Фоллетт Кен. Столпы Земли

   Монахи, удовлетворенные ответом, согласно закивали. Джек почувствовал, что убедительные ответы повышают его шансы занять место мастера.
   Но тут со своего места поднялся Ремигиус.
   – Я хотел бы зачитать собратьям стих из Священного Писания, – довольно торжественно произнес он и посмотрел на Филипа. Приор кивнул в знак согласия.
   Ремигиус вышел к аналою и открыл толстый том Библии. Джек внимательно следил за ним: его тонкие губы нервно подрагивали, голубые глаза широко раскрылись, выражение негодования застыло на лице – воистину воплощение вселенской скорби и обиды. Когда-то давным-давно он свято уверовал в свое предназначение править людьми, но оказался слишком слаб характером для этого и вот теперь вынужден доживать свои дни, разочарованный во всех и вся.
   – Книга «Исход». – Он нараспев произносил первые слова, листая пергаментные страницы. – Глава двадцатая. Стих четырнадцатый. – Джек весь напрягся: что же последует дальше? Ремигиус помедлил: – Не прелюбодействуй. – И на том захлопнул книгу и вернулся на свое место.
   Филип, слегка раздраженный, спросил:
   – Может быть, ты объяснишь нам, брат Ремигиус, зачем тебе понадобилось читать этот короткий стих во время обсуждения плана строительства?
   Ремигиус, пальцем указывая на Джека, ответил:
   – Потому что человек, который хочет стать нашим мастером-строителем, живет в грехе. – Его голос гремел, подобно грому.
   Джек никак не хотел верить в то, что Ремигиус говорит совершенно серьезно. И тоже вспылил:
   – Это правда, наш союз не благословлен святой Церковью; на то были основания, но мы поженимся, как только вы захотите.
   – Это невозможно. – Ремигиус почти ликовал. – У Алины уже есть муж.
   – Но их союз так и не состоялся.
   – И тем не менее он был освящен в церкви.
   – Но если вы не позволите мне жениться на ней, как же я смогу воздержаться от прелюбодеяния? – со злостью бросил Джек.
   – Довольно! – Это был голос Филипа. Джек взглянул на него и увидел, что тот тоже взбешен. – Джек, ты действительно живешь в грехе с женой своего брата?
   Юноша застыл от изумления:
   – А ты разве не знал?
   – Конечно нет! – взревел приор. – Неужели ты думаешь, что я бы молчал?
   Воцарилась тишина. Филипа раньше никто не видел таким разъяренным. Джек чувствовал, что попал в беду. Его грех, может быть, и не был таким уж страшным, но монахи всегда строго относились к прелюбодеянию. К несчастью, то, что приор не знал о Джеке и Алине, еще более усугубляло дело. Ремигиус таким образом застал Филипа врасплох и поставил его в неловкое положение. Теперь ему следовало проявить твердость, чтобы не прослыть мягкотелым.
   – Но вы ведь не можете строить церковь не по правилам, только чтобы наказать меня, – жалобно промолвил Джек.
   – Ты должен оставить эту женщину, – с наслаждением сказал Ремигиус.
   – Да иди ты знаешь куда? Она родила от меня ребенка, ему уже год!
   Ремигиус, довольный собой, уселся на место.
   – Джек, если ты будешь так разговаривать на капитуле, тебе придется выйти вон, – строго сказал Филип.
   Юноша понимал, что надо успокоиться, но остановиться уже не мог.
   – Да это же просто смешно! – воскликнул он. – Вы хотите, чтобы я бросил мою женщину и нашего ребенка? Это не мораль, это – убожество какое-то.
   Филип понемногу умерил свои гнев, в его голубых глазах загорелись знакомые огоньки симпатии.
   – Джек, – сказал он, – ты по-своему смотришь на законы Божьи, нам же следует неукоснительно соблюдать их, поэтому мы и пошли в монахи. А посему мы не можем назначить тебя мастером до тех пор, пока ты не прекратишь прелюбодеяние.
   Джек вспомнил строку из Писания:
   – И сказал Христос: «Тот из вас, кто безгрешен, пусть первым бросит в меня камень».
   – Да, но Христос сказал грешнице: «Ступай и больше не греши». – Он повернулся к Ремигиусу: – Я так понимаю, ты снимешь свои возражения, если Джек прекратит прелюбодействовать.
   – Конечно, – сказал монах.
   Несмотря на раздиравшие его гнев и душевную боль, Джек понял, что Филип ловко перехитрил Ремигиуса. Он отвлек все внимание на вопрос о прелюбодеянии и обошел стороной все, что касалось планов строительства. Но Джек не успокаивался.
   – Я не собираюсь бросать ее! – сказал он.
   – Но ведь это, возможно, ненадолго, – спокойно сказал Филип.
   Джек задумался, слова приора застали его врасплох.
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – То, что ты сможешь жениться на Алине, если ее первый брак будет расторгнут.
   – А это возможно?
   – Вполне, если, как ты говоришь, супруги не исполняют брачные обязанности.
   – И что я должен сделать?
   – Обратиться в церковный суд. Можно в суд епископа Уолерана, но тебе лучше отправиться сразу к архиепископу Кентерберийскому.
   – И он непременно даст согласие?
   – По справедливости – да.
   Джек почувствовал, что ответ приора прозвучал не совсем убедительно.
   – Но пока нам придется жить порознь?
   – Если хочешь стать мастером-строителем собора Кингсбриджа – да.
   – Ты заставляешь меня выбирать из того, что я люблю больше всего на свете.
   – Это ненадолго, – опять повторил Филип.
   В голосе приора Джек уловил сострадание к нему.
   Он немного смягчился, хотя и погрустнел:
   – Как – «ненадолго»?
   – Ну, может быть, год.
   – Целый год!
   – Вам необязательно жить в разных городах, – сказал Филип. – Ты сможешь видеться с Алиной и ребенком.
   – А вы знаете, что она искала меня по всей Испании? – Джек сделал последнюю попытку убедить монахов. – Вы можете себе это представить? – Но разговоры о любви были недоступны их сознанию. – Как же я скажу ей, что нам нужно на время расстаться? – горько пробормотал Джек.
   Филип встал и положил ему на плечо руку.
   – Время пролетит так быстро, что ты и не заметишь, поверь мне, – сказал он. – А скучать тебе не придется – будешь строить собор.

II

   За восемь лет лес очень подрос и изменился. Джек был уверен, что знает эти места как свои пять пальцев. Но теперь старые тропы и тропинки заросли, и в подлеске лесные звери протоптали новые, ручейки бежали в других направлениях, вековые деревья попадали, а молодые вытянулись вверх. Все как-то уменьшилось в размерах: и расстояния теперь казались меньшими, и склоны холмов – не такими крутыми. Но самым удивительным было то, что он чувствовал себя здесь чужим. Молодой олень испуганно смотрел на Джека из зарослей кустарника на другом конце поляны, и тот не мог вспомнить, где был олений водопой. Не знал он, с какой протоки вспорхнула целая стая диких уток и что их вспугнуло. И еще ему было немного страшновато, потому что он не знал, за каким деревом могут притаиться лесные разбойники.
   Почти весь путь от Кингсбриджа до леса он проехал верхом, но, как только главная дорога кончилась, ему пришлось спешиться, ибо на пути встал молодой кустарник, которым поросли тропинки. Возвращение к любимым местам его детства навевало неизъяснимую грусть. Мальчишкой он, конечно же, не мог оценить всей сложности жизни: какой простой и безоблачной казалась она ему в те годы! Его самым большим лакомством всегда была земляника; он знал, что каждое лето, несколько дней подряд, он будет собирать ее столько, сколько сможет съесть: она ярким ковром устилала лесные поляны и пригорки.
   Сейчас, спустя годы, к нему пришло настоящее понимание жизни со всеми ее горестями, радостями и трудностями; все оказалось совсем непросто: и его странно-воинственная дружба с Филипом, и их с Алиной разрушенная любовь, и его чрезмерно честолюбивое желание построить самый красивый на свете собор, и жгучая потребность узнать всю правду об отце...
   Ему очень хотелось вновь увидеть мать, ведь прошло два года с того дня, как они расстались; она, наверное, очень изменилась за это время, думал Джек. Он очень ждал этой встречи. Теперь, правда, ему все приходилось делать самому, и все же как хорошо всегда иметь рядом человека, готового в любой момент прийти тебе на помощь.
   Весь день он добирался до того места, где они когда-то жили с матерью. Зимний день быстро катился к концу. Темнело. Совсем скоро ему придется прекратить поиски их пещеры и подумать о ночлеге. «Будет, наверное, ужасно холодно, – подумал Джек, – но, с другой стороны, чего мне бояться: я столько лет прожил в этом лесу».
   Мать сама нашла его.
   Он уже совсем было отчаялся. Впереди стеной стоял лес, и только узенькая, почти невидимая глазу тропка, по которой бегали разве что барсуки и лисы, изгибаясь, уходила в чащу. Пора было останавливаться и по своим же следам возвращаться.
   Джек развернул лошадь – и тут столкнулся с Эллен.
   – Ты совсем разучился бесшумно ходить по лесу, – сказала она. – Я услышала тебя еще за милю.
   Джек улыбнулся: мать совсем не изменилась.
   – Здравствуй, мама, – и поцеловал в щеку, а потом в порыве чувств крепко обнял ее.
   Она провела рукой по его лицу:
   – Совсем исхудал.
   Он смотрел на нее, не сводя глаз: она была такая же красивая – загорелая, полная сил, волосы по-прежнему густые и темные, без единой сединки. Глаза все так же отливали золотом и, казалось, просвечивали насквозь.
   – А ты совсем не изменилась, – сказал Джек.
   – Где же ты пропадал все это время?
   – Дошел до Компостеллы, потом пошел еще дальше, в Толедо.
   – Алина пошла за тобой...
   – Она нашла меня. Спасибо тебе.
   – Я очень рада. – Она закрыла глаза, словно посылая благодарную молитву на небеса. – Так рада... – И повела его к своей пещере, которая оказалась совсем рядом. Все-таки память Джека не подвела.
   Внутри ярко полыхал очаг, на стенах, разбрасывая тусклый свет, горели три лучины. Она налила ему в кружку сидра из диких яблок и меда, поджарила немного каштанов. Джек, помня, чего всегда не хватало лесным жителям и что нельзя было сделать самому, привез с собой ножи, веревку, мыло и соль. Мать уже освежевала кролика, чтобы приготовить его на ужин.
   – Как живешь, мама? – спросил Джек.
   – Все хорошо, – ответила она, но, взглянув на сына, поняла, что спрашивал он серьезно. – Мне очень не хватает Тома. Но он умер, а другого мужа мне не надо.
   – Ну а всем остальным ты довольна?
   – И да и нет. Я привыкла жить в лесу. Мне нравится быть одной. Никогда не могла смириться с тем, что священники вечно совали свои нос в чужие дела и учили меня жизни. Но я очень скучаю по тебе. Марте и Алине, я так хотела бы, чтобы внук был рядом. – Она улыбнулась. – Хотя после того, что я наговорила в церкви, мне путь в Кингсбридж заказан. Приор Филип никогда не простит меня. Но если бы я могла соединить вас с Алиной, я бы обязательно вернулась. – Она оторвалась на миг от кролика, и довольная улыбка появилась на ее лице: – И как тебе нравится супружеская жизнь?
   – Ты же знаешь, что мы не женаты. В глазах Церкви Алина все еще жена Альфреда.
   – Не будь глупеньким. Что Церковь знает об этом?
   – Они помнят, кого обвенчали. Мне не дали бы строить новый собор, если бы я жил с чужой женой.
   Ее глаза блеснули гневом:
   – Такты оставил ее?
   – Да. До тех пор, пока она не получит развод.
   Мать отложила в сторону кроличью шкурку. Острым окровавленным ножом она начала разделывать тушку, бросая кусочки мяса в стоящий на огне котелок.
   – Приор Филип однажды поступил со мной так же, еще когда мы были с Томом. Я знаю, почему он так бесится, если видит, что люди любят друг друга. Самому ему все это запрещено, а когда сам чего-то не можешь, всегда хочется запретить то же и другим. Конечно, он не вправе противиться, когда брак благословлен Церковью, но, если любящие не состоят в законном браке, тут он изо всех сил старается испортить им жизнь и испытывает от этого странное удовольствие. – Она отрезала лапки и бросила их в полное мусора деревянное ведро.
   Джек понимающе кивнул. Он принял решение Филипа как неизбежное и все-таки, прощаясь по вечерам с Алиной и покидая ее дом, каждый раз злился на приора. И сейчас он понимал негодование матери.
   – Все же это ненадолго, – снова как бы уговаривая себя самого, сказал Джек.
   – А что говорит Алина?
   Джек скорчил гримасу:
   – Ей тоже несладко. Она считает во всем виноватой себя. Говорит, не надо было ей выходить замуж за Альфреда.
   – Правильно говорит. Но и ты тоже хорош: уперся – хочу, мол, строить церкви – и все тут.
   Обидно, что мать не хотела его понять.
   – Мама, но все остальное не стоит того. Церкви – самые большие, самые высокие и красивые здания на свете. Поэтому и строить их так непросто, поэтому и требуется от мастеров настоящее умение и талант.
   – И ты не согласишься ни на что другое?
   – Конечно нет.
   Она в замешательстве покачала головой:
   – Я никогда, наверное, не пойму, откуда у моего сына такая вера в то, что ему предначертано стать великим. – Она бросила остатки кролика в котел и стала вычищать шкурку: мех ей еще пригодится. – Это ты унаследовал явно не от своих предков.
   Джек ждал, что мать вспомнит об этом.
   – Мама, когда я странствовал за морем, мне кое-что удалось узнать о моей родне.
   Она оторвалась от шкурки и посмотрела на него.
   – Ты о чем?
   – Я нашел семью моего отца.
   – О Боже! Как тебе удалось? Где они? Кто они?
   – Есть такой городок в Нормандии, называется Шербур. Там он и родился.
   – А ты уверен?
   – Я очень похож на него. Мы как две капли воды. Меня даже приняли за призрака.
   Мать тяжело опустилась на табуретку. Джек почувствовал себя виноватым за то, что расстроил ее, но разве мог он предположить, что она с такой болью воспримет его слова.
   – И что... что они за люди? – промолвила она.
   – Отец его давно умер, а мать жива. Она очень хорошо приняла меня, когда поняла, что я никакой не призрак. Его старший брат – плотник. У него жена и трое детей. Мои двоюродные братья и сестры. – Джек улыбнулся. – Правда, здорово? У нас теперь есть родня.
   Мысль о родне, казалось, огорчила ее, причинила боль.
   – Джек, мне так жаль, что я не смогла дать тебе нормального воспитания.
   – А мне – нисколько, – легко ответил он. Ему всегда было не по себе, когда мать вдруг начинала мучиться угрызениями совести: это было не в ее характере. – Я очень рад, что у меня появились братья и сестры. Даже если нам не суждено больше увидеться, все равно приятно знать, что они есть.
   – Понимаю, – сказала она и горестно кивнула.
   Джек тяжело вздохнул:
   – Они думали, отец утонул во время кораблекрушения двадцать четыре года назад. Судно называлось «Белый Корабль». Оно вышло как раз из Барфлера. Все пассажиры считались погибшими. Но отцу удалось спастись, хотя об этом так никто и не узнал, потому что он больше не вернулся в Шербур.
   – Он оказался в Кингсбридже, – сказала она.
   – Но как это случилось?
   – Он уцепился за бочонок, и его выбросило на берег, неподалеку от замка. Отец пошел туда сообщить о кораблекрушении. В замке были какие-то знатные вельможи, они очень испугались, увидев его, схватили и привезли в Англию. Через несколько недель, а может, и месяцев – точно не помнил – он оказался в Кингсбридже.
   – А больше отец ничего не рассказывал о крушении?
   – Говорил только, что корабль сразу пошел ко дну, как будто в днище образовалась огромная пробоина.
   – Такое чувство, что отец кому-то мешал.
   Мать кивнула:
   – А потом, когда они поняли, что больше не могут держать его в пленниках, они убили его.
   Джек опустился перед ней на колени так, чтобы она смотрела ему прямо в глаза. Дрожащим от волнения голосом он спросил:
   – Но кто были эти люди,мама?
   – Ты меня об этом уже спрашивал.
   – А ты все время отмалчивалась.
   – Потому что не хотела, чтобы ты потратил свою жизнь на месть за отца.
   Джек почувствовал, что она все еще относится к нему, как к ребенку, скрывая от него то, что может ему повредить. Он старался держать себя в руках, как положено взрослому мужчине.
   – Всю свою жизнь я хочу посвятить тому, чтобы строить новый собор в Кингсбридже и растить наших с Алиной детей. Но я также хочу знать, за что повесили моего отца. А об этом знают только те, кто оклеветал его. И мне надо знать, кто эти люди.
   – Тогда я не знала их имен.
   Джек видел, что мать опять избегает говорить всю правду, и это его разозлило.
   – Но теперь-то ты знаешь!
   –Да, знаю. – Ее глаза были полны слез, и Джек понял, что ей так же тяжело, как и ему. – И я скажу тебе, потому что чувствую, что ты не успокоишься, пока не узнаешь все как есть. – Она всхлипнула и вытерла слезы.
   Джек в напряжении ждал.
   – Их было трое: монах, священник и рыцарь.
   Он сурово посмотрел на нее:
   – Имена...
   – Ты хочешь спросить у них, почему они солгали под присягой?
   – Да.
   – И ты думаешь, они тебе скажут?
   – Может, и не скажут. Я только посмотрю им в глаза и спрошу. Возможно, этого мне будет достаточно.
   – Вряд ли тебе это удастся.
   – Я хочу попробовать, мама!
   Она опять глубоко вздохнула.
   – Монах был приором Кингсбриджа.
   – Филип?!
   – Нет, не Филип. Это было еще до него. Его предшественник – Джеймс.
   – Но он же умер!
   – Я ведь предупреждала тебя, что у тебя вряд ли получится поговорить с ними.
   Джек сощурился:
   – Кто были двое других?
   – Рыцарь – Перси Хамлей, граф Ширинг.
   – Отец Уильяма!
   – Да.
   – И он тоже мертв!
   – Да.
   Джека охватило ужасное предчувствие, что и третьего уже не было в живых и тайна смерти его отца навсегда ушла с ними в могилу.
   – А священник, кто он? – Джек сгорал от нетерпения.
   – Его звали Уолеран Бигод. Теперь он епископ Кингсбриджский.
   Джек облегченно вздохнул:
   – И он еще жив.

* * *

   Замок епископа Уолерана был построен к Рождеству. Ранним погожим утром нового года Уильям Хамлей с матерью подъезжали к нему верхом. Они еще издали увидели его. Он стоял на самом верху целой гряды холмов, возвышаясь над долиной и словно бросая суровый, мрачный взгляд на окрестности.
   Проезжая по долине, они объехали старый епископский дворец. Теперь здесь были склады с шерстью. Торговля у Уолерана шла бойко, и часть вырученных денег пошла на строительство нового замка.
   Миновав долину, они поднялись по пологому склону и, преодолев проход в земляном валу и глубокий сухой ров, выехали к воротам в каменной стене. Со всеми своими земляными валами, рвом и каменной стеной замок казался совершенно неприступным. Ни Уильям, ни даже королевские особы не могли похвастаться ничем подобным.
   Во внутреннем дворе высилась громадная четырехугольная башня в три этажа, рядом с которой каменная церковь выглядела совсем крошечной. Уильям помог матери слезть с лошади. Сопровождавшие их рыцари увели лошадей на конюшню, а Уильям с матерью поднялись по ступенькам в дом епископа.
   Был самый разгар дня, и слуги Уолерана суетились в большом зале, накрывая на стол. Здесь же стояли в ожидании обеда архидиаконы, помощники, служащие и просто прихлебатели епископа. Уильям и Риган ждали, пока слуга пошел доложить об их прибытии.
   Уильяма раздирали приступы жестокой ревности. Алина была влюблена, и вся округа знала об этом. У нее родился внебрачный ребенок, и муж выгнал ее из дома. С малышом на руках она отправилась на поиски своего возлюбленного и, обойдя чуть ли не полсвета, все-таки нашла его. История эта не сходила с уст жителей всей Южной Англии. И всякий раз, когда Уильям слышал ее, в нем закипала нечеловеческая ярость. Но он уже придумал, как отомстить Алине.
   Их провели вверх по широкой лестнице в покои епископа. Уолеран сидел за большим столом, рядом пристроился Болдуин.
   Тот уже стал архидиаконом. Двое духовников на скатерти, похожей на шахматную доску, подсчитывали деньги, складывая их в аккуратные столбики, по двенадцать монет в каждом, и передвигая их с черных квадратиков на белые. Болдуин встал, поклонился леди Риган и быстро убрал скатерть и деньги.
   Уолеран поднялся из-за стола и пошел к своему креслу возле камина. Двигался он быстро, точно паук, и Уильям вновь испытал знакомое чувство отвращения. И все же он решил проявлять покорность во всем. Совсем недавно до него дошла весть о страшной смерти графа Херефорда, который поссорился с местным епископом и окончил свои дни в анафеме. Тело его было погребено в неосвященной земле. Уильям представил себя на мгновение вот так же похороненным за пределами кладбища, отданным на растерзание всем чертям и чудищам, населявшим подземный мир, и содрогнулся от ужаса. Никогда не станет он ссориться со своимепископом.
   Уолеран выглядел таким же бледным и тощим, как и всегда, его черные одежды болтались на нем, словно белье, развешанное на деревьях для просушки. Казалось, он всю жизнь был таким и никогда не менялся. А вот Уильям очень изменился, он чувствовал это. Еда и вино были для него главным удовольствием, и с каждым годом он понемногу толстел, несмотря на то что жизнь вел очень бурную. Ему уже дважды пришлось делать себе новую кольчугу: в старую он давно не мог влезть.
   Уолеран совсем недавно вернулся из Йорка. Его не было почти полгода, и Уильям вежливо поинтересовался:
   – Надеюсь, поездка была успешной?
   – Не совсем, – ответил Уолеран. – Епископ Генри послал меня уладить четырехлетний спор о том, кому быть архиепископом Йорка, но мне не удалось примирить стороны. Тяжба продолжается.
   Чем меньше говорить об этом, тем лучше, решил Уильям.
   – Пока ты отсутствовал, – сказал он, – у нас произошли кое-какие перемены. Особенно в Кингсбридже.
   – В Кингсбридже? – Епископ, похоже, был удивлен. – Мне казалось, что мы обо всем договорились перед моим отъездом.
   Уильям кивнул.
   – У них появилась Плачущая Мадонна.
   Новость вызвала раздражение Уолерана.
   – О чем ты, черт возьми?
   Ответила ему мать Уильяма:
   – Это деревянная статуя. Ее выносят во время шествий. И в строго определенное время у нее из глаз капают слезы. Люди верят, что она чудотворная.
   – Она действительночудотворная, – сказал Уильям. – Плачущая статуя, подумать только!
   Епископ презрительно посмотрел на обоих.
   – Не знаю, чудотворная она или нет, – сказала Риган, – но за это время тысячи людей приходили взглянуть на нее. А приор Филип тем временем снова строит собор. Сейчас восстанавливают алтарь, делают новую деревянную крышу, но уже потихоньку приступают к новой церкви. Выкопали даже землю под фундамент. Из Парижа приехали несколько каменщиков.
   – Из Парижа? – удивился Уолеран.
   – Новая церковь будет такой же, как в Сен-Дени.
   Уолеран кивнул:
   – Островерхие арки. В Йорке я слышал о них.
   Уильяму не было никакого дела до того, каким будет собор в Кингсбридже.
   – Меня больше волнует, что молодые крестьяне уходят к Филипу и нанимаются на строительство собора. В Кингсбридже опять по воскресеньям собирается рынок, и люди из Ширинга едут торговать туда. Опять старая история!
   Он с тревогой посмотрел на мать и епископа, испугавшись, что они заподозрят его в тайных замыслах; но те, похоже, ничего не заметили.
   – Самой большой моей ошибкой было помочь Филипу стать приором, – сказал Уолеран.
   – Придется их проучить, чтобы знали свое место, – со злостью в голосе произнес Уильям.
   Епископ задумчиво посмотрел на него.
   – Что ты собираешься сделать?
   – Разорить город еще раз. – А потом я убью Алину и ее любовника, подумал Уильям; и он уставился на пылавший в камине огонь, чтобы, не дай Бог, не встретиться глазами с матерью: она бы сразу поняла, что он задумал.
   – Не думаю, что у тебя получится на этот раз, – сказал Уолеран.
   – Один раз мне это удалось, так почему же сейчас не попробовать?
   – Тогда была серьезная причина: надо было уничтожить овчинную ярмарку.
   – А теперь – рынок. Король Стефан не давал им разрешения торговать.
   – Это разные вещи. Филип очень рисковал, открыв у себя ярмарку, и ты сразу же наказал его. Но воскресный рынок в Кингсбридже собирается уже шестой год. И потом, это все-таки в двадцати милях от Ширинга, так что разрешение у них наверняка имеется.
   Уильям с трудом подавил приступ гнева. Ему хотелось бросить в лицо Уолерану, чтобы тот перестал быть похожим на немощную старуху, но потом решил, что толку никакого не будет.
   Пока он приходил в себя, в комнату вошел слуга и остановился в дверях.
   – В чем дело? – спросил епископ.
   – Пришел человек и требует принять его, мой господин. Какой-то Джек Джексон. Строитель из Кингсбриджа. Прикажете прогнать?
   Уильям почувствовал, как забилось сердце. Любовник Алины! Легок на помине: я ведь только что решил убить его, подумал он; не иначе как этот Джек обладает сверхъестественным чутьем. Животный страх сковал Уильяма.
   – Из Кингсбриджа? – Уолеран был явно заинтригован.
   – Он – новый мастер-строитель, – сказала Риган. – Тот самый, который привез из Испании статую Плачущей Мадонны.
   – Любопытно, – сказал епископ. – Ну что ж, давайте-ка взглянем на него. – Он сделал знак слуге: – Впусти его.
   Уильям смотрел на дверь, объятый суеверным ужасом. Он ожидал, что сейчас в комнату ворвется высокий грозный мужчина в черном плаще и с осуждением и угрозой в глазах ткнет в него пальцем. Как же он удивился, увидев, что Джек – совсем еще мальчишка! Ему наверняка не больше двадцати, подумалось ему. У юноши были ярко-рыжие волосы и живые голубые глаза. Он бросил короткий взгляд на Уильяма, потом перевел его на Риган, выражение лица которой всегда пугало и словно приковывало к себе смотревших на нее, и наконец остановил его на епископе. Строителя нисколько не смущало то, что перед ним стояли два самых могущественных человека в округе; сразу было видно, что он не из пугливых.