Голон Анна. Анжелика в Берберии (= Неукротимая Анжелика)

   - Я не радуюсь, предавая тебя смерти, Колен Патюрель. Я уже несколько раз заставлял себя поступать так, и каждый раз с радостью видел тебя живым и невредимым после казни, которая должна была покончить с тобой. Но на этот раз не заблуждайся, я не оставил демонам никакой возможности спасти тебя. Я не сойду с этого места, пока звери не разгрызут последнюю твою кость. И все же я без радости буду наблюдать за твоей смертью, особенно потому, что ты умираешь во тьме своей ложной веры и потому будешь проклят навеки. И все же я простил бы тебя. Все, что от тебя нужно, - это перейти в мусульманство.
   - Об этом нечего и говорить, повелитель.
   - Почему тому, кто знает по-арабски, трудно произнести эти простые слова: "Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет - пророк его"? - взревел Мулаи Исмаил.
   - Если бы я произнес это, я стал бы мусульманином. И тогда ты пришел бы в замешательство, повелитель. Почему ты не рад видеть мою смерть, почему ты хочешь, чтобы я спас свою жизнь? Просто потому, что я вожак твоих рабов здесь, в Мекнесе, потому что благодаря мне они усерднее и послушнее работают на твоих стройках и потому что я нужен тебе, пока твои дворцы и мечети не будут построены. Но если я перейду в мусульманство, я стану вероотступником - какое влияние я буду тогда иметь на всех этих христиан? Я смогу носить тюрбан и ходить в мечеть, но мастерка мне уже в руках не держать. Как ренегат я буду потерян для тебя из-за твоего прощения; как христианин я потерян для тебя из-за твоих львов.
   - Собака, твой коварный язык достаточно обманывал меня. Умри же!
   Безмолвная тишина охватила толпу: пока раб говорил, решетка за его спиной медленно поднялась. Могучий нубийский лев медленно вышел из темного прохода. Он потряс своей массивной головой с темной гривой и медленно, крадучись по-кошачьи, двинулся вперед. За ним показалась львица, за ней лев с Атласских гор, с песочно-желтой шерстью и рыжей гривой. Она медленно подошли к рабу, который не отступил ни на шаг. Нубийский лев начал помахивать хвостом, но казалось, что его раздражает не замерший перед ним человек, а нетерпеливые лица, наклонившиеся над краем ямы. Ворча, он обвел не знающими страха глазами толпу и, рыча, несколько раз потянулся.
   Анжелика уткнулась лицом в покрывало. Потом она услыхала ропот в толпе и снова взглянула вниз. Не обращая никакого внимания на жаркое нетерпение толпы, в центре внимания которой он оказался, лев собирался улечься в тени камня, куда и направился мимо человека, не проявляя к нему никакого интереса и лишь потершись об его ноги, как большая черная кошка.
   Арабы пронзительно закричали и стали бросать в яму камни и комья земли, чтобы растормошить львов. Но звери лишь дружно рычали и, сделав несколько кругов вокруг ямы, растянулись перед опущенными решетками, как будто думали единственно о том, как бы продолжить свой дневной сон.
   Глаза Мулаи Исмаила вылезли из орбит. "Это чародей", - без конца повторял он. Потом встал и подошел к краю ямы:
   - Колен Патюрель, львы и не подумали наброситься на тебя. Какую власть ты имеешь над ними? Ответь, и я дарую тебе жизнь.
   - Сначала обещай мне жизнь, а потом я скажу тебе.
   - Да будет так! Да будет так! - в нетерпении воскликнул султан. Он сделал знак надсмотрщикам, чтобы те подняли решетки. Львы зевнули и скрылись в темных проходах. Решетки за ними опустились на место.
   Громкий крик вылетел из глоток рабов. Христиане обнимались и плакали. Их вожак спасен!
   - Говори, говори же! - нетерпеливо кричал Мулаи Исмаил.
   - Еще одна милость, о повелитель. Позволь святым отцам приехать в Мекнес, чтобы попытаться выкупить рабов.
   - Принесите мне мушкет! Я убью его своими руками!
   - И я унесу свою тайну с собой.
   - Ладно, пусть будет по-твоему. Пусть твои священники приедут, подождем и посмотрим, какие подарки они привезут мне, тогда и увидим, что я смогу дать им взамен. Вылезай, Колен Патюрель!
   Несмотря на тяжелые цепи, могучий раб вскарабкался по камням, тут и там торчавшим из стены. Когда он вступил на площадь около арабов, ни один из них не посмел дотронуться до него, хотя они чувствовали себя пристыженными и разочарованными. Он распростерся ниц перед троном Мулаи Исмаилом, припав лбом к земле.
   С недоуменным выражением лица и с подобием улыбки на толстых губах тиран прикоснулся изогнутым носком своей туфли к могучей шее раба.
   - Встань, проклятый пес!
   Нормандец выпрямился во весь свой рост.
   Анжелика не могла оторвать взгляда от этих двух мужчин, стоявших друг против друга. Она находилась так близко от них, что не смела дышать. Страсть, кипящая в них, казалось, захватывала, затягивала ее. Осман Фараджи правильно делал, заставляя Анжелику присутствовать при выходах Мулаи Исмаила. Она не могла оставаться равнодушной к силе мужского характера, которая струилась от него, как тепло от нагретой печки. Издали она могла бы счесть его опасной марионеткой, одержимой садистскими склонностями. Но он был не таков. Он был еще хуже. Если его красивое блестящее, как бронза, лицо наводило ужас на вождей, обремененных годами и привычных к войне, то причиной этому была его какая-то почти сверхъестественная сила, умение добиваться от них верности и заставлять их идти ради себя на все.
   Она вспомнила, что испытывала те же чувства, стоя перед Людовиком XIV. При виде слабости у Мулаи Исмаила краснело в глазах, он выходил из себя, как будто слабость наносила удар по его жизненной силе, кипевшей в нем, как лава в вулкане. Он нуждался в противнике под стать себе самому - сильном, как этот раб с обнаженными руками. Один обладал неограниченной властью, другой был закован в цепи, но оба они - султан и раб, мусульманин и христианин - и тот и другой знали лишь одного врага - Азраэля, ангела смерти.
   Но черный ангел смерти в ужасе отступал перед такими людьми и отправлялся косить менее сильные души. Азраэлю еще придется подождать, пока он сможет потребовать их жизнь. Жизнь Мулаи Исмаила, несмотря на кольчугу, которую он носил под бурнусом, и жизнь Колена Патюреля - несмотря на его выходки. И все же ангелу придется выдержать яростную схватку с каждым из них, и пройдет еще много длинных дней, прежде чем Азраэль сможет одержать над ними победу - стоило лишь посмотреть на них, глядящих друг на друга, чтобы понять это.
   - Говори! - приказал Мулаи Исмаил. - Каким колдовством ты остановил челюсти львов?
   - Дело не в колдовстве, о повелитель. Когда ты приговорил меня к этой казни, ты забыл, что я долгое время работал в клетках у львов и часто помогал надсмотрщикам. Львы хорошо знают меня, и я часто без опаски заходил в их клетки. Только вчера я предложил заменить человека, который их кормит, и дал им двойные порции. Я сказал - двойные? Тройные! Три зверя, которых ты выбрал за их свирепость, пришли в яму, набитые едой, как пушки пыжами. Нужно ли говорить, что они ничуть не были голодны. Один вид пищи, живой или мертвой, мог вызвать у них рвоту, потому что я примешал в их еду одурманивающую траву.
   Мулаи Исмаил почернел от гнева:
   - Наглый пес! Ты смеешь говорить при моих подданных, что оставил меня в дураках? Я собственноручно снесу тебе голову с плеч, - он встал и вытащил саблю, однако вожак рабов возразил:
   - Я рассказал тебе свою тайну. Я сдержал обещание. Тебя считают правителем, который держит свое слово. Ты должен сохранить мне жизнь, и ты обещал, что святые отцы смогут выкупить нас.
   - Не гневи меня своими словами, - взревел тиран, размахивая саблей. Потом, ворча, он вложил ее в ножны.
   На некоторое время внимание присутствующих было отвлечено цепочкой слуг, принесших султану обед в огромном медном котле. Мулаи Исмаил распорядился, чтобы обед ему подали сюда, потому что думал, что аппетит львов возбудит его собственный.
   Слуги чуть не упали, увидев, что мясо, предназначенное для львов, стоит как ни в чем не бывало перед их господином.
   Султан сел на груду подушек и знаком пригласил приближенных подойти поближе к котлу и разделить с ним трапезу.
   Потом он опять спросил:
   - Как ты догадался, что я собираюсь бросить тебя на съедение львам? Я не говорил об этом ни одной душе до сегодняшнего утра. Наоборот, по дворцу ходил слух, что я выслушал тебя благосклонно.
   Голубые глаза раба сузились:
   - Я знаю тебя, повелитель. Я знаю тебя...
   - Ты хочешь сказать, что мои намерения так ясно написаны на моем лице, что я не могу обмануть тех, кто имеет ко мне доступ?
   - Ты хитер как лиса, но я - нормандец.
   Султан рассмеялся, обнажив ряд ослепительно белых зубов. И от этого смеха почувствовали облегчение те из рабов, которые слышали "секрет" Колена Патюреля.
   - Люблю нормандцев, - с теплотой в голосе сказал Мулаи Исмаил. - Я прикажу пиратам покрейсировать между Гавром и Арфлером и привезти мне сюда побольше нормандцев. Только одно не нравится мне в тебе, Колен Патюрель. Ты слишком велик. Ты выше меня, а этого я не выношу.
   - Ну, это можно исправить разными способами, повелитель. Ты можешь отрубить мне голову или можешь пригласить меня сесть рядом с собой. Тогда ты со своим тюрбаном станешь выше меня.
   - Да будет так, - заявил султан после секундного колебания, во время которого он явно боролся с собой, заставляя себя не обижаться. - Садись.
   Раб подогнул свои длинные ноги и сел на роскошные подушки подле султана. Мулаи Исмаил предложил ему цыпленка.
   Вожди и другие придворные обиженно зароптали, даже Лейла Айше и Дейзи-Валина. Мулаи Исмаил взглянул на них.
   - В чем дело? Вам не прислуживают?
   Один из визирей, Сиди Ахмет, ренегат-испанец, ответил со смехом:
   - Мы жалеем не о пище, о, повелитель; нам больно видеть раба рядом с тобой.
   Глаза султана метнули огонь:
   - А как вы думаете, почему я должен обращаться с вонючим рабом как с равным? - спросил он. - Так я вам отвечу. Потому что ни один из моих советников не желает портить свою репутацию, разговаривая с рабами. Если рабы хотят попросить что-нибудь у меня, они должны говорить об этом мне самому, и поэтому я вынужден наказывать их за дерзость. Поэтому каждый раз из-за вашей нерадивости я теряю раба. Разве не ваше дело - стоять между мной и ними, особенно не твое ли, Сиди Ахмет Мушади, и не твое ли, Родани, которые когда-то были христианами? Почему вы сами не взяли на себя просьбу о том, чтобы я допустил сюда священников? Или вам не жаль своих бывших единоверцев? - говоря, Мулаи Исмаил постепенно распалялся. Испанца это ничуть не беспокоило, потому что его положение было прочным - он командовал войсками султана в походе против мятежных племен. Он ответил на упреки султана, бросив презрительный взгляд на рабов-христиан.
   - Я отрекся от их господа и владыки. Почему же я должен беспокоиться о его слугах?
   - Можно ли мне есть, о повелитель? - кротко спросил Колен Патюрель, все еще сжимавший в пальцах цыпленка. В эту минуту он страдал не меньше, чем от пыток, придуманных Мулаи Исмаилом, потому что уже много лет не наедался досыта и отвык от деликатной пищи.
   Этот вопрос вызвал у султана новый взрыв гнева - он заметил, что вожди приступили к еде, не дожидаясь его, и принялся поносить их:
   - Ешь! - рявкнул он нормандцу. - А вы все, обжоры, перестаньте набивать брюхо, будто вы рабы, сидевшие на хлебе и воде, а не богачи, разжиревшие на моих деньгах! - Он приказал слугам убрать еду, поданную вождям, и отдать ее невольникам. Вожди пытались возражать, говоря, что христиане недостойны есть из одного блюда с султаном, но Мулаи Исмаил заставил их отдать блюда как есть - с грудами цыплят и плова.
   Рабы набросились на султанское угощение, как свора голодных собак, и яростно дрались из-за последних крошек.
   По-прежнему скрываясь в толпе, Анжелика с жалостью наблюдала за этими несчастными, размышляя о том, какими униженными они стали в этом тяжелом и безнадежном рабстве. Наверняка среди них были люди благородного происхождения, служители церкви, знать, но нищета вырядила их всех в одинаковые лохмотья. Она обратила внимание на их худобу и подумала о Савари, пальцы которого сморщились и стали чуть толще спички. Бедный старик, конечно, умирал от истощения, а ей и в голову не пришло предложить ему хотя бы вафлю.
   Со своего места она могла расслышать разговор между султаном и нормандцем и следила за ходом их спора. Она заметила, что страстная, не знающая устали натура Мулаи Исмаила влечет ее и и в то же время заставляет противиться этому влечению. Управлять таким человеком - все равно что укрощать дикого зверя, который всегда остается диким и кровожадным.
   Миниатюрная черкешенка с зеленого Нила прижалась к ее плечу, не сводя глаз с султана. Она нерешительно призналась, что султан кажется ей привлекательным - по-арабски она говорила ничуть не лучше самой Анжелики.
   - Не так уж он ужасен, знаешь... Он старался рассмешить меня, чтобы я забыла о своих слезах... он дал мне браслет. Его рука, прикасавшаяся ко мне, была нежной... грудь у него как серебристый щит... я пришла к нему девушкой, а теперь я женщина... и каждую ночь я познаю новую радость.
   - Мулаи Исмаилу нравятся черкешенки, - сказал Осман Фараджи. - Они забавляют и радуют его, как котята, все к лучшему. Он дает мне время, чтобы подготовить его к тигрице.
   Анжелика весьма непочтительно пожала плечами. Она не говорила ничего, но с каждым днем ей все труднее было продолжать это пассивное сопротивление, объедаясь конфетами и орехами, пользуясь прекрасным обращением и непрерывно слушая щекочущие нервы перешептывания женщин, делящихся друг с другом своим опытом в науке любви. В обстановке гарема было что-то такое, что обостряло все чувства. Все здесь вращалось вокруг Мулаи Исмаила - всемогущего и невидимого. Его дух проникал повсюду, пока не превращался в навязчивую идею. Анжелике случалось вскакивать ночью - она совершенно определенно видела его в тени.
   Когда у нее не было возможности видеть его во плоти, она предпочитала воссоздавать его образ в воображении. Теперь он предстал перед ней, как и все люди, а не как абстракция, фигура чуть ли не мифическая. Никогда не бывало, чтобы она не могла понять настоящего мужчину. Она продолжала наблюдать за ним, как и другие, - и в конце концов решила, что он ей нравится.
   - Когда же ты позволишь приехать нашим святым отцам? - спрашивал Колен Патюрель, набивая рот едой.
   - Они могут приехать, когда захотят. Дай им знать, что я приму их милостиво.
   Нормандец предложил написать от имени султана два письма: одно Али, сыну Абаллаха, начальнику гарнизона испанского города Сеута, чтобы он мог начать переговоры; другое - самим тринитарианцам, которое доставят им французские купцы, находящиеся в Кадисе.
   Мулаи Исмаил тут же послал за пером, а Колен Патюрель позвал писца того самого мальчика, который подбадривал его криками: "Не умирай! Убивай!". Этот мальчик, по прозвищу Жан-Жак, был одним из очень немногих парижан среди рабов.
   Колен Патюрель продиктовал ему письмо, адресованное преподобным отцам-тринитарианцам, в котором умолял их отправить в Мекнес делегацию, чтобы выкупить рабов, до сих пор всеми покинутых. Он советовал задобрить султана щедрыми подарками, а особенно часами с золотыми циферблатами, символизирующими солнце.
   Глаза султана блестели. Он вдруг стал нетерпеливо подгонять посланцев.
   Пиччинино-венецианец, казначей рабов, уплатил за это письмо писцу Али четыре дуката из общей кассы. Письмо он посыпал песком, запечатал и положил в мешочек, который гонец должен был держать прямо на теле, под мышкой.
   - Так вы зовете их тринитарианцами? - лицо Мулаи Исмаила потемнело.
   - Да, о господин. Они думают только о религии и скитаются по всей стране, собирая лепту с благочестивого народа на выкуп за неимущих рабов.
   Однако султана интересовало совсем не это.
   - Троица? - произнес он. - Это не та догма, которую вы признаете, будто Бог делится на три лица? Нет Бога, кроме единого Бога. Я не могу допустить в свои владения неверных, которые придерживаются такой святотатственной ереси.
   - Тогда мы можем направить письмо отцам-искупителям, - просто ответил нормандец, исправляя адрес.
   Наконец гонец скрылся вдали в клубах красной пыли, и Мулаи Исмаил продолжил свое расследование.
   - Вы, христиане, утверждаете, что существуют отец, сын и дух святой. Вы оскорбляете саму природу Бога. Я верю, что Иисус был воплотившимся словом божьим, я верю, что он был одним из величайших пророков, ибо в Коране сказано: "Всякий человек, рожденный женщиной, - сын сатаны, кроме Иисуса и его матери". Но я не верю, что он Бог в человеческом обличье, поскольку если бы я верил в это... я должен был бы сжечь всех евреев в своем королевстве, он указал пальцем на Самюэля Бедорана.
   Советник-еврей съежился. Мулаи Исмаил находился во власти религиозных предрассудков, мешавших ему рассуждать здраво. Побудительной причиной большей части его действий было убеждение, что его Бог был унижен и оскорблен еретиками и неверными и что он, как глава веры, должен отомстить за Бога.
   Султан глубоко вздохнул.
   - Хотел бы я обсудить с тобой писание, Колен Патюрель. Как может здравомыслящий человек находить успокоение в вере, которая считает вечное проклятие искуплением за грех?
   - Я не теолог, - ответил Колен Патюрель, отрывая крылышки цыпленка. Но что ты зовешь добром и злом, о господин? Для меня убийца себе подобного преступник.
   - Дурачье! Как можно быть таким глупым, чтобы путать мирские вещи с вечной истиной! Зло... единственный непростительный грех - это отрицать спасение, потому что это значит - отрицать правду. И это преступление вы, христиане, совершаете каждый день своей жизни. Вы обрекаете себя, как и евреи, которые первыми услыхали слово Божье. И евреи, и христиане исказили наши священные тексты - книги Моисея, псалмы Давида, евангелия - и находят в них то, чего в них никогда не было. Как можно жить в таком заблуждении? В таком грехе? Отвечай, сукин сын!
   - Я не могу ответить тебе. Я всего лишь бедный нормандский моряк, родом из Сен-Валери-Ан-Ко. Но я бы посоветовал тебе поговорить с Рено де Мармонденом, рыцарем Мальтийского ордена, который очень сведущ в теологии.
   - Где этот ваш рыцарь? Сюда его!
   - Его нет в Мекнесе. Сегодня рано утром он отправился в пустыню с отрядом, который должен добывать гравий для раствора.
   Эти слова неожиданно отвлекли Мулаи Исмаила от метафизических дискуссий. Он вдруг сообразил, что его рабы уже три часа как отдыхают.
   - Что делают все эти псы, подбирающие объедки с моего стола? - взревел он. - Я созвал их, чтобы они увидели твою смерть, а не слушали оскорбления, которыми ты осыпаешь меня. Убирайся с моих глаз, свинья! Сегодня я помиловал тебя, но завтра... завтра берегись! - И он приказал дать всем рабам-французам по сотне плетей за утро, потерянное ради казни Колена Патюреля.
   Глава двадцатая
   Сады Мекнеса были просто чудом. Анжелика часто отправлялась туда, иногда с кем-нибудь из женщин, иногда одна, в двухколесной повозке, запряженной мулами. Занавески скрывали ее от посторонних взоров, но не мешали наслаждаться красотой цветов и деревьев и нежиться под теплым солнцем. Однако она опасалась, что во время одной из таких прогулок главный евнух может подстроить ей встречу с хозяином где-нибудь на садовой дорожке.
   Дело в том, что Мулаи Исмаил любил прогуливаться в своих садах, чем напоминал своего царственного друга Людовика XIV. Он тоже любил наблюдать за ходом работ. Здесь его всегда можно было застать в хорошем расположении духа, особенно если в это время он качал одного их своих младших детей или гладил одну из своих кошек, прогуливаясь по тенистым аллеям в сопровождении нескольких приближенных. Все знали, что это удачное время, чтобы попросить его об особенной милости, потому что Мулаи Исмаил никогда не давал в такие минуты волю гневу, чтобы не напугать маленького коричневого принца, которого он держал на груди, или лоснящуюся кошку, которую он ласкал. Его любовь и нежность к детям и животным удивляла всех, кто знал его, не меньше, чем его жестокость к себе подобным.
   Сады и дворцы были полны редких животных. Повсюду под деревьями, среди цветов, во внутренних двориках бродили всевозможные кошки, и нужна была целая армия слуг, чтобы следить за их серой, белой, черной или пятнистой шерсткой. Гуляющие чувствовали на себе взгляд отсвечивающих зеленым голубоватых зрачков, принадлежащих почти невидимым, будто нечисть из сказки, тварям, шнырявшим по саду и придававшим ему таинственность.
   Здешние кошки не были обучены стеречь рабов или охранять сокровищницы, как на Востоке. Их любили самих по себе, и это сделало их ручными и ласковыми. О всех животных, принадлежавших Мулаи Исмаилу, хорошо заботились. Его кони, которые занимали в его душе второе место после кошек, жили в роскошных мраморных конюшнях с фонтанами и кормушками, выложенными зеленой и голубой мозаикой.
   На краю одного из прудов прихорашивались, чистили перья или гордо вытягивали шеи фламинго, ибисы и пеликаны, не проявлявшие ни малейшей робости. Местами растительность была такой густой, а ряды оливковых деревьев и эвкалиптов расположены так продуманно, что парк напоминал дикий лес, заставляя обитателей забывать, что на самом деле они находятся в тюрьме, окруженной зубчатыми стенами.
   Обычно при таких прогулках женщин сопровождали евнухи, потому что, несмотря на высокие стены, сюда проникало много людей, причастных к непрерывным строительным работам. Только в маленьких внутренних двориках с крошечными фонтанами и кустами олеандра женщины могли бывать по-настоящему свободно.
   Однажды утром Анжелика собралась к карликовому слону, надеясь повстречать Савари, состоявшего при этом ценном животном главным ветеринаром. К ней присоединилась черкешенка и еще две наложницы Мулаи Исмаила - крупная, веселая эфиопка по имени Муйра и нигерийка с бесстрастным лицом цвета лимонного дерева.
   Они направились к зверинцу под охраной трех евнухов, один из которых, по имени Раминан, был начальником стражи при султанше и нес на руках принца Зидана. Принц прослышал о слоне и ревел до тех пор, пока кто-то не согласился показать ему этого слона.
   Ожидания Анжелики оправдались. Савари ставил клизму своему пациенту с помощью огромного свинцового шприца; ему помогали еще два раба. Слон съел слишком много плодов гуавы. Принц тут же пожелал угостить его еще одним. Ветеринар уступил ему, опасаясь навлечь на себя гнев повелителя. Одним плодом больше или меньше - какая разница, хуже слону не станет.
   Анжелика воспользовалась всей этой суматохой, чтобы сунуть Савари два хлебца, которые сумела спрятать под своими накидками. Толстяк Рафаи увидел это, но ничего не сказал, потому что ему было строго-настрого приказано не придираться к ней и не приставать с дисциплиной.
   - Вы сумели составить какой-нибудь план побега? - прошептала она.
   Аптекарь осторожно огляделся вокруг и ответил сквозь зубы:
   - Мой зять Самюэль Манморан, отличный парень, готов передать мне немалую сумму, чтобы было чем заплатить стражникам. Колен Патюрель знает кое-кого, кто всегда помогает беглецам.
   - А они заслуживают доверия?
   - Он клянется, что да.
   - Тогда почему он сам не бежит?
   - Его всегда держат в цепях. Ему не легче бежать, чем вам. Он говорит, что на его памяти ни одна женщина не пыталась бежать. Мой совет - дождаться отцов-тринитарианцев и тогда попросить помощи у короля Франции.
   Анжелика уже собралась ответить ему как следует, но ворчание Рафаи дало ей понять, что их секретный разговор, из которого тот не понимал ни слова, достаточно затянулся.
   Стражники в это время говорили женщинам, что пора уходить, однако убедить принца Бонбона им было существенно труднее. Раминан поднял его на руки. Он перестал капризничать, только когда они свернули за угол и встретили старого седого раба по имени Жан-Батист Колен, фламандца, подбиравшего упавшие листья. Малыш завизжал, что хочет отрубить ему голову, потому что он сед и уже ни на что больше не годен. Ничто не могло отвлечь его от этого желания, так что евнухи сказали старику, чтобы тот упал, как только почувствует удар. Принц поднял свой крошечный кинжал и изо всех сил ударил раба. Старик рухнул на землю и притворился мертвым. Тем не менее он был ранен в руку. Кровь, обильно хлынувшая из раны, развеселила малютку, он расплылся в улыбке и согласился продолжать прогулку.
   Они пересекали залитый солнцем луг, на котором рос клевер для дворцовых лошадей. Чуть дальше находилась роща из апельсиновых деревьев и розовых кустов - самое очаровательное место во всем саду. Его творцом был испанец, который сочетал голубовато-зеленую листву, обрамляющую золотые плоды, с расположенными под деревьями островками роз, так что смешивающиеся запахи давали одурманивающий аромат. Там работали два раба.
   Проходя мимо, Анжелика услыхала, что они говорят по-французски. Она обернулась, чтобы получше разглядеть их. Один был молод, но выглядел немного манерным, наивным, и Анжелика легко могла бы представить его в парике и кружевном жабо, какие носили придворные щеголи. Он уставился на нее француз должен быть совсем уж раздавлен ярмом рабства, чтобы не взглянуть на таинственную красавицу под покрывалом, оказавшуюся так близко от него.
   - Я хочу вон тот апельсин, вон, наверху! Прикажите рабам достать его для меня! - вдруг воскликнула черкешенка. На самом деле она тоже заметила прекрасного молодого человека и хотела остановиться, чтобы подольше посмотреть на него. Опыт, приобретенный ею в объятиях Мулаи Исмаила, превратил наивную девочку в женщину, жаждавшую испробовать свои чары на других мужчинах, а эти, хоть их истощенные тела и были прикрыты вонючими лохмотьями, были первыми, кого она встретила с того дня, как султан открыл ей основные правила тончайшей, но страстной игры, которую с тех пор, как стоит мир, каждая Ева ведет с каждым Адамом, видя каждого в новом свете, первыми, не считая, конечно, самого султана.