Хрущев Никита. Воспоминания (книга 1)

после войны, когда я беседовал с Гомулкой, он рассказал, что был в рабочей
обороне в те дни, когда мы вошли в Польшу, а потом мы его мобилизовали, и он
еще какое-то время трудился в Киеве, на строительстве подземных
железнодорожных переходов.
Сталин перед войной предложил проделать железнодорожные тоннели под
Днепром: один - севернее Киева, другой - южнее. Работали там московские
метростроевцы. Но мы не успели сделать переходы до войны, а после войны в
них отпала надобность, и работы были прекращены. Остатки же тоннеля сейчас
служат памятником прошлому.
Наша деятельность по советизации Западной Украины продолжалась довольно
успешно, сопротивления мы тогда не встречали. Не помню активных, тем более
вооруженных выступлений против нас. Позднее стал проявлять активность Степан
Бандера{11}. Когда мы заняли Львов, он сидел в местной тюрьме, будучи
осужденным в связи с убийством польского министра внутренних \242\ дел. Не
помню сейчас, какой была роль Бандеры в этом: сам ли он стрелял в министра
или был одним из тех, кто организовывал это убийство. Мы проявили тогда
безрассудство, освобождая заключенных без проверки. Не знаю, правда, имелась
ли у нас возможность произвести такую проверку. Все заключенные были
освобождены, в том числе получил свободу и Бандера. Тогда его действия нам
импонировали: он выступил против министра внутренних дел в реакционном
Польском государстве. Не нам было оплакивать гибель этого министра. Но так
как эти акции были произведены группами, которые не были друзьями Советского
Союза, а были его противниками, националистами, ненавидевшими советский
строй, то надо было бы это учесть. Позднее мы столкнулись с Бандерой, и он
нам причинил очень много бед. Мы потеряли тысячи людей уже после войны,
когда развернулась острая вооруженная борьба украинских националистов против
Советской власти. Бандера оказался прямым агентом Германии. Когда Германия
готовилась к войне и после начала войны, эти агенты германского
империализма, националисты-бандеровцы активно помогали гитлеровцам.
Правда, когда Бандера увидел, что немцы и не думают выполнять данные
ему обещания об образовании независимой Украины, он повернул свои отряды
против них, но при этом не перестал ненавидеть Советский Союз. Под конец
войны он сражался и против нас, и против немцев, а после войны возобновил
борьбу с Советской властью. Кто же такой Бандера? Не все это у нас знают.
Степан Бандера был из духовного рода, отец его являлся священником в
Станиславской области, не то в самом городе Станиславе. Учился Бандера во
Львовском политехническом институте, имел образование. Сначала он стал
вождем украинских националистов в западных областях Украины, а позже -
общепризнанным вождем всего украинского национализма.
Когда после вступления Германии в войну против Польши наши войска вышли
на разграничительную границу, наступил большой подъем настроения в
украинском народе, да и у всего советского народа, с одной стороны, а с
другой стороны - всех угнетало предчувствие, что, видимо, скоро разразится
война, и она не минует Советский Союз. А если Советский Союз будет вовлечен
в войну, то эти новые районы Западной Украины (как украинцы говорили
"захидной"), вошедшие в состав УССР, в первую голову попадут в сферу огня.
Западные украинцы по-разному переживали наступающую угрозу. Украинские
националисты, озлобленные враги Советского государства, ждали войну и
готовились \243\ к ней. Они радовались, потому что им заморочил голову
Геббельс тем, что в результате войны немцев против СССР Украина получит
государственную независимость. Они были ослеплены национализмом и не могли
оценить величие передового советского строя. Эти люди ждали войны и все
делали для того, чтобы ее приблизить. Они готовились к тому, чтобы облегчить
немцам оккупацию Украины, считая, что Гитлер своими войсками очистит Украину
от "москалей" и преподнесет им торжественно, на блюде незалежну Украину.
Потом украинские националисты увидели, чем все кончилось; их надежды
рухнули, а Гитлер стал их самих сажать в тюрьмы и вести против них
беспощадную борьбу. Некоторые из них даже вынуждены были уйти в подполье и
перейти к террористическим актам против немцев. Правда, эти террористические
акты они совершали очень редко. Они накапливали силы, считая, что если
Советский Союз начнет наступать против Германии, то им надо иметь свои
войска, которые бы на завершающем этапе очистки территории от немцев
позволили им захватить власть и создать Украину, "незалежну" от "москалей",
от Москвы. Вот такая ситуация сложилась в то время, когда мы боролись за
укрепление Советской власти в Западной Украине и готовились к неизбежной
войне.
Хочу рассказать о некоторых трагических случаях, которые пришлось
наблюдать мне либо слышать о них; мне докладывали работники Наркомата
внутренних дел. Наркомом внутренних дел Украины был в это время Серов{12}.
Он незадолго до того окончил военную академию. В порядке укрепления органов
госбезопасности тогда было много мобилизовано командиров на эту работу. В
числе мобилизованных и он попал к нам наркомвнуделом Украины. Опыта такой
работы у него еще не имелось. Это было плохо, но это же было и хорошо,
потому что уже накопился вредный для страны и для партии опыт, приобретенный
провокациями и при арестах невинных людей, их допросах с ухищренными
истязаниями для вынуждения признаний, буквально с расправами. Допрашивающие
сами уже были превращены в машину и поступали так, руководствуясь мыслью:
если я этого не сделаю, то это же мне сделают вскоре другие; лучше я сам
сделаю, чем это сделают надо мной. Страшно представить в наше время, что
коммунисты вынуждены были руководствоваться в своих поступках не сознанием,
не совестью, а каким-то животным, зоологическим страхом за собственную
судьбу и, чтобы сохранить себе жизнь, губили жизни честных, ни в чем не
повинных людей...
Серов согласно служебным обязанностям установил тогда \244\ контакты с
гестапо. Представитель гестапо официально прибыл по взаимной договоренности
во Львов со своей агентурой. Не знаю точно, какая у него имелась сеть
агентов, но она была большой. Предлогом послужил "обмен людьми" между нами и
Германией: лица, которые покинули территорию, занятую германскими войсками,
и желавшие вернуться по месту своего жительства до захвата немцами Польши,
получали такую возможность. И наоборот: лица, которые остались на
территории, занятой немецкими войсками, но хотевшие перейти на территорию,
занятую советскими войсками, тоже могли возвратиться к себе. Во время этой
работы по обмену ко мне пришел Серов и рассказал: "У пункта регистрации
желающих вернуться на польскую территорию стоят огромные очереди. Когда я
подошел туда, мне стало больно: ведь главным образом очередь состояла из
еврейского населения. Что с ним будет? И настолько люди преданы всяким там
бытовым мелочам - квартире, вещам. Они давали взятки гестаповцам, чтобы те
помогли им поскорее выехать отсюда и вернуться к своим очагам". А гестаповцы
охотно это делали, брали взятки, обогащались и препровождали их прямо в
лагеря. Мы же ничего не могли поделать, потому что наш голос для этих
несчастных людей ничего не значил: они хотели попасть домой. Может быть, у
кого-то оставались там еще и родственники. Одним словом, они хотели
вернуться туда, где родились и где жили, хотя и знали, как немцы у себя, в
Германии, расправились с евреями. И все же польские евреи, которые волей
судьбы оказались на территории, занятой Советским Союзом, всеми правдами и
неправдами стремились вернуться на землю, где уже господствовал фашизм и где
им была уготована печальная участь. С другой стороны, много людей, особенно
евреев, бежало от фашистов и к нам. Они ведь следили, как фашисты относятся
к еврейскому населению, как они громили евреев у себя в стране,
устанавливали для них особые "знаки отличия", чинили унижения и
издевательства над еврейским народом. Должен сказать здесь и о Серове. Он в
свое время был наказан и освобожден от министерской должности, так как
проявил неосторожность. Но он при всех своих ошибках - честный и неподкупный
человек. Я относился к нему с уважением и доверием.
А вот еще один случай, причины которого я не понял и был им очень
огорчен. Во Львове оказалась Бандровска{13} (не ручаюсь за точность
фамилии), известная польская оперная певица. Мне доложили, что она находится
на нашей территории. Я попросил людей, занимавшихся вопросами культуры,
провести с ней пере- \245\ говоры и, если она захочет, предоставить ей
возможность петь во Львовской опере; если же нет, то предоставить
возможность петь в киевской, харьковской или одесской опере. Одним словом,
дать ей любую возможность. Я думал, что это ее соблазнит и что она останется
у нас. Мне не хотелось, чтобы такая известная певица вернулась на польскую
территорию, занятую фашистами. Ведь она там будет петь, и это станет как бы
шагом, направленным и против польского народа, и против советского народа.
Но она не захотела остаться и вернулась к себе. Когда вели с ней переговоры,
Бандровска проявила хитрость: она вела переговоры с нами и как будто
изъявляла желание принять наше предложение, а в то же время вела тайные
переговоры с немцами. Они тайком переправили ее на территорию, уже занятую
ими. Пришел ко мне Серов и говорит: "Бандровской нет. Она в Кракове и уже
выступала в театре перед офицерами немецкой армии".
Польская интеллигенция, оказавшаяся на территории, занятой Красной
Армией, по-разному воспринимала приход наших войск в Западную Украину и
Западную Белоруссию. Многие интеллигенты, что понятно, были, как говорится,
буквально огорошены. Они находились в состоянии какого-то шока. Их страна
подверглась нападению гитлеровского государства, и вот Польша разгромлена,
Варшава сильно разрушена, другие города - тоже. Что будет дальше?
Воспитанные на буржуазных традициях, буржуазном понимании хода событий, эти
люди как бы теряли свою самобытность, свое лицо. Они не могли понять, что
польская культура и польская нация продолжают развиваться на территории,
отошедшей к Советскому Союзу. Да, это была небольшая территория, заселенная
поляками, в сравнении с территорией и населением, захваченными гитлеровской
Германией. Естественно, поляки воспринимали и переживали все это очень
глубоко и трагично. Некоторые из них выбирали из двух зол меньшее. Они были
против Советской власти, но, сравнивая ее с тем, что принес полякам Гитлер,
предпочитали Гитлеру Советы. Имелись и такие, которые, оказавшись на
территории, занятой Красной Армией, потом, даже вне всякого "обмена людьми",
бежали на территорию, занятую немецкими войсками. Кое-кто из них хотел таким
способом уклониться от контактов с гестаповцами.
Во Львове в то время гестаповцев было очень много. Они попали туда по
договоренности с нами, с целью содействия обмену населением. Но возникали
также случаи, как с Бандровской, когда гестаповцы не согласовывали с нами
списки отъезжающих и, \246\ пользуясь тем, что граница фактически была
открытой и никаких трудностей для перехода не существовало, выписывали
каким-то лицам фальшивые документы.
Продолжалась работа по установлению Советской власти и нормализации
положения в западных районах Украины. Главным образом она была направлена на
создание местных органов власти. В областные комитеты и в районные было
привлечено много местных активистов. Не было недостатка в кадрах, которые
становились на позиции советской действительности. Несмотря на сильные
украинско-националистические позиции, имелось немало сочувствовавших нам
коммунистов, несмотря на роспуск КПЗУ и выраженное нами недоверие к ней.
Вообще-то КПЗУ была разгромлена еще во время "чисток" 1936-1937 годов.
Руководство коммунистическими организациями Западной Украины практически
было возложено на КП(б)У. Когда я еще в 1928-1929 гг. работал в Киеве на
посту заведующего организационным отделом окружного комитета, секретарем
Киевского окружкома был Демченко. Именно он по решению ЦК КП(б)У отвечал за
связь с КПЗУ и за руководство ее деятельностью. Демченко встречал людей
"оттуда", они приезжали нелегально, получали от него указания и отбывали.
Так велась организационная работа.
Демченко занимался также вопросами культуры. В Киеве находилась
Украинская АН, видный историк Грушевский руководил в ней секцией истории
Украины. Наблюдение за АН УССР тоже было возложено на Демченко, и он уделял
ей много внимания. Через академию он был связан и с учеными, которые
находились во Львове, на польской территории. Помню из их числа две фамилии:
Студинский и Колесса{14}. Это были авторитетные среди интеллигенции люди,
причем Колесса больше как ученый, а Студинский - как общественный деятель и
хороший оратор. Он, выступая в польской печати, зарекомендовал себя как
антипольская фигура, настроенная просоветски и проукраински. Однако, когда
мы с ним в 1939 г. встретились, выяснилось, что он был в политических
вопросах без прочных убеждений. Итак, КПЗУ была разгромлена, а ее кадры, до
которых дотянулась наша рука, были уничтожены как "провокаторы, изменники,
предатели и агенты Пилсудского", уже умершего.
Коммунистическая партия Польши тоже была разгромлена и распущена
Коминтерном. Ее руководство было уничтожено, так как жило в Москве и
работало Как раз в Коминтерне. Все, кто жил здесь, были арестованы и
погибли, и Ленский{15}, и другие. Осталась лишь молодежь. Берут{16} же
уцелел, потому что был еще \247\ мало известен у нас и вообще не находился
на территории СССР, а был в Польше. Совсем молодым был еще Гомулка{17}. И
вот их партия была разгромлена, исчезло ее центральное руководство,
практически же никакого руководства одно время не было. Гомулка до ареста
его польскими властями работал, как он мне потом рассказывал, в Дрогобыче;
где работал Берут, не знаю. Когда мы заняли Дрогобыч, то будущий
председатель Госсовета ПНР Завадский{18}, очень хороший человек, сидел в
местной тюрьме. Он и раньше неоднократно сидел по разным польским тюрьмам и
рассказывал мне, что хорошо знает их режимы. Шутил, что "лучшей" тюрьмой
была дрогобычская.
Я уже упоминал, что мы в те месяцы занимались созданием выборных
органов власти народов, населявших восточные области бывшей Польши. Теперь
они должны были определить свое юридическое положение: с кем они будут?
Хотят ли войти в состав Советского государства? Прошли выборы народных
представителей. Я все это время находился во Львове и организовывал эту
работу. Когда проходило заседание народных делегатов, я сидел в ложе и
наблюдал. Сейчас уже не помню состав президиума собрания, но это были люди
из западных областей Украины, хорошо нам известные, с определенными
политическими позициями. Они открыто заявляли об этом в своих выступлениях,
и устно, и в печати. То были не какие-то подставные лица, если говорить
грубо - не какие-то "наши агенты", нет! То были убежденные коммунисты. Когда
они выступали, я не услышал ни одного оратора, который выражал бы хотя бы
сомнение в том, что у них должна быть установлена Советская власть. Они с
радостью, с пафосом заявляли, что их заветная мечта - быть принятыми в
состав Советской Украины.
Эти собрания прошли на большом политическом подъеме. Не помню, сколько
дней они длились. Но было приятно смотреть на происходящее, радоваться тому,
что оно подтверждало нашу точку зрения: народ - рабочие, крестьяне, трудовая
интеллигенция с пониманием относятся к нашей идеологии, принимают ее и на ее
основе хотят строить свое будущее. Вот сила ленинских идей! Они жили в
людях, несмотря на то, что польские власти делали все, чтобы изолировать их
от СССР и извратить Ленинизм, пугали людей Советской властью. Как раз в те
годы развернулись репрессии, что тоже использовалось против нас с
соответствующим толкованием. Если мы писали и говорили, что все это делается
только для укрепления Советского государства, для расчистки путей к
строительству социализма, то враги СССР давали, конечно, \248\ свои
объяснения, вредные для нас. Такие точки зрения широко гуляли в Польше, в
других буржуазных государствах. Однако, несмотря на столь усиленную
обработку умов, когда пришла Красная Армия, народ принял нас, как близких
людей.
Собрание народных представителей районов, освобожденных Красной Армией,
проходило во Львове очень торжественно. Люди, выступая, со слезами радости
говорили о том, что они наконец-то дождались времени, когда возникнет единая
Украина; что они воссоединились с братьями-украинцами. То были торжественные
для нас дни, тем более что не только удовлетворились национальные запросы
украинцев, но и укреплялась западная граница СССР. Она отодвинулась дальше.
Исправлялась историческая несправедливость в отношении украинского народа,
который никогда прежде не был в составе единой Украины. Теперь его чаяния
сбылись. Правда, юридически это еще не было оформлено, потому что пока что
состоялись лишь собрания во Львове. Пока что наблюдалось выражение чувств
людей, которые освободились от гнета, и еще не было официально оформлено
принятие их земель в СССР. Кроме того, еще оставались украинцы, которые жили
за Карпатами, в Венгерском государстве. Дело в том, что после ликвидации
Гитлером Чехословакии Закарпатская Украина вошла в состав Венгрии. Это
учитывали наши украинцы и говорили: "Закарпатские украинцы пока не входят в
нашу Украинскую Советскую державу, но настанет час, и они тоже будут вместе
с нами". После Великой Отечественной войны так оно и произошло. После
разгрома Гитлера Закарпатская Украина тоже вошла в состав УССР, так что
Советская Украина объединила всех украинцев, живущих на своих исторических
землях.
После львовского собрания народных представителей мы перенесли
обсуждение этого вопроса в Киев. Заседание во Львове называлось собранием
уполномоченных (что-то вроде Учредительного собрания). Оно обратилось с
просьбой принять Западную Украину в состав УССР. В Киеве был созван
республиканский Верховный Совет, а затем завершила дело сессия Верховного
Совета СССР. Туда прибыли представители западных областей и выступали с той
же просьбой. Этот акт совершался в торжественной обстановке. А я гордился
тем, что от начала до конца находился в западных областях Украины и
организовывал все дело. Как протекали аналогичные события в Белоруссии,
подробно не знаю, ибо пользовался только газетной информацией. Белорусы тоже
торжествовали победу, тоже были рады историческому \249\ акту воссоединения
белорусского населения в одном государстве. По-видимому, у них были те же
радости и те же трудности, что и у нас. Я так думаю. А кто пожелает, может
найти материалы о них в печати.
Теперь - о Литве, Латвии и Эстонии. Об этих наших мероприятиях я знаю
только из бесед, которые имел со мной Сталин, когда я приезжал в Москву. Мы,
конечно, были очень рады, что литовцы, латыши и эстонцы будут опять входить
в состав Советского государства. Тут и расширение территории, и рост
населения, и общее усиление СССР. Мы получили довольно длинную береговую
границу на Балтике. Раньше у нас имелся только узкий вход в Финский залив, а
теперь - настоящая морская граница. Кроме того, рассуждали мы тогда,
территория Латвии, Эстонии и Литвы, если разразится "большая война", стала
бы плацдармом для иностранных войск, и Англии с Францией, и Германии. Так
что эта акция улучшила наше положение в смысле организации обороны
Советского Союза, что имело большое значение, потому что объединенные силы
империалистического лагеря значительно превосходили в то время наши силы.
Конечно, между народами Литвы, Латвии и Эстонии, с одной стороны, и
населением Западной Белоруссии и Западной Украины - с другой, нельзя ставить
знак равенства. Ведь в Прибалтике жили не части народов СССР, а отдельные
народы. Но они обрели теперь возможность жить так, как жили в СССР все
рабочие, крестьяне и интеллигенция. Для народных масс Прибалтики это был
большой успех.
Их правители уступили свое место другим людям. Президент Литвы Сметона
удрал в Германию. Правда, бежали не все, а кое-кому из прежнего руководства
были даже предоставлены видные посты. Сопротивления нам не было оказано, а
остальное было проведено по-другому, нежели в Западной Украине и Западной
Белоруссии, советизация в Прибалтике проходила иначе. Там появились свои,
теперь уже прогрессивные правительства. И не все их члены были коммунистами.
Лацис{19}, возглавивший правительство Латвии после Кирхенштейна{20}, был
коммунистом и к тому же известным писателем. А Кирхенштейн сначала не был.
Не помню сейчас, кто из эстонцев и литовцев на первых порах возглавлял их
правительства. Но и там были предприняты шаги такого же характера.
Постепенно всюду там вводились советские порядки; Эстония, Латвия и Литва
тоже вошли в состав Советского Союза, что было оформлено демократическими
методами и при соблюдении всех юридических формальностей, которые требуются
в таких случаях. \250\ Осенью 1939 г. встала также проблема Финляндии. Мы
вошли с Хельсинки в контакт, чтобы договориться. Был выдвинут нами вопрос о
том, что на случай войны нужно обезопасить Ленинград, который находился на
расстоянии пушечного выстрела от финляндской границы. С территории Финляндии
можно было сразу вести обстрел Ленинграда. Финляндское правительство
проводило тогда враждебную политику в отношении СССР и демонстративно
заигрывало с гитлеровской Германией. Главнокомандующим армией Финляндии был
Маннергейм{21}, бывший царский генерал. Он очень недружелюбно относился к
Советскому Союзу. Финляндия действительно представляла для нас угрозу, но не
сама по себе: ее территория могла быть использована вражескими силами более
могучих государств против нас. Поэтому стремление Советского правительства
обезопасить себя на северо-западе имело большое значение.
Начались переговоры с финляндской делегацией в Москве. Их подробностей
я не знаю, так как я в то время находился во Львове. Позднее Сталин
рассказывал мне о них, но детали не сохранились в моей памяти. Общее
заключалось в том, что финны не приняли наших условий, после чего и
сложилось решение добиться того же путем войны. А о подробностях я говорить
не могу. Когда я в те дни приезжал из Киева, то редко располагал своим
временем. Чаще всего мне звонил Сталин и вызывал к себе. Иногда я заставал
Сталина одного. Тогда было легче обмениваться мнениями, а мне - излагать
свои взгляды и высказывать те нужды, о которых я всегда говорил, приезжая с
Украины. Но чаще, когда я оказывался у Сталина, там бывали Молотов,
Ворошилов, Каганович. Реже Жданов, находившийся обычно в Ленинграде. Бывали
также Берия и Микоян. Вот круг людей, который я встречал у Сталина чаще
других.
Однажды, когда я поздней осенью 1939 г. приехал в Москву, Сталин
пригласил меня к себе на квартиру: "Приезжайте, покушаем. Будут Молотов и
Куусинен". Куусинен{22} работал тогда в Коминтерне. Приехал я в Кремль, на
квартиру к Сталину. Начался разговор, и по его ходу я почувствовал, что это
- продолжение предыдущего разговора, мне неизвестного. Собственно говоря,
речь шла о реализации принятого решения - о предъявлении Финляндии
ультиматума. Договорились с Куусиненом, что он возглавит правительство
только еще создающейся Карело-Финской ССР{23}. Карелия до этого была
автономной республикой, входившей в состав Российской Федерации. Новая
союзная республика должна была, по замыслу Сталина, объединить Карелию \251\
и "освобожденные" районы Финляндии в единой государственной структуре.
У Сталина сложилось такое мнение, что после того, как Финляндии будут
предъявлены ультимативные требования территориального характера и в случае,
если она их отвергнет, придется начать военные действия. Я, естественно,
Сталину не возражал. Более того, я, как и он, считал, что это в принципе
правильно. А насчет войны с Финляндией думал: достаточно громко сказать им,
если же не услышат, то разок выстрелить из пушки, и финны поднимут руки
вверх, согласятся с требованиями. Сталин заметил: "Сегодня начнется это
дело".
В Ленинград заранее послали Кулика{24} для организации артиллерийского
обстрела финляндской территории. Мы сидели у Сталина довольно долго, ожидали
часа истечения ультиматума. Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не
будет войны, что финны в последнюю минуту примут наши предложения, и тем
самым мы достигнем своей цели без войны, обезопасим страну с Севера.
Финляндская территория и ее естественные ресурсы нас не интересовали, ибо
мало что дополняли к нашим необъятным просторам. Финляндия богата лесом, но
не может же она равняться с нами. Не это нас привлекало. На первом плане
стояли вопросы безопасности: повторяю, Ленинград находился под прямой
угрозой. Потом позвонили, что мы все-таки произвели роковой выстрел. Финны
ответили артиллерийским огнем. Началась война. Говорю это потому, что
существует и другая трактовка событий: дескать, финны выстрелили первыми, а
мы вынуждены были ответить. Но ведь это всегда, когда начинают войну,
говорят о другом, что выстрелил первым он. В былые времена, как