Голон Анна. Анжелика в Берберии (= Неукротимая Анжелика)

   Если бы он нашел в пылкой и любящей женщине освобождение от всего этого, он никогда бы не устал от нее. Она была бы трамплином, той точкой опоры, откуда он отправился бы на завоевание мира под зеленым знаменем пророка.
   Он прошептал по-арабски:
   - Ты, ты можешь все...
   Уже в полусне Анжелика услышала его. В прошлом сколько раз ей приходилось вот так же подбадривать других, внушая им, что они непобедимы. А теперь она чувствовала себя такой слабой и беспомощной. "Вы можете все", сказал ей когда-то старый Савари, когда хотел, чтобы она чего-то добилась для него у Людовика XIV. И она сделала это, но как давно это было! Утратила ли она эту способность? Мадам де Монтеспан хотела отравить ее, совсем как Лейла Айше и англичанка...
   - Хотели бы вы, чтобы я прислал вам того старого раба, который так сведущ в медицине, - того самого, с которым вы так любили беседовать? спросил у нее Осман Фараджи.
   - О да! О, как бы я хотела снова увидеть моего старого Савари! А вы смогли бы провести его в гарем?
   - По моему разрешению он сможет пройти. Его годы, его ученость и его искусство будут достаточным оправданием. Никто не будет шокирован, увидев его здесь, потому что он выглядит и ведет себя как священнослужитель. Если бы он не был христианином, я мог бы принять его за одного из тех людей, перед которыми мы преклоняемся, потому что они принадлежат Аллаху. Во время путешествия он, кажется, был совершенно погружен в свои исследования в области магии и изучение странных паров, выходящих из котла, где он варил свои зелья, и я видел, как двое негров пришли в транс, надышавшись их. Открывал ли он вам когда-нибудь секреты своей магии?
   Анжелика покачала головой.
   - Я всего лишь женщина, - сказала она, зная, что этот смиренный ответ заставит Османа Фараджи еще больше уважать Савари.
   * * *
   Анжелика с трудом узнала Савари. Он покрасил бороду в красновато-рыжий цвет, что делало его похожим на марокканского отшельника, и это сходство усиливалось чем-то вроде бурнуса из верблюжьей шерсти красновато-коричневого цвета, который был ему слишком велик. Он выглядел вполне здоровым, хотя был очень тощ, а кожа его стала коричневой, как у груши. В конце концов она узнала его по большим очкам, за которыми весело плясали глаза.
   - Все идет прекрасно, - прошептал он, усаживаясь возле нее со скрещенными ногами. - Я не мог и вообразить, что наши дела могут приобрести такой благоприятный поворот. Аллах - то есть бог - ведет нас за руку.
   - Вы нашли сообщников и придумали способ бежать?
   - Бежать? О да, в свое время, не беспокойтесь. А пока взгляните, - из складок своего балахона он вытащил матерчатый мешочек и, улыбаясь от уха до уха, принялся вытаскивать из него какие-то пыльные черные куски.
   Глаза Анжелики еще слезились от лихорадки; она апатично сказала, что не видит, чего это он показывает ей.
   - Ну, если вы не можете разглядеть, так можете понюхать, - заявил Савари, подсовывая загадочное вещество ей под нос.
   Запах заставил Анжелику подскочить, и, вопреки своему желанию, она не смогла сдержать улыбки:
   - О, Савари! Мумие!
   - Вот именно, - весело сказал Савари. - Ископаемое мумие, точно такое же, как жидкие выделения из священных скал в Персии, только это - в твердом виде.
   - Но... как это может быть?
   - Я все расскажу вам, - ответил старый аптекарь и, украдкой оглядывая комнату, по-арабски рассказал Анжелике о своем открытии. Он сделал его во время длинного перехода с караваном, в солончаках на границе между Алжиром и Марокко.
   - Помните эти длинные бесплодные участки, отражавшие солнечный свет? Казалось, на них нет ничего ценного, и все же - угадайте, что случилось.
   - Мираж, наверное, - ответила Анжелика, тронутая его доверчивостью.
   - Вот именно, - возбужденно подхватил Савари. - Если бы я был фанатиком, я бы назвал это "миражом верблюда". Слушайте же... - и он рассказал, как заметил верблюда, похожего на старую покрытую мхом скалу; в некоторых местах его шерсть совсем вылезла от парши. Однажды вечером на стоянке этот верблюд стал рыться носом в грязи. Он что-то искал и время от времени останавливался, чтобы принюхаться к дюнам. Савари, не спавший этой ночью, встал и последовал за животным, чтобы вернуть его проводнику, надеясь получить от того лишнюю порцию еды. Или, скорее, его вел Аллах - то есть бог. Часовые, которые часто принимали его за араба или еврея, едва обратили на него внимание - большая часть их, во всяком случае, спала, потому что здесь уже не боялись разбойников и еще меньше опасались побега христианских рабов в такой местности, где можно до конца своих дней скитаться в поисках крошки еды или глотка питьевой воды.
   Верблюд долго переходил с дюны на дюну; Савари чуть не засыпало зыбучими песками. Когда грунт стал прочнее, верблюд принялся разгребать песок на гребне дюны, вытаскивать зубами куски этой твердой поверхности и копать яму.
   - Меня удивило, что верблюд роет яму ногой, хотя он терпеть не может ступать по гравию, - произнес Савари, подозрительно глядя на Анжелику.
   - Но если...
   - Вы думаете, я тогда спал?
   - Что вы!
   - Ну так вот, после этой сухой коричневой земли эта тварь вытаскивала то, что вы так правильно определили. Потом он зубами разложил вытащенные куски по краям своей ямы, вроде подстилки, и стал кататься по ним.
   - И его парша чудесным образом исчезла.
   - Исчезла-то исчезла, но вам следовало бы знать, что никакого чуда здесь не было, - поправил Савари. - Вы уже видели, как и я, чудодейственный эффект этого вещества при кожных заболеваниях. Все дело в том, что, когда я подобрал несколько таких кусков, я не заметил сходства между ними и чудодейственной персидской жидкостью. Я лишь собирался натирать ими свои собственные болячки. Вот что я наблюдал, и вот в чем состоит замечательное научное открытие!
   - Еще одно? Какое же на этот раз?
   - Так ведь эта соль свидетельствует о наличии ископаемого мумие. В Персии в точности то же самое. Так что теперь мне не нужно ехать в Персию. Стоит мне вернуться в южный Алжир - и я, быть может, смогу найти громадные залежи этого бесценного вещества, которые имеют, по меньшей мере, то достоинство, что не являются тщательно охраняемой собственностью шаха, как в Персии. Я легко смогу попасть туда.
   Анжелика вздохнула.
   - Может, залежи охраняются не так, как в Персии, но вы-то сам, мой милый Савари, находитесь в центре Марокко. Не меняет ли это ваших планов? тут ей стало стыдно за такое недоверие к старому другу, и она тепло поздравила Савари. Тот только этого и ждал. Теперь он захотел, чтобы им принесли жаровню и медное или глиняное блюдо.
   - Зачем, о боже?
   - Чтобы перегнать немного этого вещества для вас. Я как-то пробовал перегонять его в закрытом сосуде, и он взорвался с пушечным грохотом.
   Анжелика уговорила его не повторять этот эксперимент посреди гарема. Головная боль прошла от отвара, который ее заставил выпить главный евнух, и она обильно потела.
   - Лихорадка выходит из вас, - сказал Савари, глядя на нее поверх очков.
   Сознание Анжелики прояснилось.
   - Вы полагаете, что ваше мумие опять сможет способствовать нашему побегу?
   - Почему вы всегда настраиваетесь на побег? - спросил Савари, заботливо укладывая комки промасленного песка в мешочек.
   - Сейчас это настроение сильнее, чем когда-либо, - с нажимом заявила Анжелика, садясь от возбуждения, но силы изменили ей, и она опять упала на подушки, с отчаянием думая, не пытается ли ее единственный друг бросить ее. Она не видела иной возможности, кроме побега.
   - Я думаю так же, - отозвался Савари. - Не могу выразить, как мне не терпится вернуться в Париж, чтобы посвятить себя исследованию открытого мной месторождения. Больше я нигде не найду того, что мне нужно для перегонки и экспериментов с этим легковоспламеняющимся веществом, которое - нутром чую сильно продвинет цивилизацию, - он не смог удержаться, еще раз вытащил маленький кусочек и рассмотрел его через лупу в оправе из черепахового панциря и черного дерева. Одной из особенностей Савари было присущее фокусникам умение приспосабливать для сиюминутных нужд всевозможные предметы. Анжелика спросила, как он раздобыл это увеличительное стекло.
   - Мне его подарил зять.
   - Я раньше не замечала его.
   - Оно у меня всего несколько часов. Когда этот милый зять увидел мой завистливый взгляд, он дал мне его в знак дружбы.
   - А кто он - этот ваш зять?
   - Еврей, живущий здесь, в Мекнесе, - ответил тот. - Ювелир, как и его отец. Раньше у меня не было случая рассказать вам обо всем этом, но с тех пор, как мы прибыли в этот прекрасный город Мекнес, я не терял времени даром. Он сильно изменился со времени Мулаи Арчи. Мулаи Исмаил повсюду ведет строительство. Здесь не меньше строительных лесов, чем в Версале.
   - Говорите же про своего зятя.
   - Сейчас. Я говорил вам, что когда-то, когда был здесь рабом, я завел в Марокко двух хороших друзей.
   - И двух сыновей.
   - Верно, но память изменила мне. Оказалось, что от Ребекки Каян у меня не сын, а дочь. Эту дочь я теперь разыскал, совершенно взрослую и замужем за Самюэлем Манмораном, который был так добр, что подарил мне увеличительное стекло.
   - В знак дружбы! О, Савари, - произнесла Анжелика, не в силах удержаться от смеха, - вы настолько француз, что мое сердце радуется от ваших слов. Когда я слышу, как вы произносите "Париж" или "Версаль", мне кажется, будто я переношусь из этой атмосферы, пропитанной ароматами кедра, сандалового дерева и мяты, и вновь превращаюсь в маркизу дю Плесси-Белльер.
   - Так вы действительно этого хотите? Вы действительно хотите бежать?
   - Разве я не твержу об этом все время? - воскликнула Анжелика с некоторым раздражением. - Или мне нужно повторить это сто раз, чтобы вы мне поверили?
   - Вы должны знать, чем рискуете. Вас пятьдесят раз могут убить, прежде чем вы выйдете за пределы сераля, еще двадцать - прежде чем вы перешагнете порог дворца Мулаи Исмаила, десять - прежде чем вы выберетесь из Мекнеса, пятнадцать - прежде чем вы попадете в Сеуту или в Агади и три - прежде чем вы укроетесь в каком-нибудь из этих христианских укреплений.
   - Значит, вы даете мне два шанса на успех из сотни?
   - Вот именно.
   - И все равно я убегу, мэтр Савари!
   Старый аптекарь озабоченно покачал головой.
   - Иногда я думаю, не слишком ли вы упрямы. Нельзя до такой степени испытывать судьбу.
   - Сейчас вы говорите, как Осман Фараджи, - заявила Анжелика.
   - Иногда я думаю, что если бы этот роскошный сераль устроил вас... Если бы личность Мулаи Исмаила не была вам так неприятна... было бы проще... О, не обращайте внимания на мои слова, - оборвал он себя, увидев, как глаза Анжелики наполняются слезами. - Считайте, что я ничего не говорил. Успокойтесь немного, - он мягко похлопал ее по руке. Ни за что на свете он не заставит мадам плакать из-за своей неосмотрительности, потому что разве она не обращалась с ним по-дружески, как с человеком своего круга, разве не прислушивалась благосклонно к его объяснениям, осыпала милостями?
   Он недоумевал, почему эта женщина, для которой нет ничего невозможного, не стала любовницей Людовика XIV? Конечно, была еще легенда о ее муже, которую Меццо-Морте использовал как приманку для своей западни. Он умнее, чем она думает.
   - Мы бежим, - сказал он снисходительно. - Мы бежим. Это решено, - он принялся доказывать ей, что шансы на побег из Мекнеса еще лучше, чем если бы им пришлось совершать побег из Алжира. Случались здесь, конечно, и удачные побеги. Поскольку всеми рабами ведает султан, они смогли организоваться и создать нечто вроде гильдии. Они выбрали вожака, нормандца из Сен-Валери-Ан-Ко по имени Колен Патюрель, двенадцать лет находившегося в рабстве и успевшего приобрести значительное влияние на своих товарищей по несчастью. Впервые в истории рабовладения христиане различных вероисповеданий перестали бороться друг с другом, потому что он учредил нечто вроде парламента, в котором русский и критянин представляли православных; англичанин и голландец - протестантов, испанец и итальянец католиков. Сам он, француз, справедливо улаживал их ссоры и мирил соперников.
   У него хватило дерзости предстать перед Мулаи Исмаилом, когда несколько человек, рискуя жизнью, осмелились обратиться непосредственно к султану, и с помощью какого-то неведомого дара убеждения он сумел заставить этого тирана выслушать себя. В результате он заметно улучшил жалкое положение рабов. Был учрежден общий фонд, составленный из взносов всех рабов и служивший для оплаты сообщников. Венецианец Пиччинино, бывший банковский служащий, стал казначеем этого фонда. Некоторые мавры, всегда охочие до денег, соглашались быть проводниками для беглецов. Благодаря им за последний месяц уже совершено шесть успешных побегов. Колен Патюрель, король рабов, был признан виновным в этом и присужден к распятию - его должны были прибить за руки к городским воротам и оставить, пока он не умрет. После этого приговора, лишившего рабов вожака, среди них тлело недовольство. Черные стражники дубинками и пинками загоняли рабов обратно в тюрьму, когда перед ними неожиданно появился Колен Патюрель и велел им успокоиться.
   Его ладони были разодраны в клочья - после двенадцати часов мучений он сорвался и упал на землю; вместо того, чтобы бежать, он добровольно вернулся в город и попросил аудиенции у султана.
   Мулаи Исмаил был готов поверить, что Колен Патюрель находится под покровительством Аллаха. Он начал опасаться этого нормандского героя, проникся к нему уважением и снизошел до беседы с ним.
   - Все это свидетельствует, мадам, что намного лучше быть рабом в Марокко, чем в грязных притонах Алжира. Здесь жизнь бьет ключом, если вы понимаете, что я имею в виду.
   - И смерть тоже.
   - Султан Марокко собрал армию рабов для строительства своих дворцов, но вскоре это сыграет против него. Говорят, что нормандец потребовал возвращения отцов-тринитарианцев для спасения душ узников, как в других берберских государствах. Я сейчас подумал вот о чем. Если когда-нибудь в Мекнесе окажется одна из их миссий, вы сможете с кем-нибудь из святых отцов переправить письмо королю Франции, сообщив ему о своем бедственном положении.
   Анжелика вспыхнула, она почувствовала, что лихорадка возвращается к ней снова, в висках застучала кровь.
   - Вы полагаете, что король Франции пошлет войска, чтобы прийти ко мне на помощь?
   - Вполне вероятно, что Мулаи Исмаил не пренебрежет требованием короля. Он делает вид, будто восхищается этим монархом. Он хотел бы подражать ему во всем, особенно в строительстве.
   - Я не очень-то уверена, что его величество так уж стремится вызволить меня из этого положения.
   - Кто знает?
   Анжелика понимала, что устами старика говорит мудрость, но она предпочла бы тысячу раз умереть, чем подвергнуться унижению и принять помощь короля. У нее кружилась голова. Голос Савари удалялся все дальше и дальше и растворялся в дремоте. Над Мекнесом вставал новый день.
   Глава девятнадцатая
   - Идем на представление! Идем на представление! - пронзительно кричали обитательницы гарема, громко звеня браслетами.
   - Ну, ну, женщины, чуть потише, - урезонивал их Осман Фараджи. Он прохаживался вдоль рядов закрытых покрывалами фигур, тщательно проверяя наряды и украшения каждой и убеждаясь в том, что лицо как следует закрыто и из-под покрывала видны только глаза - у одних темные, у других светлые, но у всех - горящие от нетерпения.
   Готовые идти на представление женщины выглядели совершенно одинаково грушевидные тюки ткани, балансирующие на ярко-алых или желтых туфлях с загнутыми носами. На представление шли только сто первых фавориток, и Мулаи Исмаил должен был сделать выбор среди них, уронив платок перед той, кого он выбирает для своих удовольствий на этот день - вернее, на эту ночь. Ему говорили, что такой порядок завел в своем серале великий султан константинопольский.
   Если какой-нибудь из женщин пренебрегали слишком много раз, Осман Фараджи исключал ее из этой группы и посылал куда-нибудь на другую работу, так что исключение из группы "представляемых" было самым худшим из всех унижений. С тех пор навсегда уходила надежда на успех в султанате. Это было началом опалы, старости, безжалостной ссылки куда-нибудь далеко от этой роскошной обители. Главный евнух был непревзойденным мастером таких возвышений и понижений, и он знал, как действует на упрямых рабынь угроза ссылки. Женщину, не допускавшуюся к представлению, лишали также и других удовольствий - прогулок, зрелищ, маленьких экскурсий, в которых Осман Фараджи не отказывал наиболее интересным из обитательниц гарема.
   И в этот день остающиеся разразились рыданиями и воплями, заслышав выстрелы и крики толпы, возвещавшие о начале торжества.
   Успокаивать их пришел сам Осман Фараджи. Султан устал от этих стонов в своем серале. Или они хотят навлечь на себя судьбу жен и дочерей Абд-эль-Малека? Когда он умер от гангрены через неделю после экзекуции, женщины снова принялись его оплакивать, и султану пришлось пригрозить немедленной смертью, если они не прекратят причитаний. В течение нескольких дней, пока он оставался во дворце, женщины сдерживали свои стенания, но стоило ему покинуть дворец, как вопли возобновились. Тогда султан удавил четырех женщин на глазах остальных.
   После этого напоминания оставшиеся в серале женщины примолкли и принялись искать какую-нибудь щелку, через которую можно было бы краешком глаза взглянуть на зрелище, происходящее на террасе.
   Возвратившись, главный евнух прошел в комнату Анжелики, где служанка закутывала ее в покрывало. Она и не думала плакать и рыдать из-за того, что ее оставили здесь, но начальник гарема продолжал свою опасную игру - каждый раз предоставляя будущей фаворитке возможность видеть своего будущего хозяина, оставаясь невидимой для него.
   Поэтому Анжелике всегда приходилось, затерявшись в толпе женщин, сопровождать султана во время прогулок и при его появлении на публике. На случай, если султан станет слишком пристально присматриваться к толпе белых и зеленых коконов, сопровождавших его, трем зорким евнухам было приказано спрятать Анжелику или дать ей возможность скрыться. Осман Фараджи знакомил ее таким образом с характером и поведением Мулаи Исмаила, чтобы помочь ей преодолеть свою антипатию и прийти в форму. Ее еще могли шокировать вспышки бешенства, но со временем она привыкла к ним. Он хотел, чтобы она без всяких оговорок приняла своего хозяина и взяла на себя роль, которую он предназначил для нее.
   Итак, Анжелика присоединилась к группе женщин, направлявшихся в сады. Англичанка была там - она не носила покрывала и держала за руки двух девочек, мулаток с желтыми волосами и янтарного цвета кожей - близнецов, которых она родила султану. Их рождение стоило ей титула первой жены, потому что Лейла Айше родила султану сына.
   В знак своего положения Лейла Айше замыкала процессию. Она также была без покрывала и присоединилась к остальным, спустившись по собственной лестнице из собственных покоев. У нее была собственная охрана из евнухов, а служанки несли перед ней меч, олицетворяющий ее власть. Ее внушительного роста фигура была задрапирована в красную полосатую материю.
   Открытые лица двух фавориток совершенно ясно показывали, что они не чувствовали себя обязанными подчиняться распоряжениям Османа Фараджи. Лейла Айше уже давно интриговала, стремясь возвысить верного ей начальника телохранителей Раминана на пост главного евнуха сераля. Это был угольно-черный евнух с голубой татуировкой на лбу, указывавшей, что они с Османом Фараджи, который был харраром, происходят из разных племен. Здесь, в гареме, родовая вражда в миниатюре отражала существовавшую повсюду в Африке вражду между племенами.
   Маленький принц Зидан шел за своей матерью. От своих негритянских предков с обеих сторон мальчик унаследовал шоколадный цвет лица. На нем был белый тюрбан и фисташковый с малиновой отделкой бурнус. Анжелику он очень забавлял; она прозвала его принцем Бонбоном, хотя в его характере не было ничего особенно сладкого. С высоты роста шестилетнего ребенка он смотрел на настоящий стальной меч, только что полученный в подарок от отца. Наконец-то он покончил с деревянными саблями и может отрубить головы Матье и Жану Бадигу - двум французским рабам, его товарищам по играм. Он собирался заняться этим сегодня же после праздника.
   Едва миновав последние ворота, ведущие в сады, где они могли встретиться с мужчинами-рабами, строившими Мулаи Исмаилу мечеть, бани и амфитеатр и копавшими пруд, обе фаворитки прикрыли лица покрывалами. Но сегодня в мастерских никого не было. Лестницы и каменные плиты лежали под серебристыми оливковыми деревьями рядом с незаконченными строениями.
   Из-за наружной стены дворца, где жили рабы в хижинах из необожженного кирпича и тростника, - каждый в своей, но каждая национальность отдельно и со своим вожаком и советом - донесся далекий грохот.
   Группа женщин под охраной гвардейцев султана присоединилась к процессии. Мулаи Исмаил шел под зонтиком, который несли два негритенка. Его окружали старейшины основных племен, а также любимые советники: Самюэль Бедоран, еврей; Хуан ди Альферо, ренегат-испанец, известный после обращения под именем Сиди Мушади; наконец, еще один ренегат-француз, которого прежде звали Жозеф Жиллард, а теперь - Сиди Родани и который отвечал за военное снаряжение.
   Султан церемонно приветствовал Османа Фараджи, когда тот занял свое место среди приближенных.
   Крики арабской толпы тонули в звуках флейт и грохоте тамбуринов. И все же, когда процессия достигла главной площади Мекнеса, крики стали еще громче. По мере того, как перед ней расступалась толпа в белых бурнусах, впереди открывалась взору унылая группа белых рабов в лохмотьях. Отчаянно вопя, они, как грешники в аду, простирали руки к Мулаи Исмаилу, но их удерживали стражники с кнутами и дубинками в руках. Крики на всех языках Европы сливались в сплошной шум, но одно имя можно было различить: "Нормандец! Нормандец! Милости Колену-нормандцу!".
   Мулаи Исмаил остановил процессию. На его губах играла едва заметная улыбка, как будто он принимал эти мольбы за овацию. Затем он вместе со своей свитой поднялся на небольшое возвышение. Его женщины разместились на стульях, откуда все было хорошо видно. И тут-то Анжелика увидела, что именно отделяет султана и его свиту от толпы рабов.
   В центре площади находилась широкая прямоугольная яма футов двадцати глубиной. Земля по краям ямы была посыпана белым песком. Камни и кое-какие растения пустыни придавали ей вид небольшого садика. Из ямы в нестерпимо жаркий воздух поднимался аммиачный запах диких зверей. Это было логово львов!
   Потом Анжелика заметила части скелетов в углах и две деревянные решетки на дне ямы, закрывавшие выходы из тоннелей, ведущих в клетки львов.
   Мулаи Исмаил поднял руку. Одна из решеток каким-то образом приподнялась - Анжелика не видела, каким именно.
   Рабы подались вперед с такой силой, что передние чуть не свалились в яму, и приникли к ее краю, стоя на четвереньках и не отводя глаз от открывающейся перед ними мрачной бездны.
   Медленно появилась фигура раба, скованного цепями по рукам и ногам. Решетка опустилась за ним. Раб зажмурился на ослепительном солнце. С возвышения он казался человеком необыкновенного роста и силы. Рубашка и короткие штаны не закрывали могучих мускулистых ног и широкой волосатой груди, на которой сверкал крестик. Между светлыми спутанными волосами и бородой щурились небесно-голубые глаза. С меньшего расстояния в его косматой, как у викинга, шевелюре и бороде можно было бы разглядеть несколько белых прядей - ему было не меньше сорока лет, и двенадцать из них он провел в рабстве.
   По толпе прошел ропот, постепенно превратившийся в громкий крик: "Колен! Колен Патюрель! Колен-нормандец!".
   Тощий рыжеволосый мальчик перегнулся к нему и кричал по-французски: "Колен, дружище, борись! Убивай, рази, все, что угодно, только не умирай! Не умирай!".
   Раб поднял руки, успокаивая толпу. Анжелике были видны кровавые дыры в центре его ладоней, и она узнала в нем человека, которого видела распятым над воротами, когда въезжала в город. В несколько шагов он достиг середины ямы и поднял голову к Мулаи Исмаилу:
   - Приветствую тебя, о повелитель, - сказал он твердым голосом по-арабски. - Как поживаешь?
   - Лучше, чем ты, собака, - отвечал султан. - Понял ли ты наконец, что пришел день твоей расплаты за все оскорбления, которые я терпел от тебя? Еще позавчера ты посмел разгневать меня требованием, дабы я призвал священников в свое королевство, чтобы продавать им моих собственных рабов. Мы не в Алжире и не в Тунисе, и я не намерен подражать тем жадным торговцам, которые думают только о собственной выгоде и забывают, что все они принадлежат Аллаху. У меня в самом деле лопнуло терпение, но не так, как ты надеялся. Думал ли ты вчера, когда я обнимал тебя и давал обещания, что сегодня окажешься в яме со львами? Ха-ха-ха!
   - Нет, повелитель.
   - И ты радовался и говорил своим последователям, что получил от меня все, чего хотел. Колен Патюрель, сейчас ты умрешь!
   - Да, господин.
   Мулаи Исмаил, нахмурившись, сел. Рабы опять начали причитать и молить, пока стражники не направили на толпу мушкеты. Султан также повернул в их сторону потемневшее лицо.