Голон Анна. Анжелика в Берберии (= Неукротимая Анжелика)

   - Колен! Колен Патюрель!
   Человек обернулся. Конечно, это был он. Его светлая борода была подстрижена, и он был туго зашнурован в новый наряд из толстого полотна, сменивший изорванную одежду раба - штаны и рубаху.
   Она отчаянно замахала ему. У нее так перехватило горло, что она не могла его окликнуть. Мгновение он колебался, потом повернул назад, не сводя глаз с роскошно одетой дамы, свесившейся с балкона. Наконец она сумела выговорить:
   - Дверь открыта. Заходи быстрее!
   Руки, сжимавшие веер, были смертельно холодными. Когда она вернулась в комнату, он уже стоял в дверях. Он так отличался от запечатлевшегося в ее памяти образа, что она окончательно узнала его, лишь найдя ужасные рубцы на ладонях. Что-то ушло в прошлое. Она не знала, что именно, но она уже не могла обращаться с ним как с близким знакомым.
   - Как дела, Колен? - мягко спросила она.
   - Отлично. И твои тоже, как я вижу, - взгляд голубых глаз был ей так хорошо знаком. Колен Патюрель, король рабов!
   Он видел золотую цепь у нее на шее, тщательно уложенные волосы, колыхающиеся широкие юбки, веер в руке.
   - Куда это ты направляешься с мешком на плече? - спросила она, чтобы нарушить молчание.
   - Вниз, в гавань. Сегодня я ухожу в Индию на "Бонавентуре", купеческом судне.
   Анжелика почувствовала, как бледнеет:
   - Ты уходишь в море... не попрощавшись со мной?
   Колен Патюрель глубоко вздохнул, его глаза сделались холодными:
   - Я Колен Патюрель из Сен-Валери-Ан-Ко, - произнес он, - а вы благородная дама, маркиза, кажется, вдова маршала Франции. И король Франции отправил на ваши поиски корабль. Разве это не так?
   - Да, это так, - прошептала она, - но это не причина, чтобы уходить, не попрощавшись со мной.
   - Иногда очень даже причина, - печально произнес он. - Бывало, когда ты спала, - шептал он, - я смотрел на тебя и говорил себе: "Вот малютка, о которой я ничего не знаю и которая едва ли знает что-нибудь обо мне. Единственное, что свело нас вместе, - это то, что оба мы были христианскими рабами в Берберии. Но... я чувствовал, что она похожа на меня. Она страдала, подвергалась унижениям, жила в грязи... и все же она высоко держала голову. Ее поносило по жизни, она многое повидала. Я чувствую, что она той же закалки, что и я!" И поэтому я говорил себе: "В тот день, когда мы выйдем из этого ада и окажемся в порту, который станет для нас домом... под серым небом и мелким дождем... тогда я постараюсь заставить ее рассказать о себе... и если она одна на свете... и если она согласна, я возьму ее в свой домик в Сен-Валери-Ан-Ко. Не очень большой, но красивый... с соломенной крышей и тремя яблонями. У меня кое-что припрятано под одним из камней в камине. Может быть, если ей там понравится, я перестану выходить в море... она удержит меня от скитаний... мы купим пару коров..." - он оборвал себя, сжав челюсти, и, выпрямляясь во весь рост, устремил на нее тот гордый, ужасающий взгляд, которым встречал кровожадного Мулаи Исмаила. - Но... ты не для меня! Вот и все, - он с яростью прорычал: - Я бы простил тебе что угодно. Я бы примирился с твоим прошлым. Но не с этим! Если бы я знал, я бы позволил им растерзать тебя раскаленными клещами. Людей высокого происхождения я не выношу...
   - Колен, это неправда! - возмутилась Анжелика. - Ты лжешь мне. А как же рыцарь Мармонден и маркиз де Кермур?
   Он устремил взгляд в окно, как будто в черте валов католической Сеуты видел высокие стены Мекнеса.
   - Это другое дело. Все мы были христианами. Все мы были бедными рабами, - и он опустил голову, как будто снова сгибался под тяжестью мешков с камнем, которые грузили ему на спину надсмотрщики Мулаи Исмаила. - Я мог забыть пытки, - сказал он, - я мог забыть крест. Но этого мне никогда не забыть. Вы нагрузили меня тяжелой ношей, мадам, очень тяжелой.
   Она и сама знала, какое бремя она навсегда взвалила ему на сердце.
   Углы ее рта начали дрожать, и высокая фигура Колена Патюреля расплылась за слезами.
   Он остановился, чтобы поднять свой мешок и взвалить его на плечо. Потом он снял свой красный колпак, бормоча: "До свидания, мадам. Счастливого пути!" - и вышел в дверь.
   Она бросилась в переднюю и наклонилась над лестницей, но он был уже внизу. Мог бы он увидеть слезы на ее щеках, если бы поднял глаза? Запомнил бы он их и стали бы они бальзамом для его раненого сердца? Ей этого не узнать. Она стояла, плача, и грудь ее разрывалась от болезненных рыданий.
   Не в силах больше сидеть взаперти, она вышла прогуляться по валам. Ей нужен был чистый морской воздух, чтобы развеяться. Корабли уходили в море под прикрытием пушек, установленных у самой воды. Один из них был уже далеко, и его белоснежные паруса четко выделялись на лазурном небе. Не под этим ли парусом навсегда уходил от нее Колен Патюрель, король рабов? "Как глупо устроена жизнь", - думала Анжелика, тихонько плача.
   О, Средиземное море! Наше море! Наша мать!
   Наша мать! Голубая колыбель, широкая соленая грудь человечества, родина всех рас, основа всех мечтаний. Котел колдуна, в котором кипят все страсти!
   Ей казалось, что она пустилась в это путешествие лишь затем, чтобы стереть из памяти образ своего мужа, обнаружить, что с этих пор воспоминания о нем растворились в нереальности. На этих берегах, видевших крушения стольких империй, все обращается в прах. Теперь ради недостижимой цели, жестокой фантазии. Как маленький Кантор звал: "Отец! Отец!", прежде чем исчезнуть в волнах, так она кричала: "Моя любовь!" Но никто не отозвался ей.
   Ее фантазии, ее мечты о блаженстве растворялись в медленном движении белых парусов на горизонте, запахе черного кофе и именах реально существующих городов - пиратской Кандии; Мекнеса, где рабы испускали дух в садах, достойных рая; Феса, что означает "золото"...
   Теперь она оплакивала не столько крушение своих планов, сколько воспоминания об Османе Фараджи, главном евнухе; Колене Патюреле, распятом на кресте; даже о непонятном Мулаи Исмаиле, для которого молитва и желание были вещами одного порядка; и наконец об этом худом мрачном пирате - Рескаторе, о котором главный евнух сказал: "Зачем ты бежала? На звездах написана и твоя судьба, и его, и это самая удивительная из всех историй".
   А вдали кричал сумасшедший д'Эскранвиль: "Только тебе она покажет, какова она в любви, проклятый средиземноморский пират!" Но правдой было даже не это. Снова обманчивый ветер смешал все ее планы, и она показала лицо своей любви только бедному моряку, который нес ее, как несут похищенное сокровище в самом невероятном романе.
   Все не так, ни на один вопрос нет ответа. Но в хаосе Анжелика начинала видеть одну истину. Женщина, которую она рассматривала в водоеме, которая купалась в оазисе и стояла в лунном свете, как молодая девушка, не имела ничего общего с той женщиной, которая меньше года назад оттеснила мадам де Монтеспан под сверкающими люстрами Версаля.
   Тогда она была женщиной, уже знакомой с коррупцией, расчетами, беспутством, любовными интригами, с легкостью лавировавшей среди бурных волн в самом худшем обществе. Ее душа потеряла свою чистоту, потому что слишком много ей приходилось встречаться с дурными людьми.
   При воспоминании об этом времени ее тошнило. Никогда, говорила она себе, никогда она не вернется к ним! Она вымылась и очистилась в животворном воздухе, насыщенном запахом кедра. Солнце пустыни выжгло из нее всю отраву.
   Теперь она всегда будет видеть их такими, какие они есть. Она уже не сможет выносить тщеславную глупость, написанную на физиономии де Бретеля, не сможет даже сделать усилие, чтобы вежливо ответить ему.
   Конечно, ей нужно будет отправиться на поиски Флоримона и Шарля-Анри, но тогда снова придется пуститься в путь. Ну так она отправится!
   Но куда?
   Боже милосердный! Может ли на этой обширной земле найтись место, где Бретель не получит права презирать Колена Патюреля, а Колен Патюрель не будет чувствовать себя униженным оттого, что любит знатную даму?..
   Новый мир, которым будут править те, кто обладает добротой и доброй волей, мужеством и умом; а те, кому недостает этих качеств, всегда будут подчиняться.
   Сможет ли она найти девственную землю, где рады людям доброй воли?
   О боже... где?