Фоллетт Кен. Столпы Земли

   – Ты о чем, Джозеф?
   – А ты разве не знаешь? Твой брат женится.
   – У меня нет братьев, – не раздумывая ответил Джек и тут же почувствовал, как холодом обдало сердце.
   – Ну не родной, так сводный, – сказал Джозеф.
   – Нет, я об этом ничего не знаю. – Надо было о чем-нибудь спросить старика. Он стиснул зубы и процедил: – И на ком же он женится?
   – На той самой Алине.
   Так, значит, она все-таки решилась. В глубине души у Джека теплилась надежда, что она изменит свое решение. Он отвернулся, чтобы Джозеф не увидел отчаяния на его лице.
   – Ну-ну, – по возможности безразлично буркнул Джек.
   – Да, на той самой, которая когда-то была всемогущей, а теперь осталась ни с чем.
   – Когда, ты говоришь, это будет?
   – Завтра. Обряд пройдет в новой церкви, которую построил Альфред.
   Завтра!
   Алина станет женой Альфреда завтра. До последнего Джек не хотел верить в это. И вот реальность обрушилась на него, как удар грома. Завтра Алина выходит замуж. Завтра его жизни наступит конец.
   Он взглянул на карту, разложенную перед ним на аналое. Какая разница, где находится центр мира – в Иерусалиме или в Уоллингфорде? Что, он будет более счастлив, если узнает, как работают рычаги? Недавно он сказал Алине, что лучше бы она прыгнула вниз со стены и разбилась, чем стала женой Альфреда. А если бы ему кто-нибудь сказал то же самое, как поступил бы он?
   Он ненавидел монастырь. Уйти в монахи – что может быть глупее. Зачем ему жизнь, если Алина выйдет замуж за другого и если он не может больше работать на строительстве собора?
   Хуже всего было то, что он понимал, какой несчастной она будет с Альфредом. И не только потому, что ненавидел сводного брата. Многие девушки были бы довольны таким мужем. Эдит, например. Когда Джек рассказывал ей однажды, как он любит работать с камнем, она вовсю хохотала. Ей-то от Альфреда многого не требовалось: она бы только и делала, что ублажала его и слушалась покорно, до тех пор пока бы тот процветал и любил их детей.
   Алина же проклинала бы каждую минуту, проведенную с Альфредом. Его мужская грубость вызывала бы у нее отвращение, она презирала бы его за скупость, а своим тупоумием он довел бы ее в конце концов до сумасшествия. Брак с Альфредом стал бы для нее сущим адом.
   Почему она не хочет этого видеть? Джек недоумевал. Что с ней происходит? Любой другой выход был бы лучше, чем жить с нелюбимым человеком. Семь лет назад она удивила всех, отказав Уильяму Хамлею, а сейчас приняла предложение человека, ничуть не лучше первого. О чем она думала?
   Джек должен был узнать это. Ему необходимо было поговорить с ней, и – к черту монастырские порядки.
   Он свернул карту, положив ее на место, в шкаф, и направился к двери. Джозеф все еще стоял, опершись на щетку.
   – Ты что, уходишь? – спросил он Джека. – Я думал, тебе велено оставаться здесь до тех пор, пока за тобой не придут.
   – Да пусть они все обосрутся! – сказал Джек и вышел из комнаты.
   Приор Филип заметил его входящим в восточную арку монастыря. Джек быстро развернулся и попытался скрыться, но Филип окликнул его:
   – Ты куда, Джек? Тебе ведь запрещено выходить.
   Но тот уже забыл о всякой дисциплине. Никак не реагируя на слова Филипа, он побежал по другому коридору, который вел на южную сторону, и оттуда уже был спуск к набережной, где ютились маленькие домики. Но удача сегодня отвернулась от него. Навстречу ему шли брат Пьер, монастырский надзиратель, и два его помощника. Увидев Джека, они остановились как вкопанные. Лицо брата Пьера, похожее на полную луну, горело негодованием.
   – Задержите послушника, брат надзиратель! – донесся до него голос Филипа.
   Пьер протянул руку, надеясь остановить Джека, но тот оттолкнул его. Пьер побагровел и схватил юношу за руку. Джек вырвался и двинул Пьера по носу. Раздался дикий вопль, скорее от злости, чем от боли. И тут на Джека навалились помощники надзирателя.
   Джек дрался отчаянно, и ему совсем было удалось освободиться, но тут подоспел Пьер, немного отошедший после удара, и втроем они прижали Джека к земле. Тот еще пытался вырваться, кляня всех монастырских последними словами за то, что оторвали его от самого, может быть, важного дела в его жизни – от разговора с Алиной.
   – Пустите меня, тупицы! – без конца выкрикивал он.
   Тогда оба помощника уселись на него. Пьер стоял, вытирая рукавом разбитый нос. Подошел Филип. Джек понимал, что тот зол не меньше его самого. Никогда его таким не видел.
   – Я не потерплю, чтобы кто-либо вел себя подобным образом. – В голосе Филипа звучал металл. – Ты монах, к тому же послушник, и я заставлю тебя подчиняться мне. – Он повернулся к Пьеру. – Отведи его в карцер.
   – Нет! – закричал Джек. – Вы не имеете права!
   – Я – имею, – разгневанно ответил Филип.
   Карцер представлял собой маленькую комнатушку без окон, в подвале рядом с отхожим местом. В основном здесь держали преступников в ожидании суда либо перед отправкой в тюрьму Ширинга, но частенько сюда попадали и монахи в наказание за серьезные проступки, как, например, непристойное поведение по отношению к служащим в монастыре женщинам.
   Джека пугало не заточение в одиночестве, а то, что он не сможет увидеть Алину.
   – Ну как ты не понимаешь?! – кричал он Филипу. – Я должен поговорить с ней.
   Лучше бы он не говорил этого. Филип разозлился:
   – За подобные разговоры тебя и наказали!
   – Но я должен с ней поговорить.
   – Единственное, что ты должен, -это бояться Господа и слушаться своих наставников.
   – Никакой ты мне не наставник, глупый осел! Ты мне никто! Выпустите меня, черт вас дери!
   – Уведите его, – мрачно сказал Филип.
   Вокруг них уже собралась небольшая толпа, и несколько монахов подхватили Джека за руки и за ноги. Он попытался вырваться, все еще не веря, что это происходит наяву, но силы были неравны. Его с трудом дотащили до карцера, кто-то открыл дверь, и мстительный голос брата Пьера скомандовал:
   – Бросьте его в темницу.
   Джека раскачали и швырнули внутрь, прямо на каменный пол. Он поднялся на ноги и, несмотря на ушибы, рванулся к двери. Но не успел. Она захлопнулась перед самым носом, с грохотом опустился тяжелый засов снаружи, и в замке лязгнул ключ.
   Изо всех сил Джек забарабанил кулаками по двери.
   – Выпустите меня! – яростно кричал он. – Я должен остановить ее! Нельзя ей выходить за Альфреда! Пустите.
   Ответа не было. Он продолжал кричать, но его требования все больше походили на мольбу, голос слабел, потом перешел в жалобный вой, потом в шепот, а по лицу потекли слезы отчаяния.
   Но вот глаза его высохли, кричать он больше не мог. Отвернувшись от двери, Джек осмотрел камеру. Темно, но не так, что хоть глаз выколи: из-под двери пробивалась полоска света, и можно было с трудом различить обстановку. Он на ощупь прошелся вдоль стен. По способу обработки камня определил, что сооружение это старинное. Ничего особенного собой комната не представляла: около шести квадратных футов, с колонной в углу и высоким сводчатым потолком. Наверняка раньше она была больших размеров, а затем ее специально перегородили под карцер. В одной стене была, похоже, прорезь для окна, плотно закрытая ставнем и слишком узкая, чтобы пролезть через нее, будь она даже открыта. От каменного пола веяло сыростью. Джек ясно слышал шум какого-то потока под ногами; он догадался, что это был водовод, который шел от водяной мельницы через монастырь к отхожим местам. Теперь понятно, почему пол каменный, а не земляной.
   Совершенно обессилевший, Джек уселся на пол, прислонившись к стене, и уставился на проблеск света под дверью. Свет этот был единственным, к чему он сейчас стремился. Как он умудрился попасть в эту историю? Ведь он никогда не доверял священникам, у него и в мыслях не было посвятить себя Богу, да и в самого Бога он по-настоящему не верил. Стать послушником! Тогда такой шаг, казалось, избавлял от всех трудностей. Он давал единственную возможность остаться в Кингсбридже. Джек думал тогда, что сможет в любой момент уехать. И вот сейчас рвался прочь из этого города, но не в силах был это осуществить. Он был пленником. «Как только выйду отсюда, – твердо решил Джек, – задушу приора Филипа, и пусть меня повесят».
   Интересно, когда же его освободят, вдруг пришла в голову мысль. Прозвонили к ужину. Наверняка продержат здесь всю ночь. Возможно, сейчас как раз о нем и говорят. Самые вредные из монахов будут требовать, чтобы он оставался в заточении минимум неделю, – он уже представил себе Пьера и Ремигиуса, призывающих к ужесточению дисциплины. Те же, кто хорошо относился к Джеку, возможно, скажут, что одной ночи вполне достаточно. А что скажет Филип? Ведь он любил Джека, хотя после всего, что тот ему наговорил, рассчитывать на его благосклонность было трудно. У Филипа будет большой соблазн отдать его в лапы сторонников жесткого порядка. Оставалась одна надежда: его немедленно вышвырнут из монастыря, и это, по их мнению, будет самым страшным приговором Джеку. Только в этом случае он успеет поговорить с Алиной до ее свадьбы. Но Филип будет, конечно, против: изгнание Джека из монастыря означало бы его, Филипа, поражение.
   Свет под дверью тускнел, на улице темнело. Джеку захотелось облегчиться. Он поискал глазами, но никакого горшка не нашел. Не похоже на монахов: уж они-то, всегда пекущиеся о соблюдении чистоты, обязаны были предусмотреть такую мелочь. Он тщательно обследовал пол и в самом углу нашел маленькое отверстие. Вероятно, это и было отхожее место.
   Вскоре узенький ставень открылся. На подоконнике появилась миска и кусок хлеба. Джек вскочил на ноги. Он не видел лица человека, который принес еду.
   – Кто ты? – спросил Джек.
   – Мне запрещено говорить с тобой, – отозвался голос. Джек узнал его. Это был старый монах по имени Люк.
   – Люк, они не сказали, сколько я здесь пробуду? – почти закричал юноша.
   Монах повторил заученную фразу:
   – Мне запрещено говорить с тобой.
   – Пожалуйста, Люк, скажи мне, если знаешь, – умолял Джек, даже не замечая, как жалобно звучит его голос.
   Люк ответил шепотом:
   – Пьер сказал – неделю, но Филип решил – два дня.
   Ставень закрылся.
   – Два дня! – в отчаянии произнес Джек. – Но она в это время выйдет замуж.
   Ответа не последовало.
   Он стоял, уставясь в пустоту. Свет из открывшегося на мгновение оконца был очень ярким по сравнению с почти полным мраком внутри, и какое-то время Джек, ослепленный, ничего не видел, пока наконец глаза не привыкли к темноте. Потом они опять наполнились слезами...
   Он лег на пол, больше ничего не оставалось. Его заперли здесь до понедельника. А к понедельнику Алина станет женой Альфреда, будет по утрам просыпаться в его постели, с его семенем в своем чреве. Мысль эта вызвала у Джека отвращение.
   В камере была уже кромешная тьма. Он на ощупь добрался до подоконника и отпил из миски. Обычная вода. Откусил кусочек хлеба и с трудом стал жевать. Выпив остатки воды, он опять улегся на пол.
   Сон не шел, он пребывал в странной дремоте, похожей на оцепенение, в которой ему, как видение, как сон, являлись прошлогодние воскресные вечера с Алиной. Тогда он рассказывал ей удивительную историю про рыцаря, который влюбился в принцессу и отправился на поиски виноградной лозы, плодоносящей драгоценными камнями.
   Полуночный звон вырвал его из этого состояния. Он уже привык к монастырскому распорядку, и в полночь чувствовал себя бодро, хотя днем частенько хотелось спать, особенно если на обед давали мясо. Монахи уже наверняка повскакивали с кроватей и строились в колонны, чтобы прошествовать в церковь. Сейчас они стояли прямо над Джеком, но он ничего не слышал: стены камеры не пропускали звук. Через какое-то время опять зазвонили, на этот раз к мессе, которая проходила в час ночи. Время летело быстро, слишком быстро, ведь завтра Алина выходит замуж.
   Под утро Джек все-таки заснул.
   Внезапно он пробудился ото сна. Кто-то еще находился в камере.
   Страх сковал его.
   Вокруг была темнота. Шум воды, казалось, усилился.
   – Кто здесь? – сказал он дрожащим голосом.
   – Это я, не бойся.
   – Мама! – От облегчения у него даже закружилась голова. – Как ты узнала, что я здесь?
   – Старый Джозеф рассказал мне, что случилось, – спокойно ответила мать.
   – Тише, монахи услышат.
   – Не услышат. Здесь хоть кричи, хоть пой – наверху никто не хватится. Уж я-то знаю.
   В голове у него родилось сразу столько вопросов, что он не знал, с какого начать: «Как ты попала сюда?», «Открыта ли дверь?..». В темноте он шагнул к ней, выставив вперед руки.
   – Да ты же вся мокрая!
   – Под нами – водовод. А один камень в полу не закреплен и свободно вынимается.
   – Откуда ты это знаешь?
   – Твой отец просидел в этом карцере десять месяцев. – В ее голосе слышалась горечь прожитых лет.
   – Мой отец? В этойкамере? Десять месяцев? Но за что?
   – Мы этого так и не узнали, – сказала она с возмущением. – Его похитили или арестовали – он так и не понял – в Нормандии и привезли сюда. Он не знал ни английского, ни латыни, поэтому понятия не имел, куда попал. Около года отработал на конюшнях – там мы с ним и познакомились. – Нотки ностальгии смягчили ее голос. – Я полюбила его с первого взгляда. Он был очень добрый, но выглядел таким запуганным, несчастным, хотя пел, как соловей. С ним месяцами никто не разговаривал, поэтому, когда я сказала ему несколько слов по-французски, он обрадовался несказанно и, наверное, только за одно это полюбил меня. – В ее голосе опять зазвучала злоба. – Вскоре его посадили в эту камеру. Тогда-то я и раскрыла секрет, как сюда пробраться.
   Джек вдруг подумал, что зачат он был наверняка прямо здесь, на каменном полу. От этой мысли он страшно смутился и возблагодарил Бога, что в камере темно и они с мамой не видят друг друга.
   – Но ведь отца не могли арестовать просто так, должна была быть какая-то причина.
   – Он не нашел ответа. В конце концов они сами придумали для него преступление. Кто-то дал ему чашу, украшенную драгоценными камнями, и выпустил на свободу. Не успел он отойти от монастыря на милю-другую, как его схватили, обвинили в том, что он украл эту реликвию, и повесили. – Эллен расплакалась.
   – Кто это сделал?
   – Шериф Ширинга, приор Кингсбриджа... какая теперь разница кто.
   –А что стало с семьей отца? Ведь у него были родители, братья, сестры...
   – Да, у него была большая семья, там, во Франции.
   – Так почему же он не бежал и не вернулся туда?
   – Однажды он попытался, но его поймали, привезли обратно и бросили в эту темницу. Можно было попробовать еще раз, тем более выбраться отсюда мы могли. Но он не знал дороги домой, не говорил по-английски и к тому же не имел ни гроша в кармане. Шансов почти не было. Конечно, он должен был рискнуть еще раз, теперь-то это ясно как Божий день, но тогда никто не мог даже предположить, что его могут повесить.
   Джек обнял мать, пытаясь успокоить. Она насквозь промокла и дрожала от холода. Ей надо было срочно уходить и высушиться. И тут его словно молнией пронзило: ведь если она может выйти отсюда, значит, и он может последовать за ней. Пока мать рассказывала об отце, он ненадолго забыл об Алине, но сейчас вдруг осознал, что его страстное желание может осуществиться – он успеет поговорить с Алиной до ее свадьбы.
   – Покажи мне этот лаз, – коротко сказал он.
   Она всхлипнула и вытерла слезы.
   – Держи руку. Я тебя выведу.
   Вместе они прошли в дальний угол камеры, и Джек почувствовал, что мать спускается вниз.
   – Глубоко вдохни, ныряй в воду и плыви против течения что есть сил. Иначе тебя унесет прямо в монастырский сортир. Дыхания должно хватить как раз, чтобы добраться до выхода. Только не бойся, и у тебя все получится. – Она опустилась еще ниже, и он отпустил ее руку.
   Нащупав лаз, Джек стал спускаться. Его ноги сразу же оказались в воде. Когда он уперся в дно, плечи все еще были в камере. Перед тем как совсем погрузиться в несущийся поток, он нашел камень и установил его на прежнее место. Озорная улыбка тронула его губы: монахи сойдут с ума, увидев камеру пустой.
   Вода оказалась жутко холодной. Джек сделал глубокий вдох, нырнул и поплыл против течения, вовсю работая руками и ногами. По мере продвижения он отмечал про себя, под какими помещениями находился в данный момент: вот здесь должен быть коридор, здесь – трапезная, вот – кухня, пекарня... Казалось, этому пути не будет конца. Он попытался вынырнуть на поверхность, но ударился головой о камень туннеля. Паника охватила его, но на память пришли слова матери, и Джек сделал последний отчаянный рывок. Он был почти у цели. Мгновение – и впереди показался свет. Пока они разговаривали в камере, взошло солнце. Еще одно движение – и свет был уже над его головой. Джек коснулся ногами дна, встал в полный рост и с благодарностью вдохнул свежего воздуха. Когда дыхание восстановилось, он вылез из канала.
   Мать уже переоделась, на ней было чистое сухое платье. Свое старое она отжала и принесла сухую одежду для сына. Аккуратной стопкой на берегу лежали вещи, которые Джек не надевал уже полгода: льняная рубашка, зеленая шерстяная туника, серые рейтузы и кожаные башмаки. Она отвернулась, и Джек скинул с себя тяжелое монашеское платье, сандалии и быстро оделся в новое.
   Все монашеское одеяние он швырнул в канал. Больше оно ему никогда не понадобится.
   – Что ты теперь собираешься делать? – спросила мать.
   – Пойду к Алине.
   – Прямо сейчас? Но еще слишком рано.
   – Я не могу ждать.
   Она кивнула.
   – Будь великодушным. Ей сейчас очень нелегко.
   Джек склонился и поцеловал мать, потом обхватил ее руками и крепко прижал к себе.
   – Ты спасла меня от тюрьмы, – сказал он. И рассмеялся: – Вот это мама!
   Она улыбнулась, но глаза ее были влажными.
   Джек еще раз на прощание покрепче обнял мать и ушел.
   Уже совсем рассвело, но вокруг никого не было видно, ведь сегодня – воскресенье, люди не работали и могли позволить себе понежиться в постели подольше. Джек не был уверен, стоит ли ему опасаться, что его заметят. Имел ли Филип право преследовать сбежавшего послушника и силой заставить его вернуться? А если и имел, то хотел ли? Этого Джек не знал. Филип олицетворял закон в Кингсбридже, а юноша открыто нарушил его, так что надо быть готовым к любым неприятностям. Но сейчас Джек думал только о том, что ждало его в ближайшие несколько минут.
   Он добрался до домика Алины. А вдруг там Ричард? Будем надеяться на лучшее, подумал Джек, ничего другого не остается. Он подошел к двери, легонько постучал и стал внимательно прислушиваться. Никакого движения внутри. Постучал еще раз, сильнее, и наконец услышал, как хрустит солома под чьими-то шагами.
   – Алина! – шепотом позвал Джек.
   Он слышал, как она подошла к двери. Испуганный голос произнес:
   – Кто там?
   – Это я, Джек. Открой!
   – Джек?!
   Последовала пауза. Джек ждал. Алина в отчаянии закрыла глаза, потом рванулась вперед и прижалась щекой к грубой дощатой двери. Нет, Джек, не сегодня, не сейчас, билась тревожная мысль.
   До нее вновь донесся его настойчивый шепот:
   – Алина, пожалуйста, открой скорее! Если меня схватят, я опять окажусь в тюрьме!
   Она слышала о его заточении, весь город об этом говорил. Ясно, что он сбежал. И пришел прямо к ней. Сердце часто забилось. Она не могла его прогнать.
   Скрипнул засов, и дверь отворилась.
   Его подсохшие волосы, казалось, прилипли к голове. Одет он был не в монашеское платье, а в обычную одежду. Улыбка сияла на лице, словно встреча с возлюбленной была самой большой радостью в его жизни. Вдруг он помрачнел и сказал:
   – Ты плакала.
   – Зачем ты пришел?
   – Я должен был тебя увидеть.
   – Сегодня у меня свадьба.
   – Я знаю. Можно мне войти?
   Впустить его было бы ошибкой, она понимала это. Но ведь завтра она уже будет женой Альфреда, и это последняя возможность поговорить с Джеком наедине. Будь что будет, подумала Алина. Она шире открыла дверь. Джек вошел. Дверь снова закрылась, и засов опустился.
   Они стояли лицом к лицу. Алина была в замешательстве: в глазах Джека горело безнадежное страстное желание; так умирающий от жажды тянется к далекому источнику.
   – Не смотри на меня так, – сказала она и отвернулась.
   – Не выходи за него.
   – Я должна.
   – Ты всю жизнь будешь несчастна.
   – Я и теперь несчастна.
   – Посмотри на меня. Пожалуйста.
   Она повернулась к нему и заглянула в глаза.
   – Скажи, зачем ты это делаешь?
   – А почему бы и нет?
   – Но ведь когда-то, у старой мельницы, ты такменя поцеловала...
   Алина опустила взгляд и почувствовала, как жар охватил ее. В то утро она позволила себе расслабиться, и с тех пор ей было стыдно за свою беспечность. Теперь Джек пользовался этим. Она молчала. Защищаться было нечем.
   – Но после этого ты охладела ко мне, – сказал Джек.
   Алина не поднимала глаз.
   – Мы были друзьями, – безжалостно продолжал Джек. – Все то лето, на поляне... возле водопада... Я рассказывал тебе... мы были так счастливы. Однажды я поцеловал тебя. Помнишь?
   Конечно же, она помнила, хотя изо всех сил старалась забыть о том, что произошло между ними. Сейчас воспоминания смягчили ее сердце, и на глаза навернулись слезы.
   – Потом я помог тебе с войлочной мастерской. Я был счастлив, что смог быть полезным в твоем деле. И ты так обрадовалась этому... Потом мы еще раз поцеловались, но это был уже не простой поцелуй... не как первый. На этот раз он был... страстным. – «О Боже, да, да, именно таким», – подумала Алина, и краска залила ее лицо, и она задышала часто-часто, умоляя Джека только об одном – остановиться!.. Но все было бесполезно. – Мы держали друг друга в объятиях. Наш поцелуй длился долго-долго, и губы твои раскрылись...
   – Хватит! – крикнула Алина.
   – Но почему? – строго спросил Джек. – Что случилось потом? Почему ты так изменилась?
   – Потому что я боюсь! – ответила она не раздумывая и разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Вдруг она почувствовала, что его руки легли на ее вздрагивающие плечи. Алина не пошевелилась, и Джек нежно обнял ее. Она отняла руки от лица и, уткнувшись в его зеленую тунику, заплакала.
   Потом обхватила его за талию.
   Он склонился щекой к ее волосам – безобразным, торчащим клоками, не успевшим отрасти после пожара, и мягко гладил по спине, как ребенка. Ей хотелось, чтобы миг этот длился вечно. Но Джек слегка отступил, так чтобы видеть ее лицо, и сказал:
   – Чего же ты боишься?
   Алина знала ответ, но промолчала. Вместо этого она покачала головой и сделала шаг назад. Но Джек крепко держал ее за запястья, не отпуская.
   – Послушай, Алина, я хочу, чтобы ты знала, как мне тяжело сейчас. Сначала казалось, ты любишь меня, потом любовь сменилась ненавистью, и вот ты выходишь замуж за моего сводного брата. Я ничего не понимаю, я ничего не знаю о подобных вещах, ведь я никогда раньше не любил. Но мне так больно. Я даже не могу выразить словами, как мне плохо. Может, хоть ты объяснишь, за что эти муки и страдания на мою голову?
   Внутри у нее все кипело от возмущения. Подумать только, причина его боли в ней, а ведь она безумно любила его! Алине стало стыдно за свое отношение к Джеку. Он сделал ей столько хорошего, а она разрушила ему жизнь. Да, он имел право просить объяснений. Она вдруг ожесточилась:
   – Джек, когда-то, очень давно, со мной случилось... нечто ужасное, то, что я приказала себе забыть на годы. Я старалась никогда не вспоминать об этом. Но когда ты впервые поцеловал меня, все вернулось, стало преследовать меня, и я не смогла вынести этого.
   – Что... что с тобой произошло?
   – Когда моего отца посадили в тюрьму, мы с Ричардом и наш слуга по имени Мэттью жили в замке. И вот однажды пришел Уильям Хамлей и с ним еще кто-то и вышвырнул нас на улицу.
   Джек сощурился:
   – А дальше?
   – Они убили Мэттью.
   Он чувствовал, что Алина недоговаривает.
   – За что?
   – Что ты имеешь в виду?
   – За что они убили слугу?
   – Он пытался остановить их. – Слезы катились по ее щекам, а горло сжималось всякий раз, когда она хотела что-то сказать, слова будто душили ее. Алина встряхнула головой и попыталась отвернуться, но Джек удержал ее.
   Голосом нежным, как легкий поцелуй, он спросил:
   – Остановить их... от чего?
   И внезапно она поняла, что может теперь все рассказать ему, ее ничто больше не удерживало.
   – Они взяли меня силой, – сказала она. – Один из воинов Уильяма навалился и держал за руки, а тот залез на меня, но я сопротивлялась, и тогда они отрезали Ричарду кусочек уха и пригрозили, что отрежут целиком. – От облегчения Алина всхлипнула. Наконец-то она смогла рассказать обо всем! Она посмотрела в глаза Джеку и продолжала: – Я вынуждена была уступить, и Уильям сделал все, что хотел. А его человек заставлял Ричарда смотреть на это.
   – Прости меня, – прошептал Джек. – Я слышал какие-то разговоры, но никогда не думал... Алина, милая, как они могли?..
   Она обязана была рассказать все до конца.
   – Потом, когда Уильям насытился, его сменил второй.
   Джек закрыл глаза. Его лицо побелело, скулы напряглись.
   Алина вновь заговорила:
   – И вот, когда мы поцеловались с тобой... ты понимаешь... я хотела, чтобы ты сделал это,но тут же вспомнила тот ужасный день... и мне стало страшно, я испугалась и убежала. Вот почему я так плохо стала относиться к тебе. Прости!
   – Я прощаю тебя, – снова прошептал Джек. Он обнял ее, и она почувствовала себя такой защищенной в его объятиях.
   Джек вздрогнул. Алина взволнованно спросила: