Фоллетт Кен. Столпы Земли

   Облик этого места окончательно подтвердил подозрение Уильяма, которое с тех пор, как он вернулся с войны, постоянно росло в его сознании. Пока, вытрясая из должников деньги и терроризируя смердов, он объезжал свои владения, ему беспрестанно приходилось слышать разговоры о Кингсбридже. Туда уходили на заработки безземельные крестьяне, зажиточные семьи посылали в монастырскую школу своих сыновей, мелкие собственники продавали строителям собора яйца и сыр, а по церковным праздникам туда отправлялись все, кто только мог. Вот и сегодня праздник – Михайлов день, который в этом году пришелся на воскресенье. Было теплое утро ранней осени, погода для поездок стояла прекрасная, так что в Кингсбридже, очевидно, соберется масса народу. Уильям рассчитывал выяснить, что их так влечет сюда.
   Рядом с ним скакали пятеро его слуг. Они неплохо поработали в окрестных деревнях. Слава о набегах Уильяма распространилась с невероятной быстротой, и теперь люди точно знали, что им следует ожидать от его визитов. При приближении Хамлея они отсылали всех детей и молодых женщин прятаться в леса. Уильяму нравилось наводить на крестьян ужас: это помогало держать их в узде. Теперь они точно знали, кто их господин!
   Подъезжая к Кингсбриджу, он пустил коня рысью: в город нужно въезжать на скорости – это сильнее впечатляет. Люди в страхе шарахались в стороны, уступая дорогу бешено несущейся кавалькаде.
   Не обращая внимания на сборщика пошлин, всадники прогрохотали по деревянному мосту, но начинавшаяся впереди узкая улица была перегорожена груженной бочками с известью телегой, которую тянули два огромных, неповоротливых вола, и кони рыцарей вынуждены были резко замедлить свой бег.
   Двигаясь за телегой, Уильям с любопытством оглядывался по сторонам. Между старыми постройками поднялись новые, добротные дома. Он заметил харчевню, трактир, кузницу и лавку сапожника. Во всем безошибочно угадывались приметы достатка и процветания. Уильямом овладела зависть.
   Однако народу на улицах было немного. Должно быть, большинство жителей были сейчас в монастыре.
   Впереди своих рыцарей Уильям вслед за телегой въехал в монастырские ворота. Нет, не о таком въезде он мечтал и теперь беспокоился, как бы, увидя его, люди не стали смеяться над ним, но, к счастью, никто на него даже не взглянул.
   В отличие от пустынного города, в монастыре кипела жизнь.
   Уильям остановил коня и огляделся, стараясь понять, что к чему. Здесь было так много народу и происходило столько событий, что сначала он даже пришел в недоумение. Но затем представившаяся его взору картина как бы распалась на три части.
   Ближайшая к нему – западная часть территории монастыря – являла собой рынок. С севера на юг тянулись ровные ряды, между которыми толкались сотни людей, покупавших еду, питье, шляпы, обувь, ножи, пояса, утят, щенков, котелки, серьги, шерсть, нитки, веревки и много-много других нужных и не очень нужных вещей. Было ясно, что торговля шла успешно, и все эти переходившие из рук в руки пенни, полупенсы и фартинги, очевидно, составляли огромную сумму денег.
   Неудивительно, с горечью подумал Уильям, что в Ширинге рынок совсем зачах, когда у него есть такой процветающий конкурент в Кингсбридже. Налоги с торговцев и пошлины с ввозимых товаров, вместо того чтобы идти в казну графства Ширинг, теперь наполняют сундуки Кингсбриджского монастыря.
   Но для устройства в городе рынка необходимо получить разрешение короля, а Уильям не сомневался, что у приора Филипа такого разрешения не было. Наверное, подобно нортбрукскому мельнику, Филип ждал, когда его схватят за руку. Вот только проучить его будет не так легко.
   За рынком располагалась зона относительного спокойствия. В том месте, где в свое время была центральная часть старой церкви, под навесом возвышался алтарь, а стоящий рядом с ним седой монах, держа перед собой книгу, читал молитву. Позади алтаря ровными рядами расположились монахи, распевающие псалмы, однако их пение заглушалось разноголосицей рынка. Богомольцев было немного. Однако, конечно же, работа и торговля прекратятся к началу праздничной литургии.
   В самой дальней части монастыря шло строительство собора. «Вот куда приор Филип вкладывает нахапанные денежки», – с тоской подумал Уильям. Стены поднялись на тридцать-сорок футов, и уже можно было разглядеть очертания окон и арок сводчатой галереи. Замысловатые, непрочные на вид деревянные конструкции облепили стены, словно гнезда чаек на отвесной скале. Строительная площадка была битком забита работающими. Уильям отметил, что выглядели они как-то странно, но через минуту понял, что его смутили их яркие одежды. Значит, они не были постоянными работниками – у тех-то сегодня выходной. Эти люди трудились добровольно.
   То, что их будет так много, он не ожидал. Сотни мужиков и баб таскали камни, пилили бревна, катили бочки, носили речной песок – и все это они делали не за деньги, лишь во искупление своих прегрешений.
   «Ловко все обтяпал хитрый монах!» – лопался от зависти Уильям. Люди, строившие собор, тратили деньги на рынке. А люди, приходившие на рынок, дабы получить отпущение грехов, несколько часов работали на строительстве. Воистину, рука руку моет!
   Желая получше все разглядеть, он проехал к строительной площадке.
   По обе стороны алтаря четырьмя стоящими друг против друга парами поднялись восемь массивных колонн сводчатой галереи. Издалека Уильяму показалось, что эти колонны соединялись округлыми арками, но сейчас он увидел, что это была лишь деревянная опалубка, построенная в форме арок, которая предназначалась для того, чтобы поддерживать каменную кладку уже настоящих арок, пока будет сохнуть строительный раствор. Опалубка покоилась на выступах, венчавших каждую из колонн капителей.
   Параллельно сводчатой галерее вверх поднимались наружные стены боковых приделов, в которых уже угадывались правильные очертания широких окон. Между окнами из стен выпирали массивные контрфорсы. Посмотрев на торец незаконченной кладки, Уильям увидел, что стены, по сути, были двойными и их внутреннее пространство заполнялось осколками камней и раствором.
   Строительные леса были сделаны из крепких жердей, скрепленных между собой веревками, с подмостками из гибких перекладин и уложенных на них подстилок из тростника.
   «Недешево все это обходится», – заметил Уильям.
   В сопровождении рыцарей он объехал вокруг алтаря. Вдоль монастырской стены громоздились прилепившиеся к ней деревянные сараи, мастерские и подсобные помещения ремесленников. Большинство из них сейчас было закрыто, ибо каменщики, выкладывающие стены, и плотники, делающие опалубку, сегодня не работали, кроме нескольких мастеров, которые руководили добровольцами, указывая им, где следует складывать камни, бревна, песок и известь.
   Уильям обогнул восточную часть собора, где дорогу ему преградили монастырские строения, и повернул назад, дивясь ловкости приора Филипа, сумевшего заставить столько людей бесплатно работать в воскресенье.
   Размышляя над увиденным, он пришел к выводу, что приор Филип является главным виновником увядания графства Ширинг. Ведь сюда, на стройку, уходила молодежь из крестьянских хозяйств, и Ширинг – жемчужина графства – потускнел рядом с растущим Кингсбриджем, жители которого платили налоги Филипу, а не Уильяму, и люди, привозившие товары на рынок, обогащали монастырь, а не графство. И еще Филипу принадлежали лес, овцы да каменоломни, которые в былые времена приносили огромные доходы графу.
   Уильям и его свита вернулись к рынку. Он решил взглянуть, как идет торговля, поближе и направил своего коня прямо в толпу. Могучее животное медленно продвигалось вперед. Однако люди здесь вовсе не выказывали страха и не спешили уступать ему дорогу. Когда же конь толкал их, они бросали на Уильяма скорее недовольные и раздраженные, чем испуганные взгляды и сторонились лишь тогда, когда считали нужным, да и то с каким-то снисходительным видом. Никто его не боялся. И это пугало его. Коли люди не испытывали страха, они были способны на что угодно.
   С рыцарями, следовавшими за ним по пятам, он проехался вдоль рядов. Медленное движение толпы действовало ему на нервы. Он был уверен, что у этих дерзких людей, вполне возможно, хватит наглости и на то, чтобы потеснить его.
   Уильям уже выбирался из рыночной толчеи, когда неожиданно увидел Алину.
   Он резко натянул вожжи и, ошеломленный, уставился на нее.
   Алина уже не была той тоненькой, робкой, дрожащей от страха девушкой, которую он видел три года назад на Троицын день. Ее тогда перекошенное от ужаса лицо вновь обрело свои нормальные черты, и она выглядела счастливой и здоровой. В ее темных глазах то и дело вспыхивало веселье, а когда она встряхивала головой, вокруг лица рассыпались ее шикарные локоны.
   Она была так прекрасна, что от нахлынувшего желания у Уильяма закружилась голова.
   На ней было надето богато расшитое алое платье, на изящных руках блестели кольца. Рядом с ней в полупоклоне, словно служанка, стояла женщина постарше. Да, деньги у нее водились... Вот, оказывается, как Ричард смог стать сквайром и, получив прекрасное вооружение, вступить в армию короля Стефана. Черт бы ее побрал! У нее же не было ни крыши над головой, ни пенни в кармане, ни положения – и как ей все это далось?
   Алина стояла у прилавка, на котором были разложены костяные иголки, шелковые нитки, деревянные наперстки и другие предметы для рукоделия, и оживленно торговалась с продававшим их низеньким темноволосым евреем. Ее поза была расслабленной, независимой и самоуверенной. Она вновь обрела манеры дочери графа.
   Теперь Алина выглядела значительно старше. Но она и стала старше: Уильяму было двадцать четыре года, значит, ей сейчас, должно быть, двадцать один. Но Алине можно было дать даже больше. Ничего детского в ней уже не осталось. Она превратилась в зрелую женщину.
   Алина подняла глаза и увидела его.
   В прошлый раз, когда они встретились взглядами, она зарделась от стыда и убежала прочь. Сейчас же она спокойно и открыто смотрела ему в глаза.
   Он попытался многозначительно улыбнуться.
   На лице Алины появилось выражение полного презрения.
   Уильям почувствовал, что краснеет. Она осталась все такой же надменной и ненавидела его так же, как и пять лет назад. Он унизил и оскорбил ее, но она больше не боялась его. Уильям хотел заговорить с ней, чтобы сказать, что то, что он сделал с ней раньше, он может сделать и еще раз, но кричать через головы толпы было как-то неудобно. Ее уверенный взгляд заставил его почувствовать себя ничтожным. Уильям попробовал было ухмыльнуться, но вместо этого у него получилась какая-то дурацкая гримаса. В смятении он повернул коня и погнал его прочь, но и сейчас толпа не давала ему прохода, а испепеляющий взгляд Алины жег спину.
   Когда наконец он выбрался из рыночной толчеи, то наткнулся на приора Филипа.
   Этот невысокий валлиец^[12]стоял, уперев руки в бока и враждебно выставив вперед подбородок. Он уже не был таким худым, как когда-то, а его коротко остриженные волосы из черных стали седыми. Теперь он уже не выглядел слишком молодым для своего сана. Голубые глаза приора пылали гневом.
   – Лорд Уильям! – вскричал он.
   Уильям отбросил мысли об Алине и вспомнил, что его главным врагом являлся Филип.
   – Хорошо, что ты мне попался, приор.
   – А ты мне, – зло произнес Филип, но на его чело легла тень сомнения.
   – Ты устроил здесь рынок, – обвинительным тоном проговорил Уильям.
   – Ну и что?
   – Не думаю, что король Стефан давал разрешение на рынок в Кингсбридже. Как, впрочем, и ни один другой король, насколько мне известно.
   – Как смеешь ты? – возмутился Филип.
   – Я или кто-либо...
   – Ты! – не дав ему договорить, закричал приор. – Как смеешь ты являться сюда и толковать о королевском разрешении, – ты, кто за последний месяц пронесся по всему графству, творя поджоги, грабежи, насилия и даже убийства?!
   – Это не имеет отношения к...
   – Как смеешь ты вступать в святой монастырь и рассуждать о каком-то там разрешении?! – вопил Филип. Он шагнул к Уильяму, грозя ему пальцем. Боевой конь начал нервно переступать ногами. Голос приора звучал пронзительно, и Уильям не мог даже слово вставить. Вокруг них собиралась толпа монахов, работников и посетителей рынка, наблюдавших за этим скандалом. А Филип все кричал: – После того, что ты содеял, ты должен рыдать со словами: «Отче, я грешен!» Пади на колени в сей святой обители! Моли о прощении, коли хочешь избежать геенны огненной!
   Уильям побледнел. Упоминание об адовых муках наполнило его непреодолимым ужасом. Он сделал отчаянную попытку прервать приора, бормоча:
   – А как насчет твоего рынка? С рынком-то как?
   Но кипевший праведным гневом Филип едва ли слышал его.
   – Моли о прощении за свои страшные деяния! – гремел он. – На колени! На колени или гореть тебе в аду!
   Уильям был так напуган, что уже готов был поверить в проклятие приора, упасть перед ним на колени и молиться. Он знал, что ему давно уже пора покаяться в грехах, ибо множество душ он загубил на войне, а самые отвратительные преступления совершил во время своего недавнего набега на деревни графства. Что, если он так и умрет, не исповедавшись? От мысли об адском огне и орудующих острыми ножами чертях его начало трясти.
   – На колени! – наседал Филип, тыча в него перстом.
   Уильям попятился, растерянно озираясь по сторонам. Со всех сторон его окружала толпа. За спиной сбились в кучку его ошеломленные рыцари: они не знали, как реагировать на угрозы безоружного монаха. Уильям не мог больше терпеть унижение. Это уже слишком! Он натянул поводья, подняв на дыбы своего огромного боевого коня. Перед его могучими копытами толпа расступилась. Когда передние ноги животного снова коснулись земли, Уильям с силой хлестнул его, и конь рванулся вперед. Зеваки рассыпались кто куда. Уильям ударил коня еще раз, и тот пустился в кентер. Сгорая от стыда, Хамлей, а следом за ним и его рыцари выскочили из монастырских ворот, словно свора псов, испугавшихся старухиного веника.

* * *

   Дрожа от страха, Уильям исповедовался в грехах, стоя на коленях на холодном каменном полу маленькой часовни епископского дворца. С отвращением на лице епископ Уолеран молча слушал, пока Уильям перечислял совершенные им убийства, грабежи и насилия. Даже исповедавшись, Уильям продолжал испытывать ненависть к этому высокомерному человеку с его сложенными на груди чистыми, белыми руками и тонкими, слегка трепещущими ноздрями, словно в пыльном воздухе часовни чем-то воняло. Уильяму было противно просить Уолерана об отпущении грехов, но грехи его были столь тяжки, что ни один простой священник не решился бы отпустить их. Так что он смиренно стоял на коленях, объятый страхом, в то время как Уолеран приказал ему зажечь в часовне Ерлскастла неугасимую свечу, после чего объявил, что грехи его отпущены.
   И страх рассеялся как туман.
   Они вошли в пахнущий дымом большой зал дворца и сели подле огня. Приближалась зима, и в большом каменном здании было довольно холодно. Слуга принес горячий ароматный хлеб с медом и имбирем. Уильям начал приходить в себя.
   Он вспомнил о своих проблемах. Ричард, сынок Бартоломео, домогается получить графство, а Уильям слишком беден, чтобы собрать большое войско, кое могло бы произвести на короля благоприятное впечатление. За последнее время ему удалось собрать значительную сумму, но все равно этого было недостаточно. Вздохнув, Уильям проговорил:
   – Этот проклятый монах пьет кровь из графства Ширинг.
   Бледный, с длинными пальцами, похожей на клешню рукой Уолеран взял кусочек хлеба.
   – А я-то думал, сколько времени тебе понадобится, чтобы понять это.
   Конечно же, Уолеран все взвесил и рассчитал гораздо раньше Уильяма. Лучше уж с ним не говорить на эту тему. Однако Хамлею было интересно узнать точку зрения епископа на некоторые правовые вопросы.
   – Король не давал разрешения на рынок в Кингсбридже, не так ли? – начал он.
   – Уверен, что нет.
   – Значит, Филип нарушает закон.
   Уолеран пожал своими костлявыми, покрытыми черной мантией плечами:
   – Выходит, так.
   Епископ казался абсолютно безразличным, но Уильям продолжал:
   – Его нужно остановить.
   Уолеран чуть заметно улыбнулся:
   – С ним нельзя обращаться так, как ты обращаешься со своим смердом, выдавшим дочку замуж без разрешения.
   Уильям покраснел: епископ намекал на один из грехов, в которых он только что исповедался.
   – Тогда как же с ним следует обращаться?
   – Рынки – это прерогатива короля, – задумчиво проговорил Уолеран. – В более спокойное время он, возможно, сам бы занялся этим.
   Уильям пренебрежительно усмехнулся. Несмотря на весь свой ум, епископ не знал короля так же хорошо, как знал его Уильям.
   – Даже в мирное время он не стал бы благодарить меня, если бы я пожаловался ему, что кто-то открыл без разрешения рынок.
   – Что ж, в таком случае с данным вопросом следует обратиться к шерифу Ширинга.
   – А что он может сделать?
   – Он может подать иск на монастырь в суд графства.
   – Нет, нет, – затряс головой Уильям. – Этого я хочу меньше всего. Суд назначит штраф, монастырь заплатит его, и рынок будет продолжать существовать. Да это почти то же самое, что получить разрешение.
   – Беда в том, что на самом деле нет никакой причины отказывать Кингсбриджу в возможности иметь собственный рынок.
   – А вот есть! – раздраженно воскликнул Уильям. – Он отвлекает торговлю из Ширинга.
   – От Кингсбриджа до Ширинга целый день пути.
   – Людей это не смущает.
   Уолеран снова пожал плечами. Уильям понял, что епископ пожимал плечами, когда он был с чем-то не согласен.
   – Существует правило, – сказал Уолеран, – в соответствии с которым человек должен тратить треть дня на дорогу к рынку, треть дня на покупки и треть дня на возвращение домой. Таким образом, каждый рынок обслуживает людей, живущих на расстоянии не далее чем треть дня пути, что соответствует семи милям. Если два рынка отстоят друг от друга более чем на четырнадцать миль, относящиеся к ним территории не перекрываются. Ширинг находится в двадцати милях от Кингсбриджа. Следуя сему правилу, Кингсбридж имеет право на собственный рынок, и король не должен отказать ему в этом праве.
   – Король делает то, что захочет, – возразил Уильям, однако встревожился. Он не знал о существовании такого правила. Это делало положение Филипа более прочным.
   – Как бы там ни было, мы не станем иметь дела с королем, а обратимся к шерифу, – продолжал Уолеран. – Шериф может просто приказать монастырю закрыть рынок.
   – Пустая трата времени, – презрительно сказал Уильям. – Кто обращает внимание на приказы, которые не подкреплены силой?
   – Филип.
   – А он-то почему? – недоверчиво спросил Уильям.
   На бескровных губах Уолерана заиграла издевательская улыбка.
   – Боюсь, не смогу тебе этого объяснить, – заявил он. – Филип считает, что закон – это и есть король.
   – Какая глупость! – раздраженно воскликнул Уильям. – Король – это король.
   – Я же сказал, что ты не поймешь.
   Всезнающий вид епископа взбесил Уильяма. Он встал и подошел к окну. Взглянув в него, он увидел на вершине ближайшего холма земляную насыпь: там четыре года назад Уолеран начал строительство своего нового замка, надеясь расплатиться за него из доходов графства Ширинг. Однако Филип разрушил его планы, и теперь на этой насыпи зеленела трава, а пересохший ров зарос ежевикой. Уильям вспомнил, что Уолеран рассчитывал брать на строительство камень из каменоломни Ширинга. Теперь каменоломня принадлежала Филипу.
   – Если бы я вернул свою каменоломню, – размышлял Уильям, – я смог бы под нее получить деньги на войско.
   – Что же ты не возвращаешь ее? – сказал Уолеран.
   Уильям покачал головой:
   – Уже пробовал.
   – А Филип тебя обхитрил. Но сейчас-то там нет монахов. Пошли туда отряд воинов и вышвырни каменотесов.
   – А как я помешаю Филипу снова прийти туда и повторить свой трюк?
   – Построй забор и выстави стражу.
   «Это возможно», – радостно подумал Уильям. Таким образом он разом решил бы все свои проблемы. Но Уолеран-то почему советует ему это? Предупреждала ведь мать, чтобы он остерегался этого бессовестного епископа. «Единственное, что ты должен знать об Уолеране Бигоде, – говорила она, – это то, что все, что он делает, тщательно взвешено. Ничего случайного, ничего непродуманного, ничего небрежного, ничего ненужного. Но самое главное – ничего благородного». Однако епископ ненавидел приора Филипа и поклялся, что не даст ему построить собор. Что ж, это достаточно веская причина.
   Уильям задумчиво посмотрел на Уолерана. Его продвижение по иерархической лестнице остановилось. Он рано стал епископом, но Кингсбридж был для него лишь бедной и ничего не значащей епархией, которую Уолеран рассчитывал использовать как ступеньку для дальнейшего подъема к вершине. Однако сейчас и слава, и богатство доставались приору, а не епископу. В тени Филипа Уолеран чах не меньше, чем Уильям. У них обоих была причина желать уничтожить его.
   И ради их общих долговременных интересов Уильям решил подавить свою ненависть к Уолерану.
   – Ладно, – сказал он. – Это могло бы помочь. А что, если Филип пожалуется королю?
   – Скажешь, что сделал это в ответ на незаконное открытие Филипом рынка.
   Уильям кивнул:
   – Любое оправдание сгодится, если только я вернусь на войну с достаточно сильным войском.
   В глазах Уолерана сверкнула злоба.
   – Я знаю, что Филип не сможет построить собор, если ему придется покупать камень по рыночным ценам. А если он прекратит строительство, Кингсбридж зачахнет. И это будет решением всех твоих проблем, Уильям.
   Уильям и не думал выказывать епископу свою признательность за совет.
   – Ты действительно ненавидишь Филипа, а?
   – Он мне мешает, – проговорил Уолеран, но на какое-то мгновение Уильям заметил неприкрытую жестокость, промелькнувшую в холодных расчетливых глазах епископа.
   – Должно быть, – Уильям вернулся к практической стороне дела, – на каменоломне около тридцати работников, некоторые из них с женами и детьми.
   – Ну и что?
   – Может пролиться кровь.
   Уолеран поднял свои черные брови:
   – Правда? – Он взглянул на Уильяма. – Ну, тогда я отпущу тебе грехи.

III

   Они тронулись в путь, когда было еще темно, для того чтобы на рассвете прибыть на место. В руках они держали пылающие факелы, от пламени которых кони боязливо вздрагивали. Кроме Уолтера и четырех своих ближайших рыцарей Уильям ваял с собой еще шестерых воинов. За ними тащилась дюжина крестьян, которым предстояло выкопать ров и поставить забор.
   Уильям твердо верил в необходимость тщательного планирования военных действий – поэтому-то его самого и его дружину так ценил король Стефан, – но в данном случае никакого плана у него не имелось. Это была такая простая операция, что готовиться к ней как к настоящей битве он считал ниже своего достоинства. Несколько каменотесов и их семьи просто не могли оказать серьезного сопротивления, а кроме того, Уильям помнил, что ему рассказывали, как их мастер – как бишь его зовут? Отто? Да, Черномазый Отто – отказался драться в тот день, когда Том Строитель привел их на каменоломню.
   Занималось студеное декабрьское утро. Среди деревьев висели клочья тумана, словно развешанные лохмотья бедняков. Не любил Уильям это время года: утром холодно, по вечерам темно, в замке сыро; к столу подают то соленое мясо, то соленую рыбу; у маменьки вечно плохое настроение, да и слуги угрюмые, а рыцари то и дело ссорятся. Небольшое сражение им не повредит. Ему тоже оно будет полезно: он уже договорился с лондонскими евреями о том, что они дадут ему взаймы двести фунтов под залог каменоломни. К концу сегодняшнего дня его будущее будет обеспечено.
   Когда до каменоломни оставалось около мили, Уильям остановился и приказал двум своим воинам спешиться и идти вперед.
   – Там могут быть часовые и собаки, – предупредил он. – Держите луки наготове.
   Чуть позже дорога свернула влево и неожиданно уперлась в отвесную стену изуродованного холма. Вот и каменоломня. Все тихо-спокойно. Возле дороги воины Уильяма держали испуганного мальчишку – очевидно, подмастерье, которого оставили часовым, – а у его ног с пронзенной стрелой шеей истекала кровью собака.
   Отряд двинулся дальше, стараясь производить как можно меньше шума. Уильям натянул поводья и оглядел местность. С тех пор как он был здесь в последний раз, холм заметно уменьшился. Деревянные подмостки поднимались вверх на недоступную высоту и спускались в вырытую у подножия холма яму. Каменные блоки различных форм и размеров лежали сложенными возле дороги, а рядом стояли готовые к отправке две массивные телеги с огромными колесами, груженные камнем. Все, даже кусты и деревья, было покрыто серой пылью. Большой участок леса («Моего леса!» – со злостью подумал Уильям) был вырублен, и здесь же стояли десять-двенадцать деревянных домишек с маленькими огородиками, а возле одного из них был построен свинарник.
   Наверное, мальчишка-часовой (как и его собака) спал, когда его схватили. Уильям повернулся к нему.