Страница:
владеть миром, хотят господствовать. И часто показывали наших людей с
неприглядной внешностью. Тут наши журналисты, считаю, тоже хорошо
использовали фотографию этого немца.
Стал я спрашивать, кто из пленных откуда и чем занимался до войны? Один
немец, лет так 35, может быть, чуть больше, огромного роста, а по физиономии
простой человек, говорит: "Я литейщик". Я ему: "Ну, как же вам не стыдно? Вы
литейщик, рабочий и пошли против Советского Союза, против Страны Советов,
против рабочего класса. Где же у вас пролетарская солидарность?". Он
довольно нервно, но откровенно и не сдерживаясь, с раздражением отвечает:
"Черт его знает! Не разберешь, кто что высказывает и за кого воевать... Вот
вы заявляете, что тут - Страна Советов, страна рабочего класса и трудового
крестьянства. И у нас тоже говорят вроде этого. А мы воюем и кровь
проливаем". Сказал это с таким надрывом...
Решили мы с командующим войсками фронта маршалом Тимошенко выехать под
Ливны и на месте познакомиться с руководством этого города и с военными, их
освободившими. Мы уже чувствовали \352\ по донесениям разведки, что
противник, в свою очередь, замышляет операцию против Ливен. Мы тоже готовили
ударную группировку в районе Ливен, но наша подготовка запаздывала. Мы
считали, что противник может нас упредить и на день-два раньше ворваться в
Ливны. Поэтому мы поехали туда поговорить с партийными и советскими
руководителями и предупредить их, чтобы они при отступлении ничего не
разрушали, буквально ничего: ни мостов, ни дорог, ни коммуникационных
сооружений, ибо мы полагали, что вернемся в Ливны не больше чем через
день-два, у нас была полная уверенность в своих силах.
Приехали мы туда, провели такую беседу и уехали. И действительно,
противник через день захватил Ливны. Мы, как и обещали руководителям города,
снова ударили, и немцы опять выскочили из Ливен, как пробки. Мы с Тимошенко
опять туда приехали, вторично встретились с местными работниками.
Действительно, они не произвели никаких разрушений. Да и немцы больших
разрушений при своем отходе не учинили. Не знаю, почему. Некогда им было,
видимо. А может быть, тоже были уверены, что вскоре вернутся в Ливны? Все
это совпало по времени с подготовкой и проведением нашего контрнаступления
на Московском направлении. Мы не были тогда информированы, что такое
контрнаступление состоится. Оно держалось в тайне.
Когда мы подключили в полосу нашего фронта Елец и линию обороны
севернее Ельца до Тулы, то мы уже зимою получили в состав Юго-Западного
направления заново сформированную 10-ю армию. Командовал этой армией генерал
Попов, молодой, энергичный и способный человек{4}. Я с ним и позже
встречался и относился к нему с большим уважением. Это интересный,
культурный человек. Единственный его недостаток, о котором я сожалел, но
ничем не смог ему помочь, - большая склонность к выпивке. Больше, чем можно
было бы себе позволить на войне. К сожалению, это было несчастьем не только
его; оно поражало и других. А в общем-то я с уважением относился к нему
тогда, да и сейчас вспоминаю с уважением этого генерала и его хорошую
работу.
С приходом 10-й армии (сначала ею командовал Голиков{5}) мы получили
известие, что там готовится наступление, и нам сообщили в этой связи о
направлении действий нашего правого фланга, где как раз и стояла 10-я армия.
Там же находился кавалерийский корпус Белова и другие соединения. 10-я армия
должна была наступать на Мценск. Удар 10-й армии и корпуса Белова{6} совпал
по времени с наступлением немцев на Тулу. Но Тулу противнику \353\ взять не
удалось. В некоторых мемуарах их авторы объясняют это тем, что туляки сами
сорганизовались и отстояли свой город. Это не совсем верно. Да, туляки
героически защищали свой город. Но главным образом сказалось то, что,
во-первых, то было последнее усилие уже ослабевшего под Москвой противника;
во-вторых, тулякам помог удар нашего фронта. Вскоре противнику стало уже не
до Тулы, лишь бы унести свои животы. Враг покатился на запад. Мы
преследовали немцев до Мценска, однако Мценск захватить не сумели.
Затем у нас 10-ю армию забрали вместе с упомянутым участком
Юго-Западного направления, и мы уже не имели возможности знать в деталях,
как развивались бои на этом направлении при отступлении немцев от Москвы.
Это было знаменитое наступление Красной Армии и крупнейшее поражение
немецких войск. Они были отброшены на большую глубину, потеряли много
техники и живой силы. Но подробностей битвы под Москвой мы уже не знали.
10-я армия вошла в состав войск соседнего. Западного фронта.
На этом операции 1941 г. были на нашем направлении закончены. Противник
перешел к обороне, а мы не имели сил для того, чтобы продолжать наступление,
ограничились пока достигнутым и строили оборону, надеясь на то, что нам
будут подброшены резервы, с тем чтобы мы могли опять перейти в наступление.
Вскоре после завершенного удачно контрнаступления под Москвой, которому
Юго-Западный фронт помогал своим правым флангом, я был вызван в Москву для
беседы со Сталиным. Здесь я увидел уже "другого" Сталина. Не того, которого
встречал в начале войны, когда прилетал в Москву раза два или три. Сейчас он
выпрямился и ходил, как солдат, хотя и в это время, по-моему, еще все
распоряжения и приказы издавались Ставкой без упоминания фамилии Сталина, а
просто от имени Верховного Главкома: распоряжения Главкома, указания
Главкома и т. п., Сталин как бы отсутствовал. Это было, конечно, не
случайно, потому что Сталин ничего случайно не делал. Он все делал
продуманно, соизмерял все свои шаги, и хорошие, и плохие.
Я решил тогда съездить за город и узнать, до какой линии дошли немцы у
Москвы. Мне порекомендовали проехать в направлении Солнечногорска.
Солнечногорск был ранее взят противником, а лежит он километрах в 50 от
Москвы. Поехал туда. Недалеко от Москвы увидел следы боев. Когда же приехал
в Солнечногорск, там красноармейцы вскрывали могилы убитых немецких солдат.
Это было делать не трудно, потому что трупы зарывались \354\ в мерзлую
землю, неглубоко, и земля не успела уплотниться, а кое-где в спешке немцы
хоронили погибших в снегу. Смотреть было, конечно, неприятно, но и
удовольствие тоже доставляло. У видевшего страдания нашего народа трупы
врагов вызывали чувство какого-то удовлетворения. Вот, мол, вы хотели нас
похоронить, а сами отыскали себе могилу под Москвой. Если уж человек втянут
в войну, то он выполняет свой долг воина, состоящий в наказании противника и
уничтожении его, особенно когда враг вторгается на твою территорию, идет
разрушить твой дом, убить тебя и твоих близких. О сугубо человеческих
качествах вроде жалости трудно рассуждать и трудно рассчитывать, чтобы они
проявились в таких условиях. Думаю, что подобное настроение человека
естественно. Я видел на лицах красноармейцев удовлетворение: вот первый
результат наших побед, результат усилий народа и Красной Армии - разгром и
уничтожение больших сил противника.
Вернулся я к себе на фронт. В это время штаб фронта располагался в
Воронеже. Противник иной раз наведывался туда разведывательными самолетами,
летая высоко над городом, проводил рекогносцировку. Особенных бомбежек не
помню. Правда, другой раз он бросал бомбы, но это не производило
впечатления. Видимо, противник не хотел бесцельно тратить боеприпасы. Он
перешел зимой к обороне и производил пока разведку, а активных действий с
воздуха не предпринимал. Мы в ту пору тоже строили оборону, укрепляли,
пополняли и вооружали войска. Впрочем, мы задумали провести некоторые мелкие
операции, например, в районе города Тим. Тогда Тим был в руках противника, и
мы пытались его вернуть. Было предпринято несколько таких попыток, но они не
принесли результатов, и мы были вынуждены прекратить эти бои.
Вскоре у нас зародилась идея провести наступательную операцию в районе
Барвенково{7}. Наш штаб и разведка работали над тем, чтобы узнать силы
противника, их расположение и взвесить наши возможности, определить, какие
нужны силы для операции. Одним словом, начали разработку операции. Когда она
была разработана, понадобилось доложить Москве - Сталину и Генеральному
штабу, чтобы получить "благословение", а главное - нужное количество войск и
средств. Нас с командующим вызвали в Москву, Сталин нас выслушал. Сделали
доклад Тимошенко и начальник штаба фронта Бодин. Мы получили
"благословение", но, к сожалению, обеспечение, которое мы просили для
наступления, получили далеко не полностью. Операция была утверждена к
проведению, \355\ однако неполным составом войск по сравнению с тем, который
требовался по расчетам нашего штаба. Наметили операцию на январь 1942 года.
Для ее проведения мы перенесли оперативный штаб поближе к линии фронта,
чтобы иметь лучшую связь с войсками. Расположились в большом селе
Сватово-Лучко. Я знал это село, потому что в 1919 г. Красная Армия отбивала
это село у белых, и я тогда побывал в нем. Богатое село, хорошее, крепкое.
Для проведения операции нам дали, как помнится, три кавалерийских
корпуса. Одним корпусом{8} командовал генерал Бычковский, человек уже в
летах и с опытом. Он воевал в кавалерии еще в Гражданскую войну. Другим
корпусом{9} командовал Гречко, позже он стал министром обороны СССР. Это был
самый молодой из корпусных командиров в то время. Третий командир
корпуса{10} тоже был человек в летах. Я его фамилию сейчас забыл, хотя
раньше хорошо его знал. Перед операцией мы выслушали их. Говорили о задачах,
поставленных Тимошенко перед каждым кавкорпусом. Закончилось это, как
полагалось тогда, обедом. Тогда на меня произвел лучшее впечатление генерал
Гречко. Он только что принял корпус, а до этого командовал отдельной 34-й
кавалерийской дивизией, и я знал его в этом качестве, поэтому охотно
согласился на назначение его командиром корпуса. Других командиров я еще не
узнал. Но неблагоприятное впечатление произвел на меня Бычковский. Он,
видимо, воин был действительно боевой, но мне показался недостаточно
современным, довольно-таки примитивным и отсталым человеком. Это проявлялось
и в боях, и в повседневном поведении, и во взаимоотношениях с партийными и
советскими органами. Там, где располагался его корпус, на него постоянно
обижались. Он даже позволил себе, например, поместить лошадей в школе.
Наверное, своих, командирских лошадей, потому что не мог же он весь корпус
разместить в школе. Был подан плохой пример. На него очень жаловались тогда
местные организации, на территории которых он допустил такую глупость.
Началась операция. Был взломан передний край противника, двинулась
вперед наша кавалерия. Я сейчас точно не помню, какой состав группировки был
тогда создан. Имелись ли у нас танки? Видимо, были, но твердо я сейчас не
помню{11}. Главной пробивной и подвижной силой оказалась кавалерия. И мы,
достаточно быстро продвинувшись вперед, заняли Лозовую, затем пошли дальше
на северо-запад и юго-запад, на довольно большую глубину. К сожалению, свои
фланги противник удержал. На левом фланге нашей наступавшей группировки
немцы удержались \356\ в районе Славянска. Свой левый фланг, у Балаклеи, они
тоже удержали. Таким образом, получилась вдававшаяся в позиции противника
дуга с небольшим разводом концов при значительной ее глубине на запад. Мы
тогда радовались, что получили такие возможности, и надеялись эту дугу, как
говорится, разогнуть, чтобы расширить плацдарм. У нас появилась заманчивая
идея к весне 1942 г. освободить Харьков. Но операция была приостановлена,
потому что мы уже выдохлись и не могли дальше наступать. Мы захватили также
большие трофеи, однако несерьезного значения. Много было медицинского
инструмента. Потом мы захватили офицерские склады с деликатесами, винами,
коньяком, всяческими консервами. Из вооружения и боевой техники, кажется,
ничего особенно дельного не приобрели.
Тогда мы много шутили над кавалеристами Гречко, которые захватили эти
склады и добрались до шампанского. Случилось ли так на самом деле или же
кто-то выдумал, не берусь судить. Но тогда нам всем очень нравилась эта
шутка. Потом я ее рассказал Сталину, и он любил повторять ее. Дело
заключалось в следующем. Когда красноармейцы захватили винный склад и стали
пробовать, они не знали, что это - шампанское. Да и вообще многие не знали,
что такое шампанское. В том корпусе служило много украинцев. Они пьют и
разговаривают между собой: "Да шо цэ такэ? Шосту бутылку пью, шыпыть, а не
бэрэ". Этот анекдот о настроении наших бойцов, о хорошем их духе.
Перешли мы к обороне, прекратив наступательную операцию. Штабные
работники - Бодин, Баграмян и другие - стали подсчитывать итоги и примерять
наши возможности для дальнейшего наступления, с тем чтобы освободить
Харьков. Был намечен такой план: главный удар нанести противнику весною на
дуге, которую мы создали южнее Харькова, а вспомогательный удар меньшими
силами - севернее Харькова, и таким образом, взяв Харьков в клещи,
освободить его. Когда планировали, мы были уверены, что эта операция у нас
получится, что мы решим задачу и откроем весенне-летние военные действия
таким эффектным результатом, как освобождение крупнейшего промышленного и
политического центра Украины. Мы понимали, что проведению такой операции
грозит опасность, так как противник имеет, с одной стороны, довольно
глубокие на нашем фронте вклинения, достаточно беспокоящие, потому что они
могут быть использованы для ударов во фланг нашим наступающим войскам. С
другой стороны, имелась вражеская группировка, которая находилась у
Славянска. Немцы очень упорно держались за эти пункты. Нами там \357\
предпринимались неоднократные усилия освободить центр узла обороны - село
Маяки или же прощупать противника, но все попытки, оканчивались
безрезультатно: мы теряли войска, но не могли продвинуться и ликвидировать
немецкие укрепления. Там какая-то речонка впадала в Северский Донец{12}, на
южном ее берегу имелся выступ, где сосредоточились силы противника. Мы
опасались этого их участка.
Помню операцию, которую проводил Малиновский по захвату села Маяки. Там
стояла 9-я армия, как раз на стыке Южного и Юго-Западного фронтов.
Командовал этой армией Харитонов. Он потом во время войны, как мне говорили,
умер{13}. Неплохой был генерал и неплохой человек. Когда подготовили
наступление, я сказал Тимошенко, что поеду к Малиновскому разобраться в
обстановке и останусь на месте проведения операции. Поехал. Передвигаться
тогда было очень трудно: лежали глубокие снега, дороги были плохо расчищены.
Поэтому часть пути я преодолел на автомашине, а потом пересел на сани.
Встретились мы с Малиновским в условленном месте и отправились вдвоем, тоже
на санях, в село Богородичное, где стоял штаб 9-й армии Южного фронта, очень
близко к переднему краю. Там же находилась артиллерия полковника Ратова -
тяжелые орудия. Я с ним был знаком с первых дней войны, и мне было приятно
встретиться с Ратовым. Он очень нравился мне своими хозяйственными
наклонностями. Не потерял ни одной пушки, строго следил за снарядными
гильзами. Это были медные гильзы, и их берегли. Даже снаряды получали в
обмен на сданные гильзы.
Когда мы приехали к командующему армией, он доложил, что наступление
должно начаться через несколько часов, сказал, что к наступлению он не
готов, но есть приказ наступать. Тогда Малиновский тут же взялся за карандаш
и циркуль, промерил расстояние подвоза боеприпасов (снарядов не хватало),
рассчитал, что снаряды не прибудут к началу наступления, и сказал, что
наступление надо отложить. Я согласился. Наступление отложили, пока не
подвезут боеприпасы.
Операция началась на следующий день. И опять не имела успеха. Противник
оказал упорное сопротивление, мы зря теряли людей и прекратили проведение
операции на этом участке, хотя вместе с Тимошенко и Малиновским были прежде
уверены, что эта операция удастся. Казалось, чего проще - взять населенный
пункт? Но мы его не взяли. Видимо, плохо была изучена оборона противника и
недостаточным оказалось усиление наступавших войск артиллерией. Вообще-то
нет таких крепостей, которые \358\ нельзя было бы взять, если соответственно
подготовиться и иметь средства для того, чтобы предварительно подавить
противника. Видимо, наш расчет был плох. В результате мы потеряли людей, но
не решили основной задачи, которая была поставлена.
После того предпринимался еще ряд наступлений на том же участке, и тоже
без успеха. Явная неопытность наших командующих сказалась и в том, что хотя
мы не смогли взять этот вражеский плацдарм, было все же решено начать
наступление на Харьков, пренебрегая возможностью флангового удара
противника. Мы считали, что, когда ударим на запад и окружим Харьков, данный
участок просто потеряет свое значение и падет сам собою в результате
продвижения наших войск на главном направлении. Как потом показала жизнь,
это оказалось роковой недооценкой значения вражеского плацдарма.
Противник, удерживая фланги, имел свои планы по окружению группировки
наших войск, которая была введена в дугу, образованную в ходе зимнего
наступления. Образовалось короткое расстояние между его флангами, откуда
можно было начать окружение наших войск. Но тогда мы недооценили опасность и
спокойно начали готовиться к весенне-летней операции. Основные силы на этом
направлении у нас составляли 6-я армия под командованием Городнянского и
57-я армия, куда мы назначили новым командующим Подласа{14}. Это был очень
интересный человек и с интересной судьбой. Его жизнь сложилась трагично... Я
уже упоминал, что во время Хасанских событий он находился на Дальнем Востоке
и действовал там против японцев. Ему не повезло: приехал туда Мехлис, и
Мехлису он не понравился: тот посчитал его предателем и изменником. Его
сняли с должности и посадили в тюрьму. Выпустили его, когда началась война.
К нам он явился, когда мы еще были в Киеве. Он пока не был переаттестован и
носил старую форму с ромбами на петлицах. Сначала, когда он представился и
назвал свою фамилию, я спросил, кто он по национальности? Дело в том, что
фамилией недостаточно была выражена его национальность. "Я украинец из
Брянской области", - отвечает. Мы его использовали сначала для поручений.
Это очень организованный человек: куда его ни посылали, он всегда толково
разбирался в деле и произвел очень хорошее впечатление. В результате его
назначили теперь командующим 57-й армией. Армия эта была укомплектована
неплохо, потому что к моменту ее формирования мы получили для нее
дополнительно дивизию и несколько маршевых рот и батальонов.
Кроме 6-й и 57-й армий мы создали там довольно сильную армейскую \359\
группу. Командовать назначили генерала уже в летах, старого вояку
Гражданской войны. Фамилию его я не помню сейчас. Он погиб. Остался в
окружении и погиб{15}. С ним был подросток, его сын. Он тоже погиб. Кроме
того, мы получили тогда танковые бригады и противотанковые бригады. Все, что
потому времени могли нам дать, дали, хотя и далеко не все, что мы просили.
Мы согласились проводить операцию и с этими средствами. Да и никогда ведь
Верховное Главнокомандование не удовлетворяло фронты полностью силами и
средствами для проведения той или иной операции. Всегда одна сторона просит
как можно больше, а другая сторона дает меньше.
Начало своей операции мы планировали на апрель. К тому времени земля
подсохла, и можно было использовать дороги. Мы много раз выезжали в войска
вместе с Тимошенко, заслушивали на месте командующих 6-й и 57-й армиями. На
данную операцию мы возлагали большие надежды, так как были подбодрены
удачным наступлением в конце гола на Ростовском направлении, операциями в
районе Ливен, Ельца и, главное, победой под Москвой. Мы не сомневались, что
и эта операция пройдет у нас удачно.
Когда был назначен день начала наступления, мы с Тимошенко обсуждали,
где будем находиться сами. Я предложил расположиться у Городнянского, в
штабе 6-й армии. Это был пункт, наиболее глубоко вклинившийся в немецкую
оборону в результате зимнего наступления. Тимошенко предложил другое: "Нет,
я считаю, что не следует туда идти. У нас две группировки: южная - главная,
сильная, а другая - севернее Харькова. При охвате клещами Харькова оттуда
затруднено будет иметь связь с северной группировкой". Поэтому он сказал:
"Давай мы все-таки останемся в Сватово, на старом командном пункте. Отсюда
нам будет проще связаться с той и с другой группировкой. А на участок 6-й
армии пошлем влиятельного представителя командования, например, члена
Военного совета Гурова". Был такой очень хороший военный товарищ. В
Сталинграде он потом стал членом Военного совета у генерала Чуйкова. Заняв с
Чуйковым Сталине, он умер. Ему там поставлен памятник{16}.
Операция началась весьма удачно. Мы быстро взломали передний край
противника, и наши войска двинулись вперед. Но нас озадачило, что против
ожиданий мы слишком легко преодолели этот передний край. Мы вскоре
убедились, что против нас почти нет вражеских сил. Следовательно, мы сами
лезли в какую-то расставленную нам ловушку. Начали мы обсуждать, какая
сложилась ситуация? Противник имел, видимо, какие-то свои планы, поэтому
\360\ его войск и не оказалось перед нашим лобовым ударом. Дело в том, что
противник тоже готовился к весенне-летней кампании. Мы предположили, что
противник сосредоточил свою группировку на нашем левом фланге, на участке,
который входил в состав Южного фронта в районе Славянска, и ждали, что
отсюда он ударит нам во фланг. Это было очень опасное направление.
Стало ясно, что не случайно немцы, несмотря на большие потери, твердо
защищались зимой и не уступили в этом районе ни одного населенного пункта.
Видимо, уже тогда они имели свой план ликвидации ударом во фланг выступа,
который мы образовали в ходе зимней кампании. Главный контрудар нависал с
юга. Мы решили приостановить наше наступление, потому что оно отвечало
планам врага: чем глубже мы будем вклиниваться, продвигаясь на запад, тем
больше растянем линию фронта и разжижим свои войска, ослабим и обнажим свой
левый фланг и создадим условия для более легкого прорыва немцев, для
окружения и уничтожения наших войск.
Итак, мы остановили наступление, отдали приказ перебросить на юг
танковые и противотанковые бригады, артиллерию. Одним словом, стали
перекантовывать свои войска на открытый врагу левый фланг. Мы считали, что
это единственная возможность отразить его, единственно правильное решение
при сложившихся обстоятельствах. Севернее же Харькова пока ничего нового не
предпринимали и продолжали там операцию. Но она успеха не имела.
Да, мы раскрыли замысел противника, но, к сожалению, поздно. Пришлось
принимать меры, чтобы застраховать себя от флангового удара, - приостановить
наступление и перегруппировать противотанковые части, танки и артиллерию на
левый фланг. Это было для нас необходимо, так что среди нас и споров не
возникало на этот счет. Не помню, кому принадлежала инициатива в организации
всей операции. Потом Сталин обвинял меня, говорил, что инициатива была
проявлена мной. Не отрицаю. Возможно, это я проявил инициативу. Я Сталину
отвечал: "А командующий? Мы же вместе с командующим принимали решение". -
"Ну, командующий вам поддался". - "Командующий поддался? Вы же знаете
Тимошенко. Тимошенко - очень трудный по характеру человек, и чтобы он вдруг
согласился с другим, если придерживается иного мнения? У нас, как говорится,
решение было принято тихо и гладко". Да, командующий был того же мнения, что
и я. Штабные работники и начальник оперативного отдела штаба Баграмян тоже
были такого же мнения. Баграмян и разрабатывал в \361\ деталях операцию. Она
рассматривалась потом в Генеральном штабе и там тоже была одобрена. Так что
это был плод размышлений не только руководства Юго-Западным направлением:
решение было апробировано и специалистами Генерального штаба. Здесь
сложились единая линия мероприятий, единое понимание дела и единая вера в
успех.
И вот мы прекратили проведение операции и стали предпринимать шаги к
построению обороны. То есть от наступления перешли к обороне. Отдали
необходимые распоряжения, и я пошел к себе. Это было, наверное, часа в три
утра. Стало светать. Пришел я к себе, но еще не разделся, как вдруг
открывается дверь, заходит ко мне Баграмян, очень взволнованный, и говорит:
"Я к вам, товарищ Хрущев". Он был так взволнован, что даже заплакал. "Вы
знаете? Наш приказ о переходе к обороне отменен Москвой. Я уже дал указание
об отмене нашего приказа". - "А кто отменил?" "Не знаю, кто, потому что с
Москвой разговаривал по телефону маршал. После окончания разговора он отдал
мне распоряжение отменить наш приказ, а сам пошел спать. Больше маршал
ничего не сказал. Я совершенно убежден, что отмена нашего приказа и
распоряжение о продолжении операции приведут в ближайшие дни к катастрофе, к
гибели наших войск на Барвенковском выступе. Я очень прошу вас лично
поговорить со Сталиным. Единственная возможность спастись, если вам удастся
убедить товарища Сталина утвердить наш приказ и отменить указание об отмене
нашего приказа и о продолжении операции. Если вам не удастся это сделать,
неприглядной внешностью. Тут наши журналисты, считаю, тоже хорошо
использовали фотографию этого немца.
Стал я спрашивать, кто из пленных откуда и чем занимался до войны? Один
немец, лет так 35, может быть, чуть больше, огромного роста, а по физиономии
простой человек, говорит: "Я литейщик". Я ему: "Ну, как же вам не стыдно? Вы
литейщик, рабочий и пошли против Советского Союза, против Страны Советов,
против рабочего класса. Где же у вас пролетарская солидарность?". Он
довольно нервно, но откровенно и не сдерживаясь, с раздражением отвечает:
"Черт его знает! Не разберешь, кто что высказывает и за кого воевать... Вот
вы заявляете, что тут - Страна Советов, страна рабочего класса и трудового
крестьянства. И у нас тоже говорят вроде этого. А мы воюем и кровь
проливаем". Сказал это с таким надрывом...
Решили мы с командующим войсками фронта маршалом Тимошенко выехать под
Ливны и на месте познакомиться с руководством этого города и с военными, их
освободившими. Мы уже чувствовали \352\ по донесениям разведки, что
противник, в свою очередь, замышляет операцию против Ливен. Мы тоже готовили
ударную группировку в районе Ливен, но наша подготовка запаздывала. Мы
считали, что противник может нас упредить и на день-два раньше ворваться в
Ливны. Поэтому мы поехали туда поговорить с партийными и советскими
руководителями и предупредить их, чтобы они при отступлении ничего не
разрушали, буквально ничего: ни мостов, ни дорог, ни коммуникационных
сооружений, ибо мы полагали, что вернемся в Ливны не больше чем через
день-два, у нас была полная уверенность в своих силах.
Приехали мы туда, провели такую беседу и уехали. И действительно,
противник через день захватил Ливны. Мы, как и обещали руководителям города,
снова ударили, и немцы опять выскочили из Ливен, как пробки. Мы с Тимошенко
опять туда приехали, вторично встретились с местными работниками.
Действительно, они не произвели никаких разрушений. Да и немцы больших
разрушений при своем отходе не учинили. Не знаю, почему. Некогда им было,
видимо. А может быть, тоже были уверены, что вскоре вернутся в Ливны? Все
это совпало по времени с подготовкой и проведением нашего контрнаступления
на Московском направлении. Мы не были тогда информированы, что такое
контрнаступление состоится. Оно держалось в тайне.
Когда мы подключили в полосу нашего фронта Елец и линию обороны
севернее Ельца до Тулы, то мы уже зимою получили в состав Юго-Западного
направления заново сформированную 10-ю армию. Командовал этой армией генерал
Попов, молодой, энергичный и способный человек{4}. Я с ним и позже
встречался и относился к нему с большим уважением. Это интересный,
культурный человек. Единственный его недостаток, о котором я сожалел, но
ничем не смог ему помочь, - большая склонность к выпивке. Больше, чем можно
было бы себе позволить на войне. К сожалению, это было несчастьем не только
его; оно поражало и других. А в общем-то я с уважением относился к нему
тогда, да и сейчас вспоминаю с уважением этого генерала и его хорошую
работу.
С приходом 10-й армии (сначала ею командовал Голиков{5}) мы получили
известие, что там готовится наступление, и нам сообщили в этой связи о
направлении действий нашего правого фланга, где как раз и стояла 10-я армия.
Там же находился кавалерийский корпус Белова и другие соединения. 10-я армия
должна была наступать на Мценск. Удар 10-й армии и корпуса Белова{6} совпал
по времени с наступлением немцев на Тулу. Но Тулу противнику \353\ взять не
удалось. В некоторых мемуарах их авторы объясняют это тем, что туляки сами
сорганизовались и отстояли свой город. Это не совсем верно. Да, туляки
героически защищали свой город. Но главным образом сказалось то, что,
во-первых, то было последнее усилие уже ослабевшего под Москвой противника;
во-вторых, тулякам помог удар нашего фронта. Вскоре противнику стало уже не
до Тулы, лишь бы унести свои животы. Враг покатился на запад. Мы
преследовали немцев до Мценска, однако Мценск захватить не сумели.
Затем у нас 10-ю армию забрали вместе с упомянутым участком
Юго-Западного направления, и мы уже не имели возможности знать в деталях,
как развивались бои на этом направлении при отступлении немцев от Москвы.
Это было знаменитое наступление Красной Армии и крупнейшее поражение
немецких войск. Они были отброшены на большую глубину, потеряли много
техники и живой силы. Но подробностей битвы под Москвой мы уже не знали.
10-я армия вошла в состав войск соседнего. Западного фронта.
На этом операции 1941 г. были на нашем направлении закончены. Противник
перешел к обороне, а мы не имели сил для того, чтобы продолжать наступление,
ограничились пока достигнутым и строили оборону, надеясь на то, что нам
будут подброшены резервы, с тем чтобы мы могли опять перейти в наступление.
Вскоре после завершенного удачно контрнаступления под Москвой, которому
Юго-Западный фронт помогал своим правым флангом, я был вызван в Москву для
беседы со Сталиным. Здесь я увидел уже "другого" Сталина. Не того, которого
встречал в начале войны, когда прилетал в Москву раза два или три. Сейчас он
выпрямился и ходил, как солдат, хотя и в это время, по-моему, еще все
распоряжения и приказы издавались Ставкой без упоминания фамилии Сталина, а
просто от имени Верховного Главкома: распоряжения Главкома, указания
Главкома и т. п., Сталин как бы отсутствовал. Это было, конечно, не
случайно, потому что Сталин ничего случайно не делал. Он все делал
продуманно, соизмерял все свои шаги, и хорошие, и плохие.
Я решил тогда съездить за город и узнать, до какой линии дошли немцы у
Москвы. Мне порекомендовали проехать в направлении Солнечногорска.
Солнечногорск был ранее взят противником, а лежит он километрах в 50 от
Москвы. Поехал туда. Недалеко от Москвы увидел следы боев. Когда же приехал
в Солнечногорск, там красноармейцы вскрывали могилы убитых немецких солдат.
Это было делать не трудно, потому что трупы зарывались \354\ в мерзлую
землю, неглубоко, и земля не успела уплотниться, а кое-где в спешке немцы
хоронили погибших в снегу. Смотреть было, конечно, неприятно, но и
удовольствие тоже доставляло. У видевшего страдания нашего народа трупы
врагов вызывали чувство какого-то удовлетворения. Вот, мол, вы хотели нас
похоронить, а сами отыскали себе могилу под Москвой. Если уж человек втянут
в войну, то он выполняет свой долг воина, состоящий в наказании противника и
уничтожении его, особенно когда враг вторгается на твою территорию, идет
разрушить твой дом, убить тебя и твоих близких. О сугубо человеческих
качествах вроде жалости трудно рассуждать и трудно рассчитывать, чтобы они
проявились в таких условиях. Думаю, что подобное настроение человека
естественно. Я видел на лицах красноармейцев удовлетворение: вот первый
результат наших побед, результат усилий народа и Красной Армии - разгром и
уничтожение больших сил противника.
Вернулся я к себе на фронт. В это время штаб фронта располагался в
Воронеже. Противник иной раз наведывался туда разведывательными самолетами,
летая высоко над городом, проводил рекогносцировку. Особенных бомбежек не
помню. Правда, другой раз он бросал бомбы, но это не производило
впечатления. Видимо, противник не хотел бесцельно тратить боеприпасы. Он
перешел зимой к обороне и производил пока разведку, а активных действий с
воздуха не предпринимал. Мы в ту пору тоже строили оборону, укрепляли,
пополняли и вооружали войска. Впрочем, мы задумали провести некоторые мелкие
операции, например, в районе города Тим. Тогда Тим был в руках противника, и
мы пытались его вернуть. Было предпринято несколько таких попыток, но они не
принесли результатов, и мы были вынуждены прекратить эти бои.
Вскоре у нас зародилась идея провести наступательную операцию в районе
Барвенково{7}. Наш штаб и разведка работали над тем, чтобы узнать силы
противника, их расположение и взвесить наши возможности, определить, какие
нужны силы для операции. Одним словом, начали разработку операции. Когда она
была разработана, понадобилось доложить Москве - Сталину и Генеральному
штабу, чтобы получить "благословение", а главное - нужное количество войск и
средств. Нас с командующим вызвали в Москву, Сталин нас выслушал. Сделали
доклад Тимошенко и начальник штаба фронта Бодин. Мы получили
"благословение", но, к сожалению, обеспечение, которое мы просили для
наступления, получили далеко не полностью. Операция была утверждена к
проведению, \355\ однако неполным составом войск по сравнению с тем, который
требовался по расчетам нашего штаба. Наметили операцию на январь 1942 года.
Для ее проведения мы перенесли оперативный штаб поближе к линии фронта,
чтобы иметь лучшую связь с войсками. Расположились в большом селе
Сватово-Лучко. Я знал это село, потому что в 1919 г. Красная Армия отбивала
это село у белых, и я тогда побывал в нем. Богатое село, хорошее, крепкое.
Для проведения операции нам дали, как помнится, три кавалерийских
корпуса. Одним корпусом{8} командовал генерал Бычковский, человек уже в
летах и с опытом. Он воевал в кавалерии еще в Гражданскую войну. Другим
корпусом{9} командовал Гречко, позже он стал министром обороны СССР. Это был
самый молодой из корпусных командиров в то время. Третий командир
корпуса{10} тоже был человек в летах. Я его фамилию сейчас забыл, хотя
раньше хорошо его знал. Перед операцией мы выслушали их. Говорили о задачах,
поставленных Тимошенко перед каждым кавкорпусом. Закончилось это, как
полагалось тогда, обедом. Тогда на меня произвел лучшее впечатление генерал
Гречко. Он только что принял корпус, а до этого командовал отдельной 34-й
кавалерийской дивизией, и я знал его в этом качестве, поэтому охотно
согласился на назначение его командиром корпуса. Других командиров я еще не
узнал. Но неблагоприятное впечатление произвел на меня Бычковский. Он,
видимо, воин был действительно боевой, но мне показался недостаточно
современным, довольно-таки примитивным и отсталым человеком. Это проявлялось
и в боях, и в повседневном поведении, и во взаимоотношениях с партийными и
советскими органами. Там, где располагался его корпус, на него постоянно
обижались. Он даже позволил себе, например, поместить лошадей в школе.
Наверное, своих, командирских лошадей, потому что не мог же он весь корпус
разместить в школе. Был подан плохой пример. На него очень жаловались тогда
местные организации, на территории которых он допустил такую глупость.
Началась операция. Был взломан передний край противника, двинулась
вперед наша кавалерия. Я сейчас точно не помню, какой состав группировки был
тогда создан. Имелись ли у нас танки? Видимо, были, но твердо я сейчас не
помню{11}. Главной пробивной и подвижной силой оказалась кавалерия. И мы,
достаточно быстро продвинувшись вперед, заняли Лозовую, затем пошли дальше
на северо-запад и юго-запад, на довольно большую глубину. К сожалению, свои
фланги противник удержал. На левом фланге нашей наступавшей группировки
немцы удержались \356\ в районе Славянска. Свой левый фланг, у Балаклеи, они
тоже удержали. Таким образом, получилась вдававшаяся в позиции противника
дуга с небольшим разводом концов при значительной ее глубине на запад. Мы
тогда радовались, что получили такие возможности, и надеялись эту дугу, как
говорится, разогнуть, чтобы расширить плацдарм. У нас появилась заманчивая
идея к весне 1942 г. освободить Харьков. Но операция была приостановлена,
потому что мы уже выдохлись и не могли дальше наступать. Мы захватили также
большие трофеи, однако несерьезного значения. Много было медицинского
инструмента. Потом мы захватили офицерские склады с деликатесами, винами,
коньяком, всяческими консервами. Из вооружения и боевой техники, кажется,
ничего особенно дельного не приобрели.
Тогда мы много шутили над кавалеристами Гречко, которые захватили эти
склады и добрались до шампанского. Случилось ли так на самом деле или же
кто-то выдумал, не берусь судить. Но тогда нам всем очень нравилась эта
шутка. Потом я ее рассказал Сталину, и он любил повторять ее. Дело
заключалось в следующем. Когда красноармейцы захватили винный склад и стали
пробовать, они не знали, что это - шампанское. Да и вообще многие не знали,
что такое шампанское. В том корпусе служило много украинцев. Они пьют и
разговаривают между собой: "Да шо цэ такэ? Шосту бутылку пью, шыпыть, а не
бэрэ". Этот анекдот о настроении наших бойцов, о хорошем их духе.
Перешли мы к обороне, прекратив наступательную операцию. Штабные
работники - Бодин, Баграмян и другие - стали подсчитывать итоги и примерять
наши возможности для дальнейшего наступления, с тем чтобы освободить
Харьков. Был намечен такой план: главный удар нанести противнику весною на
дуге, которую мы создали южнее Харькова, а вспомогательный удар меньшими
силами - севернее Харькова, и таким образом, взяв Харьков в клещи,
освободить его. Когда планировали, мы были уверены, что эта операция у нас
получится, что мы решим задачу и откроем весенне-летние военные действия
таким эффектным результатом, как освобождение крупнейшего промышленного и
политического центра Украины. Мы понимали, что проведению такой операции
грозит опасность, так как противник имеет, с одной стороны, довольно
глубокие на нашем фронте вклинения, достаточно беспокоящие, потому что они
могут быть использованы для ударов во фланг нашим наступающим войскам. С
другой стороны, имелась вражеская группировка, которая находилась у
Славянска. Немцы очень упорно держались за эти пункты. Нами там \357\
предпринимались неоднократные усилия освободить центр узла обороны - село
Маяки или же прощупать противника, но все попытки, оканчивались
безрезультатно: мы теряли войска, но не могли продвинуться и ликвидировать
немецкие укрепления. Там какая-то речонка впадала в Северский Донец{12}, на
южном ее берегу имелся выступ, где сосредоточились силы противника. Мы
опасались этого их участка.
Помню операцию, которую проводил Малиновский по захвату села Маяки. Там
стояла 9-я армия, как раз на стыке Южного и Юго-Западного фронтов.
Командовал этой армией Харитонов. Он потом во время войны, как мне говорили,
умер{13}. Неплохой был генерал и неплохой человек. Когда подготовили
наступление, я сказал Тимошенко, что поеду к Малиновскому разобраться в
обстановке и останусь на месте проведения операции. Поехал. Передвигаться
тогда было очень трудно: лежали глубокие снега, дороги были плохо расчищены.
Поэтому часть пути я преодолел на автомашине, а потом пересел на сани.
Встретились мы с Малиновским в условленном месте и отправились вдвоем, тоже
на санях, в село Богородичное, где стоял штаб 9-й армии Южного фронта, очень
близко к переднему краю. Там же находилась артиллерия полковника Ратова -
тяжелые орудия. Я с ним был знаком с первых дней войны, и мне было приятно
встретиться с Ратовым. Он очень нравился мне своими хозяйственными
наклонностями. Не потерял ни одной пушки, строго следил за снарядными
гильзами. Это были медные гильзы, и их берегли. Даже снаряды получали в
обмен на сданные гильзы.
Когда мы приехали к командующему армией, он доложил, что наступление
должно начаться через несколько часов, сказал, что к наступлению он не
готов, но есть приказ наступать. Тогда Малиновский тут же взялся за карандаш
и циркуль, промерил расстояние подвоза боеприпасов (снарядов не хватало),
рассчитал, что снаряды не прибудут к началу наступления, и сказал, что
наступление надо отложить. Я согласился. Наступление отложили, пока не
подвезут боеприпасы.
Операция началась на следующий день. И опять не имела успеха. Противник
оказал упорное сопротивление, мы зря теряли людей и прекратили проведение
операции на этом участке, хотя вместе с Тимошенко и Малиновским были прежде
уверены, что эта операция удастся. Казалось, чего проще - взять населенный
пункт? Но мы его не взяли. Видимо, плохо была изучена оборона противника и
недостаточным оказалось усиление наступавших войск артиллерией. Вообще-то
нет таких крепостей, которые \358\ нельзя было бы взять, если соответственно
подготовиться и иметь средства для того, чтобы предварительно подавить
противника. Видимо, наш расчет был плох. В результате мы потеряли людей, но
не решили основной задачи, которая была поставлена.
После того предпринимался еще ряд наступлений на том же участке, и тоже
без успеха. Явная неопытность наших командующих сказалась и в том, что хотя
мы не смогли взять этот вражеский плацдарм, было все же решено начать
наступление на Харьков, пренебрегая возможностью флангового удара
противника. Мы считали, что, когда ударим на запад и окружим Харьков, данный
участок просто потеряет свое значение и падет сам собою в результате
продвижения наших войск на главном направлении. Как потом показала жизнь,
это оказалось роковой недооценкой значения вражеского плацдарма.
Противник, удерживая фланги, имел свои планы по окружению группировки
наших войск, которая была введена в дугу, образованную в ходе зимнего
наступления. Образовалось короткое расстояние между его флангами, откуда
можно было начать окружение наших войск. Но тогда мы недооценили опасность и
спокойно начали готовиться к весенне-летней операции. Основные силы на этом
направлении у нас составляли 6-я армия под командованием Городнянского и
57-я армия, куда мы назначили новым командующим Подласа{14}. Это был очень
интересный человек и с интересной судьбой. Его жизнь сложилась трагично... Я
уже упоминал, что во время Хасанских событий он находился на Дальнем Востоке
и действовал там против японцев. Ему не повезло: приехал туда Мехлис, и
Мехлису он не понравился: тот посчитал его предателем и изменником. Его
сняли с должности и посадили в тюрьму. Выпустили его, когда началась война.
К нам он явился, когда мы еще были в Киеве. Он пока не был переаттестован и
носил старую форму с ромбами на петлицах. Сначала, когда он представился и
назвал свою фамилию, я спросил, кто он по национальности? Дело в том, что
фамилией недостаточно была выражена его национальность. "Я украинец из
Брянской области", - отвечает. Мы его использовали сначала для поручений.
Это очень организованный человек: куда его ни посылали, он всегда толково
разбирался в деле и произвел очень хорошее впечатление. В результате его
назначили теперь командующим 57-й армией. Армия эта была укомплектована
неплохо, потому что к моменту ее формирования мы получили для нее
дополнительно дивизию и несколько маршевых рот и батальонов.
Кроме 6-й и 57-й армий мы создали там довольно сильную армейскую \359\
группу. Командовать назначили генерала уже в летах, старого вояку
Гражданской войны. Фамилию его я не помню сейчас. Он погиб. Остался в
окружении и погиб{15}. С ним был подросток, его сын. Он тоже погиб. Кроме
того, мы получили тогда танковые бригады и противотанковые бригады. Все, что
потому времени могли нам дать, дали, хотя и далеко не все, что мы просили.
Мы согласились проводить операцию и с этими средствами. Да и никогда ведь
Верховное Главнокомандование не удовлетворяло фронты полностью силами и
средствами для проведения той или иной операции. Всегда одна сторона просит
как можно больше, а другая сторона дает меньше.
Начало своей операции мы планировали на апрель. К тому времени земля
подсохла, и можно было использовать дороги. Мы много раз выезжали в войска
вместе с Тимошенко, заслушивали на месте командующих 6-й и 57-й армиями. На
данную операцию мы возлагали большие надежды, так как были подбодрены
удачным наступлением в конце гола на Ростовском направлении, операциями в
районе Ливен, Ельца и, главное, победой под Москвой. Мы не сомневались, что
и эта операция пройдет у нас удачно.
Когда был назначен день начала наступления, мы с Тимошенко обсуждали,
где будем находиться сами. Я предложил расположиться у Городнянского, в
штабе 6-й армии. Это был пункт, наиболее глубоко вклинившийся в немецкую
оборону в результате зимнего наступления. Тимошенко предложил другое: "Нет,
я считаю, что не следует туда идти. У нас две группировки: южная - главная,
сильная, а другая - севернее Харькова. При охвате клещами Харькова оттуда
затруднено будет иметь связь с северной группировкой". Поэтому он сказал:
"Давай мы все-таки останемся в Сватово, на старом командном пункте. Отсюда
нам будет проще связаться с той и с другой группировкой. А на участок 6-й
армии пошлем влиятельного представителя командования, например, члена
Военного совета Гурова". Был такой очень хороший военный товарищ. В
Сталинграде он потом стал членом Военного совета у генерала Чуйкова. Заняв с
Чуйковым Сталине, он умер. Ему там поставлен памятник{16}.
Операция началась весьма удачно. Мы быстро взломали передний край
противника, и наши войска двинулись вперед. Но нас озадачило, что против
ожиданий мы слишком легко преодолели этот передний край. Мы вскоре
убедились, что против нас почти нет вражеских сил. Следовательно, мы сами
лезли в какую-то расставленную нам ловушку. Начали мы обсуждать, какая
сложилась ситуация? Противник имел, видимо, какие-то свои планы, поэтому
\360\ его войск и не оказалось перед нашим лобовым ударом. Дело в том, что
противник тоже готовился к весенне-летней кампании. Мы предположили, что
противник сосредоточил свою группировку на нашем левом фланге, на участке,
который входил в состав Южного фронта в районе Славянска, и ждали, что
отсюда он ударит нам во фланг. Это было очень опасное направление.
Стало ясно, что не случайно немцы, несмотря на большие потери, твердо
защищались зимой и не уступили в этом районе ни одного населенного пункта.
Видимо, уже тогда они имели свой план ликвидации ударом во фланг выступа,
который мы образовали в ходе зимней кампании. Главный контрудар нависал с
юга. Мы решили приостановить наше наступление, потому что оно отвечало
планам врага: чем глубже мы будем вклиниваться, продвигаясь на запад, тем
больше растянем линию фронта и разжижим свои войска, ослабим и обнажим свой
левый фланг и создадим условия для более легкого прорыва немцев, для
окружения и уничтожения наших войск.
Итак, мы остановили наступление, отдали приказ перебросить на юг
танковые и противотанковые бригады, артиллерию. Одним словом, стали
перекантовывать свои войска на открытый врагу левый фланг. Мы считали, что
это единственная возможность отразить его, единственно правильное решение
при сложившихся обстоятельствах. Севернее же Харькова пока ничего нового не
предпринимали и продолжали там операцию. Но она успеха не имела.
Да, мы раскрыли замысел противника, но, к сожалению, поздно. Пришлось
принимать меры, чтобы застраховать себя от флангового удара, - приостановить
наступление и перегруппировать противотанковые части, танки и артиллерию на
левый фланг. Это было для нас необходимо, так что среди нас и споров не
возникало на этот счет. Не помню, кому принадлежала инициатива в организации
всей операции. Потом Сталин обвинял меня, говорил, что инициатива была
проявлена мной. Не отрицаю. Возможно, это я проявил инициативу. Я Сталину
отвечал: "А командующий? Мы же вместе с командующим принимали решение". -
"Ну, командующий вам поддался". - "Командующий поддался? Вы же знаете
Тимошенко. Тимошенко - очень трудный по характеру человек, и чтобы он вдруг
согласился с другим, если придерживается иного мнения? У нас, как говорится,
решение было принято тихо и гладко". Да, командующий был того же мнения, что
и я. Штабные работники и начальник оперативного отдела штаба Баграмян тоже
были такого же мнения. Баграмян и разрабатывал в \361\ деталях операцию. Она
рассматривалась потом в Генеральном штабе и там тоже была одобрена. Так что
это был плод размышлений не только руководства Юго-Западным направлением:
решение было апробировано и специалистами Генерального штаба. Здесь
сложились единая линия мероприятий, единое понимание дела и единая вера в
успех.
И вот мы прекратили проведение операции и стали предпринимать шаги к
построению обороны. То есть от наступления перешли к обороне. Отдали
необходимые распоряжения, и я пошел к себе. Это было, наверное, часа в три
утра. Стало светать. Пришел я к себе, но еще не разделся, как вдруг
открывается дверь, заходит ко мне Баграмян, очень взволнованный, и говорит:
"Я к вам, товарищ Хрущев". Он был так взволнован, что даже заплакал. "Вы
знаете? Наш приказ о переходе к обороне отменен Москвой. Я уже дал указание
об отмене нашего приказа". - "А кто отменил?" "Не знаю, кто, потому что с
Москвой разговаривал по телефону маршал. После окончания разговора он отдал
мне распоряжение отменить наш приказ, а сам пошел спать. Больше маршал
ничего не сказал. Я совершенно убежден, что отмена нашего приказа и
распоряжение о продолжении операции приведут в ближайшие дни к катастрофе, к
гибели наших войск на Барвенковском выступе. Я очень прошу вас лично
поговорить со Сталиным. Единственная возможность спастись, если вам удастся
убедить товарища Сталина утвердить наш приказ и отменить указание об отмене
нашего приказа и о продолжении операции. Если вам не удастся это сделать,