Голон Анна. Анжелика в Берберии (= Неукротимая Анжелика)

   Главный евнух подошел к Анжелике, сидевшей поодаль верхом на своем верблюде.
   - Завернитесь как следует в свое шерстяное покрывало, если вы не хотите сегодня же познакомиться с Мулаи Исма илом, - сухо посоветовал он ей.
   Анжелике не нужно было повторять этого дважды. Она надеялась, что главный евнух оставит ее в лагере, но он настаивал, чтобы она следовала за ним. Тем не менее ее охраняли три евнуха, которым их начальник запретил разговаривать. Им было приказано не допускать к ней любопытных. Она должна была видеть, оставаясь невидимой.
   Как только они поднялись на маленькое каменистое плато, Анжелика увидела конницу Мулаи Исмаила во всей ее красе. Прекрасные кони, будто невесомые, летели в нестерпимом свете, а всадники, казалось, были детьми того самого ветра, который играл их бурнусами.
   Резким контрастом этому красочному зрелищу представлялся ей вид толпы христиан-рабов, покрытых потом и пылью, со спутанными волосами и бородами; оборванная одежда их не доставала до колен, открывая взорам ноги, исполосованные кнутом. Они несли громадный медный котел, который выглядел так, будто его вытащили из дьявольской кухни. Он предназначался сборщикам каучука в Америке, но у Мадеры был захвачен пиратами Сале, которые подарили его своему господину. Невольники тащили его четыре лиги от Мекнеса и теперь больше всего на свете хотели бы узнать, далеко ли им осталось его нести. Они подошли к перекрестку дорог, рядом с которым возвышались над колодцем несколько пальм. Повозка с дровами и дровосеками была уже там. Рядом на окрашенном в малиновый цвет помосте сидел, скрестив ноги, одетый в желтое человек, которого обмахивали опахалами два негритенка. Осман Фараджи спешился и направился к ним, сгибаясь в многочисленных поклонах, пока наконец не распростерся на земле, купая голову в пыли. Человек в желтом без сомнения, какая-то важная персона - в ответ прикоснулся ладонью к своему лбу, затем к плечу, потом положил руку на голову Османа Фараджи. Затем он встал; Осман Фараджи также поднялся с земли.
   Рядом с Османом Фараджи любой человек казался низкорослым. Человек в желтом был выше среднего роста, но едва доставал ему до плеча. Одет он был очень просто - в просторную рубаху, подвернутые рукава которой обнажали его руки, и более темного, чем рубаха, но тоже желтого цвета бурнус с капюшоном, оканчивавшимся черной кисточкой. Голова его была увенчана огромным тюрбаном из кремового муслина. Когда он приблизился, Анжелика разглядела, что это был молодой человек с негроидными чертами лица. На скулах, на лбу и на переносице его черная кожа блестела, как полированное дерево. Хорошо вылепленный подбородок был украшен небольшой бородкой. При виде семерых людей из каравана Османа Фараджи, которые вели под уздцы великолепных коней, посланных Меццо-Морте в дар султану Марокко, он весело рассмеялся. Негры распростерлись перед ним ниц.
   Анжелика наклонилась к одному из евнухов, заплывшему жиром человеку по имени Рафаи, и прошептала ему по-арабски:
   - Кто это?
   Негр широко раскрыл глаза от удивления:
   - Так это же... Мулаи Исмаил, наш повелитель, - и добавил: - Он смеется, но надо быть поосторожнее, потому что на нем желтая одежда - цвета гнева.
   Тут невольники, изнывавшие под тяжестью ноши, разразились стенаниями:
   - Что нам делать с этим котлом, о владыка? Что нам делать с котлом?
   Мулаи Исмаил велел им поставить его на только что зажженный огромный костер. В него налили масла и положили сала, чтобы быстрее растопилась смола. Следующие несколько часов были посвящены демонстрации и поднесению подарков из Алжира.
   Смола в котле начала дымиться, когда оглушительный грохот барабанов, выстрелы из мушкетов и пронзительные крики возвестили о прибытии побежденного мятежника.
   Племянник султана, Абд-эль-Малек, был одного возраста со своим дядей, против которого он боролся, то есть человеком весьма молодым. Он ехал на муле со связанными за спиной руками. За ним ехал, тоже на муле и тоже связанный, его помощник Мохаммед-эль-Хамен, а также его военачальники, которых подталкивали настигшие их янычары. Женщины раздирали лица ногтями и стенали.
   Мулаи Исмаил знаком приказал подвести своего черного коня и вскочил в седло. Он неожиданно преобразился, показался намного выше ростом, зажегся, как колыхавшийся на нем бурнус цвета солнца. Он заставил коня сделать несколько кульбитов. На синем фоне неба его лицо блестело, как отлитое из бронзы, а тени на лице отливали стальным блеском. Проницательный взгляд из-под арок угольно-черных бровей вселял ужас. Он взмахнул копьем и пустил коня галопом, остановив его перед закованными в цепи врагами.
   Абд-эль-Малек слез со своего мула и распростерся на земле. Султан приставил копье к его спине. Несчастный принц то и дело бросал взгляды на котел, смола в котором уже кипела, и на дровосеков, и его охватил страх. Смерти как таковой он не боялся, но Мулаи Исмаил прославился пытками, которым подвергал своих врагов.
   Абл-эль-Малек и Мулаи Исмаил воспитывались вместе, в одном гареме, и были потомками принца, который вел свою линию от самого Магомета. Это был выводок жестоких волчат, не подчинявшихся никакой дисциплине; их самой невинной забавой было подглядывание за рабынями-христианками, справлявшими естественную нужду. В один и тот же день они впервые сели на коня, в один и тот же день пронзили копьем своего первого льва и вместе принимали участие в налетах на Тафилалет. Они любили друг друга как братья до тех пор, пока южные племена и жители Атласских гор не обратили внимания Абд-эль-Малека на то, что его права на трон Марокко ничем не уступают правам сына суданской наложницы. Абд-эль-Малек, чистокровный мавр, кабил по происхождению, откликнулся на призыв своего народа. Вначале его шансы были лучше, чем у дяди, однако упорство, стратегия и властолюбие Мулаи Исмаила обеспечили ему в конце концов победу.
   - Ради Аллаха, - воскликнул Абд-эль-Малек, - не забывай, что я твой родственник!
   - Ты без труда забыл это, собака!
   - Вспомни, мы жили, как братья, Мулаи Исмаил!
   - Я собственными руками убил двоих своих братьев и обрек на смерть еще десятерых. Что для меня какой-то племянник!
   - Ради Аллаха, прости меня!
   Султан не отвечал. Он знаком приказал схватить принца и посадил его на повозку. Два воина нагнулись над ним, подняли один за правый, другой - за левый локоть, чтобы положить его руки на колоду.
   Султан подозвал одного из дровосеков и приказал ему выполнить роль палача. Мавр колебался - он был одним из тех, кто тайно желал победы Абд-эль-Малека. Со смертью молодого принца рушились все надежды возглавляемых им племен на основание новой династии. Смиренный дровосек скрывал свои чувства, но он знал, что Мулаи Исмаил умеет читать тайные мысли. Он полез на повозку, потом остановился, отступил на шаг и сказал, что не может отрубить руку человеку столь благородного происхождения - самому племяннику его повелителя. Пусть лучше ему отрубят голову.
   - Да будет так! - воскликнул Мулаи Исмаил и, вытащив ятаган, одним ударом обезглавил дровосека, обнаружив свой немалый опыт в такого рода делах.
   Человек повалился, голова покатилась по земле, и песок впитывал кровь из обезглавленного тела.
   Другой дровосек, запуганный судьбой своего предшественника, влез на повозку. Тем временем султан приказал подогнать поближе детей, жен и родственников Абд-эль-Малека.
   - Подойдите, - сказал он им, - и смотрите, как отрубят руку твари, которая осмелилась поднять оружие на своего султана, и как отрубят ногу тому, кто осмелился выйти в поход против него!
   В душном воздухе раздались такие вопли отчаяния и горя, что они заглушили крик принца, которому дровосек отрубил руку. Потом он отрубил одну ногу.
   Султан подошел поближе и спросил:
   - Теперь ты признаешь меня своим султаном? Раньше ты не признавал этого.
   Абд-эль-Малек не отвечал, наблюдая, как вытекает кровь из его жил. Мулаи Исмаил вернулся на прежнее место и поднял к небу внушающее страх лицо, искаженные черты которого заставили в ужасе застыть всех, кто видел его. Неожиданно он поднял пику и одним ударом пронзил сердце дровосека.
   При этом зрелище прежний соперник, истекавший кровью, закричал:
   - Глядите на этого храбреца! Он убивает и тех, кто повинуется ему, и тех, кто не повинуется! Но все напрасно. Один Аллах справедлив. Один Аллах велик!
   Мулаи Исмаил попытался заглушить слова своей жертвы. Он кричал, что доставил сюда котел, так что мятежник мог отведать настоящей пытки, но он велик и милосерден, и смола, предназначенная для казни, будет использована для спасения ему жизни. Он действовал так, как подобало оскорбленному повелителю, но пусть Аллах решит, будет ли Абд-эль-Малек жить или умрет. Никто не скажет, что он убил своего брата, потому что слишком многое связывает их друг с другом, и сейчас он переживает самое большое горе в своей жизни. Топор дровосека будто отрубил его руку и его ногу. И все же Абд-эль-Малек не больше чем мятежник, который, достанься ему победа, наверняка бы отрубил ему руку. И все же он покажет свое милосердие.
   Он приказал обмакнуть кровоточащие обрубки в кипящую смолу, чтобы остановить кровотечение. Потом он отпустил присутствующих и приказал четверым офицерам под страхом смерти доставить своего племянника в Мекнес живым.
   Офицеры знали, какую судьбу он готовил помощнику Абд-эль-Малека Мохаммеду-эль-Хамену. Мулаи Исмаил отдал его своим молодчикам, неграм лет четырнадцати или пятнадцати, которые утащили шейха за пределы городских стен. Никто не знает, что они сделали с ним, но когда под вечер они приволокли его обратно, он был мертв, и никто не мог узнать его.
   Мулаи Исмаил со своей свитой и живописный караван Османа Фараджи добрались до Мекнеса в час заката - час, когда на золотые шары, венчающие минареты, поднимались знаменосцы, и заунывные, но властные голоса муэдзинов неслись над розовым городом и возносились над его каменными волнами к багряному небу.
   Черные челюсти тяжелых ворот захлопнулись, поглотив свою порцию толпящихся существ - пеших и конных, рабов и принцев, верблюдов и ослов, и равнина опустела на ночь. В своих укреплениях город поглощал все человеческие голоса - гневные и страстные, крики и плач.
   Проезжая через ворота, Анжелика отвела глаза от голого раба гигантского роста, прибитого за руки к арке; голова его свешивалась на грудь, как у распятого Христа.
   Глава восемнадцатая
   Анжелика зажимала уши ладонями, чтобы не слышать воплей женщин из семьи Абд-эль-Малека, вибрирующим крещендо перекатывавшихся по дворцу. Это продолжалось уже не один час, и теперь у нее так невыносимо болели виски, что она не могла унять дрожи.
   Фатима, которая, будучи свободной женщиной, решила последовать за Анжеликой в Марокко, чтобы умереть рядом с соотечественницей, напрасно пыталась заставить ее пригубить хоть какой-нибудь напиток, холодный или горячий, или съесть немного фруктового пирога. Но самый вид этих клейких, тошнотворных лакомств, которые должны были восстановить ее силы после путешествия, слишком живо напоминал ей весь ужас ее теперешнего положения она была заперта в гареме самого жестокого властителя, которого когда-либо знал мир.
   - Я боюсь. Я хочу выбраться отсюда, - беспрестанно повторяла она прерывающимся детским голосом.
   Старая провансалька не могла взять в толк, почему Анжелику вдруг одолел такой неожиданный приступ отчаяния теперь, когда они наконец достигли цели своего трудного путешествия, во время которого она была образцом мужества и выносливости. Для Фатимы-Мирелы ничего не могло быть лучше этого огромного огороженного пространства, где под железной рукой главного евнуха царили покой и тишина. Несмотря на вызванное недавними событиями смятение, следы которого еще были заметны в городе, и на опасения, которые каждый испытывал из-за того, что против Мулаи Исмаила выступил его собственный племянник, и несмотря на то, что главный евнух был сразу же вызван на совещание к султану, все вновь прибывшие женщины, пополнившие гарем, а заодно и все члены каравана были встречены с щедрым радушием.
   Этот временный сераль главного евнуха был прекрасно обставлен. Фатима наслаждалась в нем после тяжелых лет, проведенных ею в Алжире, этой вонючей крепости - бедная одинокая старуха, у которой не было никакой еды, кроме горсти фиг и глотка воды, чтобы запить их. Здесь же было немало старых женщин, умудренных опытом и отчаянных сплетниц - рабынь, возвысившихся до положения служанок или домоправительниц. Среди них были также прежние наложницы султана и его предшественника, которые, в отличие от фавориток, не удостоились привилегии удалиться в какой-нибудь дальний гарем. Эти не утратили своей страсти к интригам и вымещали злобу на служанках.
   Последние целиком отвечали за теперешних наложниц или фавориток - за их одежду, украшения, внешний вид. Они постоянно были заняты тем, что красили им лицо, выщипывали седые волосы, делали прически, давали им советы, исполняли их прихоти, ненароком сообщали драгоценные рецепты, помогающие удержать любовь и расположение их господина и повелителя. Фатима чувствовала себя дома. Она уже слышала о приближенной султанши Лейлы Айше, которая пользовалась доверием своей госпожи и была родом из Марселя, как и Фатима. Кроме того, здешние евнухи были повежливее, чем в рядовом гареме. Осман Фараджи не был склонен недооценивать влияния старых рабынь на новых и наилучшим образом умел использовать их в качестве тюремщиц.
   Чем дальше, тем больше нравился Фатиме этот сераль. Она уже готова была прийти к выводу, что даже гарем великого константинопольского султана уступает этому в богатстве и убранстве. Картину портило только поведение Анжелики. Она, казалось, готова была рыдать и выть, царапать себе ногтями лицо, как родственницы Абд-эль-Малека в соседней комнате или как черкесская девушка, которой предстояло этой ночью разделить ложе с султаном, евнухи пронесли ее, визжащую от ужаса, по продуваемым сквозняками коридорам и внутренним дворикам. Когда вместе собрано больше тысячи женщин и когда они начинают терять самообладание, может случиться все, что угодно. В Алжире Фатима видела пленниц, выбрасывавшихся с балконов и разбивавших себе головы о плиты мостовой. Иногда эти скиталицы умирали от тоски по дому. И Анжелика не была ни от чего застрахована.
   Фатима не знала, что делать. Ей хотелось разделить с кем-нибудь ответственность. Она спросила совета у помощника главного евнуха, правой руки Османа Фараджи - Рафаи. Он посоветовал дать Анжелике успокаивающее питье, которое уже было приготовлено для черкешенки.
   Измученная, с раскалывающейся головой, Анжелика следила за ними, словно это были видения из кошмарного сна. Она терпеть не могла взгляда старых рабынь, бегающих глаз невинных негритят, а больше всего - хитрого Рафаи, лицемерно разыгрывавшего перед ней роль заботливой няньки. Он был из тех, кто всегда приказывал пороть упрямых женщин, и никогда не расставался со своим арапником. О, как она ненавидела их всех! От острого запаха кедрового дерева голова болела еще сильнее. Пронзительные вопли, долетавшие издалека, вдруг показались ей менее страшными, чем беспрестанный женский смех, который доносился до занавешенного алькова вместе с запахами мяты и зеленого чая.
   Она забылась в чутком сне, но проснулась ночью и увидела еще одно черное лицо, склонившееся над ней. Сначала она приняла его за евнуха, но по вуали и по голубой эмблеме Фатимы, дочери Магомета, на лбу поняла, что это была гигантского роста женщина с огромными грудями.
   Негритянка наклонила к Анжелике лицо с толстыми губами, на котором было написано острое любопытство. Лампа, которую она держала в руке, бросала желтый свет на лицо негритянки и создавала золотой ореол вокруг бледно-розового, как предрассветное небо, лица ее спутницы с медово-желтыми волосами, выбившимися из-под легкого покрывала. Две женщины, одна черная, другая белая, перешептывались по-арабски:
   - Она прекрасна, - сказал бело-розовый ангел.
   - Слишком прекрасна, - откликнулся черный демон.
   - Ты думаешь, он ею увлечется?
   - У нее все для этого есть. Проклятый Осман-бей, этот хитрый тигр!
   - Что ты собираешься делать, Лейла?
   - Ждать. Может быть, она не понравится султану. Вряд ли у нее хватит ума пленить его.
   - А если хватит?
   - Я сделаю ее своей марионеткой.
   - А вдруг она останется под влиянием Османа Фараджи?
   - На то и существуют пары селитры и кислоты, чтобы портить слишком красивые лица, и шелковые шнурки, чтобы душить слишком соблазнительные голоса.
   Анжелика пронзительно, как мусульманка в религиозном экстазе, завизжала. Ангел и демон исчезли во мраке.
   Анжелика вскочила, пылая огнем, который придал ей сил, как это бывает у сумасшедших. Она все визжала и визжала.
   Фатима была рядом. Она, другие женщины и негритята бежали к ней со всех сторон, стараясь зажечь лампы, чтобы увидеть, в чем дело.
   Появился Осман Фараджи, его громадная тень растянулась на полу из плиток. Казалось, один его вид успокоил Анжелику, он был таким высоким и спокойным, таким необычайно умным. Ее уже не окружали демоны. Она опустилась на колени и спрятала лицо в складках его одежды, всхлипывая и твердя: "Я боюсь, я так боюсь!"
   Главный евнух наклонился и положил ладонь на ее волосы:
   - Чего ты боишься, Бирюза? Тебе нечего бояться гнева Меццо-Морте.
   - Я боюсь этого кровожадного Мулаи Исмаила. Я боюсь его жен, которые приходили сюда и хотели придушить меня...
   - Ты горишь в лихорадке, Бирюза. Когда ты поправишься, ты перестанешь бояться, - он велел уложить ее в постель, как следует укрыть и дать отвар, чтобы снизить температуру.
   Анжелика, еще не вполне успокоившись, снова улеглась на подушки. Усталость от путешествия, жар солнца, увиденные ею ужасы вызвали новый приступ средиземноморской лихорадки, которую она подхватила на корабле д'Эскранвиля.
   Главный евнух опустился на колени у ее ложа. Она застонала:
   - Осман-бей, зачем вы подвергаете меня таким мучениям?
   Он не спрашивал, что именно она имеет в виду. Он хорошо знал, что Анжелику взволновала сцена карающего правосудия Мулаи Исмаила - он заметил, что христиан западного происхождения намного сильнее тревожит вид крови, чем мавров или христиан родом с Востока. Он еще не решил окончательно, лицемерие ли это или естественные переживания. В сердце каждой женщины дремлет пантера, облизывающаяся при виде чужих страданий. Его подопечные, будь это молчаливые русские или хихикающие негритята, любым развлечениям, которые он мог предложить им, - танцам или пиршествам - предпочитали смотреть, как мучают христиан. Даже англичанка Дейзи-Валина, уже десять лет как принявшая ислам, любящая жена султана, все еще натягивала покрывало на глаза или же смотрела сквозь пальцы на некоторые особенно кровавые зрелища.
   Ему нужно сохранять терпение. Он-то был достаточно мудр, чтобы быстро успокоить ее.
   - Я думаю, - прошептал он, - что тебе необходимо увидеть все могущество и славу хозяина, которого я выбрал тебе... которого ты должна поработить.
   Анжелика истерически засмеялась, но это причинило ей такую боль, что она сжала ладонями раскалывающуюся голову и умолкла.
   Поработить Мулаи Исмаила! Он в своем желтом бурнусе еще стоял перед ее глазами - вне себя от ярости и гнева, обернувшийся и сносящий голову дровосеку.
   - Не знаю, понимаете ли вы значение слова "поработить". Мулаи Исмаил, кажется, не принадлежит к тому сорту людей, которых женщина может обвести вокруг пальчика.
   - Мулаи Исмаил - властитель удивительной силы. Он обладает проницательностью и здравомыслием. Он действует быстро и справедливо. Но это ненасытный бык. Ему нужны женщины, и он всегда рискует попасть под влияние властной головки. Ему нужно, чтобы рядом с ним была женщина, которая исполняла бы его капризы... скрашивала его одиночество... лелеяла его мечты о новых завоеваниях. Тогда он может добиваться титула Эмира-эль-Муминина, главы веры, - главный евнух говорил медленно, как бы не очень уверенно. Он все еще сомневался в этой женщине, которую он искал столько времени и наконец нашел, которая может помочь ему воистину удовлетворить честолюбие Мулаи Исмаила. Сейчас он видел ее разбитой, и все же она выскальзывала из его пальцев и не давалась в руки, хотя даже и теперь продолжала цепляться за его одежду.
   Женщины удивительные и трудные создания. В самой крайней усталости у них кроется непримиримость, - и Осман Фараджи, главный евнух сераля его величества султана Марокко, еще раз возблагодарил всевышнего, что судьба и искусная рука суданского знахаря еще в юности избавили его от рабства у женщин, которое может превратить мягкосердечного мужчину в бездумную игрушку в руках капризной куклы.
   - Разве он не кажется тебе молодым и красивым? - мягко спросил он.
   - Осмелюсь сказать - отягощенным скорее преступлениями, чем годами. Кто сочтет число убийств, которые он совершил собственными руками?
   - Но это ведь из-за покушений на его жизнь, которых он сумел избежать. Кроме того, вспомни-ка: все великие державы построены на убийстве. Таков закон нашего мира. Ин ша Аллах! Я бы хотел, Бирюза, - слушай меня внимательно, ибо таково мое желание, - я хотел бы подложить Мулаи Исмаилу тот тончайший яд, которым владеешь ты одна, который делает сердца мужчин слабыми и заставляет их жаждать тебя, как это случилось с этим драконом д'Эскранвилем, не говоря уже о твоем собственном властителе, короле Франции, которого ты так жестоко ранила. Ты отлично знаешь, что король Франции никогда тебя не забудет. Он упустил тебя и теперь никогда не совершит ничего доброго или великого. Испробуй свою силу на Мулаи Исмаиле. Вонзи ему в сердце отравленную стрелу своей красоты. Но, - добавил он, понизив голос, я никогда не дам тебе ускользнуть от меня.
   Анжелика, закрыв глаза, слушала его ясный, молодой голос, как слушала бы близкого друга. Открыв глаза, она с удивлением увидела черное лицо с тем спокойным выражением, которое так свойственно мирной мудрости великих африканских народов.
   - Слушай меня, Бирюза. Успокой и ты меня. Я дам время, чтобы твоя лихорадка прошла и чтобы твое тело горело от желания. Я буду терпеливо ждать, когда придет время показать тебя моему повелителю. Он не будет знать о твоем существовании до того дня, когда ты позволишь мне сказать ему о тебе.
   Анжелика неожиданно почувствовала, что головная боль ослабела. Она выиграла первую схватку. В этой пестрой толпе одалисок она будет спрятана лучше, чем иголка в стоге сена, а тем временем сможет найти подходящий случай и бежать.
   - Вы не обманете меня, правда ведь? - спросила она. - Вы не оброните ненароком какое-нибудь замечание, из которого Мулаи Исмаил узнает обо мне?
   - Я прикажу. Мои распоряжения в гареме - превыше всего, выше даже приказов султана. Все склоняются перед ними, в том числе и султанша Лейла Айше. Она придержит свой язычок, если будет знать, что так ей будет лучше, потому что она быстро оценит твою силу.
   - Она уже хотела изуродовать меня кислотой и придушить, - прошептала Анжелика. - С этого все и началось.
   Осман Фараджи отмел такие банальные угрозы движением руки:
   - Все женщины, которые пользуются расположением одного и того же мужчины, ненавидят друг друга и борются между собой. Разве христиане чем-нибудь отличаются в этом отношении? Разве у тебя не было соперниц при Французском дворе?
   Анжелика проглотила комок:
   - Были, конечно, - ответила она, вдруг живо представив себе Монтеспан.
   Где бы она ни находилась, ее жизнь была непрерывной борьбой, мечты разбивались одна за другой, иллюзии развеивались. Она до смерти устала от всего этого.
   Осман Фараджи заметил бледность на ее лице, напряженном от лихорадки. Не будучи склонным принимать эту маску крайней усталости за ее уступку, он видел только то, что зачастую скрывалось за обычной для Анжелики оживленностью и за округлыми розовыми щечками: резко очерченные скулы, выдававшие неудержимую силу воли, которая была основой ее неукротимого характера. Он видел ее как бы через много лет, в старости. Лицо ее никогда не должно округлиться, располнеть и стать рыхлым; скорее оно станет еще более аскетическим, а кожа туго натянется на исключительно властной формы черепе. Она будет стареть как слоновая кость, становясь с годами все более и более красивой, как посвященные женщины строгих убеждений, которые на склоне лет будто вновь обретают молодость. Она, должно быть, останется красавицей еще много лет, даже если на лице появятся морщины, а волосы поседеют. Глаза ее потеряют свое сияние, только когда их закроет смерть. На закате лет они, может быть, выцветут, но их морская глубина по-прежнему будет сиять, как глубокий чистый родник, и навсегда сохранят свою привлекательную силу.
   Именно эта женщина была нужна ему, чтобы приблизиться к Мулаи Исмаилу, потому что если бы она пожелала, он всегда бы позвал ее обратно к себе. Осман Фараджи знал, какие сомнения обступают тирана. Приступы бешенства, во время которых он сносил головы одним взмахом своей сабли, были не более чем вспышками нетерпения при виде глупости окружавших его людей, разрядкой от мыслей о необъятности дел, предстоящих ему, и от сознания собственной слабости и расставленных повсюду для него ловушек. В такие моменты его охватывала жестокость, потребность продемонстрировать свою власть себе самому и окружающим.