Страница:
авиации немцев. Американцы же без прикрытия налетали на территорию
противника и подвергали бомбардировке его промышленные центры, что имело
огромное значение. Эти самолеты были вооружены крупнокалиберными пулеметами
- хвостовыми, бортовыми и лобовыми.
В 1943 г., когда мы наступали под Киевом, авиация у противника была уже
довольно жиденькая и не представляла такой серьезной силы, как в начале
войны. В 1944 г. я редко выезжал на фронт. Но я вообще не слышал жалоб, что
немецкая авиация не дает нам покоя. Мои фронтовые приятели (с ними я
поддерживал телефонную связь, они приезжали в Киев или я иной раз приезжал
на фронт) говорили: "Вы не можете себе даже представить, \603\ сейчас мы
ездим и днем, и ночью, и нас авиация противника не беспокоит". Чья это была
заслуга? Американской авиации. Она вывела из строя немецкие заводы, которые
производили самолеты. Металл у немцев был, и бензин имелся, но разрушены
были авиационные заводы. Разве этого мало? Разве маленькая помощь? И другие
их заводы, которые производили вооружение, США очень настойчиво, упорно и со
знанием дела разрушали. Это была большая поддержка нам. А помощь, которую мы
получали в виде готовых танков? Помню, получили мы английские танки под
Сталинградом (сейчас уже забыл их название). Их боевые качества были
невысокими, но это все же был танк. Пехотинец был прикрыт броней, смелее шел
в атаку и лучше наносил удары по врагу. Эти танки уступали нашим по броне,
но в ходовой части превосходили их.
В этой связи вспоминаю возмутительные случаи с нашими танками. Во время
Сталинградской битвы получили мы танки, а они, не пройдя и 100 километров,
остановились в пути, у них вышла из строя ходовая часть. Я тогда написал
записку Сталину, и Сталин принял суровые меры. В частности, сделал
перестановку в руководстве, ответственным за производство танков был
назначен Малышев{4}. Заострили внимание на качестве ходовой части танков, а
не только на их количестве. Но ее качество оставалось отвратительным. Зимой
1943 года, когда немцы стремились прорвать кольцо окружения вокруг
Сталинграда, пришла к нам Гвардейская армия Малиновского. В ней имелось три
корпуса, а в каждом корпусе - по танковому полку. И из этих танковых полков
ни один не вышел на линию фронта: все танки стояли на дорогах и ждали, пока
их приведут в подвижное состояние. Если бы дошел хоть один танк из трех, то
мы имели бы танковый полк, а так не получилось ни одного полка в результате
низкого качества производства. А ведь воевать надо было! Противник имел
достаточно вооружения. Оно было порой хуже нашего, но его было значительно
больше. Да и не все у немцев было хуже нашего. Простой патриотизм - он
больно бьет, если на нем основывать политику и не анализировать факты.
Следовательно, и на будущее нельзя строить иллюзий, а надо исходить из
реальных фактов.
У нас нет соответствующих сведений. Они не появились в печати из-за
чувства ложного стыда. Это неправильно. Считаю, что было бы полезно, если бы
такие работы были опубликованы. Может быть, даже подготовлены каким-то
научным институтом, который провел бы глубокий научный анализ былого. Надо
изучать прошлое, чтобы не допускать тех ошибок, которые были допущены \604\
раньше, и исключить их в настоящем и будущем. К сожалению, Сталин в то время
уже стоял на неправильных позициях. Он многое признавал, но сам перед собой,
в туалете. А высказать это где-то публично, чтобы другие услышали, он считал
унизительным. Нет, это не унижение! Признание заслуг своего партнера не
принижает наших заслуг. Наоборот, объективное заявление подняло бы нас еще
выше в глазах всех народов и ни в какой степени не принизило бы наших
достоинств, наших успехов, наших побед, значения тех решающих ударов,
которые мы нанесли по общему врагу. Но это было для Сталина невозможно. Он
старался прикрыть нашу слабость, полагая, что это делает нас как бы сильнее
противника: пусть нас больше боятся. Это глупый вывод, неправильный.
Противника не обманешь: он умеет считать, умеет анализировать, а наш народ
все понял бы правильно.
Возможно, Сталин боялся, что откровенность в этом вопросе когда-то
обернется и против него: почему не предвидел? Это уже другой вопрос. Думаю,
что надо было бы пойти на откровенное признание, не щадить себя, потому что
лучшая помощь стране и делу, которому ты служишь, - не прикрывать
недостатки, а вскрывать их, даже с болью, чтобы народ все увидел. Тогда
народ правильно поймет тебя, оценит и поддержит, если нужно, то и простит
ошибки, которые были допущены. Если люди искренне анализируют ошибки,
следовательно, они не будут их повторять. Могут сказать: "Вот, Хрущев
критикует Сталина, а сам в этих вопросах анализа и критики на Сталина же и
ссылается". Верно. Впрочем, полагаю, что мои товарищи, с которыми я вместе
работал под руководством Сталина, тоже оставят какие-то воспоминания. Если
они будут объективны, то не побоятся перед историей рассказать о недостатках
Сталина, обо всем том, что они знали. Сталин же то, о чем я сейчас
рассказываю, обычно говорил не один на один, а и в беседах, в которых
участвовало 5, 7, 10 человек. Не все члены Политбюро принимали обычно
участие в заседаниях Сталина. Сталин всегда выбирал какую-то группу, которую
он приближал к себе, а какую-то группу как бы в порядке наказания некоторое
время не приглашал. В такую группу мог попасть кто угодно. Одних он
приглашает сегодня, а завтра пригласит тех, которых не приглашал вчера.
То, о чем говорил Сталин на этих заседаниях, являлось правильным,
глубоким и трезвым признанием на основе сопоставления всех фактов,
определяющих, быть нам на свете или не быть, победить или же проиграть
войну. Когда там Сталин хорошо оценивал роль наших союзников, я был
абсолютно согласен с ним и \605\ считал, что это - правильный анализ фактов.
Сказать это никогда не поздно. Ведь новое поколение, которое сменит
современное руководство страной, обязательно осмелится объективно осветить
начало войны. Сейчас это уже не имеет принципиального значения. Все равно
наши вчерашние союзники сегодня стали нашими противниками. Признание их
помощи нам с точки зрения материального обеспечения и вооружения в то время
не отражает нынешнего состояния дел, потому что сейчас мы находимся в другом
положении. Шутка ли сказать, дожили до такого времени, когда нас считают
второй державой по промышленному потенциалу в мире! Мы действительно
являемся такой державой.
Мне британский премьер Макмиллан{5}, когда я в свое время беседовал с
ним, говорил: "Ну что сейчас Англия? Англия сейчас уже не та, когда она была
владычицей морей и определяла мировую политику. Теперь все решают две страны
- США и СССР". Почти в таких же выражениях мне сказал это де Голль,
президент Франции, человек трезвого ума. Он сказал: "Господин Хрущев, сейчас
США и Советский Союз - вот два великих государства. Франция не имеет того
величия, какое имела в прошлом. Теперь она уже не может определять мировую
политику". Таково признание нашей мощи, нашей роли и значения в мировой
политике. Поэтому нисколько не умалило бы нашего достоинства признание, что
в прошлом эти страны оказали нам такую помощь, которая существенно повлияла
на исход войны.
Повторяю: они оказали нам помощь не ради победы дела социализма, идей
марксизма-ленинизма. Для них стоял вопрос о жизни или смерти. Они нам
помогали для того, чтобы наша армия не пала под ударами Гитлеровской
Германии, а, опираясь на более современное вооружение, перемалывала бы живую
силу врага, тем самым ослабляя и себя. Это ведь тоже было в интересах наших
союзников. Они хотели выбрать подходящее время и активно включиться в войну
против Германии тогда, когда Советский Союз уже не обладал бы мощью и не
занимал бы решающего положения при решении мировых проблем после разгрома
Германии. Поэтому их помощь - это не любовь к нашему народу и не проявление
уважения к нашей государственной системе, а результат трезвого взвешивания
возникшего тогда положения для западных стран.
Ситуация сложилась так, что мы стали союзниками с ними, чтобы выиграть
эту войну против общего врага. Англия и США хотели воспользоваться ситуацией
и использовать наши государственные и главным образом людские ресурсы, с тем
чтобы чужими руками перемолоть силы общего врага, добиться победы и получить
возможность \606\ самим вершить судьбы мира. Этим они и руководствовались,
когда помогали нам. Они не стыдились того, что идут на союз с
социалистическим государством - заклятым врагом капитализма. И Сталин, нужно
отдать ему должное, тоже пошел на это. Конечно, не от хорошей жизни, а
потому, что иного выхода не было, никакого выбора не было. Но это был путь к
спасению. Единственный путь, чтобы выжить и выиграть войну. Так я оцениваю
этот вопрос, и такое же мнение я слышал от Сталина. Он подробно не разбирал
тот период войны. Но не требуется больших усилий, чтобы прийти к такому
заключению. Он понимал это и говорил об этом.
Я надеюсь, что моя точка зрения найдет отражение в исследованиях тех
историков, которые попробуют объективно разобраться в обстановке,
сложившейся в 1941-1943 годах. Впрочем, и в 1944 - 1945 гг. американцы
многое нам давали. Уже после войны Жданов съездил в США, и мне сказали, что
после этого по ленд-лизу мы получили мощный прокатный американский стан и
этот стан решено смонтировать на заводе им. Ильича в Мариуполе, потом этот
город назвали Жданов{6}. Я туда съездил. На монтаже работали японцы. Монтаж
был организован узлами, чтобы быстрее ввести стан в строй. Помню, говорил я
с японцами, спрашивал об их жизни. Потом мы шутили над тем, что нам пленные
японские солдаты отвечали: они приехали сюда помогать русским, их прислал
помогать микадо. Они считали себя не пленными, а посланцами микадо
(императора).
Итак, мы получали от союзников оборудование, корабли, много военного
снаряжения. Это сыграло важную роль в войне. Почти вся наша артиллерия была
на американской тяге. Как-то, уже после смерти Сталина, я предложил:
"Давайте все машины, которые мы производим, дадим нашим военным, потому что
просто неприлично смотреть: идет парад, а тягачи - американские". Почти вся
наша военная техника, которая стояла в ГДР, тоже была на американских
"студебеккерах". Это неудобно, это для нас позор. Уже сколько лет прошло,
как кончилась война, а мы все еще ездим на американской технике.
Хочу тут подчеркнуть, какое количество этих машин и какого качества мы
получили. Представьте, как без них мы бы наступали? Как двигались бы от
Сталинграда до Берлина? Я не представляю себе. Наши потери были бы
колоссальными, потому что не было бы никакой маневренности у наших войск.
Кроме того, мы получали много стали и дюралюминия. Наша промышленность была
подорвана, частично оставлена врагу. В этих условиях помощь от США имела
очень большое значение. \607\ В оказании нам помощи проявили большое
упорство и англичане. Они доставляли грузы кораблями в Мурманск и несли при
этом большие потери. Там пролег длинный путь, на котором безнаказанно
разгуливали немецкие подводные лодки. Германия захватила Норвегию и подошла
вплотную к нашему Мурманску. Поэтому многие машины англичане и американцы
перегоняли к нам и через Иран{7}. Это было гораздо выгоднее, потому что
южный путь был безопасен. Корабли разгружались в Персидском заливе, а дальше
машины своим ходом двигались к нам. Кроме того, самолеты из США летели своим
ходом через Аляску, Чукотку и Сибирь. Там получились довольно большие
грузопотоки.
Конечно, это не все полностью решало, но без этого не оказалось бы и
главного решения дела. Из крови наших бойцов и техники со стороны США и
Англии в совокупности складывалось обеспечение победы, обеспечение действий
Красной Армии, которая дралась и наносила сильнейшие потери нашему общему
врагу. Продукты питания мы тоже получали тогда в большом количестве. Ходило
немало анекдотов, в том числе неприличных, об американской тушенке. И
все-таки она была вкусной. Много появилось на этот счет прибауток, но
тушенку-то мы ели. Без нее нам было бы очень трудно кормить армию. Ведь мы
потеряли самые плодородные земли - Украину и Северный Кавказ. Это надо себе
представить, как трудно было в таких условиях организовать обеспечение
продовольствием всей страны.
Кроме того, мы получили от союзников много новых технических устройств,
о которых вообще не имели понятия. Для противовоздушных сил мы получили
электронный прибор - радиолокатор. Командующий военно-воздушными силами
говорил мне, что этот аппарат прибыл из Англии. Раньше мы оборудовали
противовоздушную оборону из приборов только прожекторами и "слухачами",
довольно грубыми и сложными. О современном электронном оборудовании мы и
понятия не имели, англичане же его имели и какое-то количество передали нам.
На командном авиапункте меня обучали военные, как можно следить за авиацией
противника по экрану этого аппарата.
Одним словом, надо честно признать вклад наших союзников в разгром
Гитлера. Нельзя хвастать: вот мы шашки вынули и победили, а они пришли к
шапочному разбору. Такая точка зрения верна, если рассматривать лишь вклад
союзников с точки зрения высадки десантников, то есть непосредственного
участия американских и английских войск в борьбе против Германии на
Европейском континенте. Тут будет верно. Но техника и материалы, которыми
они \608\ помогали нам, - другой вопрос. Если бы они не помогали, то мы бы
не победили, не выиграли эту войну, потому что понесли слишком большие
потери в первые дни войны. Теперь - о десантах союзников. Мы ждали второго
фронта в Европе в 1942 г. и в 1943 году. Особенно он был нужен в 1942 г.,
когда нам приходилось очень тяжело. Я говорю в основном о нашем участке -
Юго-Западном и Южном фронтах, где в 1942 г. наносился врагом главный удар.
Противник поставил задачу лишить нас нефти и пробиться через Кавказ в Иран.
Он был недалек от реализации своих планов. Конечно, если бы наши союзники
высадили десант именно тогда, то наши потери были бы гораздо меньшими.
Сейчас мне трудно судить о намерениях союзников в то время. Было ли
решение не высаживать десант продиктовано желанием переложить еще больший
груз на плечи Советского Союза и еще больше нас обескровить? Этого я не
исключаю. Или же было так, как они нам объясняли: что они еще недостаточно
подготовлены, что у них еще недостаточно развито производство вооружения и
они не готовы к высадке мощного десанта? Что им нужно еще какое-то время?
Думаю, что имело место и то, и другое, но больше первого. Больше было
желания обескровить нас, обескровить своего союзника, с тем чтобы включиться
в войну как следует уже на завершающем этапе и потом вершить судьбы мира.
Воспользоваться результатами войны и навязать всем свою волю: не только
врагу, но и союзнику. Это я вполне допускаю. И это, видимо, сыграло немалую
роль.
Если рассматривать с классовых позиций, то союзникам было неинтересно
усиливать нас. Их интересы заключались в том, чтобы своевременно
использовать СССР, несмотря на то что он базируется на социалистических
принципах. Так уж сложилась наша общая судьба, что нам понадобилось
объединить свои усилия. Каждый из нас поодиночке или совсем не смог бы
выиграть войну, или же выиграл бы, но с гигантскими потерями и очень большой
затяжкой во времени. Поэтому стороны шли на такой союз и, прилагая
совместные усилия в борьбе против общего врага, оставались в то же время на
своих классовых позициях.
Мы тоже считали, что нам было бы полезно стать значительно сильнее
своих союзников к концу войны, чтобы наш голос звучал еще внушительнее при
решении международных вопросов. Если бы это удалось, то не так был бы решен
вопрос о Германии, как он был решен в Потсдаме. В Потсдаме решение явилось
компромиссным. Оно основывалось на соотношении сил, которое сложилось к
концу войны. Особенно сказалось это на статусе Берлина и Вены. \609\ Эти
города находились в зоне, которую занимали советские войска. Казалось бы,
эти города должны целиком входить в нашу зону. Однако союзники целиком нам
их не отдали. Эти города были разделены на четыре сектора: мы получили
четвертую часть, а три части получили Англия, США и Франция. Это тоже
свидетельствует о соотношении сил, которое сложилось к концу войны.
О многом, конечно, американцы и англичане думали еще тогда, когда пошли
на союз с нами. Особенно стала эта проблема беспокоить их, когда наша армия
выдержала немецкий удар и при напряжении всех сил перешла в наступление,
весьма устойчиво чувствуя себя на всех фронтах. Когда мы уже двигались на
запад и подошли к Германии, союзники вынуждены были поспешить открыть второй
фронт в Европе, потому что они теперь боялись, что мы можем продвинуться
значительно дальше на запад от тех границ, которые были определены ранее,
когда намечались зоны оккупации для каждой страны, участвовавшей в войне.
Все это тоже надо учитывать, указывая и на достоинства союзников, их вклад в
общее дело разгрома гитлеровской Германии, и на их классовую позицию.
Теперь хочу рассказать насчет высказываний Сталина относительно
взаимоотношений с союзниками в процессе войны, конкретно - с Рузвельтом и
Черчиллем. Франция не имела крупных сил в Европе, и Сталин стал уделять ей
внимание, в сущности, начиная с Потсдамской конференции и после нее. Его
внимание занимали раньше главным образом Рузвельт и Черчилль. Сталин, по его
собственным словам, больше симпатизировал Рузвельту, потому что президент
США с пониманием относился к нашим проблемам. Сближала Рузвельта со Сталиным
и его нелюбовь к английской монархии, к ее институтам.
Сталин как-то рассказал о таком эпизоде. Когда во время Тегеранской
конференции главы держав встретились за обедом, Рузвельт, подняв бокал,
предложил выпить за президента Советского Союза господина Калинина. Все
выпили. Спустя какой-то срок Черчилль, тоже подняв бокал, объявил тост за
короля Великобритании. Рузвельт сказал, что он пить не будет. Черчилль
обиженно насторожился, а тот - ни в какую: "Нет, я пить не буду. Я не могу
пить за английского короля. Я не могу забыть слова моего отца". Оказывается,
когда отец Рузвельта уезжал в Америку из Европы, то уже на пароходе он
сказал сыну про британского короля: "Он наш враг". Сын не забыл этого и,
невзирая на этикет, так и не поднял бокала.
При деловых разговорах и возникавших спорах очень часто Сталин встречал
поддержку со стороны Рузвельта против Черчилля. Таким образом, у Сталина
симпатии сложились явно в пользу \610\ Рузвельта, хотя Черчилля он тоже
ценил и относился к нему с уважением. Это был крупный политический деятель
не только Англии, он занимал одно из ведущих мест в сфере мировой политики.
При неудаче конца 1944 г. в Арденнах, когда немцы серьезно угрожали союзным
войскам на втором фронте, Черчилль обратился за помощью к Сталину, с тем
чтобы мы оттянули на себя немецкие армии. Для этого нам нужно было провести
внеочередную наступательную операцию. Ее мы провели, хотя она планировалась
у нас на значительно более поздний срок{8}. Это стало демонстрацией дружбы и
помощи союзнику, у которого сложилась тяжелая обстановка. Это было Сталиным
проведено очень хорошо, он умел понимать и такие дела и проводить их в
жизнь.
Помню, как Сталин несколько раз возвращался к характеристике
Эйзенхауэра. Он отмечал его благородство, рыцарский подход к
взаимоотношениям с союзником. Несколько раз я слышал такие высказывания при
беседах в узком кругу у Сталина уже после войны, но еще до моего переезда в
Москву.
Когда я вновь начал работать в Москве и чаще бывал у Сталина, он стал
часто приглашать меня, когда уезжал в отпуск на Кавказ. Я чувствовал, что он
просто не терпит одиночества и даже боится его. У него появлялся физический
страх перед одиночеством. Это было для всех нас довольно накладно (говорю о
членах руководства страны, которое окружало Сталина). Отдыхать вместе с ним
и обедать считалось великой честью. Но это еще и большая физическая
нагрузка.
Однажды я с ним вместе отдыхал целый месяц. Он меня поместил буквально
рядом с собой. Приходилось и жить рядом, все время вместе обедать и ужинать.
Но это внешняя сторона дела. А если бы знали, что это означает на деле,
какие это физические нагрузки, сколько нужно было съедать и вообще
потреблять того, что вредно или неприятно, лишь бы не нарушить личных
отношений! Отношение к тебе демонстрировалось самое хорошее, дружеское, и
приходилось идти на жертвы. Но такая жизнь была отчасти полезна тем, что
велись беседы, из которых можно было извлечь для себя пользу и сделать
различные политические выводы.
В ходе таких бесед я неоднократно слышал от Сталина очень лестные
отзывы о порядочности Эйзенхауэра. Сталин говорил, что когда мы наступали на
Берлин, то если бы со стороны союзников был не Эйзенхауэр, а какой-то другой
верховный командующий их войсками, мы бы, конечно, Берлин не взяли, просто
не успели бы. Его бы заняли раньше нас американцы. И это действительно так,
потому что немцы сосредоточили главные силы против нас и охотно \611\ готовы
были сдаться Западу. Сталин обратился к Эйзенхауэру с письмом, в котором
говорилось, что, согласно межсоюзническому договору и с учетом крови,
которая пролита нашим народом, мы хотели бы, чтобы наши войска вошли первыми
в Берлин, а не союзные. Как говорил Сталин, Эйзенхауэр тогда придержал свои
войска и прекратил наступление. Он предоставил нашим войскам возможность
разбить немцев и занять Берлин. Таким образом, мы получили приоритет,
захватив столицу Германии. Другой человек на это не пошел бы. А ведь если бы
Берлин был захвачен американцами, то тогда, по словам Сталина, по-другому
решался бы вопрос о судьбе Германии, а наше положение значительно ухудшилось
бы. Эйзенхауэр проявил такое рыцарское благородство и был верен слову,
данному нам Рузвельтом. Он уважал память о Рузвельте.
В это время новым президентом США стал Трумэн, которого Сталин и не
уважал, и не ценил. И, видимо, правильно делал, потому что тот заслуживал
такого отношения. А вот еще один факт, о котором рассказывал Сталин, тоже
относящийся к концу войны, когда немцы были уже приперты нашими войсками к
стене капитуляции и не могли оказывать сопротивления, должны были слагать
оружие и сдаваться в плен. Многие из них не хотели сдаваться в плен нашим
войскам и двинулись на запад с тем, чтобы сдаться американцам. Опять
последовало обращение Сталина к Эйзенхауэру: было сказано, что советские
войска проливали кровь, разгромили врага, а противник, который стоит перед
нашими войсками, сдается в плен американцам: это несправедливо. Эйзенхауэр
приказал тогда не брать немцев в плен (кажется, это было в Северной Австрии,
где у нас наступал Малиновский) и предложил командующему германскими силами
сдаться в плен русским, так как именно русское оружие победило его армию.
Так и получилось.
Сталин рассказывал также, что он обратился с аналогичной просьбой к
Черчиллю. На участке в Северной Германии, который занимал Монтгомери, немцы
тоже убегали от войск Рокоссовского к англичанам. Сталин попросил, чтобы их
англичане не брали в плен и вынудили сдаться нашим войскам. "Ничего
подобного! - возмущался Сталин. - Монтгомери забрал себе их всех и забрал их
оружие. Так наши войска разбили немцев, а результат разгрома пожинал
Монтгомери". И Эйзенхауэр, и Монтгомери - оба представители буржуазного
класса. Но они решили по-разному и по-разному соблюдали принципы
партнерства, договоренности, слова, чести. Когда я имел дело с Эйзенхауэром,
то всегда передо мной как бы стояли его былые действия. Я помнил слова,
сказанные Сталиным, и верил им. Ведь Сталина заподозрить в симпатиях к
кому-либо \612\ никак было нельзя. В классовых вопросах он был неподкупен и
непримирим. Это у него была очень сильная политическая черта, за которую он
пользовался среди нас большим уважением.
Под конец войны Сталин очень беспокоился, как бы американцы не перешли
через линию разграничения союзных войск. Я уже говорил, что против нас было
организованное сопротивление немцев, а американцы спокойнее наступали и
легко пересекли линию разграничения. Сталин сомневался, уступят ли они,
сдержат ли слово, данное Рузвельтом. Они ведь могли сказать, что их войска
останутся там, куда вышли, и это будет теперь разделительная граница
оккупационных районов. Но нет, американцы отвели свои войска назад и
расположили их по линии, которая была намечена в Тегеране, еще до победы над
Германией. Это тоже свидетельствует о порядочности Эйзенхауэра. Из таких вот
фактов складывалось хорошее отношение Сталина к Эйзенхауэру. Поэтому Сталин
и пригласил Эйзенхауэра на Парад Победы и выразил наше признание его заслуг
награждением его высшим военным орденом СССР - "Победы". Это очень высокая
награда. Правда, тем же орденом был награжден фельдмаршал Монтгомери. Но в
данном случае налицо формальное выполнение нашего долга по отношению к
союзнику, потому что англичане тоже награждали наше начальство своими
орденами. Здесь имела место лишь официальная взаимность, а Эйзенхауэра
Сталин выделял особо. Потом я не раз встречался с Эйзенхауэром, но об этом я
расскажу в другом месте.
Сейчас хочу высказать свои соображения на тему, были ли созданы условия
противника и подвергали бомбардировке его промышленные центры, что имело
огромное значение. Эти самолеты были вооружены крупнокалиберными пулеметами
- хвостовыми, бортовыми и лобовыми.
В 1943 г., когда мы наступали под Киевом, авиация у противника была уже
довольно жиденькая и не представляла такой серьезной силы, как в начале
войны. В 1944 г. я редко выезжал на фронт. Но я вообще не слышал жалоб, что
немецкая авиация не дает нам покоя. Мои фронтовые приятели (с ними я
поддерживал телефонную связь, они приезжали в Киев или я иной раз приезжал
на фронт) говорили: "Вы не можете себе даже представить, \603\ сейчас мы
ездим и днем, и ночью, и нас авиация противника не беспокоит". Чья это была
заслуга? Американской авиации. Она вывела из строя немецкие заводы, которые
производили самолеты. Металл у немцев был, и бензин имелся, но разрушены
были авиационные заводы. Разве этого мало? Разве маленькая помощь? И другие
их заводы, которые производили вооружение, США очень настойчиво, упорно и со
знанием дела разрушали. Это была большая поддержка нам. А помощь, которую мы
получали в виде готовых танков? Помню, получили мы английские танки под
Сталинградом (сейчас уже забыл их название). Их боевые качества были
невысокими, но это все же был танк. Пехотинец был прикрыт броней, смелее шел
в атаку и лучше наносил удары по врагу. Эти танки уступали нашим по броне,
но в ходовой части превосходили их.
В этой связи вспоминаю возмутительные случаи с нашими танками. Во время
Сталинградской битвы получили мы танки, а они, не пройдя и 100 километров,
остановились в пути, у них вышла из строя ходовая часть. Я тогда написал
записку Сталину, и Сталин принял суровые меры. В частности, сделал
перестановку в руководстве, ответственным за производство танков был
назначен Малышев{4}. Заострили внимание на качестве ходовой части танков, а
не только на их количестве. Но ее качество оставалось отвратительным. Зимой
1943 года, когда немцы стремились прорвать кольцо окружения вокруг
Сталинграда, пришла к нам Гвардейская армия Малиновского. В ней имелось три
корпуса, а в каждом корпусе - по танковому полку. И из этих танковых полков
ни один не вышел на линию фронта: все танки стояли на дорогах и ждали, пока
их приведут в подвижное состояние. Если бы дошел хоть один танк из трех, то
мы имели бы танковый полк, а так не получилось ни одного полка в результате
низкого качества производства. А ведь воевать надо было! Противник имел
достаточно вооружения. Оно было порой хуже нашего, но его было значительно
больше. Да и не все у немцев было хуже нашего. Простой патриотизм - он
больно бьет, если на нем основывать политику и не анализировать факты.
Следовательно, и на будущее нельзя строить иллюзий, а надо исходить из
реальных фактов.
У нас нет соответствующих сведений. Они не появились в печати из-за
чувства ложного стыда. Это неправильно. Считаю, что было бы полезно, если бы
такие работы были опубликованы. Может быть, даже подготовлены каким-то
научным институтом, который провел бы глубокий научный анализ былого. Надо
изучать прошлое, чтобы не допускать тех ошибок, которые были допущены \604\
раньше, и исключить их в настоящем и будущем. К сожалению, Сталин в то время
уже стоял на неправильных позициях. Он многое признавал, но сам перед собой,
в туалете. А высказать это где-то публично, чтобы другие услышали, он считал
унизительным. Нет, это не унижение! Признание заслуг своего партнера не
принижает наших заслуг. Наоборот, объективное заявление подняло бы нас еще
выше в глазах всех народов и ни в какой степени не принизило бы наших
достоинств, наших успехов, наших побед, значения тех решающих ударов,
которые мы нанесли по общему врагу. Но это было для Сталина невозможно. Он
старался прикрыть нашу слабость, полагая, что это делает нас как бы сильнее
противника: пусть нас больше боятся. Это глупый вывод, неправильный.
Противника не обманешь: он умеет считать, умеет анализировать, а наш народ
все понял бы правильно.
Возможно, Сталин боялся, что откровенность в этом вопросе когда-то
обернется и против него: почему не предвидел? Это уже другой вопрос. Думаю,
что надо было бы пойти на откровенное признание, не щадить себя, потому что
лучшая помощь стране и делу, которому ты служишь, - не прикрывать
недостатки, а вскрывать их, даже с болью, чтобы народ все увидел. Тогда
народ правильно поймет тебя, оценит и поддержит, если нужно, то и простит
ошибки, которые были допущены. Если люди искренне анализируют ошибки,
следовательно, они не будут их повторять. Могут сказать: "Вот, Хрущев
критикует Сталина, а сам в этих вопросах анализа и критики на Сталина же и
ссылается". Верно. Впрочем, полагаю, что мои товарищи, с которыми я вместе
работал под руководством Сталина, тоже оставят какие-то воспоминания. Если
они будут объективны, то не побоятся перед историей рассказать о недостатках
Сталина, обо всем том, что они знали. Сталин же то, о чем я сейчас
рассказываю, обычно говорил не один на один, а и в беседах, в которых
участвовало 5, 7, 10 человек. Не все члены Политбюро принимали обычно
участие в заседаниях Сталина. Сталин всегда выбирал какую-то группу, которую
он приближал к себе, а какую-то группу как бы в порядке наказания некоторое
время не приглашал. В такую группу мог попасть кто угодно. Одних он
приглашает сегодня, а завтра пригласит тех, которых не приглашал вчера.
То, о чем говорил Сталин на этих заседаниях, являлось правильным,
глубоким и трезвым признанием на основе сопоставления всех фактов,
определяющих, быть нам на свете или не быть, победить или же проиграть
войну. Когда там Сталин хорошо оценивал роль наших союзников, я был
абсолютно согласен с ним и \605\ считал, что это - правильный анализ фактов.
Сказать это никогда не поздно. Ведь новое поколение, которое сменит
современное руководство страной, обязательно осмелится объективно осветить
начало войны. Сейчас это уже не имеет принципиального значения. Все равно
наши вчерашние союзники сегодня стали нашими противниками. Признание их
помощи нам с точки зрения материального обеспечения и вооружения в то время
не отражает нынешнего состояния дел, потому что сейчас мы находимся в другом
положении. Шутка ли сказать, дожили до такого времени, когда нас считают
второй державой по промышленному потенциалу в мире! Мы действительно
являемся такой державой.
Мне британский премьер Макмиллан{5}, когда я в свое время беседовал с
ним, говорил: "Ну что сейчас Англия? Англия сейчас уже не та, когда она была
владычицей морей и определяла мировую политику. Теперь все решают две страны
- США и СССР". Почти в таких же выражениях мне сказал это де Голль,
президент Франции, человек трезвого ума. Он сказал: "Господин Хрущев, сейчас
США и Советский Союз - вот два великих государства. Франция не имеет того
величия, какое имела в прошлом. Теперь она уже не может определять мировую
политику". Таково признание нашей мощи, нашей роли и значения в мировой
политике. Поэтому нисколько не умалило бы нашего достоинства признание, что
в прошлом эти страны оказали нам такую помощь, которая существенно повлияла
на исход войны.
Повторяю: они оказали нам помощь не ради победы дела социализма, идей
марксизма-ленинизма. Для них стоял вопрос о жизни или смерти. Они нам
помогали для того, чтобы наша армия не пала под ударами Гитлеровской
Германии, а, опираясь на более современное вооружение, перемалывала бы живую
силу врага, тем самым ослабляя и себя. Это ведь тоже было в интересах наших
союзников. Они хотели выбрать подходящее время и активно включиться в войну
против Германии тогда, когда Советский Союз уже не обладал бы мощью и не
занимал бы решающего положения при решении мировых проблем после разгрома
Германии. Поэтому их помощь - это не любовь к нашему народу и не проявление
уважения к нашей государственной системе, а результат трезвого взвешивания
возникшего тогда положения для западных стран.
Ситуация сложилась так, что мы стали союзниками с ними, чтобы выиграть
эту войну против общего врага. Англия и США хотели воспользоваться ситуацией
и использовать наши государственные и главным образом людские ресурсы, с тем
чтобы чужими руками перемолоть силы общего врага, добиться победы и получить
возможность \606\ самим вершить судьбы мира. Этим они и руководствовались,
когда помогали нам. Они не стыдились того, что идут на союз с
социалистическим государством - заклятым врагом капитализма. И Сталин, нужно
отдать ему должное, тоже пошел на это. Конечно, не от хорошей жизни, а
потому, что иного выхода не было, никакого выбора не было. Но это был путь к
спасению. Единственный путь, чтобы выжить и выиграть войну. Так я оцениваю
этот вопрос, и такое же мнение я слышал от Сталина. Он подробно не разбирал
тот период войны. Но не требуется больших усилий, чтобы прийти к такому
заключению. Он понимал это и говорил об этом.
Я надеюсь, что моя точка зрения найдет отражение в исследованиях тех
историков, которые попробуют объективно разобраться в обстановке,
сложившейся в 1941-1943 годах. Впрочем, и в 1944 - 1945 гг. американцы
многое нам давали. Уже после войны Жданов съездил в США, и мне сказали, что
после этого по ленд-лизу мы получили мощный прокатный американский стан и
этот стан решено смонтировать на заводе им. Ильича в Мариуполе, потом этот
город назвали Жданов{6}. Я туда съездил. На монтаже работали японцы. Монтаж
был организован узлами, чтобы быстрее ввести стан в строй. Помню, говорил я
с японцами, спрашивал об их жизни. Потом мы шутили над тем, что нам пленные
японские солдаты отвечали: они приехали сюда помогать русским, их прислал
помогать микадо. Они считали себя не пленными, а посланцами микадо
(императора).
Итак, мы получали от союзников оборудование, корабли, много военного
снаряжения. Это сыграло важную роль в войне. Почти вся наша артиллерия была
на американской тяге. Как-то, уже после смерти Сталина, я предложил:
"Давайте все машины, которые мы производим, дадим нашим военным, потому что
просто неприлично смотреть: идет парад, а тягачи - американские". Почти вся
наша военная техника, которая стояла в ГДР, тоже была на американских
"студебеккерах". Это неудобно, это для нас позор. Уже сколько лет прошло,
как кончилась война, а мы все еще ездим на американской технике.
Хочу тут подчеркнуть, какое количество этих машин и какого качества мы
получили. Представьте, как без них мы бы наступали? Как двигались бы от
Сталинграда до Берлина? Я не представляю себе. Наши потери были бы
колоссальными, потому что не было бы никакой маневренности у наших войск.
Кроме того, мы получали много стали и дюралюминия. Наша промышленность была
подорвана, частично оставлена врагу. В этих условиях помощь от США имела
очень большое значение. \607\ В оказании нам помощи проявили большое
упорство и англичане. Они доставляли грузы кораблями в Мурманск и несли при
этом большие потери. Там пролег длинный путь, на котором безнаказанно
разгуливали немецкие подводные лодки. Германия захватила Норвегию и подошла
вплотную к нашему Мурманску. Поэтому многие машины англичане и американцы
перегоняли к нам и через Иран{7}. Это было гораздо выгоднее, потому что
южный путь был безопасен. Корабли разгружались в Персидском заливе, а дальше
машины своим ходом двигались к нам. Кроме того, самолеты из США летели своим
ходом через Аляску, Чукотку и Сибирь. Там получились довольно большие
грузопотоки.
Конечно, это не все полностью решало, но без этого не оказалось бы и
главного решения дела. Из крови наших бойцов и техники со стороны США и
Англии в совокупности складывалось обеспечение победы, обеспечение действий
Красной Армии, которая дралась и наносила сильнейшие потери нашему общему
врагу. Продукты питания мы тоже получали тогда в большом количестве. Ходило
немало анекдотов, в том числе неприличных, об американской тушенке. И
все-таки она была вкусной. Много появилось на этот счет прибауток, но
тушенку-то мы ели. Без нее нам было бы очень трудно кормить армию. Ведь мы
потеряли самые плодородные земли - Украину и Северный Кавказ. Это надо себе
представить, как трудно было в таких условиях организовать обеспечение
продовольствием всей страны.
Кроме того, мы получили от союзников много новых технических устройств,
о которых вообще не имели понятия. Для противовоздушных сил мы получили
электронный прибор - радиолокатор. Командующий военно-воздушными силами
говорил мне, что этот аппарат прибыл из Англии. Раньше мы оборудовали
противовоздушную оборону из приборов только прожекторами и "слухачами",
довольно грубыми и сложными. О современном электронном оборудовании мы и
понятия не имели, англичане же его имели и какое-то количество передали нам.
На командном авиапункте меня обучали военные, как можно следить за авиацией
противника по экрану этого аппарата.
Одним словом, надо честно признать вклад наших союзников в разгром
Гитлера. Нельзя хвастать: вот мы шашки вынули и победили, а они пришли к
шапочному разбору. Такая точка зрения верна, если рассматривать лишь вклад
союзников с точки зрения высадки десантников, то есть непосредственного
участия американских и английских войск в борьбе против Германии на
Европейском континенте. Тут будет верно. Но техника и материалы, которыми
они \608\ помогали нам, - другой вопрос. Если бы они не помогали, то мы бы
не победили, не выиграли эту войну, потому что понесли слишком большие
потери в первые дни войны. Теперь - о десантах союзников. Мы ждали второго
фронта в Европе в 1942 г. и в 1943 году. Особенно он был нужен в 1942 г.,
когда нам приходилось очень тяжело. Я говорю в основном о нашем участке -
Юго-Западном и Южном фронтах, где в 1942 г. наносился врагом главный удар.
Противник поставил задачу лишить нас нефти и пробиться через Кавказ в Иран.
Он был недалек от реализации своих планов. Конечно, если бы наши союзники
высадили десант именно тогда, то наши потери были бы гораздо меньшими.
Сейчас мне трудно судить о намерениях союзников в то время. Было ли
решение не высаживать десант продиктовано желанием переложить еще больший
груз на плечи Советского Союза и еще больше нас обескровить? Этого я не
исключаю. Или же было так, как они нам объясняли: что они еще недостаточно
подготовлены, что у них еще недостаточно развито производство вооружения и
они не готовы к высадке мощного десанта? Что им нужно еще какое-то время?
Думаю, что имело место и то, и другое, но больше первого. Больше было
желания обескровить нас, обескровить своего союзника, с тем чтобы включиться
в войну как следует уже на завершающем этапе и потом вершить судьбы мира.
Воспользоваться результатами войны и навязать всем свою волю: не только
врагу, но и союзнику. Это я вполне допускаю. И это, видимо, сыграло немалую
роль.
Если рассматривать с классовых позиций, то союзникам было неинтересно
усиливать нас. Их интересы заключались в том, чтобы своевременно
использовать СССР, несмотря на то что он базируется на социалистических
принципах. Так уж сложилась наша общая судьба, что нам понадобилось
объединить свои усилия. Каждый из нас поодиночке или совсем не смог бы
выиграть войну, или же выиграл бы, но с гигантскими потерями и очень большой
затяжкой во времени. Поэтому стороны шли на такой союз и, прилагая
совместные усилия в борьбе против общего врага, оставались в то же время на
своих классовых позициях.
Мы тоже считали, что нам было бы полезно стать значительно сильнее
своих союзников к концу войны, чтобы наш голос звучал еще внушительнее при
решении международных вопросов. Если бы это удалось, то не так был бы решен
вопрос о Германии, как он был решен в Потсдаме. В Потсдаме решение явилось
компромиссным. Оно основывалось на соотношении сил, которое сложилось к
концу войны. Особенно сказалось это на статусе Берлина и Вены. \609\ Эти
города находились в зоне, которую занимали советские войска. Казалось бы,
эти города должны целиком входить в нашу зону. Однако союзники целиком нам
их не отдали. Эти города были разделены на четыре сектора: мы получили
четвертую часть, а три части получили Англия, США и Франция. Это тоже
свидетельствует о соотношении сил, которое сложилось к концу войны.
О многом, конечно, американцы и англичане думали еще тогда, когда пошли
на союз с нами. Особенно стала эта проблема беспокоить их, когда наша армия
выдержала немецкий удар и при напряжении всех сил перешла в наступление,
весьма устойчиво чувствуя себя на всех фронтах. Когда мы уже двигались на
запад и подошли к Германии, союзники вынуждены были поспешить открыть второй
фронт в Европе, потому что они теперь боялись, что мы можем продвинуться
значительно дальше на запад от тех границ, которые были определены ранее,
когда намечались зоны оккупации для каждой страны, участвовавшей в войне.
Все это тоже надо учитывать, указывая и на достоинства союзников, их вклад в
общее дело разгрома гитлеровской Германии, и на их классовую позицию.
Теперь хочу рассказать насчет высказываний Сталина относительно
взаимоотношений с союзниками в процессе войны, конкретно - с Рузвельтом и
Черчиллем. Франция не имела крупных сил в Европе, и Сталин стал уделять ей
внимание, в сущности, начиная с Потсдамской конференции и после нее. Его
внимание занимали раньше главным образом Рузвельт и Черчилль. Сталин, по его
собственным словам, больше симпатизировал Рузвельту, потому что президент
США с пониманием относился к нашим проблемам. Сближала Рузвельта со Сталиным
и его нелюбовь к английской монархии, к ее институтам.
Сталин как-то рассказал о таком эпизоде. Когда во время Тегеранской
конференции главы держав встретились за обедом, Рузвельт, подняв бокал,
предложил выпить за президента Советского Союза господина Калинина. Все
выпили. Спустя какой-то срок Черчилль, тоже подняв бокал, объявил тост за
короля Великобритании. Рузвельт сказал, что он пить не будет. Черчилль
обиженно насторожился, а тот - ни в какую: "Нет, я пить не буду. Я не могу
пить за английского короля. Я не могу забыть слова моего отца". Оказывается,
когда отец Рузвельта уезжал в Америку из Европы, то уже на пароходе он
сказал сыну про британского короля: "Он наш враг". Сын не забыл этого и,
невзирая на этикет, так и не поднял бокала.
При деловых разговорах и возникавших спорах очень часто Сталин встречал
поддержку со стороны Рузвельта против Черчилля. Таким образом, у Сталина
симпатии сложились явно в пользу \610\ Рузвельта, хотя Черчилля он тоже
ценил и относился к нему с уважением. Это был крупный политический деятель
не только Англии, он занимал одно из ведущих мест в сфере мировой политики.
При неудаче конца 1944 г. в Арденнах, когда немцы серьезно угрожали союзным
войскам на втором фронте, Черчилль обратился за помощью к Сталину, с тем
чтобы мы оттянули на себя немецкие армии. Для этого нам нужно было провести
внеочередную наступательную операцию. Ее мы провели, хотя она планировалась
у нас на значительно более поздний срок{8}. Это стало демонстрацией дружбы и
помощи союзнику, у которого сложилась тяжелая обстановка. Это было Сталиным
проведено очень хорошо, он умел понимать и такие дела и проводить их в
жизнь.
Помню, как Сталин несколько раз возвращался к характеристике
Эйзенхауэра. Он отмечал его благородство, рыцарский подход к
взаимоотношениям с союзником. Несколько раз я слышал такие высказывания при
беседах в узком кругу у Сталина уже после войны, но еще до моего переезда в
Москву.
Когда я вновь начал работать в Москве и чаще бывал у Сталина, он стал
часто приглашать меня, когда уезжал в отпуск на Кавказ. Я чувствовал, что он
просто не терпит одиночества и даже боится его. У него появлялся физический
страх перед одиночеством. Это было для всех нас довольно накладно (говорю о
членах руководства страны, которое окружало Сталина). Отдыхать вместе с ним
и обедать считалось великой честью. Но это еще и большая физическая
нагрузка.
Однажды я с ним вместе отдыхал целый месяц. Он меня поместил буквально
рядом с собой. Приходилось и жить рядом, все время вместе обедать и ужинать.
Но это внешняя сторона дела. А если бы знали, что это означает на деле,
какие это физические нагрузки, сколько нужно было съедать и вообще
потреблять того, что вредно или неприятно, лишь бы не нарушить личных
отношений! Отношение к тебе демонстрировалось самое хорошее, дружеское, и
приходилось идти на жертвы. Но такая жизнь была отчасти полезна тем, что
велись беседы, из которых можно было извлечь для себя пользу и сделать
различные политические выводы.
В ходе таких бесед я неоднократно слышал от Сталина очень лестные
отзывы о порядочности Эйзенхауэра. Сталин говорил, что когда мы наступали на
Берлин, то если бы со стороны союзников был не Эйзенхауэр, а какой-то другой
верховный командующий их войсками, мы бы, конечно, Берлин не взяли, просто
не успели бы. Его бы заняли раньше нас американцы. И это действительно так,
потому что немцы сосредоточили главные силы против нас и охотно \611\ готовы
были сдаться Западу. Сталин обратился к Эйзенхауэру с письмом, в котором
говорилось, что, согласно межсоюзническому договору и с учетом крови,
которая пролита нашим народом, мы хотели бы, чтобы наши войска вошли первыми
в Берлин, а не союзные. Как говорил Сталин, Эйзенхауэр тогда придержал свои
войска и прекратил наступление. Он предоставил нашим войскам возможность
разбить немцев и занять Берлин. Таким образом, мы получили приоритет,
захватив столицу Германии. Другой человек на это не пошел бы. А ведь если бы
Берлин был захвачен американцами, то тогда, по словам Сталина, по-другому
решался бы вопрос о судьбе Германии, а наше положение значительно ухудшилось
бы. Эйзенхауэр проявил такое рыцарское благородство и был верен слову,
данному нам Рузвельтом. Он уважал память о Рузвельте.
В это время новым президентом США стал Трумэн, которого Сталин и не
уважал, и не ценил. И, видимо, правильно делал, потому что тот заслуживал
такого отношения. А вот еще один факт, о котором рассказывал Сталин, тоже
относящийся к концу войны, когда немцы были уже приперты нашими войсками к
стене капитуляции и не могли оказывать сопротивления, должны были слагать
оружие и сдаваться в плен. Многие из них не хотели сдаваться в плен нашим
войскам и двинулись на запад с тем, чтобы сдаться американцам. Опять
последовало обращение Сталина к Эйзенхауэру: было сказано, что советские
войска проливали кровь, разгромили врага, а противник, который стоит перед
нашими войсками, сдается в плен американцам: это несправедливо. Эйзенхауэр
приказал тогда не брать немцев в плен (кажется, это было в Северной Австрии,
где у нас наступал Малиновский) и предложил командующему германскими силами
сдаться в плен русским, так как именно русское оружие победило его армию.
Так и получилось.
Сталин рассказывал также, что он обратился с аналогичной просьбой к
Черчиллю. На участке в Северной Германии, который занимал Монтгомери, немцы
тоже убегали от войск Рокоссовского к англичанам. Сталин попросил, чтобы их
англичане не брали в плен и вынудили сдаться нашим войскам. "Ничего
подобного! - возмущался Сталин. - Монтгомери забрал себе их всех и забрал их
оружие. Так наши войска разбили немцев, а результат разгрома пожинал
Монтгомери". И Эйзенхауэр, и Монтгомери - оба представители буржуазного
класса. Но они решили по-разному и по-разному соблюдали принципы
партнерства, договоренности, слова, чести. Когда я имел дело с Эйзенхауэром,
то всегда передо мной как бы стояли его былые действия. Я помнил слова,
сказанные Сталиным, и верил им. Ведь Сталина заподозрить в симпатиях к
кому-либо \612\ никак было нельзя. В классовых вопросах он был неподкупен и
непримирим. Это у него была очень сильная политическая черта, за которую он
пользовался среди нас большим уважением.
Под конец войны Сталин очень беспокоился, как бы американцы не перешли
через линию разграничения союзных войск. Я уже говорил, что против нас было
организованное сопротивление немцев, а американцы спокойнее наступали и
легко пересекли линию разграничения. Сталин сомневался, уступят ли они,
сдержат ли слово, данное Рузвельтом. Они ведь могли сказать, что их войска
останутся там, куда вышли, и это будет теперь разделительная граница
оккупационных районов. Но нет, американцы отвели свои войска назад и
расположили их по линии, которая была намечена в Тегеране, еще до победы над
Германией. Это тоже свидетельствует о порядочности Эйзенхауэра. Из таких вот
фактов складывалось хорошее отношение Сталина к Эйзенхауэру. Поэтому Сталин
и пригласил Эйзенхауэра на Парад Победы и выразил наше признание его заслуг
награждением его высшим военным орденом СССР - "Победы". Это очень высокая
награда. Правда, тем же орденом был награжден фельдмаршал Монтгомери. Но в
данном случае налицо формальное выполнение нашего долга по отношению к
союзнику, потому что англичане тоже награждали наше начальство своими
орденами. Здесь имела место лишь официальная взаимность, а Эйзенхауэра
Сталин выделял особо. Потом я не раз встречался с Эйзенхауэром, но об этом я
расскажу в другом месте.
Сейчас хочу высказать свои соображения на тему, были ли созданы условия