это Уильяму очень понравилось – то, как после него ее насиловал Уолтер. Жаль, что ему не удалось сделать ее своей пленницей, – можно было бы иметь ее в любое время, как только захочется.
   С тех пор мысль об Алине неотступно преследовала его. Он даже предпринял было кое-какие шаги, чтобы выследить ее. В Ширинге поймали лесника, который хотел продать боевого коня Уильяма, и тот под пыткой сознался, что выкрал его у девицы, отвечавшей внешнему виду Алины. От винчестерского тюремщика Уильям узнал, что она приходила навестить отца перед самой его смертью. А его подруга госпожа Кейт, владелица публичного дома, завсегдатаем которого он был, рассказала молодому Хамлею, что она звала Алину к себе. Но на этом след дочери Бартоломео обрывался.