Голон Анна. Анжелика в Берберии (= Неукротимая Анжелика)

   Ее любопытные глаза разглядывали сквозь тонкое покрывало этих белокожих мускулистых рабов; у молодого была привлекательная улыбка и светлые шелковистые волосы. Каково это - оказаться в его объятиях? Как любят христиане? Она слышала, они даже не обрезаны... - Я хочу вон тот красивый апельсин, - твердила она.
   Хитрый старый Рафаи несколько раз повторил ей, что она не имеет права просить фрукты, потому что все они принадлежат султану и никому больше. Девушка рассердилась и ответила, что принадлежащее султану принадлежит и ей, потому что отныне он ее раб, он сам уверял ее в этом. Она пожалуется на евнухов, и они будут наказаны.
   Два раба краем глаза следили за спором. Молодой блондин - маркиз де Воклюз, всего несколько месяцев как попавший в неволю, - улыбнулся от удовольствия, слушая требовательный женский голос. Но его товарищ, бретонец по имени Жан Ле Ген, имел опыт двадцатилетнего пребывания в рабстве в Марокко. Он тихо посоветовал маркизу отвести взгляд и делать вид, что он занят своей работой, потому что рабам под страхом смерти запрещалось смотреть на женщин султана. Маркиз пожал плечами. Как сладка эта малютка, насколько он может судить, как раз то, чего ему хочется.
   - Она хочет вон тот апельсин, - перевел бретонец.
   - Как можно отказать такой прелестной девушке? - произнес маркиз де Воклюз. Он положил садовый нож, вытянулся, чтобы достать плод, и, сорвав его, вручил черкешенке с таким поклоном, как будто перед ним была мадам де Монтеспан.
   То, что случилось дальше, произошло с быстротой молнии. Что-то просвистело в воздухе, и в грудь Воклюза до самой рукоятки вонзился дротик. Он рухнул на землю.
   В конце поросшей травой дорожки показался Мулаи Исмаил на белом коне. Его лицо перекосилось от ярости. Пришпорив коня, он подскакал к упавшему рабу, выдернул оружие из его тела и повернулся ко второму, как будто собираясь пронзить и его. Но бретонец бросился вперед и упал между передними ногами коня, жалобно крича по-арабски: "Прости, о повелитель, прости меня ради твоего священного коня, который побывал в Мекке!".
   Мулаи Исмаил старался достать его из-под лошадиного брюха, но раб, рискуя быть растоптанным непрерывно переступавшими копытами, не покидал своего убежища. Некоторые из лошадей Мулаи Исмаила считались священными, особенно те из них, которые побывали в Мекке. Жан Ле Ген вовремя узнал одну из них - самую красивую и самую любимую лошадь султана. Мулаи Исмаила смягчила такая любовь к его коню, кличка которого была "Лапилор".
   - Ладно, - сказал он рабу. - Ты хотя бы знаешь наши святыни. Но убирайся с моих глаз, грязная тварь, и чтоб я больше о тебе не слышал!
   Бретонец выполз из-под лошади, перешагнул через мертвое тело своего товарища и во весь дух понесся через душистую рощу.
   Мулаи Исмаил обернулся, все еще потрясая дротиком и ища взглядом того из евнухов, которого первым следовало наказать за такой недосмотр. Но Раминан нашел способ отвести его гнев - он держал принца Зидана, который с наслаждением наблюдал за всей сценой.
   - Ради твоего сына, о господин, ради твоего сына... - евнух многословно объяснил, как черкешенка похвасталась, будто всех накажут из-за него, начальника, который всегда полагался на то, что евнухов учат быть непреклонными. Ей захотелось апельсина. Она заявляла, что принадлежащее султану принадлежит и ей.
   Лицо Мулаи Исмаила стало темней ночи. Потом губы растянулись в сардонической усмешке, обнажив сверкающие зубы.
   - Здесь все принадлежит мне, и только мне. Ты скоро сама убедишься в этом, Маррианти, - сказал он тихо и, развернув коня, ускакал.
   Маленькая черкешенка побелела, как простыня. Ее огромные глаза перебегали по лицам подруг-наложниц, ища ответа на вопрос - какая судьба уготована ей. Мулаи Исмаил готовил ей ужасную казнь - в этом не было сомнений.
   Узнав от Раминана о происшествии, Лейла Айше сама сварила в котле настой из трав, известных только ей одной, и позвала двух служанок, чтобы те отнесли его черкешенке. Малютка должна была сразу выпить его. Тогда она безболезненно перейдет в иной мир и избегнет ужасных мучений, которые повелитель сам придумает для нее в наказание за дерзость.
   Когда до черкешенки дошло, что ее ожидает, она завизжала от ужаса и опрокинула чашу, разлив яд. Лейла Айше состроила гримасу, став похожей на раздосадованную обезьяну. Она поступила так по доброте, заявила она, но теперь не все ли равно? Пусть будет как будет.
   Одна из кошек полакала из лужи и тут же умерла. Перепуганные женщины тайком похоронили ее. Сейчас им не хватало только, чтобы султан узнал о смерти одной из своих любимиц.
   Черкешенка нашла убежище в объятиях Анжелики. Она уже не рыдала, но дрожала, как зверь, которого преследует стая гончих псов. В гареме воцарилась мертвая тишина. Закат окрасил небо в нефритово-зеленый цвет, и комната наполнилась ароматом цветов. Казалось, в сумерках душа невидимого жестокого охотника еще носится по пятам за своей добычей, и все, кто не мог защититься, попрятались.
   Анжелика гладила черные, отливавшие синевой волосы Маррианти и старалась придумать несколько фраз, чтобы успокоить ее.
   - За какой-то апельсин... не может быть, чтобы он наказал тебя слишком уж жестоко... наверное, тебя высекут... но он бы уже приказал сделать это, а ничего не случилось... так что соберись с силами.
   Но сама она была далеко не спокойна, слушая бешеные удары сердца несчастной девушки.
   Вдруг черкешенка завизжала. Скрестив руки на груди, к ней из дальнего конца комнаты направлялись евнухи в алой атласной одежде, возглавляемые Османом Фараджи. На них не было тюрбанов, на бритых черепах оставалось лишь по одной косичке, свисавшей с макушки. Они не издавали ни звука, а жирные лица были совершенно бесстрастны.
   Женщины разбежались. Они узнали одежды палачей.
   Девушка заметалась, как испуганный зверек в поисках спасения, потом опять бросилась на колени к Анжелике и изо всех сил прижалась к ней. Теперь она не кричала, но ее жалостливое личико отчаянно молило о помощи.
   Осман Фараджи сам разжал ее слабые пальцы.
   - Что с ней сделают? - запинаясь, спросила Анжелика по-французски. - Не могут же ее покалечить из-за апельсина.
   Главный евнух не снизошел до ответа. Он передал жертву двум стражникам, которые потащили ее прочь. Она закричала на своем родном языке, призывая убитых турками отца и мать и умоляя святую икону тбилисской богоматери, своей покровительницы, спасти ее.
   От ужаса она не держалась на ногах, и ее приходилось тащить по выложенному плитами полу. Так ее волокли навстречу любви. Так ее волокли навстречу смерти.
   Анжелика осталась одна, нервы ее были напряжены до крайности, до болезненного предела. Она будто переживала кошмар, и мягкое журчание воды в фонтане пугало ее не меньше, чем жуткие призраки, возникавшие в ее воображении. Она взглянула наверх, увидела эфиопку, кивающую ей с балкона, и присоединилась к группе женщин, перегнувшихся через балюстраду.
   - Отсюда все будет слышно.
   В темноте раздался душераздирающий визг, за ним еще один, и еще, и еще.
   Анжелика закрыла уши и понеслась прочь, будто спасаясь от искушения. Эти вопли агонии и нечеловеческой боли, которые тиран-садист исторгал из тела маленькой рабыни, виновной лишь в том, что она сорвала апельсин, повергли ее в какое-то состояние оцепенения - ничего подобного она не испытывала с тех времен, когда была маленькой девочкой. Анжелике виделись горящие глаза няни-мавританки, рассказывавшей ей и ее сестрам о мучениях, которым Жиль де Рец подвергал детей, души которых он отдавал дьяволу.
   - Что-то надо сделать. Нельзя позволить им сделать это! - твердила она, шагая по галерее. Но она была всего лишь рабыней в гареме, и жизнь ее могла оборваться точно таким же образом.
   Она заметила женщину, прислушивающуюся к звукам, доносившимся из покоев султана. По ее плечам рассыпались золотистые волосы. Это была Дейзи, англичанка. Анжелика подошла поближе, ощущая свое единство с ней среди всех этих темнокожих испанок, итальянок и восточных женщин. Они были единственными блондинками, если не считать бедняжку исландку, от которой никому не было пользы и которая должна была скоро умереть.
   Они еще не разговаривали друг с другом, но когда Анжелика подошла к ней, англичанка обняла ее за плечи. Руки ее были холодны как лед.
   Отсюда тоже было слышно.
   При очередном нечеловеческом крике Анжелика тоже застонала, разделяя чужую боль, но англичанка не дала ей заговорить. Она зашептала по-французски:
   - Ну почему она не выпила этот отвар, который ей дала Лейла Айше? Никогда не смогу привыкнуть к таким вещам, - она говорила по-французски с сильным акцентом, но достаточно свободно благодаря тому, что изучала языки, пока еще не поддаваясь лени, которая охватила других наложниц. Долгое время Осман Фараджи имел свои виды на северянку, однако Лейла Айше опередила его. Англичанка смотрела Анжелике в лицо: - Ты боишься его, не так ли? Но ты тверда как сталь. Когда Лейла Айше смотрит на тебя, она говорит, что в твоих глазах спрятано по кинжалу. Черкешенка заняла место, которое Осман Фараджи берег для тебя, и все же ты переживаешь за нее.
   - Ради бога, что они делают с ней?
   - О, наш повелитель очень изобретателен, когда придумывает небывалые пытки. Ты слышала, как он умертвил Нину Варадову? Это была прекрасная русская девушка, и она дерзко разговаривала с ним. Он отрезал ей груди, защемив их крышкой сундука, которую прижимали два палача. И это не единственная женщина, которую он так мучил. Посмотри на мои ноги, - она приподняла подол юбки и показала ступни и лодыжки, сильно покрасневшие и покрытые страшными ожогами. - Их опускали в кипящее масло, чтобы заставить меня отречься от моей религии. Тогда мне было всего пятнадцать лет. Я уступила. Говорили, что за мое упорство он полюбил меня вдвое сильнее. В его объятиях я познала небесное наслаждение.
   - Ты говоришь об этом чудовище?
   - Ему приходится заставлять других страдать. Это доставляет ему удовольствие. Тсс! За нами следит Лейла Айше, - высокая негритянка стояла в дверях. - Он любит ее, и это единственная женщина, которую он действительно любит, - Дейзи шептала с восхищением, но не без горечи. - Ему нужно быть рядом с ней, так что ничего жуткого с тобой не случится. Но берегись главного евнуха, этого мягкого, неумолимого тигра...
   Анжелика отошла, провожаемая взглядами двух женщин, и скрылась в своей комнате. Фатима и служанки предлагали ей пирожных и кофе, но она не смогла прикоснуться к ним. Она непрестанно посылала узнавать о черкешенке.
   Нет, сообщали ей, она еще не умерла. Мулаи Исмаил еще не был удовлетворен, и делалось все возможное, чтобы смерть не наступила слишком быстро.
   - Хотела бы я, чтобы огонь небесный поразил этих дьяволов! - сказала Анжелика.
   - С чего бы, - удивились служанки. - Разве она твоя дочь или сестра?
   Наконец она сжалась на диване, стиснув уши руками и положив на голову подушки. Когда она снова выглянула из-под подушек, уже поднялась луна. Вокруг было тихо. Ей показалось, что по галерее ходит главный евнух, и она подскочила к нему.
   - Она умерла, правда? - воскликнула Анжелика. - О, ради небес, скажите мне, что она умерла!
   Осман Фараджи пришел в замешательство, увидев ее сжатые руки и перекошенное от страдания лицо.
   - Да, она умерла, - ответил он. - Только что она испустила дух.
   Анжелика с облегчением вздохнула. Этот вздох прозвучал, как рыдание.
   - Апельсин! Все за один только апельсин! Так вот какую судьбу готовили вы и для меня, Осман-бей? Вы хотите, чтобы я стала фавориткой, чтобы он мог и меня замучить за малейший проступок?
   - Нет, с тобой этого не случится. Я защищу тебя.
   - Почему вы не помешали ему предать ее столь ужасной смерти?
   Главный евнух удивленно поморщился:
   - Ну... она была не так уж интересна, Бирюза. Не очень-то она блистала. По правде говоря, она обладала прелестным телом и инстинктивно, даже извращенно постигла науку любви. Это единственное, что увлекало в ней Мулаи Исмаила. Но он уже начинал терять к ней вкус, понимал это и невзлюбил за это ее. Нередко его гнев оказывается лучшим его советчиком. Палач избавил его от страсти, которая унижала его достоинство... и освободил место для тебя!
   Анжелика отпрянула от него, прижав ладонь к губам. "Мягкий, неумолимый тигр!" - слова англичанки звучали у нее в ушах.
   - Вы чудовище, - прошептала она. - Вы - воплощение всех чудовищ мира. Вы мне отвратительны, - она откинулась на подушки и забилась в конвульсивных рыданиях.
   Чуть погодя, выполняя приказания главного евнуха, появилась Фатима-Мирела с чашкой душистого настоя из трав. По дороге из кухни она услыхала кое-какие подробности о мучениях, которые выпали на долю черкешенки, и теперь умирала от желания рассказать новости своей хозяйке. Но едва с ее губ сорвались первые слова, Анжелика ударила ее и впала в такую истерику, что старая провансалька не знала, как ее успокоить.
   Так она и лежала, прислушиваясь к ночным звукам. Гарем затих - все женщины разошлись по своим комнатам. Днем можно было свободно ходить из одного внутреннего дворика в другой и навещать друг друга, но ночью они оставались в одиночестве под охраной евнуха и своих служанок. Никто никогда не посмел бы нарушить это правило. Женщина, которая дерзнула бы попробовать улизнуть от своих стражей, рисковала встретиться лицом к лицу с пантерой, обученной бросаться на ходящих по коридорам.
   Несколько девочек-служанок, посланных своими хозяйками на кухню за каким-то лакомством, погибли именно таким образом. По утрам два евнуха, дрессировавших пантеру, разыскивали ее во дворце, и когда это им удавалось, раздавался крик: "Алчади привязана!". Только после этого все вздыхали с облегчением, и гарем оживал вновь.
   Единственной из женщин, не боявшейся пантеры, была колдунья Лейла Айше. Она не боялась ни диких зверей, ни султана, ни соперниц - она боялась одного только Османа Фараджи, главного евнуха, напрасно она шептала заклинания против него и изготовляла амулеты, чтобы уничтожить врага. Главный евнух избегал всех ловушек, потому что тоже был знаком с потусторонним миром.
   Анжелика смотрела поверх перил своего балкона на темные свечи кипарисов на фоне белых стен внутреннего двора, их горьковатый залах смешивался с ароматом роз. В центре плескался фонтан. Вот и весь ее мир. Непроницаемые стены отрезают ее от жизни, кипящей снаружи. Тюремные стены! Она начала завидовать рабам, голодным и оборванным, - завидовать тому, что они могут свободно ходить туда и сюда по ту сторону этих стен, хотя все знали, что они не могут бежать из Мекнеса и скрыться в пустыне.
   Анжелике казалось, что даже если она смогла бы выбраться за крепкие стены гарема, перед ней не откроется легкого пути. Прежде всего нет никакой возможности найти сообщников для побега. Было еще чудом, что благодаря неявному вмешательству главного евнуха ей иногда удавалось переброситься несколькими словами с Савари. Она думала, что если ей удастся вырваться из-за этих стен, Савари может организовать побег, но здесь был бессилен даже его изобретательный ум - слишком много невидимых препятствий встречалось ему на этом пути.
   Ночью - пантера. Днем и ночью - не знающие жалости евнухи с копьями и кнутами, охраняющие ворота и террасы.
   А служанки? - спрашивала себя Анжелика. Старая Фатима любит ее и вполне ей предана. Но ее преданность не заходит так далеко, чтобы помогать хозяйке в деле, которое будет стоить ей жизни, если Анжелика добьется успеха. Во всяком случае она считала эту идею дурацкой. Анжелика однажды попросила ее передать Савари записку, но старуха отказалась: если кто-нибудь поймает ее с письмом от наложницы султана к рабу-христианину, ее бросят в первый же костер, как какое-нибудь полено. И это еще самое меньшее, что с ней могут сделать. А что будет с рабом - и представить себе нельзя. Опасаясь за Савари, Анжелика не настаивала.
   Она не знала, чего ждать. Иногда, чтобы приободрить себя, она думала о двух своих далеких сыновьях, Флоримоне и Шарле-Анри, но эти мысли редко прибавляли ей решительности. Ей не преодолеть препятствий, разделяющих их.
   Она вдыхала восхитительный аромат роз и слушала мавританскую девочку-служанку, которая старалась убаюкать свою госпожу, перебирая струны гитары. Зачем бороться? Завтра у нее опять будут эти слоеные пирожки, начиненные рублеными цыплятами и приправленные перцем, сахаром и корицей. И ей захочется кофе. Она знала - стоит ей лишь хлопнуть в ладоши, и старая провансалька или негритянки, прислуживающие ей, тут же раздуют угли в жаровне и вскипятят воду, всегда стоящую наготове в блестящем кофейнике. Аромат напитка рассеет печаль и возвратит сладкие полувоспоминания, полугрезы об удивительном вечере в Кандии. Анжелика закинула руки за голову и откинулась, предаваясь воспоминаниям...
   По голубому морю несется, обгоняя ветер, белый, как чайка, корабль... Человек, заплативший за нее цену целого корабля с командой! Человек, который так бездумно желал ее, - где он? Помнит ли он еще прекрасную богиню, которая удрала от него? Зачем только она бежала! - спрашивала она себя в отчаянии. Конечно, он пират, но при этом он человек ее круга. Человек, внушающий беспокойство, быть может, скрывающий под своей маской уродство, хотя в ней он не вызывал ни малейшего страха... с того момента, как его темные магнетические глаза заглянули в глубь ее глаз, она знала, что он пришел не затем, чтобы поработить ее, а чтобы освободить - исправить ее безрассудный, как она понимала теперь, поступок. Как глупо было думать, что женщина в одиночку сможет избежать судьбы, подстерегающей ее на Средиземноморье! Теперь она была не вольна даже выбрать себе хозяина. Убежав от него, она попала в лапы другого, еще более неумолимого владельца.
   Горькие слезы скатывались по ее щекам, когда она осознала, какой тяжестью лежит на ее душе двойное рабство - как женщины и как невольницы Мулаи Исмаила.
   - Выпейте кофе, - раздался шепот провансальки. - Все идет к лучшему. Завтра я принесу вам отличный горячий пирог с голубями. На кухне уже пекут пирожные...
   Небо над черными свечами кипарисов зеленело. С вершин минаретов разносились голоса муэдзинов, зовущих правоверных на молитву, и по коридорам сераля бегали евнухи, разыскивающие пантеру Алчади.
   Глава двадцать первая
   В один прекрасный день в углу коридора у самой своей комнаты Анжелика нашла в стене щелочку, через которую можно было бросить взгляд на внешний мир. Щелка, не больше замочной скважины, была слишком мала, чтобы через нее можно было ускользнуть, и находилась слишком высоко для Анжелики, чтобы через нее можно было позвать. Она выходила на широкую площадь, по которой во всех направлениях сновали люди.
   С тех пор она проводила долгие часы, глядя на рабов, тяжким трудом воплощавших в жизнь бесконечные строительные планы Мулаи Исмаила. Он всегда строил, строил, строил - и, насколько она могла судить, все ради того, чтобы разрушить построенное и снова строить.
   Она привыкла к виду рабочих, которых она могла видеть лишь в одном углу площади - так узка была ее щель. Среди надсмотрщиков, всегда готовых обрушить свои плети на спины рабов, она часто видела Мулаи Исмаила верхом на белом коне либо идущего пешком под зонтиком в сопровождении своей свиты. Тогда ей вспоминалась мрачная сцена. Вынужденное безделье сделало Анжелику любопытной. Мулаи Исмаил вошел в пространство, доступное ее взгляду. Колен Патюрель приблизился к нему и попросил дать назавтра день отдыха в честь Пасхи. Султан приказал отсчитать ему сотню плетей на месте. Он собственноручно пристрелил раба, устроившегося ненадолго отдохнуть и не подозревавшего о присутствии султана, и снял его с тридцатифутовой стены. Он срубил головы двум стражникам-неграм, виноватым, по его мнению, в том, что работы продвигаются слишком медленно.
   Она не слышала голосов и не могла разобрать слов. Через свою щель она могла наблюдать лишь пантомимы, короткие сцены смерти - такие трагичные, что они казались пародиями на трагедию. Всего только падающие, бегущие, молящие, лезущие по длинным лестницам лесов марионетки, останавливающие свое движение только к вечеру, когда тени становились длинными.
   Тогда ослепительно белую площадь заполняли правоверные, простершие в пыли головой в сторону Мекки, где погребен пророк. Рабы возвращались в свои жилища или в подземные тюрьмы.
   Некоторых из них Анжелика могла узнавать по национальности, если не по имени: французов - по тому, что они только ухмылялись, когда их били, и научились препираться с черными стражниками до тех пор, пока те, устав от спора, не позволяли рабам делать, что они хотят, даже отдыхать в тени стен, выкурив трубку или две. Итальянцы ухитрялись петь во время работы, несмотря на меловую пыль, набивавшуюся в открытый рот. Она понимала, что они поют, потому что товарищи задерживались около певцов. Итальянцы также не особенно обращали внимания на сердившихся негров, стараясь лишь прожить подольше. Испанцев можно было узнать по сосредоточенности, с которой они орудовали своими мастерками; они никогда не жаловались на жаркое солнце, голод или жажду. С другой стороны, голландцы трудились прилежно и никогда не принимали участия в скандалах. Строгая самодисциплина выдавала их протестантское воспитание. Католики и православные, однако, от всей души ненавидели друг друга и нередко схватывались, как бешеные собаки, так что надсмотрщики не могли разнять их и бывали вынуждены посылать за Коленом Патюрелем, чтобы тот прекратил ссору.
   Нормандец постоянно был закован в цепи, а его руки и спину покрывали кровоточащие шрамы от плетей и палок, которые он навлекал на себя своей дерзостью. Однако это никогда не мешало ему взваливать на богатырскую спину тяжелые мешки с известью и карабкаться по лесенкам на самый верх лесов, несмотря на тяжелые кандалы на лодыжках. Он заботился о слабых, и никто не смел перечить ему. Однажды, собрав в петлю свои ручные кандалы, он убил одного их надсмотрщиков, избивавшего маленького Жан-Жака из Парижа. Сбежались надсмотрщики с мечами в руках, но отступили, увидев, что убийцей был Колен Патюрель. Только султан имел право карать его.
   Когда вечером Мулаи Исмаил, как всегда, проверял работу рабов, он приставил копье к груди раба. Анжелика разобрала слова: "Прими ислам!"
   Колен Патюрель покачал головой. Не пришла ли последняя минута этого белокурого гиганта, перенесшего столько лет гонений и сотню раз находившегося на волосок от смерти? Не завладеет ли им наконец Азраэль?
   Анжелика прикусила суставы на пальцах. Она собиралась крикнуть ему по-французски, чтобы он отрекся от веры. Она не могла понять его упорства перед лицом палача, ожидавшего с копьем в руке.
   Наконец Мулаи Исмаил в ярости отшвырнул копье. Потом Анжелика узнала, что он сказал: "Собака, хочешь подохнуть проклятым!" То, что Колен Патюрель предпочитал гореть в аду, а не заслужить рай, уготованный всем правоверным, заставляло султана Марокко испытывать разочарование, почти горе.
   Анжелика облегченно вздохнула и отправилась выпить чашку кофе, чтобы успокоить нервы. Она не переставала удивляться, как тысячи рабов из всех стран, большей частью простолюдины, находили в себе мужество принимать смерть или выбирать долгие годы рабства, но не изменять Господу, о котором они редко думали, живя на свободе. Любому из этих несчастных, изможденных, измученных и униженных животных стоило только отречься от своей религии, чтобы тут же получить вдоволь еды, зажить спокойно, получить почетное положение в обществе и столько жен, сколько Магомет разрешает иметь своим последователям. В Мекнесе, как и во всей Берберии, было достаточно вероотступников. Но все же их было немного по сравнению с сотнями тысяч узников, из поколения в поколение проходивших через руки султанов. Наблюдая с высоты своей щели, Анжелика размышляла над тем, как человек может выдержать столько мучений, достающихся на долю его бедного измученного тела. Они продолжали работать, страдать, надеяться...
   Из своего окна Анжелика увидела группу новых невольников, присланных султану пиратами с побережья. Неделю они ничего не ели. Их изорванные, покрытые пятнами соли от морской воды одежды еще не были изношены так, как у рабов, и она могла разглядеть золотое шитье на камзолах дворян и полоски на одежде моряков. Скоро они присоединятся к братству рабов-христиан в Берберии. Некоторым из них пришлось нести головы своих товарищей, умерших во время долгого пути, чтобы их стражи могли отвести от себя подозрения в продаже недостающих рабов к собственной выгоде.
   Однажды утром в середине площади, где палящее солнце оставляло глубокие голубые тени, Анжелика заметила удивительного человека. Он был настолько нелеп, что она не могла отвести от него глаз: на нем был полный костюм и даже парик, сапоги на высоких каблуках и с пряжками не носили никаких следов длинной дороги. Даже кружева на манжетах были чистыми. Она поверила, что это не галлюцинация, только после того, как начальник стражи подошел к нему и низко поклонился.
   Потом она бросилась во внутренние покои, чтобы послать служанку на площадь - узнать, что происходит. Но тут она сообразила, что выдаст тем самым свой наблюдательный пункт. Лучше подождать, пока новости не дойдут сюда своим порядком... Так оно вскоре и случилось.