Голон Анна. Анжелика в Берберии (= Неукротимая Анжелика)

   Она лихорадочно пыталась открыть тайник, но безуспешно. Однако с помощью ножа и ключа, который она носила на поясе, ей удалось сломать деревянную резьбу. Открылось отверстие. Она просунула в него руку и нащупала шкатулку, которую и вытащила на свет. Но открывать ее не требовалось. Крышка оказалась открытой. Шкатулка была пуста.
   Анжелика прижала пыльную шкатулку к груди:
   - Он приходил! Он взял золото и драгоценности! Бог не оставил его! Бог защитил его!
   Но что потом? Что сталось с графом де Пейраком, который, подвергаясь смертельной опасности, вернул свое состояние?
   Глава третья
   Когда Анжелика решила съездить в Сен-Клу проведать Флоримона, она убедилась, что Дегре предупреждал ее не зря. Сев в карету, она сразу же оказалась под наблюдением "поклонника", ярко-красная физиономия которого мелькала под ее окнами уже дня три; она больше не боялась двух субъектов, которые появились из ближайшей винной лавки и следовали за ней по пятам, пока она ехала по городским улицам. Но едва она миновала ворота Сен-Клу, как отряд вооруженных стражников окружил ее экипаж и молодой офицер вежливо потребовал, чтобы она вернулась в Париж:
   - Приказ короля, мадам.
   Когда она запротестовала, он показал ей подписанное Ла Рени, префектом полиции, распоряжение, предписывавшее ему не позволять мадам дю Плесси-Белльер покидать Париж.
   "Подумать только, что это дело рук Дегре, - думала она. - Он мог помочь мне, но теперь не поможет. Он даст мне все возможные сведения об исчезновении моего мужа и любые советы, но он также сделает все от него зависящее, чтобы исполнить приказ короля". - Сжав кулаки и заскрипев зубами, она приказала кучеру поворачивать лошадей. Это вмешательство в ее планы пробудило в ней инстинкт борьбы. Жоффрей де Пейрак, беспомощный и преследуемый, сумел попасть в Париж. Ну так она сумеет выбраться из него, и сегодня же!
   Она отправила посыльного в Сен-Клу, и вскоре приехал Флоримон со своим наставником, который сказал ей, что в соответствии с ее распоряжениями он начал переговоры о продаже должности Флоримона. Господин де Лоран хотел купить ее для племянника и предлагал хорошую цену. "Посмотрим", - ответила Анжелика. Она не хотела уезжать и навлекать на себя гнев короля прежде, чем примет все меры для безопасности своих детей.
   - Зачем мне продавать свое место? - спросил Флоримон. - Или ты нашла для меня лучшую должность? Я должен вернуться в Версаль? Меня очень хорошо приняли в Сен-Клу. Даже Мосье заметил, как хорошо я выполняю свое дело.
   Шарль-Анри приветствовал его радостными криками. Он обожал старшего брата, и Флоримон отвечал ему тем же. Каждый раз, приезжая в Париж, Флоримон брал его на руки, возил на себе, позволял играть со своей шпагой. Под взглядом Шарля-Анри Флоримон восторженно заговорил:
   - Разве это не самый красивый ребенок в мире, мама? Ему следовало быть дофином вместо этого ничтожества.
   - Лучше будет, если никто не услышит твоих слов, Флоримон, предупредил аббат де Лесдигьер.
   Анжелика оторвала глаза от двух своих сыновей - Шарля-Анри, такого красивого и румяного, глядящего сияющими голубыми глазами на темноволосого Флоримона. Каждый раз, когда она смотрела на кудрявую головку сына Филиппа, она жалела о своем поступке и чувствовала себя беспомощной. Зачем она вообще вступила в этот брак? Жоффрей де Пейрак послал человека, чтобы разыскать ее, и услышал от него, что она вышла замуж во второй раз - ужасное положение, из которого нет выхода. Бог не должен был допустить этого!
   * * *
   Она изо всех сил старалась скрыть свои приготовления к отъезду, Шарля-Анри и Барбу, его няньку, она пошлет с другими слугами в Плесси, в Пуату. Даже рассердившись, король не обрушит свой гнев на ребенка и имущество своего бывшего маршала. Но относительно Флоримона она придумала более сложный план. "Король, быть может, рассердится на меня, - говорила она себе, чтобы успокоиться, - но как он может возражать против моей маленькой поездки в Марсель? Я ведь вернусь..."
   Чтобы отвести подозрения и доказать смирение, она вызвала своего брата Гонтрана, сказав, что наконец нашла время, чтобы заказать портреты своих детей. Копаясь в расчетных книгах, чтобы оставить все свои дела в порядке, она услышала, как Флоримон развлекает маленького брата, чтобы он не шумел.
   - Ангелочек с улыбкой херувима, ты очень мил... маленький обжора, толстый, как священник, ты очень мил, - твердил он, пародируя литанию. Потом она услыхала голос аббата де Лесдигьера:
   - Флоримон, ты не должен насмехаться над такими вещами. Ты занял очень непочтительную позицию. Это тревожит меня.
   Не обращая внимания на него, Флоримон продолжал припевать:
   - Кудрявый ягненочек, пасущийся на леденцах, ты очень мил... неуловимый гномик, набитый проказами, ты очень мил...
   Шарль-Анри оглушительно хохотал, Гонтран, как всегда, ворчал, а русая и темная головки ее детей отбрасывали темные тени на гобелен. Флоримон де Пейрак, Шарль-Анри дю Плесси-Белльер - каждый копия своего отца... две копии двух мужчин, которых она любила.
   Однажды вечером Флоримон подошел к Анжелике, сидевшей перед камином.
   - Мама, - сказал он прямо. - Что происходит? Я не думаю, что ты все еще любовница короля, и он налагает епитимью, задерживая тебя в Париже.
   - Флоримон! - в замешательстве воскликнула Анжелика. - Тебе-то какое дело?
   Флоримон знал вспыльчивый характер своей матери и позаботился о том, чтобы не пострадать от него, он пододвинул скамеечку и сел у ее ног, зная, что взгляд его темных глаз обезоруживает и смягчает ее.
   - Разве ты не любовница короля? - повторил он с невинной улыбкой.
   Анжелика подумала, не следует ли ей сразу прекратить этот разговор хорошей пощечиной, но пока что сдерживалась. Флоримон не преследовал скрытых целей. Он произнес вслух вопрос, которым задавался весь двор, от первого дворянина до последнего пажа, а именно: чем окончится поединок между мадам де Монтеспан и мадам дю Плесси-Белльер. Но поскольку вторая из них была его матерью, он больше других был заинтересован в этом, особенно с тех пор, как слухи о ее высоком положении при короле обеспечили ему престиж среди товарищей. Эти начинающие придворные уже учились искусству интриги и настойчиво искали его дружбы. "Мой отец говорит, что твоя мать может заставить короля сделать все, что захочет, - заметил как-то молодой д'Омаль. - Счастливец! Твоя карьера уже сделана! Не забывай старых друзей. Я всегда бывал на твоей стороне, не так ли?"
   Флоримон высоко нес голову, разыгрывая отца Жозефа, незаметного, но влиятельного советника Ришелье. Он обещал Бернару де Шатору пост адмирала флота, а Филиппу д'Омалю - военного министра. Но сейчас он сидел перед матерью, отрывавшей его от двора Мосье, говорившей о продаже его должности пажа при маленькой принцессе и живущей в уединении в Париже, вдали от Версальского двора.
   - Ты вызвала неудовольствие короля? Чем?
   Анжелика положила ладонь на гладкий лоб мальчика, перебирая крупные темные локоны, нимбом окружавшие его голову. Она ощущала ту же грусть, которая охватила ее в день, когда Кантор попросил разрешения отправиться в военный поход, - все матери переживают этот удар, когда их дети вдруг оказываются самостоятельными людьми, со своими собственными правами и мыслями.
   Она мягко ответила на вопрос Флоримона:
   - Действительно, король недоволен мною и очень на меня сердит.
   Он нахмурил брови, изображая выражение крайней печали и озабоченности, которые часто видел на лицах опальных придворных:
   - Проклятье! Что с нами будет? Держу пари, это происки этой проститутки Монтеспан! Этой сучки!
   - Флоримон, что за слова!
   Флоримон пожал плечами. Так говорили в королевских приемных. Вдруг он стал казаться смирившимся, как будто относился к фактам с философским спокойствием человека, который видел множество карточных дворцов, поднимавшихся к небу и вдруг рушившихся.
   - Я слышал, ты уезжаешь?
   - Кто тебе сказал?
   - Я слышал.
   - Досадно! Я не хотела бы, чтобы мои планы были всем известны.
   - Я не скажу никому, обещаю. Но все равно я бы хотел знать, что ты собираешься делать со мной сейчас, когда все полетело вверх тормашками. Намерена ли ты взять меня с собой?
   Она хотела было поехать с ним, но передумала. Чем кончится вся ее затея - одному богу известно. Она не знала даже, как ей выбраться из Парижа, понятия не имела, что ей удастся узнать у отца Антуана в Марселе и что она будет делать после разговора с ним. Ребенок, даже такой сообразительный, как Флоримон, вполне может стать обузой.
   - Подумай же, мой мальчик. То, что я собираюсь предложить тебе, может показаться не слишком привлекательным, но пришла пора вложить в твою пустую головку кое-какие знания. Я собираюсь отправить тебя к твоему дяде-иезуиту, который согласился отдать тебя в одну из школ их Ордена в Пуату. Аббат де Лесдигьер поедет с тобой и останется твоим советчиком и руководителем на время моего отсутствия.
   Как она и ожидала, Флоримон надулся и, нахмурившись, надолго задумался. Анжелика обняла его за плечи, чтобы помочь ему принять эту неприятную новость. Она чуть было не принялась расписывать ему радости ученья и школьной жизни, когда он поднял голову и как нечто само собой разумеющееся сказал:
   - Хорошо, если это все, что у тебя есть для меня, то я вижу для себя единственное дело - отправиться на поиски Кантора.
   - Боже мой, Флоримон! - воскликнула Анжелика. - Не говори об этом, бога ради. Ты ведь не думаешь о смерти, правда?
   - Нет, конечно, - спокойно ответил мальчик.
   - Тогда почему ты говоришь такие ужасные вещи - что ты собираешься последовать за Кантором?
   - Потому что я хочу опять увидеть его, я скучаю. Я лучше уйду в море, чем буду долбить латынь с иезуитами.
   - Но... Кантор умер, Флоримон.
   - Нет, он отправился к моему отцу...
   Анжелика почувствовала, что ей становится дурно. Не сходит ли она с ума?
   - Что-о-о? Что ты говоришь?
   Флоримон посмотрел ей прямо в глаза:
   - Да, к моему отцу... другому... ты знаешь... к тому, которого хотели сжечь на Гревской площади.
   Анжелика потеряла дар речи. Она никогда не говорила об этом мальчикам. Они не играли с детьми Гортензии, а ее сестра скорее отрезала бы себе язык, чем стала бы упоминать об этом ужасном скандале. Она старательно оберегала их от всяких сплетен, страшно беспокоилась о том, что она скажет им, когда они узнают о репутации и о судьбе своего отца. Но они ни разу не спросили о нем - до этого самого момента, когда она обнаружила, что замалчивание ничего не дало. Они не задавали вопросов потому, что уже все знали.
   - Кто сказал тебе об этом?
   Как будто для того, чтобы собраться с мыслями и обдумать ответ, Флоримон неуверенно взглянул на нее и повернулся к огню, взявшись за щипцы и перекладывая поленья, прогоревшие посредине. Какую наивность проявила она, его мать! И какую мягкость! Сколько лет Флоримон считал ее очень строгой. Он боялся ее, а Кантор, бывало, плакал, потому что она всегда должна была уходить в тот момент, когда они надеялись, что она будет играть с ними. Но теперь он уже знал, что у нее тоже бывают минуты слабости. Он увидел боль, скрывавшуюся за ее улыбкой, а натерпевшись язвительных замечаний насчет "будущей фаворитки", так или иначе достигавших его ушей, стал относиться к ней более зрело. Когда-нибудь он вырастет и защитит ее.
   Флоримон повернулся к ней с сияющей улыбкой и очаровательным жестом протянул к ней руки.
   - Мамочка, дорогая, - прошептал он.
   Она прижала кудрявую головку к груди. Воистину во всем мире не было более милого, более нежного ребенка. Он унаследовал все природное обаяние графа де Пейрака.
   - Ты знаешь, как ты похож на своего отца?
   - Да. Старый Паскалу говорил мне.
   - Старый Паскалу! Так вот откуда ты знаешь!
   - И да, и нет, - ответил Флоримон напыщенно. - Старый Паскалу был нашим хорошим другом. Он часто болтал с нами о своей жизни, тряс своим маленьким бубном и рассказывал нам обо всем. Он всегда говорил, что я похож на несчастного, который построил особняк Ботрелле. Он знал его ребенком и говорил, что я в точности похож на него, только у него на лице был шрам от удара шпагой. Тогда мы, бывало, расспрашивали его об этой мифической личности, о человеке, который умел делать все, даже превращать пыль в золото. Он пел так очаровательно, что его слушали не шевелясь. Он вступал в поединки со всеми своими врагами. Наконец люди так позавидовали ему, что со зла заживо сожгли на Гревской площади. Однако Паскалу говорил, что он наверняка спасся от них, потому что Паскалу видел, как он приходил сюда, в свой дом, когда все считали его мертвым. Паскалу частенько говорил, что он может умереть счастливым, зная, что великий человек, который был его хозяином, еще жив.
   - Все это правда, милый мой. Он жив, еще как жив.
   - Но долгое время мы не знали, что этот человек - наш отец. Мы, бывало, спрашивали Паскалу, как его звали, но он не говорил. Наконец он сообщил нам великую тайну: граф де Пейрак, князь Тулузы и Аквитании. Помню, в этот день мы остались с ним одни в людской. Конечно, туда же принесло Барбу. Она прямо-таки позеленела, услыхав, о чем мы говорим, и сказала Паскалу, что он не должен рассказывать нам о таких вещах. Не хочет ли он, чтобы после того, как мать сделала все возможное, чтобы спасти детей от печальной судьбы, на них пало бы проклятие отца? Они долго проповедовали в таком духе, а мы не могли понять, о чем они говорят. Наконец, он сказал: "Не хочешь ли ты сказать, женщина, что эти мальчики - его дети?" Барба раскрыла рот как рыба, вытащенная из воды. Потом она начала заикаться и выглядела ужасно смешно. Но у нее хватило глупости думать, что она сумеет легко выпутаться из этого. Мы не переставали спрашивать у нее: "Барба, кто наш отец? Граф де Пейрак?". Однажды мы с Кантором привязали ее к стулу перед камином и сказали, что если она не скажет нам все, что она знает о нашем настоящем отце, всю правду, мы сожжем ей подошвы, как это делают грабители на больших дорогах...
   Анжелика вскрикнула от ужаса. Возможно ли, чтобы эти дети, которые могли пойти к причастию без исповеди!.. При этих воспоминаниях Флоримон рассмеялся:
   - Когда ее немного припекло, она рассказала обо всем, но заставила нас поклясться, что мы не пророним ни слова о том, что знаем. Мы хранили тайну, но были счастливы и горды, что наш отец спасся из рук этих злых людей. Потом Кантору пришла в голову мысль, что он отправится искать его на море...
   - Почему на море?
   - Потому что оно такое громадное, - сказал он, делая рукой широкий жест. Видимо, море казалось ему чем-то таким, о чем он не имел настоящего представления, но тем не менее оно открывает путь туда, где каждый хочет знать правду. Это Анжелика могла понять.
   - Кантор сложил песню, - продолжал Флоримон. - Я не помню всех слов, но это была очень хорошая песня. Она рассказывала о нашем отце. Он, бывало, говорил: "Я буду петь эту песню повсюду, и многие узнают его и скажут нам, где он..."
   Анжелика почувствовала, что у нее сжалось горло и увлажнились глаза. Она представила, как они воображали себя маленькими трубадурами, разыскивающими легендарного героя...
   - Я не соглашался с ним, - говорил Флоримон. - Я не хотел путешествовать, потому что мне так нравилась служба в Версале. Нельзя сделать хорошую карьеру, отправившись в море, не так ли? Но Кантор уехал. Барба говорила: "Если он вобьет что-нибудь в голову, он становится хуже своей матери". Мама, как ты думаешь, он встретил моего отца?
   Анжелика, не отвечая, погладила его по волосам. Она не могла заставить себя сказать ему еще раз, что, как и рыцари Святого Грааля, Кантор поплатился жизнью в погоне за призраком. Бедный маленький трубадур! Она представила его в изумрудных глубинах бездонного моря, плавающим с закрытыми глазами и сжатыми губами, как во сне.
   - ...С помощью пения, - пробормотал Флоримон, мысли которого шли в том же направлении.
   Раньше она не знала, что скрывается за его искренними глазами. Мир детства, с его удивительным сочетанием мудрости и неведения, уже давно недоступен ей.
   "У всех детей бывают дурацкие идеи, - сказала она себе. - Самое худшее, что мои осуществляют их на деле".
   Флоримон недолго помолчал, потом поднял голову, и на его подвижном лице неожиданно отразились смущение и печаль.
   - Мама, - продолжал он, - король осудил моего отца? Я думал об этом, и это огорчило меня, потому что король - справедливый человек.
   Его задевало, что созданный им идеализированный образ короля может оказаться ошибочным. Чтобы успокоить сына, Анжелика сказала.
   - Твоего отца погубили завистники. Король простил его.
   - О, я рад, - воскликнул Флоримон. - Я люблю короля, но отца я люблю еще больше. Когда он вернется? Если король простил его, он сможет восстановить свое положение?
   Анжелика вздохнула. У нее было тяжело на сердце.
   - Это непростая история, такая тяжелая и запутанная, мой бедный мальчик. До недавнего времени я думала, что твоего отца нет в живых. Даже теперь временами мне кажется, что все это мне снится. Он не умер, он спасся и приходил сюда, чтобы найти свое золото. Это правда, и все же этого не может быть. За всеми воротами Парижа следили. Вокруг дома повсюду были расставлены стражники. Как он мог пробраться внутрь? - Она заметила, что Флоримон смотрел на нее со снисходительной улыбкой. Вдруг до нее дошло, что ребенок, должно быть, знает ответ. Она удивленно воскликнула: - Ты, ты знаешь?
   - Да, - он наклонился к ней и прошептал: - Через подземный ход, ведущий из колодца. - Он выпрямился и схватил ее за руку.
   - Иди за мной.
   Когда они прошли через длинную залу, он взял потайной фонарь, висевший около входной двери, и вместе с матерью спустился во фруктовый сад. В скупом свете полумесяца они шли между рядами подстриженных в форме шара апельсиновых деревьев, пока не достигли нижнего конца сада, где у стены в изобилии росли старомодные растения. Сломанный столб, пострадавший от непогоды герб на скамье, древний колодец с кованым железным навесом навевали мысль о пятнадцатом столетии, когда вся эта местность представляла собой один громадный дворец с бесчисленными внутренними двориками, в которых жили французские короли и принцы.
   - Паскалу показал нам тайный ход, - сказал Флоримон. - Он говорил, что отец лично наблюдал за перестройкой старого тоннеля, когда строился дом. Он хорошо заплатил трем рабочим, чтобы они молчали. Паскалу был здесь. Потом он показал нам все, потому что мы - его сыновья. Смотри.
   - Я ничего не вижу, - сказала Анжелика, наклонившись над темным отверстием.
   - Погоди, - Флоримон поставил потайной фонарь в большую деревянную бадью с медными обручами, которая висела на цепи, и медленно опускал ее. Свет отражался от мокрых стенок. На полпути мальчик перестал травить цепь. Вот, если ты перегнешься, то увидишь в стене деревянную дверцу. Это вход. Когда бадья стоит прямо против него, можно открыть дверцу и войти в тоннель. Он очень глубокий. Он проходит ниже погребов соседних домов и под валами Бастилии, а выход из него находится в предместье Сен-Антуан. Там он выходит в древние катакомбы и в старое русло Сены. Но когда отец перестраивал тоннель, он продлил его до Венсеннского леса. Он ведет в маленькую разрушенную часовню. Отец был очень дальновиден, правда?
   - Откуда ты знаешь, что тоннелем можно пользоваться? - прошептала Анжелика.
   - Можно. Старый Паскалу поддерживал его в хорошем состоянии. Засов на дверце всегда был смазан. Он открывается от легкого прикосновения, и пружина, которая открывает выход в часовню, тоже работает исправно. Старый Паскалу говорил, что все должно быть наготове к тому дню, когда хозяин вернется. Но тогда он не вернулся, и иногда мы втроем - Паскалу, Кантор и я - ждали его в часовне. Мы прислушивались и надеялись услыхать его шаги шаги великого хромого из Лангедока.
   Анжелика в упор посмотрела на него.
   - Флоримон, не хочешь ли ты сказать, что вы с Кантором спускались в колодец?
   - Конечно, спускались, - спокойно ответил Флоримон, - и не раз, если хочешь знать. - Он принялся вытягивать бадью, пыхтя от напряжения. - Барба сидела здесь, поджидая нас и перебирая четки. Она волновалась, как курица над выводком утят.
   - Так старая дуреха тоже знала об этом?
   - Ей приходилось помогать нам вытягивать бадью.
   - Она не должна была позволять вам заниматься таким опасным делом. Подумать только, она никогда не говорила мне об этом!
   - Она бы сказала, но боялась, что мы снова станем поджаривать ей ноги.
   - Флоримон, ты заслуживаешь порки!
   Флоримон, отцеплявший фонарь от бадьи, не отвечал. Темный колодец опять стал таинственным. Анжелика провела ладонью по лицу, стараясь собраться с мыслями.
   - Одного я не понимаю, - сказала она после минутного размышления. - Как же он смог выбраться из колодца один, без посторонней помощи?
   - Это не трудно. На стенке для этого сделаны железные скобы. Паскалу не хотел, чтобы мы карабкались по ним, потому что мы были слишком малы, а он становился слишком стар для этого. Вот почему нам приходилось прибегать к помощи Барбы, чтобы выбраться из колодца, и терпеть ее ворчание. Когда старый Паскалу почувствовал, что умирает, он послал за мной. Я был тогда в Версале. Мы с аббатом вскочили на коней и примчались к нему. Мама, это очень печально - смотреть, как умирает старый человек. Я держал его за руку до самого конца.
   - Ты поступил правильно, Флоримон.
   - Он сказал мне: "Ты должен следить за колодцем на случай возвращения старого хозяина". Я обещал ему. Каждый раз, когда я бываю в Париже, я спускаюсь в колодец, чтобы проверить, работает ли вся механика.
   - Один?
   - Да, хватит с меня Барбы. Я достаточно вырос, чтобы справиться в одиночку.
   - Ты спускаешься по железным ступенькам?
   - Да. Я же говорил, это не трудно.
   - Аббат не пытался остановить тебя?
   - Он ничего не знает. Он спит. Не думаю, чтобы ему в голову приходило что-нибудь подобное.
   - Какие у меня заботливые дети! - с горечью произнесла Анжелика. Флоримон, ты не боишься ночью бывать один в тоннеле?
   Мальчик покачал головой. Если временами ему и бывало страшно, он не собирался признаваться в этом.
   - Мой отец интересовался горным делом. Я слыхал об этом. Может быть, поэтому я люблю подземелья, - он смотрел на нее, дрожащую от возбуждения, которое она не в силах была скрыть. При свете луны она узнавала в презрительном изгибе его губ и блеске темных глаз дьявольскую улыбку последнего из трубадуров, который любил шокировать самодовольных буржуа и смущать их покой.
   - Если хочешь, мама, я проведу тебя.
   Глава четвертая
   Королевская галера медленно входила в Марсельскую гавань. В голубом зеркале рейда отражались ее малиновые шелковые вымпелы и золотые кисти, качавшиеся на ветру. На верхушках мачт взлетали алые гербы на адмиральских флагах и малиновые военно-морские штандарты, расшитые золотыми лилиями.
   В порту царило возбуждение. Торговцы рыбой и цветами хватали свои корзины с фигами и мимозой, дынями и гвоздиками, скатами и креветками и, громко вопя, устремлялись к тому месту, где должно было пришвартоваться прекрасное судно. За ними подходили щеголи со своими собачонками и рыбаки в красных шапках, оставившие свои сети. Двое грузчиков-турок в красных и зеленых штанах, по бронзовой груди которых струился пот, сбросили свою ношу - невероятных размеров связки сушеной рыбы, уселись и вытащили из кушаков трубки. Прибытие галеры давало им возможность сделать несколько затяжек, пока не приутихнет толчея на набережной. Капитаны, наблюдавшие за погрузкой судов, кричащие купцы, носящиеся туда и обратно в сопровождении приказчиков и счетоводов, спешили отложить свои весы и на минутку перевести дыхание. Они толпились около галеры, как на карнавале, не столько для того, чтобы повосхищаться летучей грацией, с какой она скользила по воде, или разодетыми в кружева офицерами на палубе, сколько чтобы поглазеть на каторжников-гребцов. При виде этого ужасного зрелища они крестились, хотя никогда не упускали случая посмотреть на него.
   Анжелика поднялась с лафета, на котором просидела в ожидании много часов. Флипо, неся ее саквояж, последовал за ней. Они смешались с толпой.
   Около башни Сен-Жан галера, казалось, замешкалась. Наконец она, как огромная красная птица, скользнула к причалу под широкими взмахами двадцати четырех весел, оставлявших на воде белые водовороты. Блестя на солнце позолоченной резьбой, она лавировала, поворачивая к морю узкий нос из черного дерева, оканчивающийся огромной позолоченной сиреной, и подставляя взорам зевак на причале скульптурную корму, увенчанную навесом из красной затканной золотом парчи - этот огромный тент, где собрались офицеры, иногда называется табернаклем.
   Перед самой швартовкой весла поднялись и оставались неподвижными. Свистки надсмотрщиков и звуки гонга, остановившего мерное движение весел, раздавались над набережной, заглушая разноязычные выкрики капитанов, адресованные матросам, убирающим паруса.
   Группа офицеров при всех регалиях появилась на квартердеке около позолоченного деревянного трапа. Один из них наклонился вперед и, сняв шляпу с плюмажем, принялся махать ею в сторону Анжелики. Она обернулась и, к своему великому удивлению, увидела группу молодых дам и кавалеров, вылезавших из экипажа. Им и сигналил офицер. Одна из молодых женщин, темноволосая, с тонкими чертами лица, украшенного мушками, воскликнула с восхищением: "О, этот милый Вивонн! Хоть он и адмирал и более могуществен в Марселе, чем сам король, он так очарователен и так прост: увидел нас и, ни минуты не колеблясь, помахал нам!".
   Узнав графа де Вивонна, Анжелика поскорее затерялась в толпе. Брат мадам де Монтеспан ступил своими красными каблуками на липкую набережную и тут же, раскрыв объятия, направился к темноволосой девушке: