Каплан Виталий. Круги в пустоте

   А что, если в бочках - вода? Ну, или вино на худой конец. Очень может быть, вон ведь какие тяжелые, что-то же в них везут. И должны же на корабле иметь запас пресной воды, куда же без нее? Бочкам место в трюме, об этом во всех книжках написано. А тут и есть трюм, что же еще? Только вот рассуждения рассуждениями, а хрен проверишь, руки-то связаны. И сколько он ни шевелил ими, узлы не делались свободнее.
   Как же развязаться? В голову услужливо лезли полузабытые книги и фильмы. Там герой сунул руки в огонь и героически терпел... Спасибо, не подходит, он не героический пацан из потрепанной толстой книжки с оторванным названием, ему обожженной пятки вот так хватило. Впрочем, огня все равно не добыть. А еще "Колодец и маятник" вспомнился, там узник инквизиции мясом ремни натирал, крысы и перегрызли. Может, попробовать? Крысы есть. Мяса, правда, нет, но на худой конец и клубни лниу-грауту сойдут. Только бы глупая тварь поняла свою задачу и не стала бессмысленно кусаться...
   - Ну, тварь, тебе понятно? - прошептал он крысе, и та на всякий случай отскочила подальше. - Погрызешь по-быстрому, и вся картошка тебе. Вкусная картошечка, отборная, - Митька прыснул, представив себя на рынке, за прилавком.
   Крыса слушала с отсутствующим видом, ее, похоже, сделка не прельщала.
   А свет, скудно льющийся из щелей сверху, мало-помалу тускнел, серел, и Митька понял - приходит вечер, а за ним и ночь. Что ж, если что и случится, то не раньше утренней кормежки. Если, конечно, про него опять не забудут.
   25.
   Комната поражала своими размерами. Собственно, это была вовсе и не комната, а самый настоящий зал. Тонкие колонны подпирали скрытый во тьме потолок, впереди угадывался проем окна - тянуло свежим ветерком, а трещавшие в медных кольцах факелы давали света ровно столько, чтобы не стукнуться о какую-нибудь мебель.
   Мебели, правда, не замечалось - лишь у дальней стены стояло нечто креслоподобное. Вообще, непонятно было, для чего используется этот зал. Сперва Виктор Михайлович решил, что это храм, но подумав, усомнился. Все-таки ни икон, ни статуй, ни подсвечников, ни курильниц с благовониями... Просто огромное пустое помещение. Вот разве что...
   Он подошел поближе к левой стене, где в прерывистом свете факела угадывалось некое изображение... Так... Похоже, мозаика. Цветные камешки складывались в гигантскую фигуру рыбы... или это был кит?
   - Добро пожаловать в Оллар, - раздалось у него за спиной.
   Собственно, фраза прозвучала иначе: "Оллара тнеу-лао-тси гнааму", но Петрушко сообразил это мгновением спустя. Да, великолепный метод изучения языков! Пожалуй, надо бы у здешних вытянуть секрет. А всего лишь - побочный эффект обмена этими самыми имну-глонни... которые Гена предпочитает называть информационной матрицей биополя.
   Виктор Михайлович вспомнил, каким жарким было то обсуждение. Сидели до ночи, поглощали невозможными дозами кофе и раз за разом прокручивали запись. В открытое окно набились комары, нагло звенели, мешали умственному процессу. Гена наотрез отказался выгонять их магией, и тогда Семецкий включил обыкновенный фумигатор. Когда он вылез из-за стола и, слегка сутулясь, направился к розетке, Петрушко вдруг сообразил:
   - Слушай, так это ж ты был? В троллейбусе?
   - Ну, я, - флегматично зевнул Семецкий. - А что, непохож?
   - Вообще-то, - критически оглядев, признал Петрушко, - что-то в тебе такое есть. Бомж у тебя получился высокохудожественно. Даже я не узнал.
   - Дорогой Витя, - заметил Семецкий, - если тебя одеть в пропитанные мочой помоечные тряпки, прицепить накладную бороду и правильно наложить грим, тебя не узнает даже супруга. Единственное, чего я опасался, так это ментов. Пока то да се, пока корочку им совать, я бы тебя потерял. А мало ли что...
   "Мало ли что" означало людей Магистра. То, что Юрий Иванович охраняет своего олларского компаньона, люди Семецкого отследили уже в первую неделю. И, наверное, у явившегося к Хайяару гостя могли быть неприятности. На входе, или, что вероятнее, на выходе. Как же без силовой поддержки? Но генерал хорош - ведь обещал же пустить его одного, без прикрытия! И сколько теперь весит его слово?
   - И правильно, что тебя не поставили в известность, - добавил Семецкий. - Сам прикинь, Хайяар почуял бы твою неискренность, когда ты распинался о своей безоружности. Тут и биополе считывать незачем, достаточно в глазки заглянуть.
   - Заткни фонтан, Юрик, он тебя так и так срисовал, - меланхолически заметил Петрушко. - Что это, говорит, за дурнопахнущий мужик стенку в подъезде подпирает? Долго отмывался-то потом?
   - Ну, короче, Витя, каждый должен своим делом заниматься... Семецкий временами делался утомительно нудным. - Ты у нас - голова, а я у нас кулаки.
   - А Вязник? - слегка оживился Петрушко.
   - А Вязник у нас - начальство. Есть такой в организме отросток...
   - Да ну вас, - махнул рукой Гена. - Пустозвоны. Давайте ближе к сути. Эх, жалко среди нас физика нет, может, прояснилось бы что.
   - Ну не можем мы просить консультацию научного отдела, - хмуро заметил Петрушко. - Сам понимаешь, не тот случай. В конце концов, от нас не требуется переворачивать естествознание. Нам надо хотя бы для себя выстроить какую-то схему, чтобы без всей этой олларской метафизики, чтобы звучало рационально. Если нам и придется кого-то еще посвящать, или все-таки докладывать наверх, мы ведь не можем говорить о трех душах, Тонком Вихре и тому подобной чертовщине... Нас очень неправильно поймут.
   - Но согласись, у нашего меккоса все очень складно выглядит, отозвался Гена. - Вполне рационально, кстати, если терминологию заменить. Мне вот эта самая душа имну-глонни знаете что напоминает? - он вытащил из внутреннего кармана мобильник. - Вот, допустим это - человеческое биополе. А это, - щелкнув крышкой, он извлек небольшой плоскую пластину, - сим-карта. Без нее все это умное железо без толку, как и она без железа. Вся информация пользователя хранится в ней. Так вот, если биополе - это какой-то сложный комплекс взаимодействующих физических полей, неважно какой природы, то имну-глонни вроде сим-карточки получается. Иначе говоря, информационная матрица. В трубку можно вставить другую карту, и все настройки телефона изменятся. Так и, выходит, с человеком.
   - А что, - присвистнул Семецкий, - аналогия вполне рабочая. Даже мне, тупому сыскарю, понятно.
   - Добрый день, - повернулся Петрушко. - Вернее, добрый вечер.
   Из-за колонны неспешно вышел высокий человек в светлом балахоне, закрывавшем тело до пят. В полутьме почти невозможно было разглядеть его лицо, но по голосу Виктор Михайлович понял, что говоривший довольно молод.
   - Как вы себя чувствуете, господин? - поинтересовался человек.
   - Благодарю, вполне неплохо. Меня, кстати, зовут Виктор Михайлович. А лучше просто Виктор. А можно ли узнать ваше почтенное имя?
   - Я брат Илтару-Гьяри, - слегка поклонился обладатель балахона. - Я провожу вас к Вестнику Аламу, господин.
   - Что ж, пойдемте. А почему вы интересовались моим самочувствием?
   - Переход между Кругами нелегок, - отозвался Илтару-Гьяри. - Не всякий человек выдерживает его безболезненно. Иногда по несколько дней люди страдают от слабости и головной боли. Но у нас, милостью Единого, есть искусные целители. Если вам нужна помощь...
   - Да я как... - Петрушко замялся. - Слова "огурчик" в здешнем языке не существовало, а с ходу решить, каким местным плодом его заменить, Виктор Михайлович не смог. - Лучше пойдемте к Вестнику. Время дорого.
   Время и впрямь было дорого. И сколько этого времени бессмысленно и глупо убили в спорах с не желавшим ничего слушать Пашей, с язвой Семецким, с другими... умными, осторожными... Холодные руки, чистые головы... Все они, естественно, хотели как лучше, они сомневались в бойцовских возможностях полковника Петрушко, они лучше знали, на каком месте он наиболее оптимален для страны вообще и для УКОСа в частности. Слушать их было тяжело, но приходилось слушать - и спокойно доказывать, что больше в Оллар идти некому. Послать какого-нибудь накачанного парнишку из команды Семецкого? Ну и толку? Во-первых, хочешь не хочешь, а пришлось бы раскрыть тайну о сопределье. Во-вторых, что он, собственно, поймет за несколько дней пребывания в "загранке"? А понять следовало. Всем и так было ясно - дверь в Оллар теперь уж не закроешь, и дай Бог хотя бы ее контролировать. Без информации оттуда - никак.
   Виктор Михайлович уже и про Лешку не упоминал - из тактических соображений. Пускай уверятся, что он в норме, что он уже не намерен рвать и метать. Пускай думают, что Лешка - побочная цель, а главное - это дипломатическая миссия.
   Труднее всего было с Настей. Врать о неожиданной командировке не хотелось, да и не поверила бы она, что верный супруг может бросить ее в такой момент ради каких-то очистных сооружений на Урюпинском мясокомбинате. Пришлось скормить ей точно дозированную правду.
   Настя лежала на тахте - лицом вниз, вялая, безвольная, сразу постаревшая лет на десять. Да, пока ее держали на транквилизаторах, но долго-то это продолжаться не может... - Вот что, Настя, - сказал он, зажигая в комнате свет. - Послушай меня, пожалуйста. Есть важные новости.
   - Ну? Что? - вскинулась она, резко поднимаясь. Копна медного отлива волос взметнулась в воздухе, у Петрушко сердце защемило от нежности и жалости.
   - Не волнуйся, ничего страшного, скорее, даже наоборот.
   Присев рядом, он осторожно обнял ее за плечи - напряженную, готовую прямо сейчас разразиться то ли смехом, то ли слезами.
   - Мне сегодня позвонил на работу Дронин. Ну помнишь, тот мой друг, майор, из угрозыска. Есть сведения, что Лешку видели в Нижнем Новгороде. Ну, или кого-то очень похожего. Видели в компании беспризорников. Розыск же ведется, фотографии всюду разосланы, их, очевидно, в милиции на всякий случай показывают разным там... ну, короче, завсегдатаям этих мест. И вот кто-то опознал. Вроде как видел на вокзале.
   - И как? Его нашли? - Настя рванулась к нему, обхватила, жарко задышала в щеку.
   - Увы, - махнул рукой Петрушко. - Ну ты же понимаешь, как они ищут. Ни шатко, ни валко. Ну, предупредили вокзальных милиционеров, те особого рвения не проявили, за полторы тысячи рублей какое рвение? В общем, так. Надеяться на милицию особо не стоит, я сам туда поеду. И я его найду.
   - А на работе? Отпустят? - в голосе ее дрожали несостоявшиеся слезы.
   - Куда они денутся, - устало усмехнулся Виктор Михайлович. - Я уже оформил отпуск за свой счет, пока на две недели, а надо будет, позвоню оттуда, продлю. У нас ведь тоже люди, они же все понимают...
   - А жить там где?
   - Где-где? В гостинице, вот где. Не бойся, цены там не кусачие, это же все-таки провинция. Какие-то накопления у нас все же есть. Да и не в пятизвездочный же отель вселяться...
   - Вот что, - решительно заявила Настя, поднимаясь с тахты, - я поеду с тобой!
   Приятно было смотреть, как бледность покидает ее лицо, как загораются привычной энергией глаза. И жаль ее разочаровывать.
   - Нет, Настя, это совершенно невозможно, - заявил он. - Ты мне там будешь только обузой, гораздо важнее тебе сидеть здесь, на связи. Потому что, пойми, это лишь надежда, версия - а вдруг все иначе? А вдруг это ложный след, и на самом деле он где-то здесь? Представь - он явится домой, голодный и оборванный, а дверь заперта, нас обоих нет. Так нельзя, дорогая, кто-то, как в том анекдоте, должен оставаться в лавке.
   - Но по крайней мере ты будешь оттуда звонить? - нехотя сдалась Настя.
   - Я постараюсь, - кивнул Петрушко. - Но не могу стопроцентно гарантировать. Ты пойми, что такое вокзальные бомжата. Сейчас они на вокзале, через пять минут сели в электричку и покатили куда-нибудь в Гороховец или в Шахунью. Возможно, мне придется мотаться по всей области, с телефонами в этой глухомани напряженка, а мобильник там плохо берет... Так что звонить просто так, чтобы позвонить, я не обещаю. По возможности. Но разумеется, как только я получу конкретную информацию, я тут же дам тебе знать.
   - Да... - протянула Настя. - Я представляю, с какими отбросами тебе придется иметь дело... Ведь это же опасно! - вдруг вскинулась она. - Тебя же могут зарезать, опоить, отравить... заразить...
   - Венерической болезнью "спидифилис", - в тон ей поддакнул Виктор Михайлович, и Настя зашлась нервным смехом. - Не забивай голову глупостями. Ты ведь знаешь, я очень осторожный и расчетливый, и у меня есть подход к людям. Они ведь тоже люди, Настя, все эти бездомные, алкоголики, проститутки, наркоманы... и если с ними по-человечески, то и они не загрызут. Так что все будет хорошо. Слушай, а у нас есть пельмени? - спросил он без всякого перехода.
   - Есть, а что? - рассеянно проговорила Настя.
   - Свари, а? А то так кушать хочется, что переночевать негде...
   Обиталище Вестника ничем особым не выделялось. Две сравнительно небольшие комнаты с грубыми каменными стенами. Здешняя цивилизация, похоже, не только до идеи обоев или ковров не доросла, но даже и досками стены не обшивает. Правда, судить рано - ничего другого он тут еще не успел рассмотреть.
   В первой комнате на низкой скамье сидело двое молодых людей в таких же широких белых балахонах, как и у его спутника. Но только у обоих висели возле пояса длинные, чуть изогнутые кинжалы... Как-то не по-монашески это, мимоходом отметил Петрушко.
   - Входите, - привстав, поклонились обладатели кинжалов. - И да пребудет с вами милость Единого.
   - И вам того же, - вежливо кивнул Петрушко, толкая тяжелую, окованную медными полосами дверь.
   Вестника Алама он узнал сразу. Трудно не узнать того, с кем не столь уж редко виделся по астральной связи. Только сейчас это загорелое и чуть ли не до глаз заросшее бородой лицо глядело не из серебряной миски. Вестник сидел в массивном, темного дерева, кресле, перед небольшим наклонным столиком, чем-то смахивающим на парту, за которой когда-то сидел первоклассник Витя Петрушко. На столике лежали какие-то желтого цвета бумажные свитки (или то не бумага, а пергамент?), из простой глиняной чернильницы торчали длинные тонкие палочки, наверняка какое-нибудь стило или писало, вроде тех, что можно увидеть в исторических музеях.
   Над входом потрескивали два факела, и еще несколько свечей стояло на столике, в медных, заляпанных воском подсвечниках. Где-то дальше, в полутьме, угадывались очертания не то низенькой тахты, не то просто нескольких настеленных друг на друга соломенных циновок. Еще в комнате обнаружилось пара грубо сработанных стульев. Вполне предсказуемая, кстати говоря, обстановка. Аскеты - они и в Олларе аскеты.
   Ставни - небольшие, размером с форточку, были приоткрыто, и тянуло снаружи первобытной травяной прохладой.
   - Мир тебе, приходящий, - не вставая, прогудел Алам. Голос у него был почти такой же, каким во время сеансов говорил Гена, но все же как-то неуловимо отличался. Обертонов, что ли, прибавилось?
   - И вам доброго здоровья, - слегка поклонился Петрушко. - Н-да, небогато живете, - сказал он полминуты спустя, дабы разбить загустевшую паузу.
   - Зачем внешние богатства тому, кто видел сияние славы Единого? слегка улыбнулся Алам. - Мы, верные нашему Господу, живем просто. Прекрасные дворцы, вышитые ковры, драгоценности - все это игрушки для сидящих в сумерках. Тот, кто идет на свет, проходит мимо игрушек.
   - Или ловушек, - кивнул Виктор Михайлович. Похоже, сейчас придется поддерживать длительную богословскую беседу. Прямо, значит, с корабля на бал.
   - Это еще самые простые ловушки, - согласился Вестник. - А бывают тоньше, гораздо тоньше... Впрочем, у нас будет время потолковать об этом. Сейчас ты наверняка устал, Вик-Тору. Переход сквозь Тонкий Вихрь труден даже для опытного странника, а ты шел впервые.
   - Ну, не так страшен оказался черт, - протянул Петрушко.
   - Не упоминай это имя, - без тени улыбки сказал Алам. - Когда называешь врага, то открываешь ему путь в свою душу имну-тлао... протягиваешь ниточку, и он скользит по ней, к тебе.
   - Извините... В нашем мире это просто поговорка, никто не понимает ее буквально.
   - Да, в вашем мире много неправильного, - согласился Алам. - Но сейчас, наверное, тебе стоит отдохнуть. Как бы ты ни бодрился, а переход никому даром не дается. Ты потерял по меньшей мере год жизни... если, конечно, у Единого нет насчет тебя каких-то иных планов.
   - А мне казалось, все прошло легко, - присвистнул Петрушко.
   ...Он преувеличивал, конечно. Все на самом деле получилось не так уж легко. Он нервничал, а еще больше нервничали Гена с Семецким. Сквозь листву время от времени просачивался жидкий лунный свет, потом небо снова затягивали облака и становилось совсем темно. Ветер раздраженно гудел в кронах и напоминал неумеху-парикмахера, с досадой дерущего расческой по непослушным волосам.
   Перенос почему-то надо было делать здесь, в сорока километрах от Москвы, в насквозь промокшем лесу. Гена следовал полученным из Оллара инструкциям. Как выяснилось, точку перехода выбирают отнюдь не случайно. Ведь мало оказаться в Олларе, надо оказаться еще в правильном месте... А то, мрачно пошутил Гена, попадешь прямиком в гарем южного государя, то-то обрадуются красотки.
   - Угу. А уж как обрадуются евнухи... - добавил Семецкий. Он вздрагивал плечами, держал руки в карманах, ему было холодно и неуютно. А фляжку с коньяком применять не отваживался - непреклонный в некоторых вещах Вязник такого на работе не прощал. Он и сам тут был, стоял поодаль в плотной непромокаемой куртке с капюшоном, напоминая средневекового монаха, и только папироса нарушала сходство. Так и не сумел победить проснувшуюся тягу.
   Как объяснили Гене, не было никакой понятной зависимости между местом перехода на Земле и конечным пунктом в Олларе. Ближайшая подходящая точка обнаружилась здесь. А попробовали бы открыть канал прямо в родной конторе - и угодили бы в морскую пучину на далеком олларском севере. Ошибка в сто метров могла обернуться неделями скитаний в южных степях или восточных лесах. Как-то очень нелинейно все это зависело. Теперь Петрушко понимал, почему Хайяар так долго разъезжал по Подмосковью, хотя ему было проще - в Древесном Круге годилось любое место, лишь бы там люди нашлись поблизости. Здесь же надо было попасть не куда-нибудь, а именно в Сарграм, в его столицу Кхермат-Лназу.
   - Ну что, начали, - кинув взгляд на часы, сипло выдохнул Гена. Время дорого.
   Он велел Виктору Михайловичу встать в центре вскопанного круга, зажег не желающие разгораться в сырости свечи, воткнув их прямо в мягкую, размытую дождями глинистую землю. Начал нараспев произносить странные, лишенные какого-либо смысла слова. Ранее, в автобусе, он объяснял, что сумеет самостоятельно открыть канал, но лишь благодаря олларцам Петрушко дойдет до цели. Канал следовало держать открытым и на Земле, и в Олларе, а на такое Гениных способностей явно не хватало. Вот Хайяар - тот может, добавил Гена. Особенно если предварительно чьей-то живой силы насосется. Сейчас Гена по сути проводил такой же сеанс связи с Олларом, как и в лаборатории, только все было проще - не надо было ничего оттуда ловить, следовало лишь послать сообщение, что переход начинается.
   Петрушко даже и не понял, когда он начался, переход. Просто хлынула откуда-то изнутри тьма, ударила по глазам, в мозгах зазвенело, и сразу верх перепутался с низом, исчезла чавкающая грязь под ногами, погасло мутное лунное пятно - и накатила тошнота. Отвратительная, безжалостная. Казалось, какая-то мелкая вредная тварь поселилась у него в животе и по очереди дергает за кишки точно за веревочки органа. Музыка получалась соответствующая. Очень хотелось умереть или хотя бы потерять сознание, провалившись в спасительную пустоту. Но сознание не терялось, хотя и сильно поблекло.
   Петрушко шел вперед, и это оказалось трудно - впереди сгустился плотный туман, и даже не туман, наверное, а мутный кисель, который не станешь пить по доброй воле. Ноги приходилось буквально выдирать из какого-то жадного теста, но останавливаться было никак нельзя. Чуть замедлялось его движение - и туман норовил заползти в рот, в уши, а тесто поднималось, бесцеремонно облизывая ноги и точно желая растворить их в себе.
   Здесь, в этом странном мире, все было не так. Не было света - но это не значило обычной черноты, не было звуков - но каждый шаг отдавался в ушах, не чувствовалось ни жары, ни холода, но по спине бегали беспокойные мурашки. А вместо страха - одно лишь глухое раздражение, как бывает в тягостном сне, когда сна по сути уже и нет, а проснуться все-таки не получается.
   Хуже всего вело себя время. То ли его здесь вообще не водилось, то ли оно поменялось ролями с пространством - но Петрушко понятия не имел, сколько идет, час ли, день ли, а может, год... Его, время, просто нечем было мерить циферблат часов не светился, пульс не прощупывался, сколько Виктор Михайлович ни тискал левое запястье. Пожалуй, только по нарастающему раздражению он мог судить, что вообще что-то происходит, что-то меняется.
   Очень хотелось выбросить из головы все, лечь на спину и отдаться этому извечному туману. Раствориться в нем, исчезнуть, освободиться от боли, тоски, злости... От всех мучительных мыслей. От мыслей про Настю, про Лешку. И он уже почти решился - но тут всплыли в мозгу те самые Лешкины стихи... которые он сочинил на даче, когда собирали орешник... Немногим больше месяца прошло, а кажется, словно то была совсем другая эра. Петрушко обречено вздохнул и двинулся дальше, на ходу шепча губами легкие строчки:
   В небе полная луна,
   Красоты она полна
   И висит над головой,
   Свет бросая пред собой.
   Чтоб подольше не проснуться,
   Сбросив груз дневных оков,
   Нужно просто улыбнуться,
   Взять две пары башмаков,
   В путь отправиться далекий
   Вдаль на самом солнцепеке
   Белой призрачной луны.
   ...Сочных красок сны полны,
   В них волшебные слова,
   В них надежды и огни,
   Лунных сказок острова.
   Не проснешься, хоть щипни.1
   Кончилось это все внезапно. Только что он шел, продираясь в бесцветном киселе - и вдруг нога не находит опоры, и вот уже он летит вниз, в гостеприимно раскрывшуюся серую бездну. Вновь накатила тошнота, заложило уши а потом вдруг раздался оглушительный хлопок, перед глазами вспыхнул мертвенный лиловый свет, и ничего не стало. Ни киселя, ни теста. Был полутемный зал с колоннами, был свежий ветер, был чадящий факел на стене - и все это показалось таким милым и родным после прогулки по Тонкому Вихрю...
   - Не храбрись, Вик-Тору, - возразил Вестник. - Ты шел там, где человеку не выжить. Единый предназначил для человека Круги, а не то, в чем они носятся. Тонкий Вихрь высасывает жизнь из любого, кто в него попадет. Тебя защитил лишь покров, который сплел словами силы твой друг, Ген-Нау, но никакая броня не защищает полностью, и никакая броня не вечна.
   Господи, смятенно подумал Петрушко, а Лешку-то как по этому темному каналу проволокло?
   - А как же мой сын? - напряженно спросил он.
   - Я думаю, ему было легче. Меккос Хайяар наверняка спеленал его защитными покровами лучше, чем это сделал Ген-Нау. Ведь Ген-Нау очень неумелый маг, он и от природы-то не слишком силен, но вдобавок и необучен. Значит, и на то была воля Единого.
   Это Гена-то слабый маг? Петрушко невесело усмехнулся. Что же тогда сильный маг? Нет, правильно все-таки они не стали хватать Хайяара. Крови бы пролилось...
   - Ладно, это все... лирика, - последнее слово он произнес по-русски, не было ему аналога в олларском языке. - Давайте перейдем к делу, Вестник. Скажу вам правду - я вызвался быть партнером вашего... гм... разведчика главным образом затем, чтобы найти моего украденного сына и вернуть его на Землю. Все прочие цели не так уж для меня важны. Пока Лешка там, у тхаранских магов, я не нахожу себе места. И я надеюсь на вашу помощь, Вестник.
   - Хорошо, - кивнул Алам, - я буду молить о нем Единого, дабы избавил Он дитя от руки злых и послал ему свою защиту.
   - Хм... - Петрушко не нашелся, что и сказать. - Молить? И только?
   - Разве этого мало? - в свою очередь удивился Вестник. - Тебе надо бы знать, что ни один волос не упадет у человека без вышней воли. Не будет этой воли - и без толку мечи, стрелы, броня, без толку золото и кони, а Слова Силы уж тем более без толку.
   - Вообще-то у нас говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. - В груди вдруг открылась сосущая пустота. Показалось, что в комнате невероятно душно, несмотря на открытые ставни. Запахи ночных трав сделались вдруг приторными, как в аптеке.
   - Тоже верно, - согласился Вестник. - Поэтому не волнуйся, Вик-Тору, лошади будут, и будут воины... много воинов. Тебе хватит пяти тысяч? - спросил он, пряча в бороде усмешку.
   - А не многовато ли? - поднял брови Виктор Михайлович. - Зачем такая толпа-то?
   - Не толпа, - строго пояснил Алам, - а хандара. Понимай разницу.
   Петрушко мысленно присвистнул. Хандарой здесь называлось нечто вроде дивизии.
   - За день можно узнать многое, - продолжал Алам, - мы и узнали. Твой сын сейчас в замке Айн-Лиуси, в руках у дакассара Диу-ла-мау-Тмера. Дакассар пожалуй, сильнейший тхаранский маг, Глубинное Посвящение, он входит в Собрание Старцев, носит черный плащ...
   - Черный плащ? - удивился Петрушко. - Это что-то означает?
   - Это очень много что означает, - сухо сказал Алам. - В Собрание Старцев входят пятеро - белый плащ, синий, лиловый, зеленый... и черный. И хотя вождем считается носитель белого плаща, Иргру-Йаро, но у черного власти ничуть не меньше. Ему покровительствует очень сильный демон... самый страшный демон нашего Круга.
   - Ну-ну, - закусил губу Виктор Михайлович. - Знакомое дело, Политбюро это у нас называется. Генсек и серый кардинал... только у вас он черный.
   - Волею Единого, - улыбнулся Алам, - скоро у нас не будет ни белых, ни черных, ни синих... Тхаран доживает последние свои дни. Мышца Единого сокрушает верящих идолам.