Страница:
ЛОМИНАДЗЕ В.В. (1897-1935)-сын учителя, член РСДРП с 1917 г., до 1924
г. находился на ответственных партийных постах, в 1925-1929 гг. видный
работник Коммунистического Интернационала, затем занимал различные партийные
должности, перед репрессированием был секретарем Магнитогорского горкома
ВКП(б), член ЦК партии с 1930 года.
В 1928 г. меня перевели на работу в Харьков. Там тогда размещались
правительство Украины и Центральный Комитет КП(б)У. Я был утвержден
заместителем заведующего орготделом ЦК партии, а заведовал отделом Николай
Несторович Демченко{1}, которого я очень уважал. Он заслуживал этого. Он
тоже погиб безвременно, и погиб от руки Сталина, хотя и был очень предан
генеральной линии партии. Центральному Комитету и лично Сталину.
Почему я был переведен в Харьков? После освобождения по нашему
требованию Моисеенко от поста секретаря к нам приехал секретарем окружного
комитета Строганов{2}. Сам он был из Нижегородской организации, членом
партии числился с 1905 года. Неплохой человек, но довольно-таки
ограниченный. Он не соответствовал тем требованиям, которые предъявлялись к
Сталинской организации, крупной, боевой, промышленной и разносторонней. Тут
и угольная промышленность, и металлургия, и химия, и строительная индустрия,
и сельское хозяйство. Одним словом, Сталине - крупнейший центр, прежде всего
промышленный, но в немалой степени и сельскохозяйственный. А этот человек
оказался мелким. Мы очень любезно его приняли и, так сказать, ощупывали со
всех сторон и обнюхивали как старого большевика. Уже позднее о нем
злословили, что хотя он и старый большевик, но и старая калоша, хотя был он
не так уж стар. Любил он выпивать, и довольно-таки изрядно. Потом он стал
заниматься интриганством. Одним словом, не прижился, и сложилась такая
обстановка, что актив стал его игнорировать и тем самым поставил меня \33\ в
довольно тяжелое положение: я лишь его заместитель, а по всем важнейшим
вопросам идут ко мне и не идут к нему.
Мне это было понятно, но для него это было тяжело, принижало его роль.
Ко мне шли, потому что я вырос в этом районе, отец мой работал на шахте
Успенской, в четырех верстах южнее Юзовки. Я и детство провел там, и юность,
там учился слесарному ремеслу на заводе Боссе{3}. У меня был очень широкий
круг друзей, с которыми я провел детство и юность, работая в шахтах. По тому
времени я неплохо разбирался в вопросах производства - угольной
промышленности, химической, металлургической и строительном деле. Тогда это
было главным. По тем временам руководитель, который не разбирался в добыче
угля или в металлургии, химии и строительстве, считался, грубо говоря,
дураком. Как раз в такое положение попал Строганов, хотя человек он был
неглупый. Он тоже позднее погиб, бедняга, и я очень тогда его жалел, да и
сейчас жалею: он не заслуживал ни ареста, ни расстрела, а был расстрелян.
Меня вызвал в ЦК КП(б)Украины Каганович, первый секретарь ЦК, и
предложил переехать на работу в Харьков, в орготдел ЦК. Он мотивировал это
тем, что в аппарате ЦК очень мало рабочих. Он был прав, там было много
разношерстной публики в смысле рабочего стажа, а тогда придавалось очень
большое значение социальному происхождению работников, занимавших партийные
и советские посты. "Надо нам аппарат орабочить", - сказал он. Я говорю:
"Считаю, что это правильно, но я хотел бы, чтобы это орабочивание было не за
мой счет. Я очень не хотел бы уезжать из Сталине, там я сросся со всей
обстановкой, с людьми. Поэтому мне очень трудно будет, я не знаю новой
обстановки и не смогу, видимо, ужиться в орготделе Центрального Комитета".
Но я знал обстановку. Я же заведовал орготделом в окружкоме и поэтому
бывал в орготделе ЦК КП(б)У на совещаниях; инструктора приезжали к нам для
обследования и прочих дел. Я многих из них знал и был согласен с
Кагановичем, что некоторые люди там не заслуживали доверия, а многие и
уважения, даже если и не было оснований не доверять им. Поэтому я считал,
что меня там встретят плохо. В ЦК КП(б)У ревниво относились к Сталине, да и
парторганизация Сталине тоже знала свое место в партии и поэтому, может
быть, давала некоторый повод к этому: мы, дескать, пролетарии, мы шахтеры,
металлурги, химики, соль Земли, соль партии.
И я попросил тогда, что если мне нужно будет уехать из Сталино (чтобы
дать возможность Строганову развернуться и не \34\ мешать ему сделаться
центральной фигурой, чтобы люди его признавали, шли к нему как к первому
руководителю окружной партийной организации), то просил бы послать меня в
Луганск. Я сейчас не помню фамилию секретаря Луганского окружкома, но он мне
нравился. У меня были с ним очень хорошие отношения, поэтому я с радостью
хотел туда поехать, поэтому и просил послать меня в Луганск. А там я хотел
бы опять пойти работать секретарем районного партийного комитета. Видимо,
там такая работа нашлась бы. Каганович говорит мне: "Если Вы так ставите
вопрос, то у нас в ЦК нет никакой необходимости, чтобы Вы уходили из Юзовки.
Поэтому оставайтесь на месте". Я попрощался, ушел, стал думать и пришел к
выводу, что если Центральный Комитет делает мне такое предложение - работать
заместителем заведующего орготделом ЦК КП(б)У, то это ведь высокий пост и,
видимо, есть веские соображения, которые побудили к тому Кагановича.
Каганович ко мне очень хорошо относился. Мы с ним познакомились
буквально в первые дни Февральской революции. Он тоже работал в Юзовке и
выступал на первом же митинге, который проводили тогда в Юзовке, а я на нем
присутствовал. Я участвовал в митинге как представитель рабочих депутатов
Рутченковских копей на первом совещании в Бахмуте (это был уездный наш
город). Потом вторично, через неделю-две, мы собрались в Юзовке, там же был
Каганович. Он прибыл от Юзовской организации и довольно активно вел себя на
этих совещаниях. Тогда он носил фамилию Кошерович{4}. Я не знал, что он
Каганович, я его знал как Кошеровича. Кагановичу я не только доверял и
уважал его, но, как говорится, и стоял горой за него.
Тогда Каганович еще не был признанным партийным руководителем (я уж и
не говорю о партийном вожде). В ЦК КП(б)У у него были очень сложные
отношения с коллективом. Против него вели борьбу "старики" - Петровский,
Чубарь и другие, не признавала его Екатеринославская группа, где было
сильным влияние Григория Ивановича Петровского. Опорой Кагановича,
собственно, был Донбасс, главным образом Сталине, Луганск и Артемовск
(бывший Бахмут). В Бахмуте Кагановичу доверие оказывалось больше через
Радченко{5}, чем непосредственно. Там был секретарем Никитенко, а он являлся
близким человеком Радченко, Радченко же был председателем Совета профсоюзов
Украины. Сам рабочий, очень авторитетный человек, член партии, кажется, с
1912 г., он тоже безвременно погиб. Хотя сам Радченко был интриганистым
руководителем, но человеком честным, и сомнений в \35\ его преданности делу
партии не могло быть. А его интриганство проявлялось в отношении к
определенным лицам, но не к партии, не к ее генеральной линии.
Итак, после разговора с Кагановичем я, все взвесив, уже сам не хотел
оставаться в Сталине, потому что видел, что у меня могут сложиться плохие
отношения со Строгановым, а я не хотел какой-то борьбы с ним. Его только что
прислали, он не знал пока производства, но мог узнать, это не мотив для
неуважения. Я считал, что лучше мне уйти и пусть он укореняется. Тогда я
сказал Кагановичу, что согласен пойти в орготдел ЦК КП(б)У, но с условием,
чтобы послали меня работать при первой возможности в какой-либо округ, а в
какой, мне было безразлично, хотя желательно, чтобы в промышленный. Я
считал, что сельского хозяйства я все же не знаю, никогда в
сельскохозяйственных районах не работал, а все время был связан с
промышленностью и чувствовал себя здесь в своей тарелке.
Начал работать на новом месте. В Харькове мне не понравилось, как я и
ожидал. Канцелярская работа: через бумаги живого дела не видишь. Это
специфическая работа, а я человек земли, конкретного дела, угля, металла,
химии и в какой-то степени сельского хозяйства. В Сталине сельское хозяйство
не было главным, главным у нас был уголь. Уголь - это хлеб промышленности, и
ему мы уделяли большое внимание. У меня сложились хорошие отношения с
руководством угольной промышленности. Тогда ею руководил Рухимович{6}. Я его
очень уважал. Он тоже безвременно погиб, был расстрелян. У меня были хорошие
отношения и с руководителем Югостали{7} (это, собственно говоря.
Министерство черной металлургии Юга), которая находилась в Харькове.
Возглавлял ее, кажется, Иванов{8}. Я меньше его знал, чем Рухимовича, потому
что Рухимович ни одного совещания угольщиков и хозяйственников не проводил
без меня: он всегда приглашал меня, и я присутствовал от окружного комитета
партии. И вдруг у меня все это оборвалось, и я стал заниматься бумагами, а
это пища не для меня, меня сразу отвернуло от нее. Я раз или два ходил по
этому вопросу к Кагановичу и стал напоминать ему, что он мне обещал помочь
уйти.
{1}ДЕМЧЕНКО Н.Н. (1896 - 1937) - из мещан, член РСДРП с 1916 г.,
занимал ряд партийных и государственных постов в УССР. В 1929 - 1932 гг.
нарком земледелия Украины, с 1932 г. - секретарь Киевского, потом
Харьковского обкомов КП(б)У, в 1936 г. первый заместитель наркома земледелия
СССР, \36\ в 1937 г. нарком зерновых и животноводческих совхозов СССР, член
Политбюро ЦК КП(б)У с 1931 года. Репрессирован, реабилитирован посмертно.
{2}СТРОГАНОВ В.А. (1888 - 1938) - крестьянин, член РСДРП с 1905 года. С
1917 г. на ответственной советской и партийной работе, секретарь
Сталинского, потом Харьковского окружкомов КП(б)У в 1927 - 1930 гг., до 1932
г. второй секретарь ЦК КП(б)У, секретарь Днепропетровского обкома КП(б)У,
член Политбюро ЦК КП(б)У в 1930 - 1933 годах. Репрессирован, реабилитирован
посмертно.
{3}Металлозавод с начальным французским капиталом.
{4}Под псевдонимом Борис КОШЕРОВИЧ он работал на обувной фабрике
"Новороссийского общества", участвуя в деятельности местной большевистской
организации.
{5}РАДЧЕНКО А.Ф. (1887 - 1938) - крестьянин, член РСДРП с 1912 г. После
1917 г. находился на советской и профсоюзной работе. В 1924- 1925 гг.
секретарь Сталинского губкома КП(б)У, в 1925 - 1928 гг. председатель
Всеукраинского совета профсоюзов и член Политбюро ЦК КП(б)У, с 1929 г.
занимал различные партийные должности. Репрессирован, реабилитирован
посмертно.
{6}РУХИМОВИЧ М.Л. (1889-1938)- рабочий, член РСДРП с 1913 года,
активный участник Гражданской войны и борьбы за Советскую власть на Украине.
В 1921 -1922гг. председатель Юзовского губисполкома, в 1923-1925 гг.
управляющий трестом "Донуголь", затем председатель ВСНХ УССР и заместитель
председателя ВСНХ СССР. В 1930 - 1934 гг. нарком путей сообщения РСФСР,
управляющий трестом "Кузбассуголь". Перед репрессированием был наркомом
оборонной промышленности СССР. Реабилитирован посмертно.
{7}Комбинат "ЮГОСТАЛЬ" был создан в 1921 г. как ведущая
государственно-хозяйственная организация металлургических заводов и угольных
шахт Юга страны.
{8}ИВАНОВ С.Н. - член РКП(б) с 1920 г., инженерно-хозяйственный и
партийный работник.
Однажды Каганович мне позвонил и говорит: "Вы просили меня перевести
Вас в какой-либо округ на партийную работу. Если Вы не возражаете, то я бы
Вам предложил Киев. Состоялось решение, в Киев идет секретарем окружного
комитета товарищ Демченко, а Демченко просит, чтобы Вас отпустили с ним
заведовать орготделом Киевского окружкома. Если Вы согласны, то можете
буквально сейчас же (это было воскресенье) брать билет и выезжать в Киев.
Там все известно, Демченко знает, и он с удовольствием Вас встретит". \37\
Я, не раздумывая, дал согласие. Киевская организация тогда у нас не
считалась пролетарской, боевой. Шла такая слава, что в Киеве сильна
украинская националистическая тенденция. Так оно действительно и было.
Пролетариат там был слабый, а интеллигенция группировалась вокруг украинской
Академии наук. Возглавлял эту интеллигенцию тогда Грушевский{1}. Там была
сильна и троцкистская организация. Считалось, что там сложно работать,
особенно русским: к ним не особенно хорошее было отношение. Поэтому я
полагал, что, так как националисты считали меня безнадежным русаком, мне
будет там трудно.
Тем не менее я сейчас же приобрел билет и вечером выехал в Киев. Утром
уже был там. Первый раз в жизни попал я в Киев, в этот большой город. До
этого я, собственно говоря, видел, не считая Москвы, Харьков, Екатеринослав
и Мариуполь. Я не называю здесь Бахмут, а Юзовка еще не считалась даже
городом. Киев на меня произвел сильное впечатление. Как только я приехал, то
с чемоданом в руке пошел прямо на берег Днепра. Меня тянуло взглянуть на
Днепр, потому что я много слышал и кое-что читал о нем. Мне хотелось увидеть
эту мощную реку.
Начал я свою партийную и трудовую деятельность в Киеве вместе с
Демченко. Председателем облисполкома был Войцеховский. Он тоже безвременно
погиб, его расстреляли. Это был человек с некоторым налетом украинского
национализма. Раньше он состоял в подпольной социал-демократической
украинской организации, но был честный и уважаемый человек. Мягкий по
характеру, лощеный интеллигент, но приятный человек и старательный работник.
В Киеве он был "на своем месте". Демченко учился на медицинском факультете,
но не окончил его. Член партии с 1916 г., он к рабочим не особенно тяготел,
а больше тянулся к интеллигенции и занимался вопросами Академии наук. Потом
ему от ЦК КП(б)У было поручено заниматься Западной (или, как украинцы
говорили, Захидной) КПУ, то есть Львовщиной, Тарнополем* и прочим. Это была
большая политическая работа, и я считал, что он хорошо ее делал.
*С 1944 г. Тернополь
Вот таким образом я попал в Киев. На меня была взвалена текущая местная
внутренняя работа - рабочие и село. Нужно признаться, что сейчас мне очень
приятно вспоминать о том времени. Мне работалось там хорошо и легко.
Киевляне ко мне относились с большим доверием и, я бы сказал, с уважением.
Имелись и трудности, было много безработных, чего в Донбассе мы не
встречали. \38\ Шел 1928 год, а в Киеве с Красным знаменем ходили по улицам,
демонстрируя, безработные. Мы их потом собрали в старом помещении Киевской
городской думы{2}, там был зал человек на 400 - 500, и там они митинговали.
Имелись там еще и меньшевики, и эсеры, и украинских националистов оставалось
много, сильное было и троцкистское влияние. Троцкисты использовали
трудности, которые имелись в Киеве.
Эти безработные тоже были довольно характерными, потому что безработицы
тогда на Украине вообще-то не было, даже имелся недостаток в рабочих, а вот
там было много безработных, даже коммунистов. Годами ходили они без работы.
Когда я предложил: "Пожалуйста, я вам могу сейчас же работу найти", - они
вроде бы обрадовались. Спрашивают: "Куда?". Я говорю: "В Донбасс". - "Нет,
мы, - говорят, - еще походим". И вот целый год ходят они и еще готовы,
видимо, год-два ходить. Но в Донбасс ехать не хотят: это провинция. Там
шахтеры, а они не приспособлены к такому труду. Меня это возмущало, потому
что я детство там провел и для меня Донбасс, Юзовка - родная стихия, я
скучал по шахтерам, сжился с ними...
Проработал я в Киеве весь 1928 год. В 1929 г. мне уже стукнуло 35 лет.
Это был последний год, когда я мог еще думать о поступлении в высшее учебное
заведение, а я окончил только рабфак, и меня все время тянуло получить
высшее образование. Поэтому я стал добиваться посылки меня на учебу.
{1}ГРУШЕВСКИЙ М.С. (1866-1934)-крупный украинский историк и
литературовед, участник украинского национального движения, в 1917-1918 гг.
председатель Центральной рады, академик АН УССР с 1924 г. и АН СССР с 1929
г., автор многочисленных научных трудов.
{2}Позже там помещался Киевский городской Дом учителя.
Тут я встретил сопротивление. К тому времени Каганович уже уехал в
Москву, работать в ЦК, а вместо него был прислан Косиор{1}. В Киеве считали,
что я - близкий к Кагановичу человек (а это так действительно и было) и
поэтому ухожу еще и потому, \39\ что не хочу с Косиором иметь дело, не хочу
с ним работать и поддерживать его. Это было не так. Я Косиора мало знал, но
с уважением относился к нему. Косиор по характеру довольно мягкий, приятный
человек и разумный. Я бы сказал, что в смысле отношений с людьми он стоял
выше, чем Каганович, но как организатор он, конечно, уступал ему. Каганович
- более четкий и более деятельный человек: это действительно буря. Он может
даже наломать дров, но решит задачу, которая ставится Центральным Комитетом.
Он был более пробивной человек, чем Косиор.
Я посчитал необходимым поехать в Харьков и объясниться с Косиором. Я
сказал ему: "Мне уже 35 лет. Я хочу учиться. Поймите меня. Я прошу ЦК КП(б)У
понять и поддержать меня и прошу, чтобы ЦК рекомендовал меня в Промышленную
академию. Я хочу быть металлургом". Косиор с пониманием отнесся к моей
просьбе и согласился. Когда встал вопрос о том, что я ухожу, Демченко очень
огорчился и долго уговаривал меня остаться, хотя и с пониманием относился к
тому, что человек хочет учиться. Вот тогда-то я увидел и почувствовал
истинное отношение людей к себе.
Когда я поставил вопрос об уходе на учебу и попросил отпустить меня, то
даже решение не сразу было принято. После заседания Бюро некоторые товарищи
зашли ко мне и говорят: "Ты действительно хочешь учиться или у тебя, может
быть, с Демченко не выходит? Ты скажи нам открыто". Говорили с намеком, что
поддержат меня, если у меня с Демченко не выходит дело и плохо складываются
отношения. Я отвечал: "Нет, прошу правильно понять меня. У меня с Демченко
наилучшие отношения. С таким человеком, как Демченко, я готов бы работать и
дальше, но хочу учиться". - "Ну тогда другое дело, мы тебя поддержим". И на
следующем заседании было принято нужное решение.
Я уехал в Москву. Там тоже встретил трудности, потому что у меня не
было достаточного руководящего хозяйственного стажа. В Промышленной академии
товарищи говорили, что я не подойду им, и рекомендовали идти на курсы
марксизма-ленинизма при ЦК партии. "А здесь, - говорят, - создано учебное
заведение для управляющих, для директоров". Пришлось мне побеспокоить Лазаря
Моисеевича Кагановича (он был секретарем ЦК) и попросить, чтобы ЦК поддержал
меня. Я добился своего: меня поддержал Каганович, и таким образом я стал
слушателем Промышленной академии.
Поселился я тогда в общежитии на Покровке, в доме э 40. Он и сейчас там
стоит. Не знаю только, что в этом здании находится. По тому времени это было
хорошее общежитие; коридорная система, \40\ отдельные комнаты. Одним словом,
идеальные условия. Учебное здание Промышленной академии помещалось на
Ново-Басманной, это тоже недалеко. Я не пользовался трамваем, ходил пешком
через Земляной вал и прямо через переулок, где был, кажется. Дом старых
большевиков, потом сворачивал на Ново-Басманную налево. Дорога занимала
всего несколько минут: такой ежедневный небольшой моцион.
Начал я учиться. В академии люди были очень разные и по партийности, и
по общей подготовке. Многие окончили сельскую школу и знали только четыре
действия арифметики, а с другой стороны, там были люди, которые имели
среднее образование. А я пришел, окончив рабфак: это считалось - имею
среднее образование. Наша группа была подобрана довольно-таки сильной. Но у
нас имелись один-два таких товарища, которые отставали по математике, и они
нас тянули назад. Народ взрослый, упорный, поэтому не преподаватель
требовал, чтобы человек учился, а человек сам требовал от преподавателя,
чтобы тот его учил. Но на все требуется время. Бывало, не его вызывали к
доске, а он сам идет к ней, мучает преподавателя, потому что ему непонятны
те или другие математические формулы. Мы же сидим и возмущаемся, что и нас
держат, потому что для нас это уже пройденный этап.
Так было и в 1929 году. А когда я пришел в академию осенью 1930 г., то
столкнулся с таким явлением. В академию попало очень много людей, которые,
собственно, не особенно-то хотели учиться, но в силу сложившихся
политических условий вынуждены были оставить хозяйственную, партийную или
профсоюзную деятельность. Вот они и расползались по учебным заведениям.
Промышленная академия стала буквально уютным уголком, где могли отсиживаться
такие люди, потому что стипендия приличная, столовая неплохая и общежитие
хорошее: у каждого - комната, а некоторые маститые хозяйственники имели
возможность получить две комнаты и устроиться там с семьей.
Шефствовал тогда над Промышленной академией Куйбышев{2}, председатель
Госплана. Ну что могло быть выше? Уважаемый и влиятельный человек, который
действительно поддерживал Промышленную академию. То был как раз период
острой борьбы с "правыми". "Правые" развернули свою деятельность: Рыков,
Бухарин, Угланов{3}. Они повели борьбу, и очень сильную. Руководство
партийной ячейкой академии было в руках "правых". Секретарем ячейки был
Хахарев{4}, довольно влиятельный человек, с дореволюционным партстажем,
кажется, с 1906 или 1907 года. Сам \41\ он из Нижнего Новгорода, известный
человек, прошел подполье. Вокруг него группировалась эта, так сказать,
старая гвардия. Но она была пораженной: ведь она выступала против
генеральной линии партии. Она группировалась вокруг Бухарина и поддерживала
его, поддерживала Угланова, поддерживала Рыкова против Сталина и против
Центрального Комитета партии.
Мы пришли с Юга. У нас было довольно большое землячество (донбассовцы,
днепропетровцы, луганчане, артемовчане, харьковчане). Мы стояли на позициях
Центрального Комитета. Завязалась борьба, и я тоже довольно активно втянулся
в эту борьбу. Главным образом меня тогда поддерживал Табаков. Он тоже
позднее безвинно погиб, его расстреляли. По национальности он был еврей,
очень хороший коммунист. Я его узнал, когда он был директором треста, а
потом - объединения по производству керамики для металлургии. В Донбассе
находился Красногоровский завод огнеупоров для облицовки доменных и
мартеновских печей, и Табаков занимался этим делом. У меня с ним установился
хороший контакт, он опирался на Юзовскую организацию, и тут-то в академии мы
сошлись с ним. У нас существовало единое партийное мнение, и другие товарищи
нас поддерживали, например, Аллилуев с Дальнего Востока. Он и сейчас,
кажется, жив, пенсионер. (Этот Аллилуев ничего общего с Аллилуевым, тестем
Сталина, не имеет, просто однофамилец.) Были у нас и другие товарищи, и
довольно-таки большая группа, но все же мы оставались в меньшинстве. Может
показаться, что я отвлекаюсь. Казалось бы, какое это имеет отношение к теме?
Я ведь хотел говорить о Сталине, о его роли. Но это как раз имеет прямое
отношение к теме.
В Промышленной академии развернулась борьба за генеральную линию
Центрального Комитета против "правых" и зиновьевцев, а потом право-левацкого
блока Сырцова -Ломинадзе. В этой борьбе моя роль резко выделялась в том
коллективе, и все это было на виду у Центрального Комитета. Поэтому всплыла
и моя фамилия как активного члена партии, который возглавляет группу
коммунистов и ведет борьбу с углановцами, рыковцами, зиновьевцами и
троцкистами в Промышленной академии. Политическая борьба шла очень острая.
Ведь там большинство составляли члены партии с дореволюционным стажем, и
нужно сказать, что эта группа была очень солидной: в ней имелись влиятельные
люди. Например, помню нашего донбасского товарища Макарова{5}. Он был в
Юзовке директором Юзовского завода, сам же он - нижегородец, член партии с
1905 г., очень \42\ умный и уважаемый человек. Он официально не объявлял,
что он заодно с "правыми", но поддерживал "правых" и против "правых" нигде
даже не заикался. Видимо, он договорился с "правыми", что будет вести себя
несколько скрытно, не выявлять себя сторонником оппозиции. Считалось, что он
вроде бы стоит на позиции генеральной линии партии, а на самом деле он своей
деятельностью способствовал усилению группы Угланова, Бухарина, Рыкова.
Остроту борьбы можно показать на таком примере. Выборы президиума
общего собрания нашей партийной организации заняли однажды целое заседание,
и оно открылось только на следующий день. Помню, как мои товарищи выставляли
мою кандидатуру в президиум, но я раза два или три проваливался и не был
избран. Когда шли выборы в президиум, то все кандидаты должны были выйти на
трибуну и рассказать свою биографию. Кандидат с послереволюционным стажем
члена партии уже был как бы обречен. Вот такая имела место борьба. А уж в
бюро ячейки выбирали вообще особо. Меня несколько раз выдвигали, и моя
кандидатура никак не проходила. В конце концов меня выбрали в Ревизионную
комиссию, правда, потом опять провалили. Вообще тогда часто переизбирали
бюро ячейки, потому что развернулась острая борьба, так что люди менялись.
"Правда" часто выступала против "правых", и, как правило, после каждого
ее выступления созывалось общее партсобрание, а оно уже переизбирало бюро.
Но "правые" так приладились, что, когда Хахареву уже нельзя было оставаться
секретарем партийной организации Промышленной академии, выдвинули Левочкина.
Левочкин, из Брянска, был менее заметной фигурой, но по существу тоже
"правый". Поэтому линия Бюро в поддержку "правых" продолжалась и после
г. находился на ответственных партийных постах, в 1925-1929 гг. видный
работник Коммунистического Интернационала, затем занимал различные партийные
должности, перед репрессированием был секретарем Магнитогорского горкома
ВКП(б), член ЦК партии с 1930 года.
В 1928 г. меня перевели на работу в Харьков. Там тогда размещались
правительство Украины и Центральный Комитет КП(б)У. Я был утвержден
заместителем заведующего орготделом ЦК партии, а заведовал отделом Николай
Несторович Демченко{1}, которого я очень уважал. Он заслуживал этого. Он
тоже погиб безвременно, и погиб от руки Сталина, хотя и был очень предан
генеральной линии партии. Центральному Комитету и лично Сталину.
Почему я был переведен в Харьков? После освобождения по нашему
требованию Моисеенко от поста секретаря к нам приехал секретарем окружного
комитета Строганов{2}. Сам он был из Нижегородской организации, членом
партии числился с 1905 года. Неплохой человек, но довольно-таки
ограниченный. Он не соответствовал тем требованиям, которые предъявлялись к
Сталинской организации, крупной, боевой, промышленной и разносторонней. Тут
и угольная промышленность, и металлургия, и химия, и строительная индустрия,
и сельское хозяйство. Одним словом, Сталине - крупнейший центр, прежде всего
промышленный, но в немалой степени и сельскохозяйственный. А этот человек
оказался мелким. Мы очень любезно его приняли и, так сказать, ощупывали со
всех сторон и обнюхивали как старого большевика. Уже позднее о нем
злословили, что хотя он и старый большевик, но и старая калоша, хотя был он
не так уж стар. Любил он выпивать, и довольно-таки изрядно. Потом он стал
заниматься интриганством. Одним словом, не прижился, и сложилась такая
обстановка, что актив стал его игнорировать и тем самым поставил меня \33\ в
довольно тяжелое положение: я лишь его заместитель, а по всем важнейшим
вопросам идут ко мне и не идут к нему.
Мне это было понятно, но для него это было тяжело, принижало его роль.
Ко мне шли, потому что я вырос в этом районе, отец мой работал на шахте
Успенской, в четырех верстах южнее Юзовки. Я и детство провел там, и юность,
там учился слесарному ремеслу на заводе Боссе{3}. У меня был очень широкий
круг друзей, с которыми я провел детство и юность, работая в шахтах. По тому
времени я неплохо разбирался в вопросах производства - угольной
промышленности, химической, металлургической и строительном деле. Тогда это
было главным. По тем временам руководитель, который не разбирался в добыче
угля или в металлургии, химии и строительстве, считался, грубо говоря,
дураком. Как раз в такое положение попал Строганов, хотя человек он был
неглупый. Он тоже позднее погиб, бедняга, и я очень тогда его жалел, да и
сейчас жалею: он не заслуживал ни ареста, ни расстрела, а был расстрелян.
Меня вызвал в ЦК КП(б)Украины Каганович, первый секретарь ЦК, и
предложил переехать на работу в Харьков, в орготдел ЦК. Он мотивировал это
тем, что в аппарате ЦК очень мало рабочих. Он был прав, там было много
разношерстной публики в смысле рабочего стажа, а тогда придавалось очень
большое значение социальному происхождению работников, занимавших партийные
и советские посты. "Надо нам аппарат орабочить", - сказал он. Я говорю:
"Считаю, что это правильно, но я хотел бы, чтобы это орабочивание было не за
мой счет. Я очень не хотел бы уезжать из Сталине, там я сросся со всей
обстановкой, с людьми. Поэтому мне очень трудно будет, я не знаю новой
обстановки и не смогу, видимо, ужиться в орготделе Центрального Комитета".
Но я знал обстановку. Я же заведовал орготделом в окружкоме и поэтому
бывал в орготделе ЦК КП(б)У на совещаниях; инструктора приезжали к нам для
обследования и прочих дел. Я многих из них знал и был согласен с
Кагановичем, что некоторые люди там не заслуживали доверия, а многие и
уважения, даже если и не было оснований не доверять им. Поэтому я считал,
что меня там встретят плохо. В ЦК КП(б)У ревниво относились к Сталине, да и
парторганизация Сталине тоже знала свое место в партии и поэтому, может
быть, давала некоторый повод к этому: мы, дескать, пролетарии, мы шахтеры,
металлурги, химики, соль Земли, соль партии.
И я попросил тогда, что если мне нужно будет уехать из Сталино (чтобы
дать возможность Строганову развернуться и не \34\ мешать ему сделаться
центральной фигурой, чтобы люди его признавали, шли к нему как к первому
руководителю окружной партийной организации), то просил бы послать меня в
Луганск. Я сейчас не помню фамилию секретаря Луганского окружкома, но он мне
нравился. У меня были с ним очень хорошие отношения, поэтому я с радостью
хотел туда поехать, поэтому и просил послать меня в Луганск. А там я хотел
бы опять пойти работать секретарем районного партийного комитета. Видимо,
там такая работа нашлась бы. Каганович говорит мне: "Если Вы так ставите
вопрос, то у нас в ЦК нет никакой необходимости, чтобы Вы уходили из Юзовки.
Поэтому оставайтесь на месте". Я попрощался, ушел, стал думать и пришел к
выводу, что если Центральный Комитет делает мне такое предложение - работать
заместителем заведующего орготделом ЦК КП(б)У, то это ведь высокий пост и,
видимо, есть веские соображения, которые побудили к тому Кагановича.
Каганович ко мне очень хорошо относился. Мы с ним познакомились
буквально в первые дни Февральской революции. Он тоже работал в Юзовке и
выступал на первом же митинге, который проводили тогда в Юзовке, а я на нем
присутствовал. Я участвовал в митинге как представитель рабочих депутатов
Рутченковских копей на первом совещании в Бахмуте (это был уездный наш
город). Потом вторично, через неделю-две, мы собрались в Юзовке, там же был
Каганович. Он прибыл от Юзовской организации и довольно активно вел себя на
этих совещаниях. Тогда он носил фамилию Кошерович{4}. Я не знал, что он
Каганович, я его знал как Кошеровича. Кагановичу я не только доверял и
уважал его, но, как говорится, и стоял горой за него.
Тогда Каганович еще не был признанным партийным руководителем (я уж и
не говорю о партийном вожде). В ЦК КП(б)У у него были очень сложные
отношения с коллективом. Против него вели борьбу "старики" - Петровский,
Чубарь и другие, не признавала его Екатеринославская группа, где было
сильным влияние Григория Ивановича Петровского. Опорой Кагановича,
собственно, был Донбасс, главным образом Сталине, Луганск и Артемовск
(бывший Бахмут). В Бахмуте Кагановичу доверие оказывалось больше через
Радченко{5}, чем непосредственно. Там был секретарем Никитенко, а он являлся
близким человеком Радченко, Радченко же был председателем Совета профсоюзов
Украины. Сам рабочий, очень авторитетный человек, член партии, кажется, с
1912 г., он тоже безвременно погиб. Хотя сам Радченко был интриганистым
руководителем, но человеком честным, и сомнений в \35\ его преданности делу
партии не могло быть. А его интриганство проявлялось в отношении к
определенным лицам, но не к партии, не к ее генеральной линии.
Итак, после разговора с Кагановичем я, все взвесив, уже сам не хотел
оставаться в Сталине, потому что видел, что у меня могут сложиться плохие
отношения со Строгановым, а я не хотел какой-то борьбы с ним. Его только что
прислали, он не знал пока производства, но мог узнать, это не мотив для
неуважения. Я считал, что лучше мне уйти и пусть он укореняется. Тогда я
сказал Кагановичу, что согласен пойти в орготдел ЦК КП(б)У, но с условием,
чтобы послали меня работать при первой возможности в какой-либо округ, а в
какой, мне было безразлично, хотя желательно, чтобы в промышленный. Я
считал, что сельского хозяйства я все же не знаю, никогда в
сельскохозяйственных районах не работал, а все время был связан с
промышленностью и чувствовал себя здесь в своей тарелке.
Начал работать на новом месте. В Харькове мне не понравилось, как я и
ожидал. Канцелярская работа: через бумаги живого дела не видишь. Это
специфическая работа, а я человек земли, конкретного дела, угля, металла,
химии и в какой-то степени сельского хозяйства. В Сталине сельское хозяйство
не было главным, главным у нас был уголь. Уголь - это хлеб промышленности, и
ему мы уделяли большое внимание. У меня сложились хорошие отношения с
руководством угольной промышленности. Тогда ею руководил Рухимович{6}. Я его
очень уважал. Он тоже безвременно погиб, был расстрелян. У меня были хорошие
отношения и с руководителем Югостали{7} (это, собственно говоря.
Министерство черной металлургии Юга), которая находилась в Харькове.
Возглавлял ее, кажется, Иванов{8}. Я меньше его знал, чем Рухимовича, потому
что Рухимович ни одного совещания угольщиков и хозяйственников не проводил
без меня: он всегда приглашал меня, и я присутствовал от окружного комитета
партии. И вдруг у меня все это оборвалось, и я стал заниматься бумагами, а
это пища не для меня, меня сразу отвернуло от нее. Я раз или два ходил по
этому вопросу к Кагановичу и стал напоминать ему, что он мне обещал помочь
уйти.
{1}ДЕМЧЕНКО Н.Н. (1896 - 1937) - из мещан, член РСДРП с 1916 г.,
занимал ряд партийных и государственных постов в УССР. В 1929 - 1932 гг.
нарком земледелия Украины, с 1932 г. - секретарь Киевского, потом
Харьковского обкомов КП(б)У, в 1936 г. первый заместитель наркома земледелия
СССР, \36\ в 1937 г. нарком зерновых и животноводческих совхозов СССР, член
Политбюро ЦК КП(б)У с 1931 года. Репрессирован, реабилитирован посмертно.
{2}СТРОГАНОВ В.А. (1888 - 1938) - крестьянин, член РСДРП с 1905 года. С
1917 г. на ответственной советской и партийной работе, секретарь
Сталинского, потом Харьковского окружкомов КП(б)У в 1927 - 1930 гг., до 1932
г. второй секретарь ЦК КП(б)У, секретарь Днепропетровского обкома КП(б)У,
член Политбюро ЦК КП(б)У в 1930 - 1933 годах. Репрессирован, реабилитирован
посмертно.
{3}Металлозавод с начальным французским капиталом.
{4}Под псевдонимом Борис КОШЕРОВИЧ он работал на обувной фабрике
"Новороссийского общества", участвуя в деятельности местной большевистской
организации.
{5}РАДЧЕНКО А.Ф. (1887 - 1938) - крестьянин, член РСДРП с 1912 г. После
1917 г. находился на советской и профсоюзной работе. В 1924- 1925 гг.
секретарь Сталинского губкома КП(б)У, в 1925 - 1928 гг. председатель
Всеукраинского совета профсоюзов и член Политбюро ЦК КП(б)У, с 1929 г.
занимал различные партийные должности. Репрессирован, реабилитирован
посмертно.
{6}РУХИМОВИЧ М.Л. (1889-1938)- рабочий, член РСДРП с 1913 года,
активный участник Гражданской войны и борьбы за Советскую власть на Украине.
В 1921 -1922гг. председатель Юзовского губисполкома, в 1923-1925 гг.
управляющий трестом "Донуголь", затем председатель ВСНХ УССР и заместитель
председателя ВСНХ СССР. В 1930 - 1934 гг. нарком путей сообщения РСФСР,
управляющий трестом "Кузбассуголь". Перед репрессированием был наркомом
оборонной промышленности СССР. Реабилитирован посмертно.
{7}Комбинат "ЮГОСТАЛЬ" был создан в 1921 г. как ведущая
государственно-хозяйственная организация металлургических заводов и угольных
шахт Юга страны.
{8}ИВАНОВ С.Н. - член РКП(б) с 1920 г., инженерно-хозяйственный и
партийный работник.
Однажды Каганович мне позвонил и говорит: "Вы просили меня перевести
Вас в какой-либо округ на партийную работу. Если Вы не возражаете, то я бы
Вам предложил Киев. Состоялось решение, в Киев идет секретарем окружного
комитета товарищ Демченко, а Демченко просит, чтобы Вас отпустили с ним
заведовать орготделом Киевского окружкома. Если Вы согласны, то можете
буквально сейчас же (это было воскресенье) брать билет и выезжать в Киев.
Там все известно, Демченко знает, и он с удовольствием Вас встретит". \37\
Я, не раздумывая, дал согласие. Киевская организация тогда у нас не
считалась пролетарской, боевой. Шла такая слава, что в Киеве сильна
украинская националистическая тенденция. Так оно действительно и было.
Пролетариат там был слабый, а интеллигенция группировалась вокруг украинской
Академии наук. Возглавлял эту интеллигенцию тогда Грушевский{1}. Там была
сильна и троцкистская организация. Считалось, что там сложно работать,
особенно русским: к ним не особенно хорошее было отношение. Поэтому я
полагал, что, так как националисты считали меня безнадежным русаком, мне
будет там трудно.
Тем не менее я сейчас же приобрел билет и вечером выехал в Киев. Утром
уже был там. Первый раз в жизни попал я в Киев, в этот большой город. До
этого я, собственно говоря, видел, не считая Москвы, Харьков, Екатеринослав
и Мариуполь. Я не называю здесь Бахмут, а Юзовка еще не считалась даже
городом. Киев на меня произвел сильное впечатление. Как только я приехал, то
с чемоданом в руке пошел прямо на берег Днепра. Меня тянуло взглянуть на
Днепр, потому что я много слышал и кое-что читал о нем. Мне хотелось увидеть
эту мощную реку.
Начал я свою партийную и трудовую деятельность в Киеве вместе с
Демченко. Председателем облисполкома был Войцеховский. Он тоже безвременно
погиб, его расстреляли. Это был человек с некоторым налетом украинского
национализма. Раньше он состоял в подпольной социал-демократической
украинской организации, но был честный и уважаемый человек. Мягкий по
характеру, лощеный интеллигент, но приятный человек и старательный работник.
В Киеве он был "на своем месте". Демченко учился на медицинском факультете,
но не окончил его. Член партии с 1916 г., он к рабочим не особенно тяготел,
а больше тянулся к интеллигенции и занимался вопросами Академии наук. Потом
ему от ЦК КП(б)У было поручено заниматься Западной (или, как украинцы
говорили, Захидной) КПУ, то есть Львовщиной, Тарнополем* и прочим. Это была
большая политическая работа, и я считал, что он хорошо ее делал.
*С 1944 г. Тернополь
Вот таким образом я попал в Киев. На меня была взвалена текущая местная
внутренняя работа - рабочие и село. Нужно признаться, что сейчас мне очень
приятно вспоминать о том времени. Мне работалось там хорошо и легко.
Киевляне ко мне относились с большим доверием и, я бы сказал, с уважением.
Имелись и трудности, было много безработных, чего в Донбассе мы не
встречали. \38\ Шел 1928 год, а в Киеве с Красным знаменем ходили по улицам,
демонстрируя, безработные. Мы их потом собрали в старом помещении Киевской
городской думы{2}, там был зал человек на 400 - 500, и там они митинговали.
Имелись там еще и меньшевики, и эсеры, и украинских националистов оставалось
много, сильное было и троцкистское влияние. Троцкисты использовали
трудности, которые имелись в Киеве.
Эти безработные тоже были довольно характерными, потому что безработицы
тогда на Украине вообще-то не было, даже имелся недостаток в рабочих, а вот
там было много безработных, даже коммунистов. Годами ходили они без работы.
Когда я предложил: "Пожалуйста, я вам могу сейчас же работу найти", - они
вроде бы обрадовались. Спрашивают: "Куда?". Я говорю: "В Донбасс". - "Нет,
мы, - говорят, - еще походим". И вот целый год ходят они и еще готовы,
видимо, год-два ходить. Но в Донбасс ехать не хотят: это провинция. Там
шахтеры, а они не приспособлены к такому труду. Меня это возмущало, потому
что я детство там провел и для меня Донбасс, Юзовка - родная стихия, я
скучал по шахтерам, сжился с ними...
Проработал я в Киеве весь 1928 год. В 1929 г. мне уже стукнуло 35 лет.
Это был последний год, когда я мог еще думать о поступлении в высшее учебное
заведение, а я окончил только рабфак, и меня все время тянуло получить
высшее образование. Поэтому я стал добиваться посылки меня на учебу.
{1}ГРУШЕВСКИЙ М.С. (1866-1934)-крупный украинский историк и
литературовед, участник украинского национального движения, в 1917-1918 гг.
председатель Центральной рады, академик АН УССР с 1924 г. и АН СССР с 1929
г., автор многочисленных научных трудов.
{2}Позже там помещался Киевский городской Дом учителя.
Тут я встретил сопротивление. К тому времени Каганович уже уехал в
Москву, работать в ЦК, а вместо него был прислан Косиор{1}. В Киеве считали,
что я - близкий к Кагановичу человек (а это так действительно и было) и
поэтому ухожу еще и потому, \39\ что не хочу с Косиором иметь дело, не хочу
с ним работать и поддерживать его. Это было не так. Я Косиора мало знал, но
с уважением относился к нему. Косиор по характеру довольно мягкий, приятный
человек и разумный. Я бы сказал, что в смысле отношений с людьми он стоял
выше, чем Каганович, но как организатор он, конечно, уступал ему. Каганович
- более четкий и более деятельный человек: это действительно буря. Он может
даже наломать дров, но решит задачу, которая ставится Центральным Комитетом.
Он был более пробивной человек, чем Косиор.
Я посчитал необходимым поехать в Харьков и объясниться с Косиором. Я
сказал ему: "Мне уже 35 лет. Я хочу учиться. Поймите меня. Я прошу ЦК КП(б)У
понять и поддержать меня и прошу, чтобы ЦК рекомендовал меня в Промышленную
академию. Я хочу быть металлургом". Косиор с пониманием отнесся к моей
просьбе и согласился. Когда встал вопрос о том, что я ухожу, Демченко очень
огорчился и долго уговаривал меня остаться, хотя и с пониманием относился к
тому, что человек хочет учиться. Вот тогда-то я увидел и почувствовал
истинное отношение людей к себе.
Когда я поставил вопрос об уходе на учебу и попросил отпустить меня, то
даже решение не сразу было принято. После заседания Бюро некоторые товарищи
зашли ко мне и говорят: "Ты действительно хочешь учиться или у тебя, может
быть, с Демченко не выходит? Ты скажи нам открыто". Говорили с намеком, что
поддержат меня, если у меня с Демченко не выходит дело и плохо складываются
отношения. Я отвечал: "Нет, прошу правильно понять меня. У меня с Демченко
наилучшие отношения. С таким человеком, как Демченко, я готов бы работать и
дальше, но хочу учиться". - "Ну тогда другое дело, мы тебя поддержим". И на
следующем заседании было принято нужное решение.
Я уехал в Москву. Там тоже встретил трудности, потому что у меня не
было достаточного руководящего хозяйственного стажа. В Промышленной академии
товарищи говорили, что я не подойду им, и рекомендовали идти на курсы
марксизма-ленинизма при ЦК партии. "А здесь, - говорят, - создано учебное
заведение для управляющих, для директоров". Пришлось мне побеспокоить Лазаря
Моисеевича Кагановича (он был секретарем ЦК) и попросить, чтобы ЦК поддержал
меня. Я добился своего: меня поддержал Каганович, и таким образом я стал
слушателем Промышленной академии.
Поселился я тогда в общежитии на Покровке, в доме э 40. Он и сейчас там
стоит. Не знаю только, что в этом здании находится. По тому времени это было
хорошее общежитие; коридорная система, \40\ отдельные комнаты. Одним словом,
идеальные условия. Учебное здание Промышленной академии помещалось на
Ново-Басманной, это тоже недалеко. Я не пользовался трамваем, ходил пешком
через Земляной вал и прямо через переулок, где был, кажется. Дом старых
большевиков, потом сворачивал на Ново-Басманную налево. Дорога занимала
всего несколько минут: такой ежедневный небольшой моцион.
Начал я учиться. В академии люди были очень разные и по партийности, и
по общей подготовке. Многие окончили сельскую школу и знали только четыре
действия арифметики, а с другой стороны, там были люди, которые имели
среднее образование. А я пришел, окончив рабфак: это считалось - имею
среднее образование. Наша группа была подобрана довольно-таки сильной. Но у
нас имелись один-два таких товарища, которые отставали по математике, и они
нас тянули назад. Народ взрослый, упорный, поэтому не преподаватель
требовал, чтобы человек учился, а человек сам требовал от преподавателя,
чтобы тот его учил. Но на все требуется время. Бывало, не его вызывали к
доске, а он сам идет к ней, мучает преподавателя, потому что ему непонятны
те или другие математические формулы. Мы же сидим и возмущаемся, что и нас
держат, потому что для нас это уже пройденный этап.
Так было и в 1929 году. А когда я пришел в академию осенью 1930 г., то
столкнулся с таким явлением. В академию попало очень много людей, которые,
собственно, не особенно-то хотели учиться, но в силу сложившихся
политических условий вынуждены были оставить хозяйственную, партийную или
профсоюзную деятельность. Вот они и расползались по учебным заведениям.
Промышленная академия стала буквально уютным уголком, где могли отсиживаться
такие люди, потому что стипендия приличная, столовая неплохая и общежитие
хорошее: у каждого - комната, а некоторые маститые хозяйственники имели
возможность получить две комнаты и устроиться там с семьей.
Шефствовал тогда над Промышленной академией Куйбышев{2}, председатель
Госплана. Ну что могло быть выше? Уважаемый и влиятельный человек, который
действительно поддерживал Промышленную академию. То был как раз период
острой борьбы с "правыми". "Правые" развернули свою деятельность: Рыков,
Бухарин, Угланов{3}. Они повели борьбу, и очень сильную. Руководство
партийной ячейкой академии было в руках "правых". Секретарем ячейки был
Хахарев{4}, довольно влиятельный человек, с дореволюционным партстажем,
кажется, с 1906 или 1907 года. Сам \41\ он из Нижнего Новгорода, известный
человек, прошел подполье. Вокруг него группировалась эта, так сказать,
старая гвардия. Но она была пораженной: ведь она выступала против
генеральной линии партии. Она группировалась вокруг Бухарина и поддерживала
его, поддерживала Угланова, поддерживала Рыкова против Сталина и против
Центрального Комитета партии.
Мы пришли с Юга. У нас было довольно большое землячество (донбассовцы,
днепропетровцы, луганчане, артемовчане, харьковчане). Мы стояли на позициях
Центрального Комитета. Завязалась борьба, и я тоже довольно активно втянулся
в эту борьбу. Главным образом меня тогда поддерживал Табаков. Он тоже
позднее безвинно погиб, его расстреляли. По национальности он был еврей,
очень хороший коммунист. Я его узнал, когда он был директором треста, а
потом - объединения по производству керамики для металлургии. В Донбассе
находился Красногоровский завод огнеупоров для облицовки доменных и
мартеновских печей, и Табаков занимался этим делом. У меня с ним установился
хороший контакт, он опирался на Юзовскую организацию, и тут-то в академии мы
сошлись с ним. У нас существовало единое партийное мнение, и другие товарищи
нас поддерживали, например, Аллилуев с Дальнего Востока. Он и сейчас,
кажется, жив, пенсионер. (Этот Аллилуев ничего общего с Аллилуевым, тестем
Сталина, не имеет, просто однофамилец.) Были у нас и другие товарищи, и
довольно-таки большая группа, но все же мы оставались в меньшинстве. Может
показаться, что я отвлекаюсь. Казалось бы, какое это имеет отношение к теме?
Я ведь хотел говорить о Сталине, о его роли. Но это как раз имеет прямое
отношение к теме.
В Промышленной академии развернулась борьба за генеральную линию
Центрального Комитета против "правых" и зиновьевцев, а потом право-левацкого
блока Сырцова -Ломинадзе. В этой борьбе моя роль резко выделялась в том
коллективе, и все это было на виду у Центрального Комитета. Поэтому всплыла
и моя фамилия как активного члена партии, который возглавляет группу
коммунистов и ведет борьбу с углановцами, рыковцами, зиновьевцами и
троцкистами в Промышленной академии. Политическая борьба шла очень острая.
Ведь там большинство составляли члены партии с дореволюционным стажем, и
нужно сказать, что эта группа была очень солидной: в ней имелись влиятельные
люди. Например, помню нашего донбасского товарища Макарова{5}. Он был в
Юзовке директором Юзовского завода, сам же он - нижегородец, член партии с
1905 г., очень \42\ умный и уважаемый человек. Он официально не объявлял,
что он заодно с "правыми", но поддерживал "правых" и против "правых" нигде
даже не заикался. Видимо, он договорился с "правыми", что будет вести себя
несколько скрытно, не выявлять себя сторонником оппозиции. Считалось, что он
вроде бы стоит на позиции генеральной линии партии, а на самом деле он своей
деятельностью способствовал усилению группы Угланова, Бухарина, Рыкова.
Остроту борьбы можно показать на таком примере. Выборы президиума
общего собрания нашей партийной организации заняли однажды целое заседание,
и оно открылось только на следующий день. Помню, как мои товарищи выставляли
мою кандидатуру в президиум, но я раза два или три проваливался и не был
избран. Когда шли выборы в президиум, то все кандидаты должны были выйти на
трибуну и рассказать свою биографию. Кандидат с послереволюционным стажем
члена партии уже был как бы обречен. Вот такая имела место борьба. А уж в
бюро ячейки выбирали вообще особо. Меня несколько раз выдвигали, и моя
кандидатура никак не проходила. В конце концов меня выбрали в Ревизионную
комиссию, правда, потом опять провалили. Вообще тогда часто переизбирали
бюро ячейки, потому что развернулась острая борьба, так что люди менялись.
"Правда" часто выступала против "правых", и, как правило, после каждого
ее выступления созывалось общее партсобрание, а оно уже переизбирало бюро.
Но "правые" так приладились, что, когда Хахареву уже нельзя было оставаться
секретарем партийной организации Промышленной академии, выдвинули Левочкина.
Левочкин, из Брянска, был менее заметной фигурой, но по существу тоже
"правый". Поэтому линия Бюро в поддержку "правых" продолжалась и после