Страница:
всегда брал интересы увеличения производства, поэтому предлагал ввести за
его рост дополнительную оплату, принять новую систему поставок мяса и
молока. Раньше брали определенное количество молока с хозяйства. Хозяйство,
которое имело 10 коров, получало скидку, а хозяйство, которое их не имело,
совсем молока не поставляло. Не знаю, как назвать такую систему, но она
существовала. Я внес \291\ предложение принять погектарный метод поставок
молока за плату. Она была ниже себестоимости молока, и таким образом колхозы
платили дань в пользу государства, потому что не получали полной оплаты за
продукты, которые сдавали. Но была именно такая система поставок. Те
колхозы, которые не имели скота, получали льготу, но у них была земля, они
ею пользовались, но уже неравноценно получали за поставки по сравнению с
колхозами, у которых имелись все отрасли сельского хозяйства, в том числе
животноводство и птицеводство.
Когда я в первый раз внес такое предложение, а потом собрался в Киев,
Сталин вызвал меня и говорит: "Вот вы докладывали свои предложения, я хотел
бы, чтобы дело было ускорено. Вы не уезжайте, а кончайте дело здесь, нам
надо скорее принять решение". Это было еще в 1939 году. Когда я ему
представил предложения, он их подписал и сказал: "Жаль, что вы не сделали
этого три года назад". Он видел, что надвигается угроза Гитлеровского
вторжения и у нас нет уже времени, чтобы использовать это прогрессивное
законодательство.
Как-то разработал я предложения по вопросам поставок шерсти и кожи и
прислал их Сталину. Он вызвал меня и говорит: "Вы, кажется, что-то новое
предложили?". "Да, - говорю, - предложил вот то-то". "Ну, и что же?".
Отвечаю: "Разослали по всем областям и краям запросы, чтобы учесть их
мнения". Я считал, что это в порядке вещей. Этими вопросами занимался в
Совнаркоме Микоян, и это его было предложение - разослать. Я не видел тут
никакого противоречия. Действительно, перед тем, как принять такое решение,
надо запросить мнение людей, которые работают на местах, знают местные
условия и которым придется выполнять постановление.
Сталин же воспринял это по-другому. Он был нездоров, вскочил с постели,
начал ругаться, вызвал Микояна и накричал на него. Назавтра этот проект был
утвержден. А мне он сказал: "Вот разослал он ваше предложение, а о своих
проектах, которые он проводит, ни у кого мнения не спрашивает. Эти проекты,
которые вы сейчас внесли, прогрессивные. Но они же идут в отмену тех
решений, которые были разработаны и приняты по предложению Микояна". Я не
думаю, что у Микояна были какие-то задние мысли. Я с большим уважением
отношусь к Анастасу Ивановичу. У всех у нас есть свои недостатки, ни один
человек не лишен слабостей. Имел их и Анастас Иванович. Но это честный,
хороший, умный, способный, много сделавший полезного для нашей партии, для
нашего государства человек. Микоян, видимо, не руководствовался \292\
желанием затормозить или опрокинуть мое предложение, а действительно хотел
проверить его. Возможно, что он чувствовал, что мои предложения идут на
смену закону, который разрабатывался под его руководством.
Сталин всегда поддерживал то, что было полезно для государства и
партии. Работая на больших постах, я имел возможность вносить, с моей точки
зрения, много нового и прогрессивного. В этих вопросах чаще всего встречал
поддержку Сталина, хотя другой раз этой поддержки и не получал. Но чаще это
случалось уже после войны, обычно это получалось в результате влияния Берии
и Маленкова. Я убежден, что с их стороны такое негативное отношение
возникало из зависти.
Во время войны Маленков поднялся. Его значение возросло. Он вошел в
состав Политбюро{19}. В своей основе это совершенно бесплодный человек,
типичный канцелярист-писака. Он мог хорошо написать проект решения сам или
же имел таких людей, которые быстро работали и составляли хорошие резолюции.
Но его бумаги отражали то, что уже имелось на практике, и не делали ни шагу
дальше. С дорожки, проторенной сегодняшней действительностью, он не
сворачивал. Считаю, что такие люди не только бесплодны, но и опасны. Они
закостенели сами и умертвляют все живое, если оно выходит за пределы,
которые уже обозначились. Позже я вернусь к некоторым конкретным мыслям по
этому вопросу.
Я немного вышел за рамки задачи, которую поставил перед собой: оставить
свои воспоминания о пути, пройденном мною вместе с партией, со Сталиным и
под его руководством, отметить все положительное в Сталине (хочу быть
совершенно объективным) и беспощадно заклеймить и осудить то, что считаю
вредным для партии. И сейчас еще давит нас эта вредная практика, которую
внедрил Сталин. Она вредна не только потому, что было истреблено много
лучших людей в партии, она еще вредна и потому, что отложила какой-то пласт
в сознании людей, в их умах, особенно у ограниченных людей. Она создала
какие-то шоры, что вот, мол, другого пути не было, что только так можно было
победить при построении социализма, создании индустрии, в перевооружении
армии и создании условий для разгрома гитлеровской Германии.
Это довольно примитивное понимание. Я бы сказал, рабское: обязательно
должен кто-то стоять с хлыстом и бить этим хлыстом направо и налево. Только
тогда рабов можно заставить делать что-то, а иначе они взбунтуются. Это
просто поразительная, рабская психология! Если встать на такую позицию, на
которой стоят \293\ некоторые ограниченные люди, то окажется, что репрессии,
которые были применены Сталиным, были исторически неизбежны; что победы,
которые одержал народ, оправдывают эту кару. Как же тогда верить в народ?
Выходит, не народ является творцом истории, а какая-то личность? Только она
может достичь поставленной цели. Это неверие в народ, неверие в рабочий
класс, неверие в партию. Не знаю, как назвать такое понимание. Ему
противостоит вся наша советская практика, история нашего народа.
Октябрьская революция была совершена не из-под хлыста Ленина, а по
призыву его разума. Народ пошел за Лениным, потому что поверил ему. Поверил,
потому что Ленин понял чаяния народа. Поэтому неграмотные люди - крестьяне,
рабочие - слушали Ленина и в его рассуждениях и призывах чувствовали
отражение своих чаяний. Поэтому они шли за Лениным до конца. Контрреволюция
организовывала восстания, контрреволюция организовала Гражданскую войну, во
главе контрреволюции стояли генералы, офицеры, капиталисты. Все
капиталистические страны оказывали поддержку этой контрреволюции, посылали
войска в поддержку контрреволюции, и все-таки народ под руководством Ленина
победил. В чем же была причина? Я уже об этом говорил. Ленин понял чаяния
народа, выражал его мысли, и поэтому массы шли за ним, и никто не смог
увлечь их на другой путь.
{1}Потом Фурмановка Килийского р-на Одесской области.
{2}АНТОНЕСКУ И. (1882-1946) был с 1938 г. министром обороны, с сентября
1940 г. премьер-министром Румынии, маршал Румынии с 1941 г., организатор
войны против СССР, казнен как военный преступник.
{3}ПЕТЭН А.Ф. (1856-1951), маршал Франции с 1918 г., главнокомандующий
французской армией с 1917 г., был с 16 июня 1940 г. по апрель 1942 г.
премьер-министром Франции и одновременно с июля 1940 г. по август 1944 г.
президентом в Виши, где находилось прогитлеровское коллаборационистское
правительство, с 1945 г. находился в заключении как изменник родины.
{4}Ш. де ГОЛЛЬ (1890-1970) - военнослужащий. С 5 июня 1940 г
заместитель министра национальной обороны, а с 18 июня, находясь в Англии,
стал там основателем движения "Свободная Франция" (с 1942 г. "Сражающаяся
Франция"), с 1941 г. руководил Французским национальным комитетом (с 1943 г.
Французским комитетом национального освобождения), в 1944-1946 гг. глава
Временного правительства, основатель партии "Объединение французского
народа", в 1958 г. премьер-министр, в 1959-1969 гг. президент Франции.
{5}ЧУПАХИН Т.П.
{6}КУЧЕРЕНКО Н.А. (1907-1976) - член ВКП(б) с 1942 г.,
инженер-полковник с 1945 г.; один из конструкторов советских танков Т-24,
БТ-2, БТ-5, БТ-7, БТ-7М, Т-34, Т-44 и других образцов бронетанковой техники.
\294\
{7}Эта поездка в Берлин состоялась с 9 по 14 ноября 1940 года.
{8}ГЕСС Р. (1894-1987)-личный секретарь А.Гитлера с 1925г. и его
заместитель по партии с 1933 г После войны был приговорен к пожизненному
тюремному заключению как один из главных нацистских военных преступников.
{9}Совещание руководящих кадров РККА в декабре 1940 года.
{10}Пьеса К.Финна и М.Гуса.
{11}То есть не В.А.Кучеренко (1909-1963) - заместитель Председателя
Совета Министров СССР с 1955 года. Президентом Академии строительства и
архитектуры, о чем упоминает Хрущев, он был с 1961 года.
{12} ПАВЛОВ Д.Г. (1897-1941) - видный военачальник, член РКП(б) с 1919
г., участник национально-революционной войны в Испании с 1936 г., генерал
армии в 1941 году. Он командовал войсками Западного Особого ВО перед Великой
Отечественной войной, а в начале войны был расстрелян за неудачи войск
руководимого им Западного фронта.
{13}В июле 1940 г. Белорусский Особый военный округ получил
наименование Западного ОВО.
{14}Начальником штаба Западного фронта был генерал-майор В.Е.
Климовских.
{15}Маршал Советского Союза Кулик Г.И. (1890-1950), разжалованный в
марте 1942 г. в генерал-майоры, с апреля по сентябрь 1943 г командовал 4-й
гвардейской армией. Потом находился в распоряжении Главного управления
кадров РККА, работал заместителем начальника Главупра формирования и
укомплектования войск и занимал должности в различных военных округах.
{16}ШЕПИЛОВ Д.Т. (род. 1905) - член ВКП(б) с 1926 г.. с 1935 г. на
партийной и научной работе, с 1945 г. генерал-майор, с 1946 г. преподавал, в
1952-1956 гг. главный редактор газеты "Правда", в 1955-1957 гг. секретарь ЦК
КПСС, в 1956-1957 гг. министр иностранных дел СССР, за участие в
антипартийной группе внутри ЦК КПСС в 1957 г. переведен на низовую работу,
член ЦК КПСС в 1952-1961 годах. В описываемое время был полковником.
{17}Он родился на хуторе Дудниково Полтавской области.
{18}Это был генерал-лейтенант А.И.Зыгин, ранее командовавший в ходе
войны 58-й, 39-й, 20-й и 4-й гвардейской армиями.
{19}С февраля 1941 г. Г.М.Маленков был кандидатом в члены Политбюро ЦК
ВКП(б). \295\
Итак, мы приблизились вплотную к войне. То есть не мы шли к ней, а она
на нас надвигалась. Мы говорили об этом и делали все для того, чтобы враг
нас не застал врасплох; чтобы наша армия была на надлежащем высоком уровне
по организации, вооружению и боеспособности; чтобы наша промышленность имела
соответствующий уровень развития, который обеспечивал бы удовлетворение всех
нужд армии по ее вооружению и боевой технике, если будет начата война, если
на нас нападут враги. И вот война неумолимо надвинулась на нас. Что делалось
в армии, конкретно сказать сейчас не могу, потому что не знаю. Не знаю, кто
из членов Политбюро знал конкретную обстановку, знал о состоянии нашей
армии, ее вооружения и военной промышленности. Думаю, что этого, видимо,
никто не знал, кроме Сталина. Или знал очень ограниченный круг людей, да и
то не все вопросы, а те, которые касались их ведомства или ведомства,
подшефного тому либо другому члену Политбюро. Перемещение кадров, которое
имело большое значение для подготовки к войне, тоже осуществлялось Сталиным.
На кадрах "сидел" Щаденко{1}, человек, известный своим характером.
Злобный у него был характер в отношении к людям. Потом на кадрах "сидел"
Голиков{2}, оттуда он перешел в разведку. Сейчас точно не могу припомнить,
но он тоже был приближен к Сталину и занимался этими вопросами. Очень
сильное влияние на Сталина имел Мехлис, но главным образом в вопросах
политработы. Он был начальником Главного политуправления РККА, однако часто
выходил за рамки своих функций, потому что своим пробивным характером очень
нравился Сталину. Он много давал советов Сталину, и Сталин считался с ним.
Видимо, это было не на пользу армии. \296\ Незадолго до Великой
Отечественной войны Тимошенко покинул Киевский Особый военный округ и стал
наркомом обороны. Меня беспокоило, чтобы с уходом Тимошенко не ослабла
военная работа. Я очень высоко оценивал деятельность Тимошенко как
командующего войсками КОВО. Он человек волевой и пользовался авторитетом
среди военных, имел твердый характер, который необходим каждому
руководителю, особенно военному. Авторитет у него был большой: герой
Гражданской войны, командир одной из дивизий{3} Первой Конной армии, - и
прочная слава, и заслуженная.
После Тимошенко в КОВО пришел Жуков{4}. Я был доволен, даже очень
доволен Жуковым. Он радовал меня своей распорядительностью и своим умением
решать вопросы. Это меня успокаивало: хороший командующий, как мне казалось.
Война подтвердила, что он действительно хороший командующий. Я так и считаю,
несмотря на резкие расхождения с ним в последующий период, когда он стал
министром обороны СССР, к каковому его назначению я приложил все усилия и
старания. Но он неправильно понял свою роль, и мы вынуждены были освободить
его с поста министра и осудили его замыслы, которые он, безусловно, имел и
которые мы пресекли. Однако как военного руководителя во время войны я его
очень высоко оценивал и сейчас ни в коей степени не отказываюсь от этих
оценок. Я говорил об этом Сталину и во время войны, и после войны, когда
Сталин уже изменил свое отношение к Жукову и Жуков был в опале.
Итак, у нас на Украине в 1940 г. командовал войсками Киевского Особого
военного округа Жуков. В начале 1941 г. Жукова переместили, назначив
начальником Генерального штаба, а нам прислали Кирпоноса.
Генерала Кирпоноса я совершенно не знал до его назначения к нам. Когда
он прибыл и принял дела, я с ним, конечно, познакомился, потому что был
членом Военного совета КОВО. Но я ничего не мог тогда сказать о нем, ни
хорошего, ни плохого.
До Жукова и до Мерецкова начальником Генерального штаба был Борис
Михайлович Шапошников. Это - безусловный авторитет для военных,
высокообразованный военный человек, который очень ценился на своем посту. В
то время в Генеральном штабе работали также Соколовский и Василевский{5},
два способных специалиста. Но тогда среди военных шла молва, что это -
бывшие офицеры старой армии, и к ним относились с некоторым недоверием. В то
время я лично еще не знал ни Соколовского, ни Василевского и поэтому своего
мнения о них не имел, но прислушивался \297\ к доброму о них голосу старых
бойцов Красной Армии, участников Гражданской войны и относился к ним с
доверием. Когда же сам узнал их во время войны, то никакого политического
недоверия к этим людям у меня, конечно, уже не было, да и никогда не
возникало. Я относился к ним очень хорошо - и к Василевскому, и к
Соколовскому.
С Василевским у меня произошел, однако, случай в 1942 г., который не
может изгладиться из моей памяти. Это было в связи с операцией, которую мы
проводили в начале 1942 г. под Харьковом, у Барвенково{6}. Я дальше отдельно
буду говорить об этой операции и там, безусловно, не смогу обойти своего
разговора с Василевским. Он произвел на меня тогда очень тяжелое
впечатление. Я считал, что катастрофы, которая разыгралась под Барвенково,
можно было бы избежать, если бы Василевский занял позицию, какую ему
надлежало занять. Он мог занять другую позицию. Но не занял ее и тем самым,
считаю, приложил руку к гибели тысяч бойцов Красной Армии в Харьковской
операции.
Не знаю, как развернул свою новую работу в Наркомате Тимошенко, но
думаю, что она была организована лучше, чем до него. Я не говорю о том,
насколько глубоко Ворошилов знал военную работу и военное дело. Но шла слава
о нем как о человеке, который больше позировал перед фотообъективами,
киноаппаратами и в мастерской художника Герасимова{7}, чем занимался
вопросами войны. Зато он много занимался оперным театром и работниками
театрального искусства, особенно оперного, завоевал славу знатока оперы и
давал безапелляционные характеристики той или другой певице. Об этом
говорила даже его жена. Как-то в моем присутствии зашла речь о какой-то
артистке. Она так вот, не поднимая глаз, и говорит: "Климент Ефремович не
особенно высокого мнения об этой певице". Это считалось уже исчерпывающим
заключением. Какие к тому имелись у него данные и почему появились такие
претензии, трудно объяснить. Правда, Климент Ефремович любил петь и до
последних своих дней, когда я с ним еще встречался, всегда пел, хотя уже
плохо слышал. Пел он хорошо. Он рассказывал мне, что прошел школу певчего:
как и Сталин, в свое время пел в церковном хоре.
Перед самой Великой Отечественной войной, за 3-4 дня до ее начала, я
находился в Москве и задержался там, буквально томился, но ничего не мог
поделать. Сталин все время предлагал мне: "Да останьтесь еще, что вы
рветесь? Побудьте здесь". Но я не видел смысла в пребывании в Москве: ничего
нового я от Сталина уже не слышал. А потом опять обеды и ужины питейные...
\298\ Они просто были мне уже противны. Однако я ничего не мог поделать.
Конечно, я не знал, что начнется война 22 июня, но в воздухе уже
чувствовался треск разрядов предвоенного напряжения. Я понимал, что вот-вот
начнется война. Я не знал, что докладывала разведка, потому что Сталин
никогда не говорил о результатах ее работы. Вообще никаких заседаний на этот
счет, никаких обсуждений готовности страны к войне не было. Это тоже было
большим недостатком и, я бы сказал, большим злоупотреблением со стороны
Сталина: он брал все на свои плечи и все решал сам. А решал он, как показало
начало войны, плохо.
Я видел, что делать мне в Москве нечего, а Сталин меня не отпускает
потому, что боится одиночества, хочет, чтобы вокруг него было как можно
больше людей.
Наконец, в пятницу 20 июня я обратился к нему: "Товарищ Сталин, мне
надо ехать. Война вот-вот начнется и может застать меня в Москве или в
пути". Я обращаю внимание "в пути", а ехать-то из Москвы в Киев одну ночь.
Он говорит: "Да, да, верно. Езжайте". Я сейчас же воспользовался согласием
Сталина и выехал в Киев. Я выехал в пятницу и в субботу уже был в Киеве. Это
говорит о том, что Сталин понимал, что война вот-вот начнется. Поэтому он
согласился, чтобы я уехал и был бы на месте, в Киеве в момент начала войны.
Какие же могут быть рассуждения о внезапном нападении? Для кого и во имя
чего сейчас создана и укрепляется эта версия? Это нужно только, чтобы
оправдать себя. Эти авторы сами несут ответственность.
Обстановка у нас была очень нервная, предвоенная. Стояло жаркое лето;
парило, как парит перед грозой. Приехал я в Киев утром, как всегда. Сразу же
пошел в ЦК КП (б) У, проинформировал работников о положении дел и вечером
ушел домой. Вдруг мне в 10 или 11 часов вечера позвонили из штаба КОВО,
чтобы я приехал в ЦК, так как есть документ, полученный из Москвы. В
сопроводительной к нему сказано, чтобы с этим документом был ознакомлен
секретарь ЦК КП (б) У Хрущев. Приехал я опять в ЦК. Туда же пришел не помню
точно кто: или начальник штаба КОВО Пуркаев{8}, или его заместитель. Мне
кажется, что Пуркаев был в то время в Киеве, потому что командующий войсками
несколькими днями раньше выехал на командный пункт под Тернополем. Там
начали строить командный пункт, и, хотя он был не закончен, пришлось
выехать, потому что чувствовалось, что война вот-вот разразится. Там же
находились оперативный отдел штаба, начальник оперотдела Баграмян{9} и
командующий войсками Кирпонос. \299\ Пуркаев (или его заместитель) прочитал
документ. В нем говорилось о том, что надо ожидать начала войны буквально
днями, а может быть, и часами. Сейчас точно не помню содержания этого
документа, помню только одно - тревожность его содержания и предупреждение.
Тогда считалось: все, что нужно сделать, чтобы подготовить войска, уже
сделано. Вплоть до того, что командующий выехал с оперативным отделом на
командный пункт. Следовательно, мы к войне готовы. Потом позвонили с
командного пункта из Тернополя и сообщили, что на нашем направлении
перебежал немецкий солдат. Он заявил, что он был коммунистом, да и сейчас
считает себя коммунистом; что он антифашист; что он против военной авантюры,
которая затевается Гитлером, и предупредил, что завтра в три часа утра
начнется наступление немецких войск. Это совпадало со сведениями, которые
только что были сообщены нам из Москвы в упомянутом документе. Я не помню
только, назывался ли в нем день и час. Видимо, назывался. Одним словом, это
была для нас уже не новость, а более реальное, конкретное ее подтверждение.
Солдат перебежал с переднего края. Его допрашивали, и все называвшиеся
им признаки, на которых он основывался, когда говорил, что завтра в три часа
начнется наступление, описывались логично и заслуживали доверия. Во-первых,
почему именно завтра? Солдат сказал, что они получили трехдневный сухой
паек. А почему именно в три часа? Потому что немцы всегда избирали в таких
случаях ранний час. Не помню, говорил ли он, что было сказано солдатам
именно о трех часах утра или они узнали это по "солдатскому радио", которое
всегда очень точно определяло начало наступления. Что нам оставалось делать?
Командующий был в Тернополе, штаб тоже находился там. Войска были на
месте, готовые встретить врага. Из этого мы и исходили. Я не возвращался
домой и остался в ЦК ожидать упомянутого часа.
И действительно, с рассветом около трех часов утра мы получили
сообщение, что немецкие войска открыли артиллерийский огонь и предпринимают
наступательные действия с тем, чтобы форсировать пограничную водную
преграду{10}, и сломить наше сопротивление. Наши войска вступили в бой и
дают им отпор. Не помню, в какое время, но было уже светло, когда вдруг из
штаба КОВО сообщили, что немецкие самолеты приближаются к Киеву. В скором
времени они были уже над Киевом и сбросили бомбы на городской аэродром.
Бомбы попали в ангар, начался пожар. В этом ангаре оставались только
несколько самолетов У-2. Потом \300\ во время войны они использовались как
связные, а тогда - как сельскохозяйственные. Боевой авиации на аэродроме не
имелось, она вся была подтянута к границе, рассредоточена и замаскирована.
Немцы не достигли первым налетом намеченной цели, не смогли вывести из
строя наши аэродромы и самолеты, уничтожить их. Наши самолеты и танки
целиком нигде не были уничтожены с первого удара. В КОВО (хотя, может быть,
от меня что-нибудь и скрывали; но так докладывали мне тогда, а я верил и
сейчас верю, что это была правдивая информация) немцы нигде не смогли
использовать полностью внезапность для нанесения удара по авиации, танкам,
артиллерии, складам, другой военной технике. Позже нам сообщили, что
немецкая авиация бомбила Одессу, Севастополь, еще какие-то южные города.
Когда мы получили сведения, что немцы открыли огонь, из Москвы было
дано указание не отвечать огнем. Это было странное указание, а объяснялось
оно так: возможно, там какая-то диверсия местного командования немецких
войск или какая-то провокация, а не выполнение директивы Гитлера. Это
говорит о том, что Сталин настолько боялся войны, что сдерживал наши войска,
чтобы они не отвечали врагу огнем. Он не верил, что Гитлер начнет войну,
хотя сам не раз говорил, что Гитлер, конечно, использует ситуацию, которая у
него сложилась на Западе, и может напасть на нас. Это свидетельствует и о
том, что Сталин не хотел войны и поэтому уверял себя, что Гитлер сдержит
свое слово и не нападет на Советский Союз. Когда мы сообщили Сталину, что
враг уже бомбил Киев, Севастополь и Одессу, что не может быть и речи о
локальной провокации немецких военных на каком-то участке, а что это
действительно начало войны, то только тогда было сказано: "Да, это война, и
военным надо принять соответствующие меры". Да ведь так или иначе, но раз в
них стреляют, они вынуждены отвечать.
Война началась. Но каких-нибудь заявлений Советского правительства или
же лично Сталина пока что не было. Это производило нехорошее впечатление.
Потом уже, днем в то воскресенье выступил Молотов. Он объявил, что началась
война, что Гитлер напал на Советский Союз. Говорить об этом выступлении
сейчас вряд ли нужно, потому что все это уже описано и все могут
ознакомиться с событиями по газетам того времени. То, что выступил Молотов,
а не Сталин, - почему так получилось? Это тоже заставляло людей
задумываться. Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был
совершенно парализован в своих действиях \301\ и не собрался с мыслями.
Потом уже, после войны, я узнал, что, когда началась война, Сталин был в
Кремле. Это говорили мне Берия и Маленков.
Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались
члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще
всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал
такое заявление: "Началась война, она развивается катастрофически. Ленин
оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали".
Буквально так и выразился. "Я, - говорит, - отказываюсь от руководства", - и
ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. "Мы, - рассказывал Берия,
- остались. Что же делать дальше? После того как Сталин так себя показал,
прошло какое-то время, посовещались мы с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым
(хотя был ли там Ворошилов, не знаю, потому что в то время он находился в
опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии). Посовещались и
его рост дополнительную оплату, принять новую систему поставок мяса и
молока. Раньше брали определенное количество молока с хозяйства. Хозяйство,
которое имело 10 коров, получало скидку, а хозяйство, которое их не имело,
совсем молока не поставляло. Не знаю, как назвать такую систему, но она
существовала. Я внес \291\ предложение принять погектарный метод поставок
молока за плату. Она была ниже себестоимости молока, и таким образом колхозы
платили дань в пользу государства, потому что не получали полной оплаты за
продукты, которые сдавали. Но была именно такая система поставок. Те
колхозы, которые не имели скота, получали льготу, но у них была земля, они
ею пользовались, но уже неравноценно получали за поставки по сравнению с
колхозами, у которых имелись все отрасли сельского хозяйства, в том числе
животноводство и птицеводство.
Когда я в первый раз внес такое предложение, а потом собрался в Киев,
Сталин вызвал меня и говорит: "Вот вы докладывали свои предложения, я хотел
бы, чтобы дело было ускорено. Вы не уезжайте, а кончайте дело здесь, нам
надо скорее принять решение". Это было еще в 1939 году. Когда я ему
представил предложения, он их подписал и сказал: "Жаль, что вы не сделали
этого три года назад". Он видел, что надвигается угроза Гитлеровского
вторжения и у нас нет уже времени, чтобы использовать это прогрессивное
законодательство.
Как-то разработал я предложения по вопросам поставок шерсти и кожи и
прислал их Сталину. Он вызвал меня и говорит: "Вы, кажется, что-то новое
предложили?". "Да, - говорю, - предложил вот то-то". "Ну, и что же?".
Отвечаю: "Разослали по всем областям и краям запросы, чтобы учесть их
мнения". Я считал, что это в порядке вещей. Этими вопросами занимался в
Совнаркоме Микоян, и это его было предложение - разослать. Я не видел тут
никакого противоречия. Действительно, перед тем, как принять такое решение,
надо запросить мнение людей, которые работают на местах, знают местные
условия и которым придется выполнять постановление.
Сталин же воспринял это по-другому. Он был нездоров, вскочил с постели,
начал ругаться, вызвал Микояна и накричал на него. Назавтра этот проект был
утвержден. А мне он сказал: "Вот разослал он ваше предложение, а о своих
проектах, которые он проводит, ни у кого мнения не спрашивает. Эти проекты,
которые вы сейчас внесли, прогрессивные. Но они же идут в отмену тех
решений, которые были разработаны и приняты по предложению Микояна". Я не
думаю, что у Микояна были какие-то задние мысли. Я с большим уважением
отношусь к Анастасу Ивановичу. У всех у нас есть свои недостатки, ни один
человек не лишен слабостей. Имел их и Анастас Иванович. Но это честный,
хороший, умный, способный, много сделавший полезного для нашей партии, для
нашего государства человек. Микоян, видимо, не руководствовался \292\
желанием затормозить или опрокинуть мое предложение, а действительно хотел
проверить его. Возможно, что он чувствовал, что мои предложения идут на
смену закону, который разрабатывался под его руководством.
Сталин всегда поддерживал то, что было полезно для государства и
партии. Работая на больших постах, я имел возможность вносить, с моей точки
зрения, много нового и прогрессивного. В этих вопросах чаще всего встречал
поддержку Сталина, хотя другой раз этой поддержки и не получал. Но чаще это
случалось уже после войны, обычно это получалось в результате влияния Берии
и Маленкова. Я убежден, что с их стороны такое негативное отношение
возникало из зависти.
Во время войны Маленков поднялся. Его значение возросло. Он вошел в
состав Политбюро{19}. В своей основе это совершенно бесплодный человек,
типичный канцелярист-писака. Он мог хорошо написать проект решения сам или
же имел таких людей, которые быстро работали и составляли хорошие резолюции.
Но его бумаги отражали то, что уже имелось на практике, и не делали ни шагу
дальше. С дорожки, проторенной сегодняшней действительностью, он не
сворачивал. Считаю, что такие люди не только бесплодны, но и опасны. Они
закостенели сами и умертвляют все живое, если оно выходит за пределы,
которые уже обозначились. Позже я вернусь к некоторым конкретным мыслям по
этому вопросу.
Я немного вышел за рамки задачи, которую поставил перед собой: оставить
свои воспоминания о пути, пройденном мною вместе с партией, со Сталиным и
под его руководством, отметить все положительное в Сталине (хочу быть
совершенно объективным) и беспощадно заклеймить и осудить то, что считаю
вредным для партии. И сейчас еще давит нас эта вредная практика, которую
внедрил Сталин. Она вредна не только потому, что было истреблено много
лучших людей в партии, она еще вредна и потому, что отложила какой-то пласт
в сознании людей, в их умах, особенно у ограниченных людей. Она создала
какие-то шоры, что вот, мол, другого пути не было, что только так можно было
победить при построении социализма, создании индустрии, в перевооружении
армии и создании условий для разгрома гитлеровской Германии.
Это довольно примитивное понимание. Я бы сказал, рабское: обязательно
должен кто-то стоять с хлыстом и бить этим хлыстом направо и налево. Только
тогда рабов можно заставить делать что-то, а иначе они взбунтуются. Это
просто поразительная, рабская психология! Если встать на такую позицию, на
которой стоят \293\ некоторые ограниченные люди, то окажется, что репрессии,
которые были применены Сталиным, были исторически неизбежны; что победы,
которые одержал народ, оправдывают эту кару. Как же тогда верить в народ?
Выходит, не народ является творцом истории, а какая-то личность? Только она
может достичь поставленной цели. Это неверие в народ, неверие в рабочий
класс, неверие в партию. Не знаю, как назвать такое понимание. Ему
противостоит вся наша советская практика, история нашего народа.
Октябрьская революция была совершена не из-под хлыста Ленина, а по
призыву его разума. Народ пошел за Лениным, потому что поверил ему. Поверил,
потому что Ленин понял чаяния народа. Поэтому неграмотные люди - крестьяне,
рабочие - слушали Ленина и в его рассуждениях и призывах чувствовали
отражение своих чаяний. Поэтому они шли за Лениным до конца. Контрреволюция
организовывала восстания, контрреволюция организовала Гражданскую войну, во
главе контрреволюции стояли генералы, офицеры, капиталисты. Все
капиталистические страны оказывали поддержку этой контрреволюции, посылали
войска в поддержку контрреволюции, и все-таки народ под руководством Ленина
победил. В чем же была причина? Я уже об этом говорил. Ленин понял чаяния
народа, выражал его мысли, и поэтому массы шли за ним, и никто не смог
увлечь их на другой путь.
{1}Потом Фурмановка Килийского р-на Одесской области.
{2}АНТОНЕСКУ И. (1882-1946) был с 1938 г. министром обороны, с сентября
1940 г. премьер-министром Румынии, маршал Румынии с 1941 г., организатор
войны против СССР, казнен как военный преступник.
{3}ПЕТЭН А.Ф. (1856-1951), маршал Франции с 1918 г., главнокомандующий
французской армией с 1917 г., был с 16 июня 1940 г. по апрель 1942 г.
премьер-министром Франции и одновременно с июля 1940 г. по август 1944 г.
президентом в Виши, где находилось прогитлеровское коллаборационистское
правительство, с 1945 г. находился в заключении как изменник родины.
{4}Ш. де ГОЛЛЬ (1890-1970) - военнослужащий. С 5 июня 1940 г
заместитель министра национальной обороны, а с 18 июня, находясь в Англии,
стал там основателем движения "Свободная Франция" (с 1942 г. "Сражающаяся
Франция"), с 1941 г. руководил Французским национальным комитетом (с 1943 г.
Французским комитетом национального освобождения), в 1944-1946 гг. глава
Временного правительства, основатель партии "Объединение французского
народа", в 1958 г. премьер-министр, в 1959-1969 гг. президент Франции.
{5}ЧУПАХИН Т.П.
{6}КУЧЕРЕНКО Н.А. (1907-1976) - член ВКП(б) с 1942 г.,
инженер-полковник с 1945 г.; один из конструкторов советских танков Т-24,
БТ-2, БТ-5, БТ-7, БТ-7М, Т-34, Т-44 и других образцов бронетанковой техники.
\294\
{7}Эта поездка в Берлин состоялась с 9 по 14 ноября 1940 года.
{8}ГЕСС Р. (1894-1987)-личный секретарь А.Гитлера с 1925г. и его
заместитель по партии с 1933 г После войны был приговорен к пожизненному
тюремному заключению как один из главных нацистских военных преступников.
{9}Совещание руководящих кадров РККА в декабре 1940 года.
{10}Пьеса К.Финна и М.Гуса.
{11}То есть не В.А.Кучеренко (1909-1963) - заместитель Председателя
Совета Министров СССР с 1955 года. Президентом Академии строительства и
архитектуры, о чем упоминает Хрущев, он был с 1961 года.
{12} ПАВЛОВ Д.Г. (1897-1941) - видный военачальник, член РКП(б) с 1919
г., участник национально-революционной войны в Испании с 1936 г., генерал
армии в 1941 году. Он командовал войсками Западного Особого ВО перед Великой
Отечественной войной, а в начале войны был расстрелян за неудачи войск
руководимого им Западного фронта.
{13}В июле 1940 г. Белорусский Особый военный округ получил
наименование Западного ОВО.
{14}Начальником штаба Западного фронта был генерал-майор В.Е.
Климовских.
{15}Маршал Советского Союза Кулик Г.И. (1890-1950), разжалованный в
марте 1942 г. в генерал-майоры, с апреля по сентябрь 1943 г командовал 4-й
гвардейской армией. Потом находился в распоряжении Главного управления
кадров РККА, работал заместителем начальника Главупра формирования и
укомплектования войск и занимал должности в различных военных округах.
{16}ШЕПИЛОВ Д.Т. (род. 1905) - член ВКП(б) с 1926 г.. с 1935 г. на
партийной и научной работе, с 1945 г. генерал-майор, с 1946 г. преподавал, в
1952-1956 гг. главный редактор газеты "Правда", в 1955-1957 гг. секретарь ЦК
КПСС, в 1956-1957 гг. министр иностранных дел СССР, за участие в
антипартийной группе внутри ЦК КПСС в 1957 г. переведен на низовую работу,
член ЦК КПСС в 1952-1961 годах. В описываемое время был полковником.
{17}Он родился на хуторе Дудниково Полтавской области.
{18}Это был генерал-лейтенант А.И.Зыгин, ранее командовавший в ходе
войны 58-й, 39-й, 20-й и 4-й гвардейской армиями.
{19}С февраля 1941 г. Г.М.Маленков был кандидатом в члены Политбюро ЦК
ВКП(б). \295\
Итак, мы приблизились вплотную к войне. То есть не мы шли к ней, а она
на нас надвигалась. Мы говорили об этом и делали все для того, чтобы враг
нас не застал врасплох; чтобы наша армия была на надлежащем высоком уровне
по организации, вооружению и боеспособности; чтобы наша промышленность имела
соответствующий уровень развития, который обеспечивал бы удовлетворение всех
нужд армии по ее вооружению и боевой технике, если будет начата война, если
на нас нападут враги. И вот война неумолимо надвинулась на нас. Что делалось
в армии, конкретно сказать сейчас не могу, потому что не знаю. Не знаю, кто
из членов Политбюро знал конкретную обстановку, знал о состоянии нашей
армии, ее вооружения и военной промышленности. Думаю, что этого, видимо,
никто не знал, кроме Сталина. Или знал очень ограниченный круг людей, да и
то не все вопросы, а те, которые касались их ведомства или ведомства,
подшефного тому либо другому члену Политбюро. Перемещение кадров, которое
имело большое значение для подготовки к войне, тоже осуществлялось Сталиным.
На кадрах "сидел" Щаденко{1}, человек, известный своим характером.
Злобный у него был характер в отношении к людям. Потом на кадрах "сидел"
Голиков{2}, оттуда он перешел в разведку. Сейчас точно не могу припомнить,
но он тоже был приближен к Сталину и занимался этими вопросами. Очень
сильное влияние на Сталина имел Мехлис, но главным образом в вопросах
политработы. Он был начальником Главного политуправления РККА, однако часто
выходил за рамки своих функций, потому что своим пробивным характером очень
нравился Сталину. Он много давал советов Сталину, и Сталин считался с ним.
Видимо, это было не на пользу армии. \296\ Незадолго до Великой
Отечественной войны Тимошенко покинул Киевский Особый военный округ и стал
наркомом обороны. Меня беспокоило, чтобы с уходом Тимошенко не ослабла
военная работа. Я очень высоко оценивал деятельность Тимошенко как
командующего войсками КОВО. Он человек волевой и пользовался авторитетом
среди военных, имел твердый характер, который необходим каждому
руководителю, особенно военному. Авторитет у него был большой: герой
Гражданской войны, командир одной из дивизий{3} Первой Конной армии, - и
прочная слава, и заслуженная.
После Тимошенко в КОВО пришел Жуков{4}. Я был доволен, даже очень
доволен Жуковым. Он радовал меня своей распорядительностью и своим умением
решать вопросы. Это меня успокаивало: хороший командующий, как мне казалось.
Война подтвердила, что он действительно хороший командующий. Я так и считаю,
несмотря на резкие расхождения с ним в последующий период, когда он стал
министром обороны СССР, к каковому его назначению я приложил все усилия и
старания. Но он неправильно понял свою роль, и мы вынуждены были освободить
его с поста министра и осудили его замыслы, которые он, безусловно, имел и
которые мы пресекли. Однако как военного руководителя во время войны я его
очень высоко оценивал и сейчас ни в коей степени не отказываюсь от этих
оценок. Я говорил об этом Сталину и во время войны, и после войны, когда
Сталин уже изменил свое отношение к Жукову и Жуков был в опале.
Итак, у нас на Украине в 1940 г. командовал войсками Киевского Особого
военного округа Жуков. В начале 1941 г. Жукова переместили, назначив
начальником Генерального штаба, а нам прислали Кирпоноса.
Генерала Кирпоноса я совершенно не знал до его назначения к нам. Когда
он прибыл и принял дела, я с ним, конечно, познакомился, потому что был
членом Военного совета КОВО. Но я ничего не мог тогда сказать о нем, ни
хорошего, ни плохого.
До Жукова и до Мерецкова начальником Генерального штаба был Борис
Михайлович Шапошников. Это - безусловный авторитет для военных,
высокообразованный военный человек, который очень ценился на своем посту. В
то время в Генеральном штабе работали также Соколовский и Василевский{5},
два способных специалиста. Но тогда среди военных шла молва, что это -
бывшие офицеры старой армии, и к ним относились с некоторым недоверием. В то
время я лично еще не знал ни Соколовского, ни Василевского и поэтому своего
мнения о них не имел, но прислушивался \297\ к доброму о них голосу старых
бойцов Красной Армии, участников Гражданской войны и относился к ним с
доверием. Когда же сам узнал их во время войны, то никакого политического
недоверия к этим людям у меня, конечно, уже не было, да и никогда не
возникало. Я относился к ним очень хорошо - и к Василевскому, и к
Соколовскому.
С Василевским у меня произошел, однако, случай в 1942 г., который не
может изгладиться из моей памяти. Это было в связи с операцией, которую мы
проводили в начале 1942 г. под Харьковом, у Барвенково{6}. Я дальше отдельно
буду говорить об этой операции и там, безусловно, не смогу обойти своего
разговора с Василевским. Он произвел на меня тогда очень тяжелое
впечатление. Я считал, что катастрофы, которая разыгралась под Барвенково,
можно было бы избежать, если бы Василевский занял позицию, какую ему
надлежало занять. Он мог занять другую позицию. Но не занял ее и тем самым,
считаю, приложил руку к гибели тысяч бойцов Красной Армии в Харьковской
операции.
Не знаю, как развернул свою новую работу в Наркомате Тимошенко, но
думаю, что она была организована лучше, чем до него. Я не говорю о том,
насколько глубоко Ворошилов знал военную работу и военное дело. Но шла слава
о нем как о человеке, который больше позировал перед фотообъективами,
киноаппаратами и в мастерской художника Герасимова{7}, чем занимался
вопросами войны. Зато он много занимался оперным театром и работниками
театрального искусства, особенно оперного, завоевал славу знатока оперы и
давал безапелляционные характеристики той или другой певице. Об этом
говорила даже его жена. Как-то в моем присутствии зашла речь о какой-то
артистке. Она так вот, не поднимая глаз, и говорит: "Климент Ефремович не
особенно высокого мнения об этой певице". Это считалось уже исчерпывающим
заключением. Какие к тому имелись у него данные и почему появились такие
претензии, трудно объяснить. Правда, Климент Ефремович любил петь и до
последних своих дней, когда я с ним еще встречался, всегда пел, хотя уже
плохо слышал. Пел он хорошо. Он рассказывал мне, что прошел школу певчего:
как и Сталин, в свое время пел в церковном хоре.
Перед самой Великой Отечественной войной, за 3-4 дня до ее начала, я
находился в Москве и задержался там, буквально томился, но ничего не мог
поделать. Сталин все время предлагал мне: "Да останьтесь еще, что вы
рветесь? Побудьте здесь". Но я не видел смысла в пребывании в Москве: ничего
нового я от Сталина уже не слышал. А потом опять обеды и ужины питейные...
\298\ Они просто были мне уже противны. Однако я ничего не мог поделать.
Конечно, я не знал, что начнется война 22 июня, но в воздухе уже
чувствовался треск разрядов предвоенного напряжения. Я понимал, что вот-вот
начнется война. Я не знал, что докладывала разведка, потому что Сталин
никогда не говорил о результатах ее работы. Вообще никаких заседаний на этот
счет, никаких обсуждений готовности страны к войне не было. Это тоже было
большим недостатком и, я бы сказал, большим злоупотреблением со стороны
Сталина: он брал все на свои плечи и все решал сам. А решал он, как показало
начало войны, плохо.
Я видел, что делать мне в Москве нечего, а Сталин меня не отпускает
потому, что боится одиночества, хочет, чтобы вокруг него было как можно
больше людей.
Наконец, в пятницу 20 июня я обратился к нему: "Товарищ Сталин, мне
надо ехать. Война вот-вот начнется и может застать меня в Москве или в
пути". Я обращаю внимание "в пути", а ехать-то из Москвы в Киев одну ночь.
Он говорит: "Да, да, верно. Езжайте". Я сейчас же воспользовался согласием
Сталина и выехал в Киев. Я выехал в пятницу и в субботу уже был в Киеве. Это
говорит о том, что Сталин понимал, что война вот-вот начнется. Поэтому он
согласился, чтобы я уехал и был бы на месте, в Киеве в момент начала войны.
Какие же могут быть рассуждения о внезапном нападении? Для кого и во имя
чего сейчас создана и укрепляется эта версия? Это нужно только, чтобы
оправдать себя. Эти авторы сами несут ответственность.
Обстановка у нас была очень нервная, предвоенная. Стояло жаркое лето;
парило, как парит перед грозой. Приехал я в Киев утром, как всегда. Сразу же
пошел в ЦК КП (б) У, проинформировал работников о положении дел и вечером
ушел домой. Вдруг мне в 10 или 11 часов вечера позвонили из штаба КОВО,
чтобы я приехал в ЦК, так как есть документ, полученный из Москвы. В
сопроводительной к нему сказано, чтобы с этим документом был ознакомлен
секретарь ЦК КП (б) У Хрущев. Приехал я опять в ЦК. Туда же пришел не помню
точно кто: или начальник штаба КОВО Пуркаев{8}, или его заместитель. Мне
кажется, что Пуркаев был в то время в Киеве, потому что командующий войсками
несколькими днями раньше выехал на командный пункт под Тернополем. Там
начали строить командный пункт, и, хотя он был не закончен, пришлось
выехать, потому что чувствовалось, что война вот-вот разразится. Там же
находились оперативный отдел штаба, начальник оперотдела Баграмян{9} и
командующий войсками Кирпонос. \299\ Пуркаев (или его заместитель) прочитал
документ. В нем говорилось о том, что надо ожидать начала войны буквально
днями, а может быть, и часами. Сейчас точно не помню содержания этого
документа, помню только одно - тревожность его содержания и предупреждение.
Тогда считалось: все, что нужно сделать, чтобы подготовить войска, уже
сделано. Вплоть до того, что командующий выехал с оперативным отделом на
командный пункт. Следовательно, мы к войне готовы. Потом позвонили с
командного пункта из Тернополя и сообщили, что на нашем направлении
перебежал немецкий солдат. Он заявил, что он был коммунистом, да и сейчас
считает себя коммунистом; что он антифашист; что он против военной авантюры,
которая затевается Гитлером, и предупредил, что завтра в три часа утра
начнется наступление немецких войск. Это совпадало со сведениями, которые
только что были сообщены нам из Москвы в упомянутом документе. Я не помню
только, назывался ли в нем день и час. Видимо, назывался. Одним словом, это
была для нас уже не новость, а более реальное, конкретное ее подтверждение.
Солдат перебежал с переднего края. Его допрашивали, и все называвшиеся
им признаки, на которых он основывался, когда говорил, что завтра в три часа
начнется наступление, описывались логично и заслуживали доверия. Во-первых,
почему именно завтра? Солдат сказал, что они получили трехдневный сухой
паек. А почему именно в три часа? Потому что немцы всегда избирали в таких
случаях ранний час. Не помню, говорил ли он, что было сказано солдатам
именно о трех часах утра или они узнали это по "солдатскому радио", которое
всегда очень точно определяло начало наступления. Что нам оставалось делать?
Командующий был в Тернополе, штаб тоже находился там. Войска были на
месте, готовые встретить врага. Из этого мы и исходили. Я не возвращался
домой и остался в ЦК ожидать упомянутого часа.
И действительно, с рассветом около трех часов утра мы получили
сообщение, что немецкие войска открыли артиллерийский огонь и предпринимают
наступательные действия с тем, чтобы форсировать пограничную водную
преграду{10}, и сломить наше сопротивление. Наши войска вступили в бой и
дают им отпор. Не помню, в какое время, но было уже светло, когда вдруг из
штаба КОВО сообщили, что немецкие самолеты приближаются к Киеву. В скором
времени они были уже над Киевом и сбросили бомбы на городской аэродром.
Бомбы попали в ангар, начался пожар. В этом ангаре оставались только
несколько самолетов У-2. Потом \300\ во время войны они использовались как
связные, а тогда - как сельскохозяйственные. Боевой авиации на аэродроме не
имелось, она вся была подтянута к границе, рассредоточена и замаскирована.
Немцы не достигли первым налетом намеченной цели, не смогли вывести из
строя наши аэродромы и самолеты, уничтожить их. Наши самолеты и танки
целиком нигде не были уничтожены с первого удара. В КОВО (хотя, может быть,
от меня что-нибудь и скрывали; но так докладывали мне тогда, а я верил и
сейчас верю, что это была правдивая информация) немцы нигде не смогли
использовать полностью внезапность для нанесения удара по авиации, танкам,
артиллерии, складам, другой военной технике. Позже нам сообщили, что
немецкая авиация бомбила Одессу, Севастополь, еще какие-то южные города.
Когда мы получили сведения, что немцы открыли огонь, из Москвы было
дано указание не отвечать огнем. Это было странное указание, а объяснялось
оно так: возможно, там какая-то диверсия местного командования немецких
войск или какая-то провокация, а не выполнение директивы Гитлера. Это
говорит о том, что Сталин настолько боялся войны, что сдерживал наши войска,
чтобы они не отвечали врагу огнем. Он не верил, что Гитлер начнет войну,
хотя сам не раз говорил, что Гитлер, конечно, использует ситуацию, которая у
него сложилась на Западе, и может напасть на нас. Это свидетельствует и о
том, что Сталин не хотел войны и поэтому уверял себя, что Гитлер сдержит
свое слово и не нападет на Советский Союз. Когда мы сообщили Сталину, что
враг уже бомбил Киев, Севастополь и Одессу, что не может быть и речи о
локальной провокации немецких военных на каком-то участке, а что это
действительно начало войны, то только тогда было сказано: "Да, это война, и
военным надо принять соответствующие меры". Да ведь так или иначе, но раз в
них стреляют, они вынуждены отвечать.
Война началась. Но каких-нибудь заявлений Советского правительства или
же лично Сталина пока что не было. Это производило нехорошее впечатление.
Потом уже, днем в то воскресенье выступил Молотов. Он объявил, что началась
война, что Гитлер напал на Советский Союз. Говорить об этом выступлении
сейчас вряд ли нужно, потому что все это уже описано и все могут
ознакомиться с событиями по газетам того времени. То, что выступил Молотов,
а не Сталин, - почему так получилось? Это тоже заставляло людей
задумываться. Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был
совершенно парализован в своих действиях \301\ и не собрался с мыслями.
Потом уже, после войны, я узнал, что, когда началась война, Сталин был в
Кремле. Это говорили мне Берия и Маленков.
Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались
члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще
всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал
такое заявление: "Началась война, она развивается катастрофически. Ленин
оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали".
Буквально так и выразился. "Я, - говорит, - отказываюсь от руководства", - и
ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. "Мы, - рассказывал Берия,
- остались. Что же делать дальше? После того как Сталин так себя показал,
прошло какое-то время, посовещались мы с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым
(хотя был ли там Ворошилов, не знаю, потому что в то время он находился в
опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии). Посовещались и