Страница:
комок, лились слезы радости. Наконец-то пришло это время! С 1941 г. нас
отбросили так далеко, к Сталинграду. Наши самолеты уже не могли и долететь
до Киева. А вот сейчас мы находимся под Киевом и завтра-послезавтра окажемся
в самом Киеве. В это время представителем от Ставки приезжал Жуков.
По-моему, никого другого и не было. Он появился на второй или на третий день
наступления. Помню, как для нас с ним в Ново-Петровцах был оборудован
погребок, где мы спали ночью, а днем сидели, обменивались мнениями, шутили.
Когда на третий день наступления мы покинули ночью свою землянку, прежнего
переднего края не существовало. Мы оттеснили немцев далеко в лес, в Пущу
Водицу, бои велись уже где-то под Киевом. Мы же били со своего плацдарма на
Святошино, то есть западнее Киева, чтобы не дать противнику выскочить из
города и не встать на дороге Житомир - Киев. И мы этого добились.
Заместителем командующего войсками фронта стал Гречко{23}. Перед
наступлением мы его послали в Межигорье, чтобы он оборудовал себе командный
пункт, наблюдал оттуда за ходом боя и помогал организовывать войска. Помню,
заходило солнце, стоял теплый вечер, но все-таки осенний, мы вышли в бурках
внакидку. Приехал Гречко, докладывает мне. Так как рост у него огромный, а я
давно его знал и относился к нему с уважением, то пошутил: \543\ "Товарищ
генерал, вы, пожалуйста, встаньте подальше. Мне трудно смотреть вам в лицо,
когда вы делаете доклад". Он засмеялся, а я попятился назад, и он продолжал
докладывать. Суть была ясна: противник разбит. Но мы это знали так же, как и
он. И вдруг вдали раздался взрыв. И в городе поднялся клуб дыма. Зная
расположение Киева, я говорю: "Это немцы взрывают завод "Большевик" в
западной части города, перед Святошино. Раз взрывают, значит, бегут".
Перед началом нашего наступления я попросил генералов и всех командиров
наступающих частей назначить специальные группы, которые, когда наши войска
ворвутся в Киев, сразу направились бы к зданиям ЦК партии, штаба Киевского
Особого военного округа. Совнаркома, Академии наук и другим городским
центрам с тем, чтобы, если немцы не успели их взорвать или сжечь, но
заложили заряды, - обезвредить эти мины и фугасы. Это потом сыграло
задуманную роль. И когда начались взрывы, я обратился к командующему
артиллерией фронта: "Товарищ Варенцов, прошу приказать артиллерии накрыть
Киев беглым огнем". Он недоуменно смотрит на меня. Знает, какой я патриот
Киева, как я люблю этот город. И вдруг я приказываю ему обстрелять Киев?
Объясняю: "Почему я хочу это сделать? Если вы сейчас обстреляете город, это
ускорит бегство немцев. Мы создадим панику. Враг меньше причинит вреда
Киеву. А снаряды много не навредят. Это будет небольшой обстрел, беглый,
разрушения легко восстановим. А если немцы задержатся, то они могут заложить
фугасы и нанести значительно больше вреда Киеву". Баренцев отдал приказ, и
начался обстрел Киева.
Кончился тот день, закончились бои, и мы с Ватутиным ушли к себе -
разобраться в происшедшем, наметить действия на завтра, а потом и отдохнуть
в отведенных для нас землянках. Красная Армия вступила в Киев ночью с 5 на 6
ноября. Получился особо торжественный день, как раз накануне юбилея
Октябрьской революции. Теперь могут говорить, что мы приурочили освобождение
Киева к государственному празднику, и мне ради хвастовства можно было бы и
согласиться. Но, честно говоря, вовсе нет. Просто так сложились
обстоятельства. Тем не менее, получилось хорошее совпадение во времени.
Тогда, правда, официального празднования у нас никакого не состоялось. Но
приятно было чувствовать себя победителями.
Наши войска успешно продвигались в направлении Житомира. Противник был
разгромлен и не оказывал особого сопротивления. Путь был открыт, хотя силы у
нас для развития наступления были небольшие. Я оценивал как большой успех и
прорыв \544\ вражеской обороны, и разгром его тут, и занятие Киева. Нам
помогло то обстоятельство, что тогда мы дважды предпринимали наступление с
Букринского плацдарма к югу от Киева. Противник, видимо, стянул туда войска,
а нашу перегруппировку войск и перенос наступления на север, в район Старо-
и Ново-Петровцев, то есть к Лютежскому плацдарму, не заметил. Главные силы у
него оставались на Букринском плацдарме, где он ожидал дальнейшего нашего
наступления. А мы ударили с севера, и внезапно. Немцы не ожидали тут удара,
и войск у них здесь было немного. Пока они начали перегруппировываться, мы
эти войска разгромили и вышли на шоссе Киев - Житомир, отрезав путь
отступления тем их войскам, которые находились в Киеве, так что они были
вынуждены уходить из города в сторону Белой Церкви.
Таким образом, неудачные попытки нашего наступления на Букринском
плацдарме сыграли свою положительную роль, введя противника в заблуждение.
Это помогло нам меньшими усилиями разгромить его с другого направления. Рано
утром 6 ноября я послал в Киев своего шофера Журавлева. Я с ним ездил на
машине много лет, буквально до последнего дня моей деятельности как Первого
секретаря ЦК партии, вплоть до моей отставки. Проездил он со мной в общей
сложности, кажется, 32 или 33 года. Я этого-то шофера, дядю Сашу, как его
называли мои дети, и послал: "Поезжайте в Киев и потом доложите, как туда
получше добраться". Наши войска уже были в Киеве, поэтому путь туда был
свободен. По старой, знакомой нам дороге, по которой до войны мы ездили на
дачу, он и поехал, как бы с дачи, в Киев, быстро вернулся и говорит, что
Киев абсолютно свободен от противника, да и вообще никого нет, пусто, людей
на улицах почти не видно.
Сейчас же я с представителями украинской интеллигенции, Бажаном{24} и
другими, поехали в город. Просто нет слов, чтобы выразить ту радость и
волнение, которые охватили меня, когда я отправился туда. Проехали пригород
Киева, вот мы и на Крещатике. Я поднялся к зданию Совета Народных Комиссаров
и осмотрел его. Внешне оно было целым. Дом Центрального Комитета партии тоже
не был разрушен. Осмотрели и другие сооружения: Академию наук, театры. Все
внешне цело. Затем проехали к помещению, где размещался штаб Киевского
Особого военного округа. Это здание было отстроено как раз перед войной.
После войны именно там разместился ЦК КП(б)У, да и сейчас он там находится.
Сильно был разрушен завод "Большевик", и лежал в руинах Крещатик. Когда мы
приехали на площадь Богдана Хмельницкого, то там ряд домов еще горел. \545\
Город производил жуткое впечатление. Некогда такой большой, шумный, веселый
южный город, и вдруг - никого нет! Просто слышали собственные шаги, когда
шли по Крещатику. Потом мы повернули на улицу Ленина. В пустом городе
отдавалось эхо. А может быть, от сильного напряжения складывалось у нас
такое впечатление. Во всяком случае, оно было очень тяжелым. Постепенно
стали появляться люди, возникали прямо как из-под земли. Мы поднимались с
Крещатика в направлении Оперного театра по ул. Ленина (старое ее название -
Фундуклеевская), идем, разговариваем, делимся впечатлениями. Вдруг слышим
истерический крик. Бежит к нам молодой человек. Не знаю, в каком он был
состоянии. Помню только, что беспрестанно повторял: "Я единственный еврей в
Киеве, который остался в живых". Я его как мог успокаивал. Спросил: "Что вы
еще хотите сказать?". А он опять повторял то же самое. Я видел, что он был в
особом состоянии, близком к психическому расстройству. Спрашиваю: "Как же вы
выжили?". "А у меня жена украинка. Она работала в столовой, а меня прятала
на чердаке. Я и высидел все это время на чердаке. Она меня кормила и вообще
спасла. Если бы я появился в городе, то меня бы как еврея тут же
уничтожили".
Шел человек с седой бородой, уже немолодой. Шел с рабочей кошелкой.
Когда я работал на заводе, то в такой же кошелке носил себе на работу
завтрак и обед. Он кинулся ко мне на шею, стал обнимать, целовать. Это было
очень трогательно. Какой-то фотограф успел на ходу сфотографировать эту
сцену, и потом эта фотография облетела многие журналы и газеты.
Мы ликовали, торжествовали свою победу, освобождение родного Киева.
Наши войска продолжали наступать, а я с коллегами срочно занялись
налаживанием производства и воссозданием на местах государственных и
партийных органов, чтобы начать заново всю работу. Прежде всего надо было
организовать хлебозаготовки. В хлебе нуждалась вся страна, народ просто
голодал. Требовалось сделать максимум, чтобы получить побольше зерна. В 1943
г. на Украине был очень хороший урожай. Прошла снежная зима, выпали
нормальные летние осадки, поэтому и урожай был хорошим. Следовало срочно
организовать заготовку хлеба, чтобы оказать стране посильную помощь.
Мне докладывали в те дни, как действовали при занятии Киева отдельные
группы, которые я раньше поручил организовать. Каждая группа имела
конкретный адрес и свое задание: на какое здание обратить внимание, чтобы
обезвредить мины и ликвидировать пожары. Например, в помещении Совнаркома
УССР, где у немцев, \546\ кажется, был госпиталь, они, когда уходили,
подожгли солому. Но наши вскоре ворвались в дом и быстро погасили пожар.
Остались только его следы: выгорел паркет в некоторых местах. Такая же
участь постигла новое помещение штаба КОВО. Многие здания спасли тогда наши
люди, потому что заранее были нацелены на конкретные объекты и сразу попали
туда, пока огонь еще не разгорелся. Оперный театр был не тронут. Я вошел в
него, хотя меня предупреждали, что он, возможно, заминирован (противник
делал нам такие подвохи). Меня тянуло туда. Театр не был заминирован.
Сохранилась правительственная ложа, та же стояла мебель, те же красовались
обои на стенах, вообще все осталось по-старому.
Потом, уже после занятия Киева, Москаленко рассказал мне такую историю
о том, как он входил с войсками в город: "Ночью я вступил в Киев с танками.
Шел впереди танков, освещал им фонарем шоссе и привел их к Киеву". Он меня
попросил, чтобы об этом не узнал Сталин. К тому времени был отдан приказ, в
котором строго предупреждались все генералы, чтобы они зря не рисковали
своей жизнью, не подставляли себя под пули. Конечно, такое поведение не
вызывалось обычно необходимостью и было геройством на грани безрассудства.
Но это ведь Москаленко! А от Москаленко всего можно было ожидать. Я дал ему
слово, что не скажу Сталину, потому что Сталин осудил бы его и для примера
мог бы даже жестоко наказать за нарушение директивы. Ну, да что мне-то
говорить: город занят, Москаленко ввел в него танки и остался жив, а
победителей не судят.
Вот так и был занят Киев. Я составил небольшую записку; как проходил
бой, как стойко дрались наши войска. Особо отметил артиллеристов. На меня
произвела тогда сильнейшее впечатление артиллерийская подготовка. Она
действительно была самой мощной при мне с начала войны. Пехота тоже
действовала хорошо, нечего и говорить, и танкисты воевали славно, но
артиллерия особенно запечатлелась в памяти. Поэтому я ее и выделил. Я послал
эту записку в Москву, просто хотел порадовать Сталина. Сам радовался и его
хотел порадовать, что, вот, к 7 ноября мы заняли Киев. Но был удивлен, когда
на второй день взял в руки центральную газету и увидел, что моя записка
полностью опубликована в "Правде".
Потом Сталин, когда я приехал в Москву, прочел мне что-то вроде
родительской нотации: "Вот вы послали сюда сообщение шифровкой, по секрету,
а мы взяли и опубликовали его". Я: "Товарищ Сталин, кто вам докладывал, что
это сообщение было зашифровано? Никакого там шифра вовсе не было. Записка
была зачитана по телефону. Мы из Киева передали ее по ВЧ, а Поскребышев
\547\ записал и доложил вам". Сталин спросил у Поскребышева. Тот подтвердил:
"Да, да, товарищ Сталин". Сталин почувствовал, как мне показалось, некоторую
неловкость: хотел уколоть меня, что я секретничаю в вещах, которые никакого
секрета не содержат, а получился вместо того глупый укор.
{1}В конце сентября 1943 года.
{2}Это произошло 22 сентября 1943 года.
{3}Комбриг ВАТУТИН Н.Ф. был начальником штаба Киевского Особого
военного округа с ноября 1938 г. по сентябрь 1939 года.
{4}Генерал-лейтенант ВЛАСОВ А.А., командуя 2-й Ударной армией
Волховского фронта, после окончания Любанской операции, имевшей целью прорыв
Ленинградской блокады, не сумел вывести свою армию из фашистского окружения.
Частичный прорыв соединениями этой армии вражеского кольца организовали в
июне 1942 г. вторично назначенный командующим войсками Волховского фронта
(после генерал-лейтенанта ХОЗИНА М.С., "проморгавшего" фашистское окружение
2-й Ударной) генерал армии К.А.МЕРЕЦКОВ и представитель Ставки Верховного
Главнокомандования, начальник Генерального штаба генерал-полковник
ВАСИЛЕВСКИЙ A.M., извне раздвинувшие коридор, пробитый в кольце окружения
усилиями 59-й (командующий генерал-майор КОРОВНИКОВ И.Т.) и 52-й
(командующий генерал-лейтенант ЯКОВЛЕВ В.Ф.) армий. Многие воины 2-й Ударной
армии попали тогда в фашистский плен, а Власов сдался врагу добровольно.
Впоследствии он приступил к организации РОА (Российская освободительная
армия) для участия в боях против Красной Армии, но официально Берлин
разрешил Власову воевать в 1944 году.
{5}ДЖУГАШВИЛИ Я.И., попав в плен, был заключен в фашистский концлагерь
Хаммельбург, оттуда попал в любекский лагерь ХС для пленных поляков, потом в
Заксенхаузен, где был убит, якобы при попытке к бегству. В СССР остались его
жена МЕЛЬЦЕР Ю.И. с дочерью Якова Галиной и сын Якова Евгений от другой
жены.
{6}Во время битвы за Москву ВЛАСОВ командовал с октября 1941 г. до
марта 1942 г. 20-й армией.
{7}Генерал-лейтенант авиации СКРИПКО Н.С. являлся заместителем
командующего Авиацией дальнего действия.
{8}"Песня о Днепре" (1942 г), слова Е.А.Долматовского, музыка
М.Г.Фрадкина.
{9}Межигорье - поселок на правом берегу Днепра за Вышгородом, севернее
Киева. Генерал-полковник МОСКАЛЕНКО К.С. командовал 40-й армией с октября
1942-го по октябрь 1943 года. Генерал-лейтенант ЖМАЧЕНКО Ф.Ф. командовал ею
с октября 1943-го до мая 1945 года. Генерал-лейтенант ЧИБИСОВ Н.Е.
командовал 38-й армией с августа 1942 до октября 1943 года.
{10}Генерал-лейтенант Рыбалко П.С. командовал 3-й Гвардейской танковой
армией с мая 1943-го по май 1945 года.
{11}Букринский плацдарм на западном берегу Днепра, в 80 км
юго-восточнее Киева, возник 23 сентября 1943 года.
{12}Бои там длились до 3 ноября 1943 года. \548\
{13}Ново-Петровцы находятся на правом берегу Днепра, Старо-Петровцы -
на левом.
{14}Речь идет о Лютежском плацдарме, в 30 км. севернее Киева, возникшем
26 сентября 1943 года.
{15}Генерал-лейтенант ПУХОВ Н.П. командовал 13-й армией с января
1942-го по май 1945 года. Генерал-лейтенант ЧЕРНЯХОВСКИЙ И.Д. командовал
60-й армией с июля 1942 по апрель 1944 года.
{16}Ему было тогда 37 лет.
{17}Это произошло в конце августа - начале сентября 1941 г., когда 5-я
армия в устье р. Десна попала в окружение.
{18}ЕПИШЕВ А.А. стал первым членом Военного совета 38-й армии в октябре
1943 года.
{19}5-й Гвардейский танковый корпус (командующий генерал-лейтенант
КРАВЧЕНКО А.Г).
{20}Полковник Л. СВОБОДА командовал этим батальоном (а затем бригадой)
с февраля 1942 года.
{21}Командующий 2-й воздушной армией генерал-лейтенант авиации
КРАСОВСКИЙ С.А., командующий артиллерией 1-го Украинского фронта
генерал-лейтенант артиллерии ВАРЕНЦОВ С.С., командир 7-го артиллерийского
корпуса прорыва из Резерва Верховного Главнокомандования генерал-майор
артиллерии КОРОЛЬКОВ П.М.
{22}Он находился в Ново-Петровцах.
{23}Генерал-лейтенант ГРЕЧКО А.А. занял должность заместителя
командующего войсками 1-го Украинского фронта в октябре 1943 года.
{24}БАЖАН Н.П. являлся тогда редактором газеты "За Советскую Украину",
затем был назначен заместителем председателя Совета Министров УССР.
Примерно в это же время фронты получили названия: 1-й, 2-й, 3-й, 4-й
Украинские (и Белорусских тоже было три или четыре, не помню сейчас). Наш
фронт стал 1-м Украинским. Потом фронт Конева - 2-м Украинским; он до того
назывался Степным. Южнее воевали 3-й Украинский и самый южный - 4-й
Украинский. Последним командовал Толбухин, а 3-м Украинским фронтом -
Малиновский{1}. Освободили мы Киев, незадолго до того освободили
Днепропетровск{2}. Наши войска успешно продвигались на запад. Донбасс тоже
был освобожден. Когда шли бои за Донбасс, я специально ездил туда. Помню,
шел бой за Макеевку. Я приехал, когда наступала 2-я Гвардейская армия. До
этого ею командовал генерал Крейзер. Он был заместителем у \549\
командующего этой же армией Малиновского, а потом стал ее командующим{3}. Я
давно знал Крейзера и считал его достойным командиром, сам он по
национальности еврей, получил звание Героя Советского Союза еще в 1941 г.,
на меня производил очень хорошее впечатление. Уже после войны он командовал
войсками ряда крупных военных округов. Сейчас я не знаю, где и на каком
посту он находится.
Когда я приехал на окраину Макеевки, как раз шел бой. Окраину, на
которую я приехал, немцы обстреливали, но задержаться там не смогли, наши
войска продвинулись вперед, и я вместе с ними вступил в Макеевку{4}.
Торопился туда, потому что меня интересовало, в каком состоянии находятся
металлургия и угольные шахты. То, что я увидел, было очень печальным:
сначала мы, когда отходили, взрывали; потом немцы отходили и тоже все, что
успели, взорвали. Картина была такая печальная - одни руины. Надо было
думать о восстановлении, прежде всего шахт. Не помню, в это время или же
позже приехал туда Егор Трофимович Абакумов, мой давний приятель. Мы с ним
познакомились в 1912 г., когда работали на 31-й шахте Французской компании.
Он начал меня упрашивать, чтобы я помог ему демобилизовать людей для шахт.
Оказалось, требуется очень много шахтеров, другой рабочей силы.
Толоухин, который там наступал, их мобилизовал в ряды Красной Армии. Я
сейчас же послал шифровку Сталину с просьбой не призывать в армию горняков и
металлургов. Уголь и металл по-прежнему будут нужны, ведь война
продолжается. Если не будет рабочей силы, мы не сможем дать стране уголь и
металл. Потом меня в связи с этой телеграммой вызвали в Москву. Сталин мне:
"А с кем будем воевать? Кем пополнять наши части?" Отвечаю: "Понимаю.
Давайте мобилизовывать колхозников, а тут требуются квалифицированные
рабочие. Если мы мобилизуем колхозников на рудники, их очень трудно будет
быстро обучить производству, тем более металлургическому делу". "Ну, -
говорит, - хорошо. Тех, кого Толбухин уже мобилизовал, возвращать не будем,
но дадим ему указание, чтобы он впредь шахтеров и металлургов не брал". Уже
хорошо! Это была маленькая победа.
Тогда же Сталин сказал мне так: "Сейчас, видимо, надо будет вам
сосредоточить свое внимание на партийной работе и на работе по
восстановлению государственных органов республики, ее областей и районов.
Посевы, хлеб, сахар, уголь и металл - вот главное. Вы остаетесь членом
Военного совета, как и были, 1-го Украинского фронта, время от времени
сможете выезжать на фронт, но главные усилия, главную энергию вы должны
посвятить \550\ восстановлению республики". Отвечаю: "Хорошо". Когда я
приехал из Москвы, то сказал об этом решении Ватутину. Ватутин выразил свое
сожаление. Мы с ним, как говорится, сработались и с уважением относились
друг к другу, и мне тоже было жалко оставлять Ватутина.
Таким образом, я из Киева наведывался на фронт, если говорить прямо,
гостем. Не совсем-то хочется мне произносить это слово "гость", потому что я
был членом Военного совета и обладал соответствующими правами, но
систематически заниматься вопросами фронта уже не мог, потому что должен был
заниматься вопросами Центрального Комитета КП(б)У и Совета Министров
Украины. Но выезжал я на фронт довольно часто.
Хотел бы, чтобы меня поняли по-человечески. После выхода наших войск за
Днепр настал приятный момент: раньше мы бежали к Днепру, отступая, а теперь
в такое же положение поставили своего противника. Было горько отступать,
зато приятно наступать. Хотя имелись у нас потери, но мы испытывали чувство
радости и гордости за СССР, за нашу партию, за идеи Ленина, за все, что
сделано нашим народом, создавшим такую могучую страну. И вдруг в такие дни я
лишаюсь возможности активно участвовать в организации наступления на
врага...
Но я понимал, что воевать и бить противника, конечно, хорошо, однако
следует также создавать тыл и снабжать армию не только теми средствами,
которыми бойцы питаются буквально, то есть кушают, но питать ее также
боеприпасами, снаряжением и прочим. Здесь Украина должна была сказать свое
веское слово. Мы имели кадры, имели и заводы. Хотя они и были разрушены, но
легче восстановить разрушенные заводы, чем строить новые. Вот мы и занялись
этим делом: восстанавливали шахты, металлургию, заводы.
В 1943 г. зима наступила рано. Наши войска не то уже были под
Житомиром, не то даже вступили в Житомир. Тут противник подтянул войска с
запада, в том числе из Италии, и вынудил нас отойти от Житомира. У нас там
силы были сравнительно маленькие: на Житомир наступал в авангарде наших
войск кавалерийский корпус{5}. Естественно, когда он встретился с танками,
то не смог удержать свои позиции против танков. Немцы стали преследовать
наши войска, которые отходили опять к Киеву, и надеялись даже сбросить нас в
Днепр. Помню, к той поре приехал к нам Анастас Иванович Микоян и пробыл у
нас день или два. Он приехал для организации заготовки хлеба. "Вот, Сталин
послал меня за хлебом. Давай этим заниматься", - говорит мне. Пока мы
разбирались, какие есть \551\ возможности по заготовке (а мы послали людей
на места еще до приезда Микояна), немцы стали угрожать Киеву. Обыватели,
которые уже возвратились в Киев, не хотели вновь попасть к ним в лапы.
Началось их бегство из Киева. Но это быстро прошло: наши войска справились с
делом, задержали противника, так что ему не удалось выбросить нас вторично
из Киева.
Анастас Иванович попросил меня показать, откуда наши войска освобождали
Киев. Я ему: "Давай, поедем туда. Это займет 35 минут". Приехали мы. Я ему
показал, где были расположены войска противника, где наши войска,
артиллерийские позиции, показал и наши землянки. Он зашел на командный
пункт, огляделся и спрашивает: "А где же был противник?". "Да вон там". "Так
это же очень близко". "Да, зато мы противника не только чувствовали на
расстоянии, а и видели". Теперь он более конкретно представлял себе, как мы
наступали на Киев. Потом вернулись к дороге. Вообще-то мы не съезжали с
шоссе, чтобы не наскочить на какую-нибудь глупую мину. Когда подъехали к
Пуще Водице, к лесу, глянул он туда, где раньше был молодой сосняк, так тот
буквально был выкошен. Говорю: "Это все выкосила наша артиллерия". Как будто
какие-то люди шли там с топорами и рубили. Все было покорежено или вырвано с
корнями. И я ему сказал: "307 артстволов стояло на один километр. Можешь
себе представить такую мясорубку? Она все живое, все тут растущее дробила и
рвала. Все уничтожила".
От нас Микоян поехал в Полтаву, потому что Полтава - это хлебный район,
западная же часть Украины еще оставалась в руках противника, там велись бои
и было не до хлеба, там вопросы решались пулеметами, артиллерией и авиацией,
а на левом берегу Днепра уже можно было вести заготовку хлеба. Правда, в
низовье Днепра, в районе Херсона, Толбухин еще не перешел за Днепр{6}. Вот
такая сложилась обстановка на конец 1943 года. Все фронтовые бойцы и все
патриоты в тылу переживали радость побед, освобождения родной земли. Уже не
было вопроса, будем ли мы в Берлине или не будем. Существовала абсолютная
уверенность, что мы не только разобьем противника, но и добьем его. Военные
всерьез поговаривали: "А вот я хотел бы стать комендантом Берлина".
Кандидатов было довольно-таки много. И все люди, которые так именовали себя,
были достойны того, они поистине выстрадали такое почетное назначение.
Некоторые военные могут сказать, что Хрущев пользуется невоенной
терминологией. Да, я не военный человек, потому и пользуюсь народной
терминологией. Могут сказать "выстрадали" \552\ - такое слово не подходит.
Но я считаю, что все люди, и военные, и невоенные, страдают на войне,
поэтому данное слово уместно. Мне очень нравилась откровенность Жукова в
такого рода вопросах. Когда мне с ним приходилось бывать на фронте и когда
он попадал в опасное положение, то очень возмущался теми, кто ставил его в
это положение, ругался и говорил: "Боюсь! Черт его знает, ведь убьют. Убьют,
сволочи, а я боюсь, не хочу, чтобы меня убили". И я здесь не вижу ничего
унизительного для такого сугубо военного человека, как Жуков. Это -
человеческое чувство. Одно дело - поддаться страху, и другое - правильно
оценивать опасность и не подставлять, как говорил Чапаев, свой дурацкий лоб
под дурацкую пулю врага. Тут разные понятия. Поэтому я и говорю, что война
приносит страдания людям. Страдает и тот, кто воюет, и тот, кто не воюет.
Поэтому, когда мы пошли вперед, мы радовались тому, что война идет к концу,
что близится этот конец, что враг будет разбит, страна наша будет избавлена
от фашистского нашествия и торжество наше обеспечено.
В моей памяти отложился еще один эпизод военных действий того времени.
После того как сопротивление противника западнее Киева было сломлено,
завязались тяжелые бои юго-западнее Киева и северо-восточнее Умани. Это
отбросили так далеко, к Сталинграду. Наши самолеты уже не могли и долететь
до Киева. А вот сейчас мы находимся под Киевом и завтра-послезавтра окажемся
в самом Киеве. В это время представителем от Ставки приезжал Жуков.
По-моему, никого другого и не было. Он появился на второй или на третий день
наступления. Помню, как для нас с ним в Ново-Петровцах был оборудован
погребок, где мы спали ночью, а днем сидели, обменивались мнениями, шутили.
Когда на третий день наступления мы покинули ночью свою землянку, прежнего
переднего края не существовало. Мы оттеснили немцев далеко в лес, в Пущу
Водицу, бои велись уже где-то под Киевом. Мы же били со своего плацдарма на
Святошино, то есть западнее Киева, чтобы не дать противнику выскочить из
города и не встать на дороге Житомир - Киев. И мы этого добились.
Заместителем командующего войсками фронта стал Гречко{23}. Перед
наступлением мы его послали в Межигорье, чтобы он оборудовал себе командный
пункт, наблюдал оттуда за ходом боя и помогал организовывать войска. Помню,
заходило солнце, стоял теплый вечер, но все-таки осенний, мы вышли в бурках
внакидку. Приехал Гречко, докладывает мне. Так как рост у него огромный, а я
давно его знал и относился к нему с уважением, то пошутил: \543\ "Товарищ
генерал, вы, пожалуйста, встаньте подальше. Мне трудно смотреть вам в лицо,
когда вы делаете доклад". Он засмеялся, а я попятился назад, и он продолжал
докладывать. Суть была ясна: противник разбит. Но мы это знали так же, как и
он. И вдруг вдали раздался взрыв. И в городе поднялся клуб дыма. Зная
расположение Киева, я говорю: "Это немцы взрывают завод "Большевик" в
западной части города, перед Святошино. Раз взрывают, значит, бегут".
Перед началом нашего наступления я попросил генералов и всех командиров
наступающих частей назначить специальные группы, которые, когда наши войска
ворвутся в Киев, сразу направились бы к зданиям ЦК партии, штаба Киевского
Особого военного округа. Совнаркома, Академии наук и другим городским
центрам с тем, чтобы, если немцы не успели их взорвать или сжечь, но
заложили заряды, - обезвредить эти мины и фугасы. Это потом сыграло
задуманную роль. И когда начались взрывы, я обратился к командующему
артиллерией фронта: "Товарищ Варенцов, прошу приказать артиллерии накрыть
Киев беглым огнем". Он недоуменно смотрит на меня. Знает, какой я патриот
Киева, как я люблю этот город. И вдруг я приказываю ему обстрелять Киев?
Объясняю: "Почему я хочу это сделать? Если вы сейчас обстреляете город, это
ускорит бегство немцев. Мы создадим панику. Враг меньше причинит вреда
Киеву. А снаряды много не навредят. Это будет небольшой обстрел, беглый,
разрушения легко восстановим. А если немцы задержатся, то они могут заложить
фугасы и нанести значительно больше вреда Киеву". Баренцев отдал приказ, и
начался обстрел Киева.
Кончился тот день, закончились бои, и мы с Ватутиным ушли к себе -
разобраться в происшедшем, наметить действия на завтра, а потом и отдохнуть
в отведенных для нас землянках. Красная Армия вступила в Киев ночью с 5 на 6
ноября. Получился особо торжественный день, как раз накануне юбилея
Октябрьской революции. Теперь могут говорить, что мы приурочили освобождение
Киева к государственному празднику, и мне ради хвастовства можно было бы и
согласиться. Но, честно говоря, вовсе нет. Просто так сложились
обстоятельства. Тем не менее, получилось хорошее совпадение во времени.
Тогда, правда, официального празднования у нас никакого не состоялось. Но
приятно было чувствовать себя победителями.
Наши войска успешно продвигались в направлении Житомира. Противник был
разгромлен и не оказывал особого сопротивления. Путь был открыт, хотя силы у
нас для развития наступления были небольшие. Я оценивал как большой успех и
прорыв \544\ вражеской обороны, и разгром его тут, и занятие Киева. Нам
помогло то обстоятельство, что тогда мы дважды предпринимали наступление с
Букринского плацдарма к югу от Киева. Противник, видимо, стянул туда войска,
а нашу перегруппировку войск и перенос наступления на север, в район Старо-
и Ново-Петровцев, то есть к Лютежскому плацдарму, не заметил. Главные силы у
него оставались на Букринском плацдарме, где он ожидал дальнейшего нашего
наступления. А мы ударили с севера, и внезапно. Немцы не ожидали тут удара,
и войск у них здесь было немного. Пока они начали перегруппировываться, мы
эти войска разгромили и вышли на шоссе Киев - Житомир, отрезав путь
отступления тем их войскам, которые находились в Киеве, так что они были
вынуждены уходить из города в сторону Белой Церкви.
Таким образом, неудачные попытки нашего наступления на Букринском
плацдарме сыграли свою положительную роль, введя противника в заблуждение.
Это помогло нам меньшими усилиями разгромить его с другого направления. Рано
утром 6 ноября я послал в Киев своего шофера Журавлева. Я с ним ездил на
машине много лет, буквально до последнего дня моей деятельности как Первого
секретаря ЦК партии, вплоть до моей отставки. Проездил он со мной в общей
сложности, кажется, 32 или 33 года. Я этого-то шофера, дядю Сашу, как его
называли мои дети, и послал: "Поезжайте в Киев и потом доложите, как туда
получше добраться". Наши войска уже были в Киеве, поэтому путь туда был
свободен. По старой, знакомой нам дороге, по которой до войны мы ездили на
дачу, он и поехал, как бы с дачи, в Киев, быстро вернулся и говорит, что
Киев абсолютно свободен от противника, да и вообще никого нет, пусто, людей
на улицах почти не видно.
Сейчас же я с представителями украинской интеллигенции, Бажаном{24} и
другими, поехали в город. Просто нет слов, чтобы выразить ту радость и
волнение, которые охватили меня, когда я отправился туда. Проехали пригород
Киева, вот мы и на Крещатике. Я поднялся к зданию Совета Народных Комиссаров
и осмотрел его. Внешне оно было целым. Дом Центрального Комитета партии тоже
не был разрушен. Осмотрели и другие сооружения: Академию наук, театры. Все
внешне цело. Затем проехали к помещению, где размещался штаб Киевского
Особого военного округа. Это здание было отстроено как раз перед войной.
После войны именно там разместился ЦК КП(б)У, да и сейчас он там находится.
Сильно был разрушен завод "Большевик", и лежал в руинах Крещатик. Когда мы
приехали на площадь Богдана Хмельницкого, то там ряд домов еще горел. \545\
Город производил жуткое впечатление. Некогда такой большой, шумный, веселый
южный город, и вдруг - никого нет! Просто слышали собственные шаги, когда
шли по Крещатику. Потом мы повернули на улицу Ленина. В пустом городе
отдавалось эхо. А может быть, от сильного напряжения складывалось у нас
такое впечатление. Во всяком случае, оно было очень тяжелым. Постепенно
стали появляться люди, возникали прямо как из-под земли. Мы поднимались с
Крещатика в направлении Оперного театра по ул. Ленина (старое ее название -
Фундуклеевская), идем, разговариваем, делимся впечатлениями. Вдруг слышим
истерический крик. Бежит к нам молодой человек. Не знаю, в каком он был
состоянии. Помню только, что беспрестанно повторял: "Я единственный еврей в
Киеве, который остался в живых". Я его как мог успокаивал. Спросил: "Что вы
еще хотите сказать?". А он опять повторял то же самое. Я видел, что он был в
особом состоянии, близком к психическому расстройству. Спрашиваю: "Как же вы
выжили?". "А у меня жена украинка. Она работала в столовой, а меня прятала
на чердаке. Я и высидел все это время на чердаке. Она меня кормила и вообще
спасла. Если бы я появился в городе, то меня бы как еврея тут же
уничтожили".
Шел человек с седой бородой, уже немолодой. Шел с рабочей кошелкой.
Когда я работал на заводе, то в такой же кошелке носил себе на работу
завтрак и обед. Он кинулся ко мне на шею, стал обнимать, целовать. Это было
очень трогательно. Какой-то фотограф успел на ходу сфотографировать эту
сцену, и потом эта фотография облетела многие журналы и газеты.
Мы ликовали, торжествовали свою победу, освобождение родного Киева.
Наши войска продолжали наступать, а я с коллегами срочно занялись
налаживанием производства и воссозданием на местах государственных и
партийных органов, чтобы начать заново всю работу. Прежде всего надо было
организовать хлебозаготовки. В хлебе нуждалась вся страна, народ просто
голодал. Требовалось сделать максимум, чтобы получить побольше зерна. В 1943
г. на Украине был очень хороший урожай. Прошла снежная зима, выпали
нормальные летние осадки, поэтому и урожай был хорошим. Следовало срочно
организовать заготовку хлеба, чтобы оказать стране посильную помощь.
Мне докладывали в те дни, как действовали при занятии Киева отдельные
группы, которые я раньше поручил организовать. Каждая группа имела
конкретный адрес и свое задание: на какое здание обратить внимание, чтобы
обезвредить мины и ликвидировать пожары. Например, в помещении Совнаркома
УССР, где у немцев, \546\ кажется, был госпиталь, они, когда уходили,
подожгли солому. Но наши вскоре ворвались в дом и быстро погасили пожар.
Остались только его следы: выгорел паркет в некоторых местах. Такая же
участь постигла новое помещение штаба КОВО. Многие здания спасли тогда наши
люди, потому что заранее были нацелены на конкретные объекты и сразу попали
туда, пока огонь еще не разгорелся. Оперный театр был не тронут. Я вошел в
него, хотя меня предупреждали, что он, возможно, заминирован (противник
делал нам такие подвохи). Меня тянуло туда. Театр не был заминирован.
Сохранилась правительственная ложа, та же стояла мебель, те же красовались
обои на стенах, вообще все осталось по-старому.
Потом, уже после занятия Киева, Москаленко рассказал мне такую историю
о том, как он входил с войсками в город: "Ночью я вступил в Киев с танками.
Шел впереди танков, освещал им фонарем шоссе и привел их к Киеву". Он меня
попросил, чтобы об этом не узнал Сталин. К тому времени был отдан приказ, в
котором строго предупреждались все генералы, чтобы они зря не рисковали
своей жизнью, не подставляли себя под пули. Конечно, такое поведение не
вызывалось обычно необходимостью и было геройством на грани безрассудства.
Но это ведь Москаленко! А от Москаленко всего можно было ожидать. Я дал ему
слово, что не скажу Сталину, потому что Сталин осудил бы его и для примера
мог бы даже жестоко наказать за нарушение директивы. Ну, да что мне-то
говорить: город занят, Москаленко ввел в него танки и остался жив, а
победителей не судят.
Вот так и был занят Киев. Я составил небольшую записку; как проходил
бой, как стойко дрались наши войска. Особо отметил артиллеристов. На меня
произвела тогда сильнейшее впечатление артиллерийская подготовка. Она
действительно была самой мощной при мне с начала войны. Пехота тоже
действовала хорошо, нечего и говорить, и танкисты воевали славно, но
артиллерия особенно запечатлелась в памяти. Поэтому я ее и выделил. Я послал
эту записку в Москву, просто хотел порадовать Сталина. Сам радовался и его
хотел порадовать, что, вот, к 7 ноября мы заняли Киев. Но был удивлен, когда
на второй день взял в руки центральную газету и увидел, что моя записка
полностью опубликована в "Правде".
Потом Сталин, когда я приехал в Москву, прочел мне что-то вроде
родительской нотации: "Вот вы послали сюда сообщение шифровкой, по секрету,
а мы взяли и опубликовали его". Я: "Товарищ Сталин, кто вам докладывал, что
это сообщение было зашифровано? Никакого там шифра вовсе не было. Записка
была зачитана по телефону. Мы из Киева передали ее по ВЧ, а Поскребышев
\547\ записал и доложил вам". Сталин спросил у Поскребышева. Тот подтвердил:
"Да, да, товарищ Сталин". Сталин почувствовал, как мне показалось, некоторую
неловкость: хотел уколоть меня, что я секретничаю в вещах, которые никакого
секрета не содержат, а получился вместо того глупый укор.
{1}В конце сентября 1943 года.
{2}Это произошло 22 сентября 1943 года.
{3}Комбриг ВАТУТИН Н.Ф. был начальником штаба Киевского Особого
военного округа с ноября 1938 г. по сентябрь 1939 года.
{4}Генерал-лейтенант ВЛАСОВ А.А., командуя 2-й Ударной армией
Волховского фронта, после окончания Любанской операции, имевшей целью прорыв
Ленинградской блокады, не сумел вывести свою армию из фашистского окружения.
Частичный прорыв соединениями этой армии вражеского кольца организовали в
июне 1942 г. вторично назначенный командующим войсками Волховского фронта
(после генерал-лейтенанта ХОЗИНА М.С., "проморгавшего" фашистское окружение
2-й Ударной) генерал армии К.А.МЕРЕЦКОВ и представитель Ставки Верховного
Главнокомандования, начальник Генерального штаба генерал-полковник
ВАСИЛЕВСКИЙ A.M., извне раздвинувшие коридор, пробитый в кольце окружения
усилиями 59-й (командующий генерал-майор КОРОВНИКОВ И.Т.) и 52-й
(командующий генерал-лейтенант ЯКОВЛЕВ В.Ф.) армий. Многие воины 2-й Ударной
армии попали тогда в фашистский плен, а Власов сдался врагу добровольно.
Впоследствии он приступил к организации РОА (Российская освободительная
армия) для участия в боях против Красной Армии, но официально Берлин
разрешил Власову воевать в 1944 году.
{5}ДЖУГАШВИЛИ Я.И., попав в плен, был заключен в фашистский концлагерь
Хаммельбург, оттуда попал в любекский лагерь ХС для пленных поляков, потом в
Заксенхаузен, где был убит, якобы при попытке к бегству. В СССР остались его
жена МЕЛЬЦЕР Ю.И. с дочерью Якова Галиной и сын Якова Евгений от другой
жены.
{6}Во время битвы за Москву ВЛАСОВ командовал с октября 1941 г. до
марта 1942 г. 20-й армией.
{7}Генерал-лейтенант авиации СКРИПКО Н.С. являлся заместителем
командующего Авиацией дальнего действия.
{8}"Песня о Днепре" (1942 г), слова Е.А.Долматовского, музыка
М.Г.Фрадкина.
{9}Межигорье - поселок на правом берегу Днепра за Вышгородом, севернее
Киева. Генерал-полковник МОСКАЛЕНКО К.С. командовал 40-й армией с октября
1942-го по октябрь 1943 года. Генерал-лейтенант ЖМАЧЕНКО Ф.Ф. командовал ею
с октября 1943-го до мая 1945 года. Генерал-лейтенант ЧИБИСОВ Н.Е.
командовал 38-й армией с августа 1942 до октября 1943 года.
{10}Генерал-лейтенант Рыбалко П.С. командовал 3-й Гвардейской танковой
армией с мая 1943-го по май 1945 года.
{11}Букринский плацдарм на западном берегу Днепра, в 80 км
юго-восточнее Киева, возник 23 сентября 1943 года.
{12}Бои там длились до 3 ноября 1943 года. \548\
{13}Ново-Петровцы находятся на правом берегу Днепра, Старо-Петровцы -
на левом.
{14}Речь идет о Лютежском плацдарме, в 30 км. севернее Киева, возникшем
26 сентября 1943 года.
{15}Генерал-лейтенант ПУХОВ Н.П. командовал 13-й армией с января
1942-го по май 1945 года. Генерал-лейтенант ЧЕРНЯХОВСКИЙ И.Д. командовал
60-й армией с июля 1942 по апрель 1944 года.
{16}Ему было тогда 37 лет.
{17}Это произошло в конце августа - начале сентября 1941 г., когда 5-я
армия в устье р. Десна попала в окружение.
{18}ЕПИШЕВ А.А. стал первым членом Военного совета 38-й армии в октябре
1943 года.
{19}5-й Гвардейский танковый корпус (командующий генерал-лейтенант
КРАВЧЕНКО А.Г).
{20}Полковник Л. СВОБОДА командовал этим батальоном (а затем бригадой)
с февраля 1942 года.
{21}Командующий 2-й воздушной армией генерал-лейтенант авиации
КРАСОВСКИЙ С.А., командующий артиллерией 1-го Украинского фронта
генерал-лейтенант артиллерии ВАРЕНЦОВ С.С., командир 7-го артиллерийского
корпуса прорыва из Резерва Верховного Главнокомандования генерал-майор
артиллерии КОРОЛЬКОВ П.М.
{22}Он находился в Ново-Петровцах.
{23}Генерал-лейтенант ГРЕЧКО А.А. занял должность заместителя
командующего войсками 1-го Украинского фронта в октябре 1943 года.
{24}БАЖАН Н.П. являлся тогда редактором газеты "За Советскую Украину",
затем был назначен заместителем председателя Совета Министров УССР.
Примерно в это же время фронты получили названия: 1-й, 2-й, 3-й, 4-й
Украинские (и Белорусских тоже было три или четыре, не помню сейчас). Наш
фронт стал 1-м Украинским. Потом фронт Конева - 2-м Украинским; он до того
назывался Степным. Южнее воевали 3-й Украинский и самый южный - 4-й
Украинский. Последним командовал Толбухин, а 3-м Украинским фронтом -
Малиновский{1}. Освободили мы Киев, незадолго до того освободили
Днепропетровск{2}. Наши войска успешно продвигались на запад. Донбасс тоже
был освобожден. Когда шли бои за Донбасс, я специально ездил туда. Помню,
шел бой за Макеевку. Я приехал, когда наступала 2-я Гвардейская армия. До
этого ею командовал генерал Крейзер. Он был заместителем у \549\
командующего этой же армией Малиновского, а потом стал ее командующим{3}. Я
давно знал Крейзера и считал его достойным командиром, сам он по
национальности еврей, получил звание Героя Советского Союза еще в 1941 г.,
на меня производил очень хорошее впечатление. Уже после войны он командовал
войсками ряда крупных военных округов. Сейчас я не знаю, где и на каком
посту он находится.
Когда я приехал на окраину Макеевки, как раз шел бой. Окраину, на
которую я приехал, немцы обстреливали, но задержаться там не смогли, наши
войска продвинулись вперед, и я вместе с ними вступил в Макеевку{4}.
Торопился туда, потому что меня интересовало, в каком состоянии находятся
металлургия и угольные шахты. То, что я увидел, было очень печальным:
сначала мы, когда отходили, взрывали; потом немцы отходили и тоже все, что
успели, взорвали. Картина была такая печальная - одни руины. Надо было
думать о восстановлении, прежде всего шахт. Не помню, в это время или же
позже приехал туда Егор Трофимович Абакумов, мой давний приятель. Мы с ним
познакомились в 1912 г., когда работали на 31-й шахте Французской компании.
Он начал меня упрашивать, чтобы я помог ему демобилизовать людей для шахт.
Оказалось, требуется очень много шахтеров, другой рабочей силы.
Толоухин, который там наступал, их мобилизовал в ряды Красной Армии. Я
сейчас же послал шифровку Сталину с просьбой не призывать в армию горняков и
металлургов. Уголь и металл по-прежнему будут нужны, ведь война
продолжается. Если не будет рабочей силы, мы не сможем дать стране уголь и
металл. Потом меня в связи с этой телеграммой вызвали в Москву. Сталин мне:
"А с кем будем воевать? Кем пополнять наши части?" Отвечаю: "Понимаю.
Давайте мобилизовывать колхозников, а тут требуются квалифицированные
рабочие. Если мы мобилизуем колхозников на рудники, их очень трудно будет
быстро обучить производству, тем более металлургическому делу". "Ну, -
говорит, - хорошо. Тех, кого Толбухин уже мобилизовал, возвращать не будем,
но дадим ему указание, чтобы он впредь шахтеров и металлургов не брал". Уже
хорошо! Это была маленькая победа.
Тогда же Сталин сказал мне так: "Сейчас, видимо, надо будет вам
сосредоточить свое внимание на партийной работе и на работе по
восстановлению государственных органов республики, ее областей и районов.
Посевы, хлеб, сахар, уголь и металл - вот главное. Вы остаетесь членом
Военного совета, как и были, 1-го Украинского фронта, время от времени
сможете выезжать на фронт, но главные усилия, главную энергию вы должны
посвятить \550\ восстановлению республики". Отвечаю: "Хорошо". Когда я
приехал из Москвы, то сказал об этом решении Ватутину. Ватутин выразил свое
сожаление. Мы с ним, как говорится, сработались и с уважением относились
друг к другу, и мне тоже было жалко оставлять Ватутина.
Таким образом, я из Киева наведывался на фронт, если говорить прямо,
гостем. Не совсем-то хочется мне произносить это слово "гость", потому что я
был членом Военного совета и обладал соответствующими правами, но
систематически заниматься вопросами фронта уже не мог, потому что должен был
заниматься вопросами Центрального Комитета КП(б)У и Совета Министров
Украины. Но выезжал я на фронт довольно часто.
Хотел бы, чтобы меня поняли по-человечески. После выхода наших войск за
Днепр настал приятный момент: раньше мы бежали к Днепру, отступая, а теперь
в такое же положение поставили своего противника. Было горько отступать,
зато приятно наступать. Хотя имелись у нас потери, но мы испытывали чувство
радости и гордости за СССР, за нашу партию, за идеи Ленина, за все, что
сделано нашим народом, создавшим такую могучую страну. И вдруг в такие дни я
лишаюсь возможности активно участвовать в организации наступления на
врага...
Но я понимал, что воевать и бить противника, конечно, хорошо, однако
следует также создавать тыл и снабжать армию не только теми средствами,
которыми бойцы питаются буквально, то есть кушают, но питать ее также
боеприпасами, снаряжением и прочим. Здесь Украина должна была сказать свое
веское слово. Мы имели кадры, имели и заводы. Хотя они и были разрушены, но
легче восстановить разрушенные заводы, чем строить новые. Вот мы и занялись
этим делом: восстанавливали шахты, металлургию, заводы.
В 1943 г. зима наступила рано. Наши войска не то уже были под
Житомиром, не то даже вступили в Житомир. Тут противник подтянул войска с
запада, в том числе из Италии, и вынудил нас отойти от Житомира. У нас там
силы были сравнительно маленькие: на Житомир наступал в авангарде наших
войск кавалерийский корпус{5}. Естественно, когда он встретился с танками,
то не смог удержать свои позиции против танков. Немцы стали преследовать
наши войска, которые отходили опять к Киеву, и надеялись даже сбросить нас в
Днепр. Помню, к той поре приехал к нам Анастас Иванович Микоян и пробыл у
нас день или два. Он приехал для организации заготовки хлеба. "Вот, Сталин
послал меня за хлебом. Давай этим заниматься", - говорит мне. Пока мы
разбирались, какие есть \551\ возможности по заготовке (а мы послали людей
на места еще до приезда Микояна), немцы стали угрожать Киеву. Обыватели,
которые уже возвратились в Киев, не хотели вновь попасть к ним в лапы.
Началось их бегство из Киева. Но это быстро прошло: наши войска справились с
делом, задержали противника, так что ему не удалось выбросить нас вторично
из Киева.
Анастас Иванович попросил меня показать, откуда наши войска освобождали
Киев. Я ему: "Давай, поедем туда. Это займет 35 минут". Приехали мы. Я ему
показал, где были расположены войска противника, где наши войска,
артиллерийские позиции, показал и наши землянки. Он зашел на командный
пункт, огляделся и спрашивает: "А где же был противник?". "Да вон там". "Так
это же очень близко". "Да, зато мы противника не только чувствовали на
расстоянии, а и видели". Теперь он более конкретно представлял себе, как мы
наступали на Киев. Потом вернулись к дороге. Вообще-то мы не съезжали с
шоссе, чтобы не наскочить на какую-нибудь глупую мину. Когда подъехали к
Пуще Водице, к лесу, глянул он туда, где раньше был молодой сосняк, так тот
буквально был выкошен. Говорю: "Это все выкосила наша артиллерия". Как будто
какие-то люди шли там с топорами и рубили. Все было покорежено или вырвано с
корнями. И я ему сказал: "307 артстволов стояло на один километр. Можешь
себе представить такую мясорубку? Она все живое, все тут растущее дробила и
рвала. Все уничтожила".
От нас Микоян поехал в Полтаву, потому что Полтава - это хлебный район,
западная же часть Украины еще оставалась в руках противника, там велись бои
и было не до хлеба, там вопросы решались пулеметами, артиллерией и авиацией,
а на левом берегу Днепра уже можно было вести заготовку хлеба. Правда, в
низовье Днепра, в районе Херсона, Толбухин еще не перешел за Днепр{6}. Вот
такая сложилась обстановка на конец 1943 года. Все фронтовые бойцы и все
патриоты в тылу переживали радость побед, освобождения родной земли. Уже не
было вопроса, будем ли мы в Берлине или не будем. Существовала абсолютная
уверенность, что мы не только разобьем противника, но и добьем его. Военные
всерьез поговаривали: "А вот я хотел бы стать комендантом Берлина".
Кандидатов было довольно-таки много. И все люди, которые так именовали себя,
были достойны того, они поистине выстрадали такое почетное назначение.
Некоторые военные могут сказать, что Хрущев пользуется невоенной
терминологией. Да, я не военный человек, потому и пользуюсь народной
терминологией. Могут сказать "выстрадали" \552\ - такое слово не подходит.
Но я считаю, что все люди, и военные, и невоенные, страдают на войне,
поэтому данное слово уместно. Мне очень нравилась откровенность Жукова в
такого рода вопросах. Когда мне с ним приходилось бывать на фронте и когда
он попадал в опасное положение, то очень возмущался теми, кто ставил его в
это положение, ругался и говорил: "Боюсь! Черт его знает, ведь убьют. Убьют,
сволочи, а я боюсь, не хочу, чтобы меня убили". И я здесь не вижу ничего
унизительного для такого сугубо военного человека, как Жуков. Это -
человеческое чувство. Одно дело - поддаться страху, и другое - правильно
оценивать опасность и не подставлять, как говорил Чапаев, свой дурацкий лоб
под дурацкую пулю врага. Тут разные понятия. Поэтому я и говорю, что война
приносит страдания людям. Страдает и тот, кто воюет, и тот, кто не воюет.
Поэтому, когда мы пошли вперед, мы радовались тому, что война идет к концу,
что близится этот конец, что враг будет разбит, страна наша будет избавлена
от фашистского нашествия и торжество наше обеспечено.
В моей памяти отложился еще один эпизод военных действий того времени.
После того как сопротивление противника западнее Киева было сломлено,
завязались тяжелые бои юго-западнее Киева и северо-восточнее Умани. Это