Фоллетт Кен. Столпы Земли

   Имена нарушителей были написаны на доске, и Филип вызывал их одного за другим, начиная с тех, кто побогаче.
   – Ричард Лонгакр, брат Франциск говорит, что у тебя есть большой жернов. – Франциск был монастырским мельником.
   Вперед вышел зажиточный крестьянин:
   – Да, милорд приор, но я его уже разломал.
   – Заплатишь шестьдесят пенсов. Энид Брюстер, у тебя была ручная мельница в пивоварне. Твоего сына Эрика видели, когда он пользовался ею, за что тоже будет наказан.
   – Твоя воля, господин, – сказала Энид, краснолицая женщина с могучими плечами.
   – А где сейчас эта мельница? – спросил ее Филип.
   – Я выбросила ее в реку, господин.
   Филип ей, конечно, не поверил, но поделать ничего не мог.
   – Приговариваешься к уплате двадцати четырех пенсов за себя и двенадцати пенсов за своего сына. Уолтер Таннер!
   Филип продолжал вызывать по списку нарушителей, назначая им штрафы в зависимости от тяжести совершенных ими проступков, пока не дошел до последнего.
   – Вдова Года!
   Вперед протиснулась худая старушка в черной выцветшей одежонке.
   – Брат Франциск видел, как ты толкла камнем зерно.
   – У меня не было ни пенни заплатить за помол, господин, – обиженно пробормотала вдова Года.
   – Тем не менее ты нашла пенни, чтобы купить зерно, – возразил Филип. – Ты будешь наказана, как и все остальные.
   – Хочешь уморить меня голодом? – дерзко сказала она.
   Филип вздохнул. Уж лучше бы брат Франциск сделал вид, что не заметил, как она нарушала закон.
   – Когда последний раз в Кингсбридже кто-нибудь умер с голоду? – воскликнул приор, обводя взглядом собравшихся горожан. – Есть такие, кто помнит, что в нашем городе кто-то умер с голоду? – Он сделал паузу, словно ожидая ответа на свой вопрос, и добавил: – Думаю, если и вспомнит кто, так то было до меня.
   – Дик Шортхауз умер прошлой зимой, – пролепетала вдруг вдова Года.
   Филип помнил этого человека, попрошайку, который ночевал в свинарниках да конюшнях.
   – Дик пьяный упал ночью на улице и замерз, – заявил Филип. – Он умер не с голоду, а будь он потрезвее, чтобы дойти до монастыря, то и не замерз бы. Если ты хочешь есть, не старайся обмануть меня, а приди и попроси милостыню. А коли ты слишком горда для этого и тебе легче нарушить закон, то и наказание должна нести наравне с остальными. Слышишь меня?
   – Да, господин, – мрачно ответила старушка.
   – Приговариваешься к штрафу в один фартинг. Суд окончен.
   Филип встал и, поднявшись по ведущей из крипты лестнице, вышел.
   Работа на стройке резко замедлилась, как это всегда бывало за месяц до Рождества. Открытые торцы и верхние края незаконченной каменной кладки были укрыты сеном и навозом из монастырской конюшни, дабы уберечь от мороза еще свежий раствор. Так что зимой стены класть вообще не будут. Филип однажды предложил Тому открывать кладку каждое утро, а вечером снова закрывать: днем-то морозы бывают редко. Однако тот сказал, что построенные зимой стены скоро развалятся. Филип с ним согласился, но считал, что дело здесь не в морозе, а в том, что раствору требуется несколько месяцев, чтобы как следует осесть, и зимний перерыв как раз и дает такую возможность. Это также объясняло поверье каменщиков, что класть больше двадцати футов стены в год – плохая примета: в этом случае нижние ряды, в которых раствор еще не затвердел, могли не выдержать огромного веса верхних блоков и деформироваться.
   Филип с удивлением увидел, что все каменщики собрались на площадке внутри строящегося алтаря, и направился к ним посмотреть, в чем дело.
   Они смастерили полукруглую деревянную арку и поставили ее вертикально, подперев с двух сторон шестами. Филип знал, что подобная деревянная конструкция является частью того, что строители называли опалубкой: она предназначалась для поддержания каменных элементов строящейся арки. Однако сейчас ремесленники собрали ее прямо на земле и без раствора, чтобы убедиться, что все фигурные блоки идеально прилегают друг к другу. В то время как подмастерья и работники укладывали камни на опалубку, мастера-каменщики критически изучали каждый шов.
   Филип перехватил взгляд Тома и спросил:
   – Что это?
   – Арка верхней галереи.
   Филип задумчиво посмотрел вверх. В этом году было закончено строительство аркады, а в следующем году будет построена верхняя галерея. И тогда перед тем, как начинать крыть крышу, останется лишь соорудить верхний ряд окон. Теперь же, когда стены уже были укрыты на зиму, каменщики заготавливали блоки на следующий год. Если данная арка окажется идеальной, то камни для всех остальных арок верхней галереи будут обрабатываться по этому же шаблону.
   Подмастерья, среди которых был и пасынок Тома, Джек, выкладывали арку с двух сторон из каменных деталей, имевших форму клина. Хотя эта конструкция должна была помещаться на большой высоте, ее украшала замысловатая резьба в виде выступов, медальонов, свитков, образующих как бы три вставленные одна в другую арки.
   Филип проследил, как Джек водрузил на место замковый камень свода арки. Конструкция была собрана. Четыре ремесленника, взяв кувалды, выбили поддерживавшие деревянную опалубку клинья, и она весьма эффектно отвалилась. Хотя между камнями арки раствора не было, она осталась стоять. Том Строитель удовлетворенно крякнул.
   Кто-то потянул Филипа за рукав. Он обернулся и увидел молодого монаха.
   – К тебе посетитель, отче. Он ждет в твоем доме.
   – Спасибо, сын мой, – сказал Филип и поспешил к гостю. Если монахи проводили туда посетителя, значит, это был кто-то очень важный.
   Посетителем оказался его брат Франциск. Филип тепло обнял его. Франциск выглядел измученным.
   – Тебе предложили поесть? – заботливо спросил Филип. – У тебя усталый вид.
   – Мне дали хлеба и мяса, спасибо. Я всю осень метался между Бристолем, где держали короля Стефана, и Рочестером, где был попавший в плен граф Роберт.
   – Ты сказал «был».
   Франциск кивнул.
   – Я вел переговоры по поводу обмена Стефана на Роберта. И в День Всех Святых этот обмен состоялся. Так что король Стефан теперь снова в Винчестере.
   Филип удивился:
   – Мне кажется, принцесса Мод заключила невыгодную сделку: обменяла короля на графа.
   – Без Роберта она совершенно беспомощна, – покачал головой Франциск. – Никто ее не любит, и никто ей не верит. Она была близка к краху. Ей необходимо было его вернуть. Королева Матильда – умная женщина, и она не обменяла бы его ни на кого, кроме Стефана. На этом она настаивала и добилась-таки своего.
   Филип подошел к окну и выглянул на улицу. Начался дождь, холодные косые струи хлестали по высоким стенам собора и стекали с крытых соломой крыш сараев ремесленников.
   – И что все это значит? – проговорил он.
   – Это значит, что Мод вновь стала всего лишь претенденткой на трон. В конце концов, Стефан-то действительно был коронован, а Мод так и не была.
   – Да, но именно она дала мне разрешение на открытие рынка.
   – Верно. Здесь у тебя могут быть сложности.
   – Так мое разрешение больше не имеет законной силы?
   – Не совсем так. Оно было дано законным правителем, которого поддержала Церковь. И то, что она не была коронована, значения не имеет. Однако Стефан может отменить его.
   – Благодаря рынку я имею возможность платить за камень, – озабоченно произнес Филип. – Без него я не смогу продолжать строительство. Воистину это плохая новость.
   – Я сожалею.
   – А как же мои сто фунтов?
   Франциск пожал плечами.
   – Стефан скажет, чтобы ты получил их с Мод.
   Филипу стало не по себе.
   – Такая куча денег! – сокрушался он. – Ведь это Божьи деньги, а я их потерял.
   – Ты еще не потерял их, – сказал Франциск. – Возможно, Стефан и не отменит это разрешение. Он никогда не проявлял особого интереса крынкам.
   – Граф Уильям может надавить на него.
   – Уильям-то изменил королю, помнишь? Он сделал ставку на Мод. Теперь уже он не сможет больше оказывать влияние на Стефана.
   – Надеюсь, ты прав, – с жаром проговорил Филип. – Очень надеюсь, что ты прав.

* * *

   Когда сидеть на полянке стало слишком холодно, Алина начала захаживать по вечерам в дом Тома Строителя. Альфред, как правило, в это время сидел в пивной, а Том, Эллен, Джек да Марта были дома. Теперь, когда Том так преуспевал, они обзавелись удобными стульями, в очаге всегда жарко пылали дрова, и повсюду стояло множество свечей. Обычно в такие вечера Эллен и Алина ткали материю. Том рисовал планы и схемы, а Джек делал вид, что чинит пояс, или точит нож, или плетет корзину, хотя на самом деле он почти неотрывно смотрел на освещенное свечами лицо Алины, следя, как шевелятся ее губы, когда она говорила, или любуясь ее белой шеей, когда она потягивала из стаканчика эль. В эту зиму они много смеялись. Джек очень любил смешить Алину. Она всегда была такой сдержанной и уравновешенной, что ему доставляло огромную радость видеть, как она расслаблялась. Джек постоянно что-то выдумывал, чтобы позабавить ее: то он имитировал акцент каменщика-француза, работавшего на строительстве собора, то изображал походку кривоносого кузнеца. А однажды сочинил комическую историю о своей жизни среди кингсбриджских монахов, приписав каждому из них вполне соответствующий грех: Ремигиусу – гордыню, повару Бернарду – чревоугодие, смотрителю дома для приезжих – пьянство, а надзирателю Пьеру – похоть. Марта просто каталась от смеха, и даже молчаливый Том не мог сдержать улыбки.
   В один из таких вечеров Алина вдруг сказала:
   – Уж не знаю, удастся ли мне продать всю эту материю.
   Все как-то растерялись.
   – Тогда зачем мы ее ткем? – удивленно спросила Эллен.
   – Я еще не потеряла надежду, – ответила Алина. – Просто у меня возникла проблема.
   – Я думал, монастырь охотно покупает ее, – оторвавшись от своего чертежа, проговорил Том.
   – Не в этом дело. Я никак не могу найти сукновалов, а несвалянную ткань никто брать не хочет.
   – Валяние – непосильная работа, – сказала Эллен. – Ничего удивительного, что никто не хочет за это браться.
   – А если нанять мужиков? – предложил Том.
   – Только не в Кингсбридже. Здесь у всех мужчин есть работа. В больших городах много валяльщиков, но все они работают на ткачей, и им запрещено принимать заказы от конкурентов. Да и в любом случае доставка ткани в Винчестер и обратно обойдется слишком дорого.
   – И правда, проблема, – подтвердил Том и вернулся к своему чертежу.
   – Жаль, буйволов нельзя заставить это делать, – заявил Джек, пораженный пришедшей ему в голову мыслью.
   Все рассмеялись.
   – Такты и церкви строить научишь буйволов, – пошутил Том.
   – Или мельницу, – не унимался Джек. – Всегда есть способ облегчить тяжелую работу.
   – Да она хочет свалять ткань, а не муку из нее сделать, – улыбнулся Том.
   Но Джек его не слушал и продолжал:
   – Мы же используем подъемные механизмы, чтобы доставлять камни на самый верх строительных лесов.
   – О, было бы здорово, если бы существовал механизм, способный валять ткань, – сказала Алина.
   Джек подумал, как, должно быть, ей было бы приятно, если бы он смог справиться с этой проблемой, и твердо решил найти выход.
   – Я слышал о водяных мельницах, – задумчиво проговорил Том, – которые используют, чтобы сжимать и растягивать кузнечные мехи. Сам, правда, никогда этого не видел.
   – Ну вот! – воодушевился Джек. – Значит, можно что-то придумать!
   – Мельничное колесо вращается, – поучительным тоном проговорил Том, – и жернов вращается, так что одно вертит другое, а валяльная бита должна подниматься и опускаться. Не можешь же ты заставить круглое колесо поднимать и опускать биту.
   – Но ведь кузнечные меха поднимаются и опускаются.
   – Что верно, то верно, однако я никогда не видел такой кузницы – только слышал.
   Джек представил себе устройство мельницы. Сила текущей воды вращает мельничное колесо. От этого колеса внутрь мельницы идет вал, соединенный еще с одним колесом. Внутреннее колесо расположено вертикально и имеет зубцы, которые сцепляются с зубцами другого, лежащего горизонтально колеса. И это горизонтальное колесо вращает жернов.
   – Вертикальное колесо вращает горизонтальное... – пробормотал Джек.
   – Да остановись ты, Джек! – засмеялась Марта. – Если бы мельницы могли валять сукно, умные люди давно уже додумались бы до этого.
   Но Джек не обратил на нее внимания.
   – Валяльные биты можно закрепить на валу мельничного колеса, – продолжал рассуждать он, – а в том месте, куда будут падать биты, поместить материю.
   – Но биты шлепнут разок и заклинят колесо, – заявил Том. – Говорю же тебе: колеса вращаются, а биты должны ходить вверх-вниз.
   – Так надо что-то придумать, – упрямо твердил Джек.
   – Нечего здесь придумывать, – отрезал Том тоном, которым он обычно прекращал разговор.
   – А я уверен, что есть, – настаивал на своем Джек, но Том притворился, что не слышит его.

* * *

   В следующее воскресенье Джек исчез.
   Утром он, как обычно, сходил в церковь, днем пришел домой пообедать, а к ужину не явился. Когда зашла разыскивающая Джека Эллен, Алина у себя на кухне готовила наваристый суп из окорока с капустой и перцем.
   – Последний раз я видела его во время утренней мессы, – сказала Алина.
   – Он испарился после обеда, – растерянно объяснила Эллен. – Я решила, что вы были вместе.
   Алина несколько смутилась.
   – Волнуешься? – спросила она.
   Эллен пожала плечами:
   – Мать всегда волнуется.
   – А с Альфредом они не ссорились? – встревожилась Алина.
   – Этот же вопрос я задавала Альфреду. Говорит «нет». – Эллен вздохнула. – Не думаю, что с ним случилось что-то серьезное. Он так уже поступал и, уверена, будет поступать. Я ведь никогда не заставляла его жить по расписанию.
   Поздно вечером, перед самым сном, Алина забежала к Тому узнать, не появился ли Джек. Его все еще не было. Она легла спать, терзаемая тревогой. Ричард уехал в Винчестер, а Алина лежала в пустом доме, не в силах от волнения заснуть. Может, Джек упал в реку и утонул? Или какая другая беда? Это было бы страшным горем для Эллен, ведь Джек ее единственный сын. Когда Алина представила убивающуюся по Джеку Эллен, у нее на глазах выступили слезы. «Что за ерунда, – подумала она. – Плачу о чужом горе, которое к тому же не случилось». Алина заставила себя успокоиться и попыталась направить мысли в другое русло. Обычно она могла полночи думать о делах, но сегодня Джек никак не выходил у нее из головы. А если он сломал ногу и лежит где-нибудь в лесу, не в силах пошевелиться?
   В конце концов она провалилась в тяжелый, беспокойный сон. Однако с первыми лучами солнца Алина встала, набросила прямо на ночную рубашку свой тяжелый плащ, сунула ноги в отделанные мехом сапожки и выбежала на поиски Джека.
   В саду за пивной, где частенько засыпали пьяные мужики и только потому не замерзали, что их согревало тепло, исходившее от навозной кучи, его не оказалось. Она спустилась к мосту и прошла до излучины реки, где на берег выбрасывался всякий речной мусор. Тут среди деревянного хлама, старых башмаков, ржавых выброшенных ножей и гниющих костей копошилась утиная семейка. Слава Богу, Джека здесь не было.
   Алина поднялась на холм и вошла в монастырь. Строители уже начинали свой рабочий день. Она нашла Тома в его сарае.
   – Вернулся Джек? – с надеждой спросила Алина.
   Том покачал головой:
   – Пока нет.
   Когда она собралась уходить, подбежал озабоченный старший плотник.
   – Пропали все наши молотки, – сказал он Тому.
   – Веселенькое дело, – удивился Том. – Я тоже искал молоток, да так и не нашел.
   Из-за двери показалась голова Альфреда.
   – Где наши рейки? – пробасил он.
   Том почесал затылок.
   – Такое впечатление, что со стройки исчезли все молотки, – озадаченно произнес он, но затем его голос изменился. – Держу пари, здесь не обошлось без Джека.
   «Конечно, – осенило Алину. – Молотки. Валяние. Мельница».
   Не говоря ни слова, она вышла из сарая Тома и мимо кухни направилась к юго-западному углу монастыря, где отведенный от реки канал вращал колеса двух мельниц – старой и только что построенной. Как она и подозревала, колесо старой мельницы крутилось. Алина вошла внутрь.
   То, что она увидела, смутило и испугало ее. Закрепленные на горизонтальном шесте молотки подняли, словно выглядывающие из стойла кони, свои головки; затем все вместе со страшным грохотом одновременно упали вниз. Алина даже вскрикнула от неожиданности. Будто услышав ее крик, молотки снова начали подниматься, а потом снова упали. Они били по куску ткани, лежавшему под небольшим слоем воды в мелком деревянном корыте, в котором обычно замешивали раствор. Алина поняла, что молотки действительно валяли материю, и, хотя они выглядели как живые, Алина перестала бояться. Но как же это получается? Она увидела, что стержень, на котором крепились молотки, проходил параллельно валу мельничного колеса. К самому валу была прикреплена вращавшаяся вместе с ним планка. Сделав круг, планка упиралась в рукоятки молотков и опускала их вниз, заставляя головки подниматься. Поскольку планка продолжала вращаться, наступал момент, когда рукоятки соскакивали и молотки падали, ударяя по лежащей в корыте ткани. Это было именно то, о чем недавно говорил Джек: при помощи мельницы можно валять сукно!
   – Молотки надо бы потяжелее, чтобы они сильнее били, – услышала Алина голос Джека. Она обернулась и увидела его. Он выглядел усталым и очень довольным. – Кажется, я решил твою проблему, – смущенно улыбаясь, сказал он.
   – Как я рада, что с тобой все в порядке – мы страшно беспокоились о тебе! – проговорила Алина и, не задумываясь, обняла его и поцеловала. Это был очень легкий поцелуй, не более чем мимолетное прикосновение, однако, когда их губы разъединились, его руки нежно, но крепко притянули ее тело. Алина смотрела Джеку в глаза и думала лишь о том, какое счастье, что он цел и невредим. Она ласково погладила его. Внезапно ее собственная кожа стала невероятно чувствительной: Алина ощущала грубость полотна своей ночной рубашки и мягкий мех сапожек; и ее прижатые к груди Джека соски как-то странно затрепетали.
   – Ты беспокоилась обо мне? – изумленно спросил он.
   – Ну конечно! Даже не могла заснуть!
   Она счастливо улыбалась, а он выглядел ужасно серьезным; через минуту и она почувствовала охватившее ее незнакомое дотоле волнение. Она слышала, как бьется сердце. Ее дыхание участилось. А сзади били в унисон молотки, каждый своим ударом сотрясая деревянную конструкцию, и Алине казалось, что она чувствует, как вместе с мельницей что-то дрожит в самой глубине ее существа.
   – Со мной все в порядке, – сказал Джек. – Вообще все в порядке.
   – Я так рада, – повторила она, однако голос ее почему-то превратился в шепот.
   Алина увидела, как Джек закрыл глаза и наклонил к ней свое лицо, а затем их уста сомкнулись. Его поцелуй был нежным. У него были пухлые губы и мягкая юношеская бородка. Закрыв глаза, она вся сосредоточилась на своих ощущениях. Джек впился в ее рот, и, отвечая на его поцелуй, она слегка разомкнула губы, которые внезапно стали невероятно чувствительными, улавливающими малейшее прикосновение и едва заметное движение. Кончик его языка ласкал внутреннюю поверхность ее верхней губы. Алину охватило такое непередаваемое счастье, что ей захотелось плакать. Всем телом она прижалась к Джеку, расплющив свои упругие груди о его грудь, чувствуя, как его худые бедра вдавливаются в ее живот. Алина была уже не просто рада, что с ним ничего не случилось и что он опять был с ней. Сейчас ею овладело совершенно новое состояние души. Его физическая близость наполнила ее исступлением, от которого слегка кружилась голова. Обнимая его тело, Алина жаждала новых и новых прикосновений, новых и новых ощущений; ей хотелось стать ближе к нему, еще ближе. Она гладила спину Джека, жалея, что одежда не позволяет ласкать его кожу. Забыв обо всем на свете, она раскрыла рот и протиснула язык между его губ. Из груди Джека послышался приглушенный звук, похожий на стон восторга.
   Дверь мельницы распахнулась. Алина отпрянула, чувствуя потрясение, будто она крепко спала, а кто-то ее грубо разбудил. Она была в ужасе от того, что они делали: целовались и тискали друг друга, как паскудная девка и пьяный мужик в пивной! Отступив на шаг, она, сгорая от стыда, обернулась. Вошедшим оказался не кто иной, как Альфред. От этого ей стало еще хуже. Три месяца назад Альфред сделал ей предложение, но Алина надменно отвергла его. А вот теперь он увидел, как она вела себя, словно сука во время течки. Какой лицемерной, должно быть, она казалась! Альфред уставился на нее; на его лице изобразилось смешанное выражение похоти и презрения, живо напомнившее ей отвратительную рожу Уильяма Хамлея. Она кляла себя последними словами, что дала Альфреду повод так смотреть на нее, да и Джек ее бесил – он тоже был в этом виноват.
   Алина отвернулась от Альфреда и взглянула на Джека. Когда их глаза встретились, он вздрогнул, потрясенный, и ей стало ясно, что вся ее злость была написана у нее на лице. Его состояние ошалелого счастья сменилось растерянностью и обидой. В другое время это могло бы растопить ее сердце, но сейчас Алина была слишком расстроена. Она ненавидела Джека за то, что он заставил ее сделать. И резко – словно вспыхнула молния – она влепила ему пощечину. Он не шевельнулся, и только взгляд его зеленых глаз наполнился таким непередаваемым страданием, такой болью, что, не в силах видеть все это, Алина отвела взор.
   В ее ушах отдавался беспрестанный шум молотков. Она рванулась к двери. Альфред почти испуганно отступил в сторону, пропуская ее. Как раз в это время к мельнице подходил Том Строитель с несколькими работниками. Не говоря ни слова, Алина пронеслась мимо них. Строители с любопытством уставились на нее, отчего Алина покраснела еще сильнее, однако их больше интересовал доносившийся из мельницы грохот. Умом Алина понимала, что Джек смог-таки решить ее проблему, но при мысли о том, что ради нее он работал всю ночь, ей становилось еще хуже. Скользя своими сапожками по раскисшей грязи, она пробежала мимо конюшни, через монастырские ворота, вдоль по улице и ввалилась в дом.
   За кухонным столом с куском хлеба и кружкой пива в руках сидел Ричард.
   – Король Стефан выступает в поход, – сказал он. – Снова война. Мне нужен новый конь.

IV

   За следующие три месяца Алина не сказала Джеку и двух слов кряду.
   Сердце у него разрывалось. Ошибки быть не могло: она целовала его так, как целуют только своих любимых, и, когда она убежала с мельницы, он не сомневался, что скоро они снова будут вот так же целоваться. Джек ходил словно в дурмане, твердя себе: «Алина любит меня! Алина любит меня!» Она гладила его спину, и прижималась к нему, и так страстно целовала его. Сначала, когда она стала его избегать, Джек думал, что Алина просто стесняется, ведь не могла же она после таких поцелуев делать вид, что не любит его. Он искал встречи с ней, чтобы совладать с ее застенчивостью. С помощью монастырского плотника он смастерил на старой мельнице более мощный и эффективный валяльный механизм. Алина искренне благодарила его, но ее голос оставался холодным, и она старалась не смотреть ему в глаза.
   Когда все это продлилось не несколько дней, а много недель, Джек вынужден был признать, что здесь была какая-то серьезная причина. Его захлестнула волна разочарования и сожаления. Он был сбит с толку. Ему ужасно хотелось быть старше и опытнее в отношениях с женщинами, чтобы понять, действительно ли ее поведение нормально или в нем есть что-то необычное, пройдет ли когда-нибудь ее отчужденность или останется навсегда, и должен ли он с этим бороться или не стоит обращать внимания. Не зная, что делать, и боясь словом или поступком обидеть ее, он вообще ничего не предпринимал, но затем им овладело навязчивое чувство, что он ей не нужен, и Джек стал казаться себе никчемным, глупым и бессильным. Какой же он дурак, что подумал, что самая привлекательная и недосягаемая женщина графства могла влюбиться в него, простого мальчишку! Какое-то время она забавлялась его историями и шутками, но, как только он осмелился поцеловать ее как мужчина, она тут же сбежала. Как мог он надеяться на что-то большее?
   Неделю-другую Джек ругал себя на чем свет стоит, а потом начал злиться. На работе он стал таким раздражительным, что к нему боялись подходить. Он ни за что оскорбил свою сводную сестру Марту, которая переживала эту обиду почти так же, как он размолвку с Алиной, а в воскресенье спустил все свои деньги на петушиных боях. Однако с особой силой он давал выход своей страсти в работе, вырезая поддерживающие арки консоли и верхние части колонн. Чаще всею они украшались орнаментом из листьев, но иногда им придавали форму фигур атлантов, якобы держащих на своих руках или плечах арку. Джек лишь немного изменил традиционно принятое изображение, вырезав фигуру согбенного человека с перекошенным болью лицом, как бы обреченного вечно страдать, подпирая своими плечами массивный каменный свод. Джек знал, что у него получилось блестяще: никто прежде не делал такого! Когда его творение увидел Том, он лишь покачал головой, не зная, то ли ему восторгаться этой изумительной работой, то ли осуждать необычность подобного изображения. Филип же был глубоко потрясен ею. Однако Джека их мнение не интересовало: он считал, что любой, кому это не нравится, просто слепец.