...До порта было еще далеко, но Митька чувствовал, что идет правильно, да и не сбиться тут с пути, главное - на запад, то есть направо от солнца, и вниз, к реке. Городские ворота, он знал, широко распахнуты, и закроют их лишь вечером, после захода. Так что времени у него уйма, Харт-ла-Гир, отправляясь утром по своим загадочным делам, предупредил, что вернется лишь поздно вечером, а то и к ночи. И хотя на "домашние задания" он явно не поскупился, но все-таки заняли они лишь утро. Змеюка миангу-хин-аалагу получила свое молоко и деловито убралась обратно, в дырку, в комнатах подметено, лошади почищены и накормлены, дрова для очага еще со вчера запасены, бочки и во дворе, и на кухне полны воды... Так что же, до ночи сидеть здесь как на привязи? Конечно, кассар именно это ему и велел, да пошел он, этот кассар! Он ведь ничего не узнает, еще до заката Митька вернется, сварит ужин и, приняв вид измученного трудами отрока, начнет ждать возвращения блудного господина.
   Нет, конечно, было слегка страшновато - ведь узнай о его прогулке Харт-ла-Гир, порки не избежать, и порки суровой. Не шутка сказать - скверный раб, вместо того, чтобы охранять от злоумышленников хозяйский дом, шляется незнамо где! Но Митька догадывался, что и в его отсутствие вред ли кто рискнет забраться и ограбить кассара. Во-первых, за такое дело стражники превратят вора в кровавый блин, и все об этом знают. Во-вторых, в доме, собственно, и воровать нечего. Разве что лошадей... Да, лошадей жалко. Но так остался же на дворе серый пес Дэгу, а у него клыки размером с указательный палец. И уж если что случится, то именно Дэгу и защитит хозяйское добро, а от Митьки тут мало толку. Не полезет же он с кулаками на взрослых и наверняка вооруженных грабителей. Да, пса, если что, вполне хватит. Впрочем, бояться нечего. Наоборот, это здешнее население побаивается кассара. Вроде бы Харт-ла-Гир ни на кого из соседей не наезжал, здоровается с ними, о делах вежливо спрашивает, а они как-то жмутся, Митька это не раз уже замечал. И ребята вон тоже говорили: "Этот твой господин... он непростой... Он как посмотрит, так в животе холодно становится". Ну разве к такому воры рискнут залезть?
   А зато он посмотрит порт. Между прочим, впервые в жизни. Так ведь никуда они с мамой и не выбирались из Москвы, не на что нам по югам кататься, сердито говорила мама. А тем более здесь древность, парусники, всякие там пассаты, пираты, фрегаты... Интересно же! Да и пригодиться может. В конце концов, рано или поздно придется удирать, а значит, надо заранее готовить побег. Наверняка здешний порт - лучшее место, чтобы скрываться от стражи. И вообще, чем не шутят местные черти? Если тайно пробраться на корабль, идущий в какую-нибудь далекую страну, где, может быть, живет маг, способный вернуть его обратно... совсем обратно, то есть домой, на Землю. Митька понимал, что все это наивные детские мечты, что даже случись такое чудо, окажись он на корабле - его или снова продадут куда-нибудь в рабство, или вообще кинут в волны, вроде как жертву морским богам. Здесь, как он слыхал, ни одно серьезное плавание не обходится без жертвы, для этого специально берут на борт старого, немощного раба, от которого все равно уже никакого толку. И все же... вздымались в душе смутные надежды, неуловимые, точно коснувшийся его волос ветер.
   ...Улицы сменяли одна другую, вскоре Митька уже перестал узнавать места, так далеко ему еще не приходилось бывать. Но все равно заблудиться он не боялся, ведь если что, можно и спросить. Всякий ему покажет. Вот обратный путь - это да, тут могут быть сложности. А, фигня! Главное, хорошо запоминать дорогу.
   Он как раз перебегал незнакомую площадь, когда послышался шум. Людская толпа колыхалась, бурлила, точно кипяток в котле, чувствовалось всеобщее оживление. "Ведут, ведут! - плыл в толпе интригующий шепот. Митька притормозил. - Слышь, пацан, - ухватил он за плечо какого-то тощего мелкого мальчишку, рабский ошейник которого свидетельствовал, что с его владельцем можно обходиться запросто. - Это чего сейчас будет?
   - Что, с Белой Звезды упал? - хитро поинтересовался тот, по всему видать, ничуть не испугавшийся Митьки, даром что был года на три младше. Правда, что ли, не знаешь?
   - Да я тут недавно, - путано пробормотал Митька, которому сейчас вовсе не хотелось строить мелкого. Одного вот уже построил... и чем кончилось?
   - Сейчас жертва будет! - охотно разъяснил мальчишка. - Единян вчера поймали, а сейчас их подарят Итре-у-Лгами.
   - Кому-кому? - переспросил Митька и тут же осекся, сообразив, кому вообще-то приносят здесь жертвы.
   - Что, совсем темный? - покровительственно усмехнулся пацан. Недавно в Оллар продали? Итре-у-Лгами - это Великая Госпожа, богиня судьбы. Она ниточку соткала - и ты родился, перерезала - и ты помер, в узелок завязала - и у тебя неприятности. Она богиня грозная, ее сердить нельзя. С ее словом даже князь молний, пресветлый Шуу-ха-ола-миру считается, хотя она и ему дочка, от Маулу-кья-нгару, Владычицы подземного мира.
   - Ясно... - протянул Митька. - А эти единяне - они кто?
   - Ну... - задумчиво произнес пацан, - они вообще-то безмозглые какие-то. Они наших богов отверглись, верят в своего Единого, который их куда-то вроде позвал, поэтому у них еще есть одно имя - люди Зова. Они сперва в Сарграме завелись, давным-давно, а потом уже у нас, в Иллурии. Говорят, они по ночам ходят и детей крадут. Кого поймают - уносят в подземелье и пьют кровь, делают кинжалом рану и сквозь тростинку высасывают... - он зябко передернул плечами. - А еще они болезни насылают, через воздух.
   Меж тем толпа раздалась, и на середину площади, где точно кафедра возвышалась сложенная из тщательно пригнанных друг к другу камней арена, выступила процессия. Впереди шествовало несколько человек в темно-синих плащах, с длинными, ниже плеч, волосами, каждый в правой руке держал высокий и тонкий посох, перевитый такими же чернильно-синими лентами. Чувствовалось, что посохи у них не для опоры, а то ли для красоты, то ли это какой-то знак. За ними шагало с десяток воинов в боевых панцирях, при саблях и с короткими толстыми копьями. Потом - пятеро связанных общей цепью людей в серых балахонах, а замыкали колонну опять-таки стражники с натянутыми луками.
   Пятеро шли размеренно, даже как-то равнодушно, соединяющая их цепь напомнила Митьке ту, какая была и на нем в тот день, когда его в колонне с прочими рабами вели продавать на рынок. Только у этих людей не было рабских ошейников, цепь охватывала каждого за лодыжку, крепясь к охватывающему ногу широкому бронзовому кольцу.
   Дойдя до каменной арены, люди в синих плащах остановились. Один из них сделал короткий знак рукой - и воины, суетливо избавив пятерых пленников от цепей, древками копий загнали их на возвышение. Те не пытались сопротивляться, они вообще двигались точно во сне.
   Человек, отдавший команду воинам, приосанился и звучно произнес:
   - Жители славного града Ойла-Иллур! Неизмерима доброта Высоких наших Господ, богов неба, земли и преисподней, дарующих нам свет и тьму, радость и печаль, жизнь и смерть. Нас, ничтожных, оделяют они дождем и солнцем, виноградной лозой и рисовым зерном, посылают нам сны и вдохновляют наши мысли...
   - Смотри, это маг! - шепнул пацаненок Митьке. - Из самого Тхарана, Синее Крыло.
   - Да ты чего? Неужели настоящий? - Митькино сердце екнуло. Маг! Если это и в самом деле так, то вот они - люди, способные вернуть его домой!
   - А то! - обиделся мальчишка. - У нас ненастоящих не бывает, у нас тем, кто мага из себя корчит, а ничего не умеет, Тхаран голову рубит. Так что дураков нет.
   - А Тхаран - это кто? Или где? - заинтересовался Митька.
   - Совсем ты темный, - снисходительно, точно взрослый дяденька глупому карапузу, пояснил пацан. - Тхаран - это у нас в Олларе такое содружество магов. А слово "тхаран" значит утес, только это на старом языке, на нем сейчас только жрецы поют гимны.
   Владелец синего плаща долго еще распинался о неимоверной доброте богов. Доброта, по его словам, заключалась в равномерной раздаче радостей и несчастий. "Равновесие! - выкрикивал синий. - Весы богов!" Потом он перекинулся мыслью на людскую неблагодарность, на тягу к невежеству и суевериям, что выражается в поклонении некоему никогда не существовавшему Единому, которого такие вот предатели попросту сочинили, дабы прельщать народ, и даже более того, они, будучи движимы ненавистью ко всему живому, хотят вызвать на головы мирного населения гнев Высоких Господ. И ужасное чуть было не свершилось, еще немного и город провалился бы в пустоты земли, в царство Маулу-кья-нгару, но крепкий утес, Тхаран, вовремя выявил заразу, и теперь настало время умилостивить рассерженных богов, для чего необходимо отправить к ним на суд гнусных богохульников. Однако Тхаран, не желая излишней крови и надеясь на просветление даже помраченных умов, в последний раз обращается к предателям и предлагает им отречься от своих заблуждений и поклониться истинным хозяевам мира, богам Светлого Оллара. В таком случае грешники сохранят жизнь, и, будучи наказаны кнутом, отправятся искупать свои грехи в каменоломни.
   - Нет! - неожиданно зычным голосом произнес вдруг один из единян, с рыжей бородой, доходящей чуть ли не до середины груди. - Не отрекусь я от Господа моего, Он мне защита, Он мне Свет и Путь, Он, Рожденный и Нерожденный, воссоздаст меня из праха в день гнева Своего и введет в небесную Свою горницу, а мерзкие идолы падут, и сами они, и служители их вострепещут, ощутив в сердце своем дыхание Единого, и будет оно жечь их подобно пламени, и пламя сие будет вечно!
   - Нет! - послышался второй голос, затем - третий, четвертый. Пятый, совсем молоденький еще парнишка, судорожно вздохнул.
   - Я... Я поклонюсь! Я паду ниц пред Высокими Господами, и... - он действительно распластался на каменных плитах, захлебнувшись рыданиями.
   По знаку синего мага двое стражником деловито стащили парнишку с помоста.
   - Да как же ты, Хьяру-лимсе, - обернувшись к нему, горестно вскричал рыжебородый. - Ради временного обитания в теле губишь ты бессмертную свою душу! Все равно ведь умрешь, позже нас, но умрешь, и Господь не узнает тебя на небесных дорогах, и отвернет от тебя Свое лицо, и низринешься ты до центра преисподней!
   Парнишка молчал, со свистом втягивая в себя воздух. Плечи его тряслись, глаза ошалело выкатились из орбит, и если бы не крепкие руки стражников, он наверняка бы шлепнулся в пыль.
   - Ну хоть один умный нашелся, - желчно процедил второй из магов. Ладно, начинаем.
   Маги выстроились вокруг помоста кольцом, что-то тихо забормотали. Воины - Митька явственно видел это - напряглись, часть лучников взяла на прицел приговоренных единян, а часть - притихшую толпу.
   Бормотание магов с каждой минутой делалось все громче и громче, постепенно Митька начал разбирать в нем какой-то сложный, но устойчивый ритм странный, завораживающий и пугающий одновременно. Куда до них нашим рэперам, мелькнула вдруг совершенно неуместная сейчас мысль.
   Потом он понял, что это уже не просто ритм - это песня, в которой нельзя было разобрать ни слова, но сама мелодия несла в себе смысл. И смысла этого Митька предпочел бы не ощущать, да куда там! Точно стальная рука сдавила его волю, перед глазами прыгали цветные пятна, а страх мутной пеленой обволакивал сердце. Точь-в-точь как на поляне в парке, когда плащ-болонья посмотрел на него. Мир вокруг пульсировал с бешеной скоростью, и мало-помалу вибрация эта передалась Митьке, ее невозможно было унять. Краем глаза он заметил, что и словоохотливый пацаненок, и суровый мужик слева, и вообще все вокруг тоже трясутся в такт магической мелодии.
   Потом вдруг синие маги резко, точно по команде, остановились и подняли свои посохи, нацелив их на тихо бормочущих что-то единян.
   - О Высокие Господа наши, возьмите же свое! - вскричал тот самый маг, что совсем недавно читал толпе лекцию о доброте здешних богов.
   И тут Митька наглядно убедился, что здешние маги - настоящие. С концов посохов у каждого из них сорвалось гудящее синее пламя и устремилось к единянам. Огненные струи точно змеи обвили вскрикнувших людей. Крики, шипение, стоны, жадный треск огня, пожирающего человеческую плоть... Митьку замутило, он чувствовал, что еще немного - и его вывернет прямо на пыльную землю площади.
   Несколько минут на каменном возвышении гудело пламя, метались в нем человеческие фигурки, кричали, таяли - а потом вдруг все разом кончилось, пламя исчезло. Четыре темных пятна среди серых камней. Четыре точки, расположенные слегка искаженным квадратом. Четыре буквы на гранитной странице.
   А потом площадь взорвалась рукоплесканиями. Крик стоял такой, что у Митьки заложило уши. Толпа, еще секунду назад оцепенело взиравшая на хищное пламя, сейчас прыгала, вопила, хлопала в ладоши, фонтаном выплескивая в белесое от жара небо свою сумасшедшую радость. Мелькание рук, ослепительные улыбки, восторженные глаза. Митькин новый приятель, загорелый мальчишка в потертом кожаном ошейнике, прыгал и вопил вместе со всеми, крутился в безумной пляске, и сизые рубцы на его спине колыхались, точно ветви дерева, колеблемые ветром. А самое страшное - Митька чувствовал, что и сам готов задергаться в судорожных конвульсиях, захлебнуться не то смехом, не то плачем, хлещущие отовсюду волны радости подбрасывали его, крутили как щепку, и не было сил сопротивляться.
   Потом вдруг безумие схлынуло, подчиняясь уверенному жесту синего мага. Народ вновь замер, готовый внимать каждому слову.
   Маг, руководивший жертвоприношением, взошел на каменный помост, поднял свой посох и по новой пустился в рассуждения о доброте богов и пагубности учения единян, но Митька уже не в состоянии был слушать. Проталкиваясь сквозь плотно сбившуюся толпу, он опрометью бежал, сам не зная куда, да и неважно - лишь бы подальше отсюда, от страшной песни синих магов, от четырех кучек пепла, от звериного восторга людей.
   Возле какого-то забора, в нескольких кварталах от площади, его наконец вырвало. Мерзостный вкус во рту, однако, вернул его в реальность. Пошатываясь, Митька поспешил убраться отсюда, пока не выскочил кто-нибудь и не надавал по ушам.
   И куда теперь? Он ведь шел в порт? Ну, значит, туда и дорога. В порт.
   15.
   Огурцы болели. Нежные еще листочки покрылись бурыми пятнами, скрутились, и всем своим видом намекали, что на зиму никаких банок закручено не будет. Виктор Михайлович не успел еще и переодеться в дачное, когда Настя скорбным тоном сообщила ему эту новость. В ее голосе проскальзывали даже обвиняющие нотки - мол, у соседей почему-то подобных проблем не возникает, только мы такие ушибленные.
   Петрушко молча кивнул и пошел в огород осматривать потери. Да, действительно, какая-то зараза. Хотя, может, еще удастся спасти?
   Крикнув жене, что чай будет пить позже, он направился к соседям с южной стороны. Чердынцевы славились в поселке как опытные огородники, у них и огурцы, и томаты, и всякий прочий овощ чувствовали себя как нельзя лучше. Вот дает же Господь людям талант, чувствует их земля, понимает. Он даже как-то поинтересовался у Гены, нет ли в подобном умении доли магии, но тот лишь усмехнулся. "Михалыч, нужно просто землю любить, и она отзовется. Какая нафиг магия, ты чего? Вот когда наоборот, тогда всякое возможно".
   К счастью, все семейство Чердынцевых было в сборе. Они пили чай в саду, под яблоней. Трава вокруг изобиловала опавшими цветками, и казалось, что кто-то разбрызгал из распылителя белую эмаль.
   - Здоров, Виктор, - приветливо махнул ему из-за стола Сергей Ильич, давай к нам. Что-то давно тебя не видно.
   - Да работа все, работа, - пожал плечами Петрушко. - Работа, она как ревнивая жена. Вцепится и не отпускает. Зато, в отличие от жены, дает деньги.
   - Да ты присоединяйся, Вить, - гостеприимно сказала Людмила Петровна, - посидим, побеседуем. В городе все торопимся, все спешим, так хоть здесь бы в нормальном темпе пожить.
   - Да и то, - заметил Сергей Ильич, - тоже суета всякая. Вчера вон электричество отключали, так с ведрами на пруд таскаться пришлось, поливать-то надо. Веришь, полдня туда-сюда пробегал.
   - На тележке надо было, пап, - посоветовала Анька, пододвигая гостю чашку с душистым, настоенным на каких-то лесных травках чаем.
   - Сломалась тележка, - хмуро объяснил Сергей Ильич. - Уже три дня как. Чинить надо, а все никак руки не доходили, а там ведь сверлить надо, а без электричества, видишь ли, дрель что седло без лошади.
   - Слушай, Сереж, - сказал Виктор Михайлович, хлебнув душистого, с добавкой жасмина, чаю. - У меня что-то огурцы загибаются, какой-то вирус, наверное. Не знаю уж, чем лечить. Ты не сходишь, не глянешь?
   - Да какие дела? - улыбнулся Сергей Ильич. - Сейчас подойдем, обследуем. Но лечение, как правило, одно - золы к корню подсыпать да поливать правильно. То есть утром, когда солнце еще невысоко, но обязательно теплой водой, двадцать четыре градуса как минимум. В бочках-то холодная будет, так ты кипяти на газу и разводи в лейке.
   - Мои поспать любят, - виновато сообщил Петрушко. - Где уж им на восходе вставать?
   - Да-а, - согласился Сергей Ильич, - проблема. Можно сказать, философская. Борьба противоположностей. Или борьба хорошего с лучшим.
   Людмила Петровна между тем углядела что-то интересное на улице.
   - Ань, это к тебе, - ровным, как у теледикторши голосом произнесла она. - Воздыхатель номер раз.
   Аня вспыхнула.
   - Во-первых, мама, у него имя есть, Владик. Во-вторых, воздыхатель он или не воздыхатель, я разберусь самостоятельно.
   - Да я что, - развела руками Людмила Петровна. - Ты уже девочка большая, третий курс. Разберешься, конечно. Ладно, иди, встречай.
   Аня вышла из-за стола и резкими шагами направилась к калитке.
   - Тоже проблемы? - поинтересовался Виктор Михайлович, кивнув в ее сторону головой.
   - Да не сказать чтобы проблемы, Вить, - улыбнулся Сергей Ильич. Анька-то девочка правильная, без глупостей. Православная к тому же, а что ни говори, это хороший тормоз. Только вот этот ухажер ее, Владик... Ну оболтус оболтусом. В институт не поступил, кончил ПТУ по электрике, монтером где-то сейчас. От армии бегает, да только, мне кажется, недалеко убежит. И вообще какой-то ни рыба, ни мясо. Аньке он, разумеется, не пара, и сама она, наверное, понимает, а вот отшить не может. Он же за ней с десятого класса хвостиком, они раньше в школе учились вместе. В общем, у нас это называется "дружат". Ладно, пошли, посмотрим твои огурцы.
   Они поднялись из-за стола и не спеша двинулись к калитке, куда как раз входил высокий тощий парень, черные волосы его слегка растрепались ветром, а лицо еще хранило следы юношеских прыщей.
   - Здравствуйте, Сергей Ильич, - вежливо произнес он, остановившись.
   - Привет, Владик, - кивнул хозяин дома. - Чего такой встрепанный? Бегом, что ль, от электрички?
   - Да нет, - махнул тот головой. - Просто...
   - Да я вижу, что не сложно. Ладно, пойдем, Витя, не будет отвлекать молодых.
   После обеда Настя заявила, что ни в какой лес она не собирается. Во-первых, все утро угробилось на прополку, и спина болит, будто по ней прыгали слоны среднего веса. Во-вторых, гора немытой посуды, на которую мужчины, как это от века заведено, не обращают внимания, и значит, ее женский удел - в кухню, к тазику и мочалке.
   Пришлось ее оставить дома и идти вдвоем с Лешкой. Виктор Михайлович подозревал, что истинная причина кроется вовсе не в натруженной спине и уж тем более не в трех тарелках и чашках, а просто в шестнадцать ноль-ноль начиналась очередная серия "Тайн Рио-дель-Вальяхо", бесконечного мексиканского сериала, до которых Настя была охотница.
   - Что, так и пойдешь? - кивнул он Лешке, который ждал его у калитки в синих джинсовых шортиках и майке.
   - А чего? - удивился Лешка, уверенный, что длинные штаны надевают исключительно в холода.
   - А комары?
   - А я намазался! - гордо сообщил сын и вынул из кармашка тюбик. - И для тебя взял.
   - А крапива? - вкрадчиво поинтересовался Петрушко.
   - А мы ее палкой! - Лешка усмехнулся непонятливости отца. - Ну, пошли, что ли?
   - В Земляничный?
   - Угу!
   И они направились в Земляничный Лес. Вообще-то земляника водилась во всех окрестных лесах, но Земляничный, не слишком густой березняк возле озера, отличался самой ранней ягодой, тому способствовало и обилие света, и рельеф сплошные горки. Петрушко понимал, что лет через двадцать, когда уже Лешкины дети повадятся за земляникой, этот лес зарастет и потеряет свою нынешнюю прелесть. Но когда это еще будет... Двадцать лет... И что будет с Лешкой через двадцать лет? И будет ли?
   Отогнав темные мысли, он взял заранее приготовленный пакет. Во-первых, там имелась банка, которую Лешка надеялся набрать доверху. Позавчера он уже бегал в березняк и нашел там несколько вполне красных ягод, и, по его расчету, за два дня количество должно перейти в качество. Или наоборот. Во-вторых, потом предполагалось зайти в другой лес, подальше, и нарвать ореховых листьев для тестя. Аркадий Львович делал из них отвар, весьма помогавший от его аденомы. Главное, чтобы листья были молодыми, и значит, рвать их нужно никак не позже середины июня. А они с Лешкой дружно забыли в прошлый раз, а в позапрошлый оба выходных обустраивали парники...
   Позапрошлый раз - это когда Лешка увидел в поезде "плащ-болонью". Петрушко поморщился. Кое-кто из коллег до сих пор уверен, что мальчику показалось, но он-то знал, что память у сына фотографическая. Это действительно был эмиссар, олларский гость. Только ни малейшего результата они не достигли. Да, Семецкий немедленно связался со смежниками, задействовали железнодорожную милицию, но толку? Дать бы им заранее ориентировку, а то прошел наряд по вагонам, зная, что начальство почему-то хочет лысого и тощего. А таких в электричке половина. За Серпуховым, конечно, поезд остановили, загнав на запасную ветку. Пассажирам объявили, что неисправность, велели ждать. Но когда люди Семецкого подоспели к месту действия, то не нашли ничего. Не зафиксировали ни малейших следов магических воздействий. Похожих на выполненный Лешкой портрет оказалось немало, но абсолютного совпадения не было. "Плащ-болонья" ушел. И единственный результат всей этой суматохи - олларский маг понял, что им здесь интересуются.
   ...В лесу его сразу же атаковали. Со всех сторон враги безжалостно набросились на полковника, он мужественно дрался и положил гору трупов, но их было слишком много, и все они жаждали его крови. Прихлопнув очередного комара, Виктор Михайлович вздохнул и попросил у Лешки пасту. Тщательно смазал руки, лицо, шею... Вроде бы помогло - острый запах отпугнул крылатых хищников, да вот надолго ли?
   Лешка получил свою банку и теперь ползал в траве, отыскивая спелые земляничины. Увы, их поголовье оказалось куда меньше, чем грезилось юному сборщику. Да, красные ягоды время от времени попадались, но вовсе не в промышленном масштабе. О том, чтобы наполнить литровую банку, не приходилось и мечтать.
   - Поспешили мы с тобой, Леха, - заметил Виктор Михайлович. - На недельку примерно поспешили. Хотя, вон и погода способствовала. Тепло, светло... Но природу не обманешь, рановато еще землянике.
   - А я уже нашел целых тридцать восемь ягод! - возразил Лешка, поднимаясь. Локти и коленки его были перемазаны землей, травяным соком и раздавленной земляничной мякотью, но настроение, похоже, не слишком испортилось. Петрушко догадывался, что сыну больше всего нравился сам процесс, сама охота. А наполнить банку действительно можно и через неделю.
   - Пап, - неожиданно спросил его Лешка, подойдя поближе, - а что будет тем ребятам? Ну, которые на меня в парке напали?
   Виктор Михайлович поежился.
   - Леш, - ласково произнес он, - а стоит ли об этом? Главное, что больше такое не повторится.
   Лешка прислонился щекой к его плечу.
   - Их теперь в колонию, да?
   - Почему ты так думаешь? - осторожно спросил Петрушко.
   - А Николай Викторович сказал, ну, тот майор, который тогда меня спрашивал. Их действительно посадят, да?
   - Не знаю, - развел руками Виктор Михайлович. - А почему это тебя так заинтересовало?
   Лешка засопел.
   - Ну, просто... - сказал он наконец. - У нас в классе ребята однажды про эти колонии говорили, у Вовки Тяпина там старший брат сидит, он в прошлом году из чужой машины магнитолу взял, а его поймали. Говорят, там бьют, и кормят плохо, это правда?
   - Ну, сложно сказать, - пожал плечами Петрушко. - Наверное, в разных местах по-разному. Бывают и хорошие колонии, где работают честные люди и поддерживают порядок. Недавно вот по телевизору такую показали. Но где-то попадаются и люди похуже... Да и ребята, как ты понимаешь, не сахар, их же чаще всего заслуженно туда помещают. Ну а дальше уж как получится...
   Лешка помолчал, подумал.
   - Знаешь, пап, ты, может, удивишься, а мне этих мальчишек жалко. Они там, в парке, были злые, но ведь они, наверное, не всегда злые. Я вот тоже злой иногда бываю.
   - Но ты ведь, когда злой, ноешь и скандалишь, а не мучаешь тех, кто слабее, - терпеливо возразил Петрушко. - А они мучили. Тебя. С наслаждением. Чувствуешь разницу?
   - А может, они в первый раз? А теперь их будут мучить, а их мамы будут плакать. Это хорошо, да?