Каплан Виталий. Круги в пустоте

   Виктор Михайлович внимательно взглянул на сына.
   - Нет, Алешка, это, конечно, не есть хорошо. Но вот что лучше - чтобы их мучили, или чтобы мучили они? И то, и другое - плохо. А приходится из этого выбирать. Вот как тут быть?
   - Пап, я не знаю, как быть. Я просто не хочу, чтобы их в колонию. Ну, пусть им... - Лешка наморщил лоб, - ну пусть им двойку по поведению в году поставят, и отругают, чтобы им стыдно стало.
   Петрушко невесело усмехнулся.
   - Будто это от нас с тобой зависит... Да и, боюсь, это бы на них не повлияло. Они ведь уже большие ребята, и наверняка у них уже имеется опыт нравоучений... не реагируют они. Нет таких слов, чтоб на них подействовали.
   - А почему? - не сдавался Лешка. - А вот тот дяденька, что их остановил. Он ведь как сказал: "Стоять!", так они и замерли, будто замороженные. Может, он знает, какие слова на них действуют?
   - Тот дяденька... - вновь усмехнулся Виктор Михайлович. - Не уверен, что дяденьке удалось пробудить у них совесть... А насчет колонии можешь не волноваться. В среду мне звонил Николай Викторович. Уголовное дело закрыто. Оказалось, эти ребята сейчас тяжело больны, и уже незачем их наказывать. Им и так несладко.
   - А что с ними случилось?
   Петрушко пожевал губами. Лукавить ему не хотелось, а всей правды говорить не следовало.
   - Да он не объяснял толком. То ли что-то инфекционное, то ли нет. Медики, говорит, пока непонятно. Как-то эти ребята сразу заболели... после того случая. Может, их Бог наказал?
   - Я вот весной книжку читал, - спустя какое-то время вздохнул Лешка. - Называется "Дети подземелья". И там одна маленькая девочка была, она долго болела, и ее папа сказал одному мальчику, что серый камень высасывает из нее жизнь. Я когда прочитал, мне даже страшно стало, я не понял, как это высасывает? - Ну и какая связь? - хмыкнул Виктор Михайлович. - То повесть Короленко, а то вот эти парни. При чем тут серый камень?
   - Ну, - задумался Лешка, - я не знаю. Вдруг вот вспомнилось. А что, их никак нельзя вылечить?
   Петрушко отозвался не сразу.
   - Ну почему же? Николай Викторович сказал, они в хорошей больнице лежат, там опытные врачи... Обязательно вылечат.
   На самом деле прогноз был малоутешительным. Гена долго возился с этими пацанами, перепробовал множество способов, но все, что ему удалось - это притормозить развитие процесса. "Михалыч, - объяснял он, - тут сложнее, чем я думал. Если бы просто нехватка биоэнергии, так несколько сеансов переливания, и все тип-топ. Нам доноров найти не проблема. Проблема, что перелитое из них попросту вытечет. Он же, гад, не просто их высосал, а еще и влил что-то непонятное. Вроде как информационная программа, поддерживает внешнее течение физиологических процессов, но гасит биополе. Внутри этих ребят ну как бы дыра теперь. Не физическая дыра, не пространственная, ну ты понимаешь. И сквозь нее все выливается. Я пока не знаю, чем эти дырки залепить. Боюсь, тут магия вообще бесполезна. Знаешь, ломать - не строить. Единственное, что поможет - это настоящее чудо, не наши волхвования, а настоящее. Только где ж его взять?"
   Лешка долго молчал, и Виктор Михайлович подумал было, что тема исчерпана. Действительно, Лешка вдруг метнулся в траву, пошарил там руками и поднялся с молоденьким, крепеньким подберезовиком.
   - Ого! - прищелкнул языком Петрушко! - Ну ты силен! Я бы в жизни не разглядел! Это надо же, какой красавец уродился! Колосовик, первая грибная волна за лето. Мы его дома в холодильник положим, а завтра мама суп с ним сварит.
   - Слушай, пап, - спросил Лешка, когда подберезовик был спрятан в пакет, - а это на самом деле правда?
   - Что именно? Что суп? Конечно! Она же у нас грибы любит.
   - Да я не про грибы, - досадливо, совсем по-взрослому вздохнул Лешка. - Я про то, что этих ребят Бог наказал.
   - А почему это не должно быть правдой? - напрягшись, спросил Виктор Михайлович. - Ты думаешь, они не заслуживают наказания?
   - Ну как ты не понимаешь! - Лешка даже подпрыгнул на месте. - Ведь Бог не может быть несправедливым, так? А какая же это справедливость, если они у меня деньги отняли и отлупить хотели, и даже не отлупили, только собирались а их за это в больницу? Это же зверство получается, а разве Бог - зверь? А если эти ребята умрут, и мамы их будут плакать, и может быть, тоже умрут? И все за двадцать четыре рубля, да?
   Виктор Михайлович опешил. Чего угодно он ждал от сына, но только не этого. А ведь ему только десять в октябре исполнилось! Десять лет, а какими вопросами озабочен! Проклятыми вопросами, и даже без кавычек. Сейчас тоненький, с перемазанными коленками Лешка, рассуждающий о справедливости Божией, казался ему особенно хрупким, беззащитным, и вся тяжесть высокого неба готова была обрушиться на его темноволосую голову. А собой заслонить не всегда возможно. Даже как правило невозможно. Вот выбрал бы лысый олларский колдун для симметричного переноса не восьмиклассника Самойлова, а пятиклассника Петрушко... Ведь чистая случайность, любого мог перекинуть. Значит, и Лешку. И что тогда? И как бы он, полковник УКОСа, сейчас бегал? Грозил бы табельным пистолетом небу? Да всего скорее, Вязник на всякий пожарный отобрал бы ствол.
   - Ну почему ты вообразил, что они обязательно умрут? - сладив с собой, произнес он уверенным тоном. - Не во времена Короленко живем, медицина сейчас мощная, и клиническая, и нетрадиционная. Их обязательно вылечат. Почему ты заранее убежден в плохом?
   - А потому что ты врешь, папа, - грустно ответил Лешка. - Ты только не возмущайся, я же вижу, что врешь. Ты сам совсем не веришь, будто их вылечат, а про медицину говоришь, чтоб меня успокоить.
   Петрушко угрюмо молчал. Ну что тут было возразить? Эмпат... Придраться к тону? Глупо, не тот случай, чтобы воспитывать манеры. А что-то же сказать надо.
   - Знаешь, сын, мне тоже не особо верится, что Бог такой мстительный. Наверняка Он мог бы наказать этих мальчишек как-то иначе. Только в жизни все гораздо сложнее устроено, чем нам кажется. Если случается какая-то беда, это не всегда значит, что Бог наказывает, даже если и есть за что. Может, Он просто ничего не может поделать, может, не хватает силы спасти. А еще бывает, что спасти одного можно только убив другого. А того тоже жалко, и кого из них выбрать? Я не знаю, и никто не знает. Может, и Он не знает...
   - Пап, а можно мне с ними встретиться, с этими ребятами? - предложил вдруг Лешка.
   - А меня-то ты чего спрашиваешь? Что я, главврач? Да и зачем тебе? недоуменно пожал плечами Виктор Михайлович.
   - А я им скажу, что больше не обижаюсь на них. Вдруг это им поможет?
   - Если бы все в жизни было так просто, - усмехнулся Петрушко. Скорее всего, им сейчас не до тебя. Да и вряд ли им за тот случай стыдно. Ты наверняка не первый, над кем они измывались.
   Еще не хватало устраивать такую встречу, сумрачно думал он. А то ведь кончится слезами и припадком. Кстати, как бы и сейчас чего не вышло...
   - А может, я - последний? - выдохнул Лешка и покрепче сжал его руку. - Может, как раз от последнего все и зависит?
   - Леш, ну это же не делается так просто. Мало ли чего мы с тобой хотим? Нас, скорее всего, и не пустят. Мы же с тобой им никто - ни родственники, ни знакомые. Ну, допустим, позвоню я Николаю Викторовичу, но вряд ли он теперь что-то сможет. Он ведь сказал, дело закрыто. Врачи дали заключение, что этих мальчиков по состоянию здоровья нельзя судить. Да к ним, наверное, кроме родителей вообще никого не пускают. А потом, неизвестно, вдруг это их заболевание заразно?
   - Ясно... - протянул Лешка. - Но ты все-таки ему позвони. Может, все-таки пустят?
   - Ладно, - кивнул Петрушко, - позвоню. А сейчас пойдем за озеро, в орешник. А то у нас дедушка так и останется без своих листьев. Нам нужно нарвать две тысячи штук примерно. Этого ему на целый год хватит.
   16.
   Путь точно сам ложился под ноги. Митька шагал по сложно переплетающимся улицам, забыв о необходимости запоминать обратную дорогу, забыв о времени, об осторожности, да и мысли о белых парусах начисто выветрились из головы.
   Маги! Вот, значит, они какие! Синее Крыло, то есть, видимо, и другие цвета имеются, и все это вместе называется Тхаран... "Магический утес"... Типичный орден, какие в средневековье были. Ведь проходили же по истории... рыцарские ордена... или монашеские. Тевтонский орден, Ливонский... Ливонская война, еще кармелитки какие-то вертелись в мозгах и мешали сосредоточиться. Нет, словом "Орден" здешнее "Тхаран" не передать. Это явно что-то иное. Гораздо больше и страшнее.
   И что же выходит? Эти жуткие бородачи в синем, хладнокровно жгущие каких-то местных сектантов, могут вернуть его домой? А ведь больше-то надеяться не на кого. Могут вернуть, да только захотят ли? В их доброту после жертвоприношения верилось с трудом. Нафиг он им, магам, сдался, странный мальчишка-раб, то ли психованный, то ли что похуже? Да они и слушать его не станут - вытолкают взашей, и хорошо если дело ограничится побоями. Могут ведь тоже... какой-нибудь местной идолице в жертву. Очень даже свободно - поднимут посохи, и... Посохи у них прямо как огнеметы. Вот тебе и дикари. Даже воплотись его мечты, явись оттуда, из непостижимо далекой Москвы, на эту площадь пятнистый ОМОН с "калашами" - все бы и полегли темными кучками пепла. А если его догадка верна и очутившийся в Измайловском парке дядька - и впрямь здешний маг? Выходит, они нашли дорогу на Землю, и скоро повалят толпой со своими колдовскими посохами наперевес? Их же, злых волшебников, ничем не остановить, ни танками, ни авиацией! Ему представилось, как на Красной площади, на Лобном месте, совершается жертвоприношение, бородатый маг в синем пиджаке вещает с трибуны Мавзолея, и установленные всюду репродукторы размножают его словесный понос, бушует свирепое пламя, ликуют обезумевшие граждане... Снова замутило, и пришлось сделать несколько судорожных вдохов, чтобы унять подступившую к горлу рвоту.
   ...А вокруг уже, оказывается, шумел порт. Ноги сами привели, пока в голове кипело и пылало. И оставалось лишь глазеть по сторонам. Бескрайней, мутно-серой плоскостью до самого горизонта расплескалась Тханлао, солнце отражалось в воде миллионами золотых пятнышек, поверхность реки дышала, вздрагивала, то и дело рождая почему-то не белую, а светло-коричневую пену. С криками носились над волнами крупные птицы, то ли чайки, то ли еще кто - Митька не сумел различить. Противоположного берега он тоже не приметил, хотя дома на зрение не жаловался.
   Зато здесь были корабли - десятки, если не сотни парусов растянулись вдоль береговой линии, сколько охватывал взгляд. Действительно, все как ребята с улицы рассказывали. И мелкие суденышки, немногим больше прогулочной трехместной лодки, и огромные красавцы-корабли размером чуть ли не с многоэтажный дом, оскалившиеся звериными мордами на носу. Где-то паруса слабо трепетали, откликаясь на незаметные прикосновения ветра, где-то они вообще были спущены - видимо, судно намеревалось пробыть в порту еще долго.
   Всюду - и на самих кораблях, и на грязных досках причала, и на берегу - деловитыми муравьями копошились человеческие фигурки. Одни суда разгружались, другие, напротив, принимали товар - суетливые носильщики, сгибаясь под тяжестью мешков и бочонков, бегали туда-сюда. Временами слышался резкий свист кнута, за грузчиками надзирали, не позволяя лениться. Но тут были и не только носильщики и надсмотрщики. Множество самого разного народа кишело в порту словно тараканы в запущенной квартире. Пестро разодетые матросы, отличить которых можно было по морской, вразвалочку, походке и несуетливому поведению. Деловитые торговцы, опасающиеся просчитаться, прикидывающие на ходу сделки. Размалеванные девицы, из одежды имеющие лишь цветастый клочок ткани вокруг бедер, и призывно этими бедрами вертящие. Какие-то непонятные оборванцы, то целеустремленно бегущие куда-то, то явно слоняющиеся без дела. Нудно бормочущие попрошайки, подвыпившие солдаты, озабоченные чем-то стражники в полном боевом доспехе, с короткими копьями на плече и саблями у пояса. Наблюдались тут и богато одетые личности, по виду явно блистательные кассары, и покрытые страшными, гниющими язвами калеки, и маленькие, едва выучившиеся ходить дети. Все это людское месиво кипело в исполинском котле порта, у всех имелись неотложные дела, и плевать им было на ошалело глазеющего Митьку. Иногда его задевали пробегающие, раза два обматерили поддатые дядьки, судя по одежде, мастеровые, дескать, нефига столбом стоять, не мешай проходу. Но в целом порт жил своими заботами, нисколько не отвлекаясь на худенького светловолосого подростка в рабском ошейнике.
   Вскоре, однако, на него обратили внимание. От крепостной стены, где по дневному времени настежь были распахнуты сверкающие на солнце медные ворота, в сторону причалов двинулась большая, оживленно обсуждающая что-то компания. Митька, погрузившись в свои мысли, не сразу их заметил и не посторонился с дороги. И очень зря - будь он не столь захвачен пестрой здешней панорамой, наверняка бы увидел, как спешат убраться подальше нищие-попрошайки, как засуетились уличные торговки фруктами, как без всякой на то необходимости развернулся и двинулся в обратном направлении патруль городской стражи.
   В чувство Митьку привел крепкий пинок пониже спины, бросивший его в горячую бурую пыль. Ободрав коленку, он извернулся, поднял голову - и наткнулся на издевательский взгляд черных, точно дуло пистолета, глаз.
   - Не уважаем, значит?
   Говоривший был высок, узок в талии и широк в плечах, вздувшиеся бицепсы его обвивали сине-зеленые татуированные змеи, извергающие из клыкастых пастей фонтан красного пламени. На глаз Митька дал бы ему лет двадцать пять. Темные вьющиеся волосы обрамляли костистое загорелое лицо. Одет незнакомец был своеобразно - ярко-алые шаровары, безрукавка с обтрепанными полами, украшенная, однако, затейливой серебристой вышивкой, на мощной шее красовалась столь же мощная цепь, по виду явно железная, зато на безымянном пальце правой руки блестел желтый перстень с огромным прозрачно-зеленым камнем, переливающимся в солнечных лучах. "Нифига себе изумруд, - машинально подумал Митька. - Или бутылочная стекляшка?"
   - Ты что, падаль, молчишь? - нарочито ласковым тоном протянул человек. - Отвечать надо, когда Салир-гуа-нау спрашивает. Ну так что же?
   Митька растерянно глядел себе под ноги, где не было ничего, кроме вездесущей пыли.
   - Как бы гордые, да? - хохотнул стоявший слева верзила с телосложением буйвола, имевший из одежды только сиреневого цвета шаровары. Его заросшую рыжеватым волосом грудь украшала такая же, как и у первого, железная цепь, только звенья были потоньше.
   - Нет, ну ты погляди, какие наглые рабы пошли, - повернулся к нему владелец изумруда. - В упор не замечают уважаемых людей, заступают дорогу, и нет чтобы извиниться, на колени, как положено, встать, сапоги мне поцеловать, он еще и разговаривать не желает! Ты чей же будешь, сопляк?
   Митька угрюмо молчал. Не требовалось большого ума, чтобы понять, на кого он нарвался. Ясное дело, здешние портовые бандиты, и видать, не мелкие, если и стражники предпочли убраться с их пути. Значит, не только там, на Земле, имеются братки. Вот они, их местные коллеги.
   Наверное, надо было что-то говорить, умолять, извиняться, но непонятная оторопь сковала его, слова застревали в горле, а на глаза наворачивались слезы. Может, оно и к лучшему - зареветь сейчас, авось и пожалеют. Хотя сомнительно - ему ведь не три года все-таки, по здешним понятиям, с таких уже спрос как с больших.
   Чья-то сильная рука обхватила его шею, рывком вздернула на ноги. Третий бандюга, по виду - самая настоящая горилла, подтащил Митьку поближе к предводителю и развернул задом. Тот, прищурившись, вслух принялся разбирать надпись на ошейнике.
   - Как бы кассар Харт-ла-Гир, из Нариу-Лейома. Левая, как бы, рука начальника уездной палаты государева сыска. Выходит, всякие там иногородние ловчие к нам понаехали, уважаемых людей ни в грош не ставят. Ни тебе в трактире культурно посидеть, ни доложиться начальнику городской стражи, - раздумчиво комментировал он. - Начальник-то у нас правильный дядя, с понятием, уж меня-то известил бы. Так нет, у него даже рабы и те хамят, возомнили, видать, о себе невесть что, будто их и не сука в канаве родила.
   Митька все понимал, он никогда безбашенностью не отличался, как вот Санька Баруздин, и жить ему тоже пока не надоело, но... Взметнулись в памяти невидимым ветром темные кучки пепла, ожгло мысли синим гудящим пламенем, в ушах явственно послышалась недавняя песня магов, там, на площади. Что-то вдруг щелкнуло в нем, повернулось - и вместо того, чтобы униженно повалиться бандитам в ноги и просить о пощаде, он вдруг рванулся навстречу предводителю и, срываясь на жалкий фальцет, прокричал:
   - Ты мою маму не трогай, козел! Горло нафиг порву!
   Ему хватило и полсекунды, чтобы осознать собственную глупость, но слово было сказано. Воцарилась тишина, и отдаленные крики в порту лишь подчеркивали ее - сухую, ватную, похожую на свинцово-черную, готовую разразиться бешеным ливнем тучу.
   - А за козла ответишь, - негромко, пришептывая по-змеиному, произнес наконец главарь. И сейчас же Митька ощутил, как невесть откуда возле его горла появилось широкое, извилистое подобно бегущей волне лезвие.
   - Постой, Тайхиу, - усмехнулся Салир-гуа-нау. - Не так быстро и не так просто. Это ж не свободный горожанин, чтобы честью по чести голову резать. Это ж скотина, раб. Мы его сперва попользуем всей стаей, ты глянь, задница у парнишки что надо. Чем, спрашивается, мы хуже его господина? Ну а потом, на свежую голову, что-нибудь интересное придумаем. Да ты ножик-то, Тайхиу, не убирай далеко, мы как вернемся, для начала ему кое-чего лишнее оттяпаем. Причинное хозяйство ему уже не понадобится. Ну что, волки портовые, до дому, значит?
   Митька помертвел. Ну вот, погулял, называется! А ведь стоило ему послушаться кассара... Нет, свежих впечатлений захотелось. Вот и будут ему теперь свежие впечатления... свежие и очень острые... А завершится это чем-то столь ужасным, что и муравьиная яма отдыхает. Он не сомневался в изощренной фантазии предводителя. И никуда не деться, не вырваться, его держат крепко, да и что он может против кодлы в полтора десятка здоровых, опытных и вооруженных бойцов?
   Перед глазами с бешеной скоростью промелькнула каменная арена, и корчились под струями синего огня приносимые в жертву единяне, а дядька в плаще озабоченно потирал свою лысину, и вздымался до неба огромный, ослепительно-белый парус, а Санька Баруздин приветливо помахал ему бутылочкой пива, смеялся и прыгал в толпе мелкий загорелый пацаненок, возмущенно внушала что-то Глина, пристукивая классным журналом по столу, и беззвучно плакал тот малыш, которого они тормознули в парке. Все это пронеслось в уме точно возникшая на миг картинка в калейдоскопе. Он читал где-то, что так бывает перед смертью, и даже не особенно удивился.
   - Господа! А вам не кажется, что вы присвоили чужую собственность?
   Он вздрогнул, повернулся на звук - и увидел стоящего в пяти шагах хозяина. Харт-ла-Гир спокойно и насмешливо взирал на бандитов.
   Те, впрочем, не особо и растерялись.
   - Шли бы вы отсюда, почтенный, - пренебрежительно сообщил кассару предводитель. - А то ведь башку откусим и скажем, что так и было. Здесь порт, понимать надо.
   - Но, господа, вы делаете большую ошибку, - возразил, загораживая банде дорогу, кассар. - Дело в том, что я - кассар Харт-ла-Гир из Нариу-Лейома, а этот мальчик - законно принадлежащий мне раб, о чем свидетельствует и надпись на его ошейнике, и имеющийся у меня свиток, - похлопал он себя по зеленой безрукавке, где, как знал Митька, был нашит внутренний карман.
   - Слушай, дурачок, гуляй отсюда, пока мы добрые, - вылезла из-за плеча предводителя шкафообразная горилла в сиреневых шароварах. Вид короткого, расширяющегося к острию меча, которым она поигрывала, намекал на недолговечность всякой, а особенно бандитской доброты.
   А ведь у кассара нет с собой меча, сокрушенно подумал Митька, и тут же сообразил, что и будь у того меч - против полутора десятков это ничуть не помогло бы.
   - Иными словами, господа, - все тем же скучающим тоном сообщил Харт-ла-Гир, - вы отказываетесь удовлетворить мое законное требование вернуть мне мою собственность. Насколько я понимаю, вы отказываетесь и проследовать со мною в управление городской стражи, где уполномоченные лица могли бы рассмотреть наш спор.
   - Нет, ну ты смотри какой умный, - ощерился предводитель, - все он понимает! Давай, уматывай подобру-поздорову, а то мы не только твоего мальчишку, а и тебя во все дырки поимеем.
   Бандиты дружно заржали, им, видимо, очень понравился предложенный вариант.
   Харт-ла-Гир, однако, ничуть не обиделся.
   - Что ж, я подозревал услышать именно такой ответ. Заметьте, господа, я прилагал все усилия, дабы разрешить наше недоразумение мирным путем. Но, произнеся эти слова, почтенный Салир-гуа-нау лишил меня таковой возможности, ибо задел природную честь кассара, а согласно древним установлениям мудрого Гуами-ла-мош-Налау, сие оскорбление смывается исключительно кровью. Дальше все случилось столь быстро, что Митька не понимал и половины происходящего. Там, где только что в небрежной позе стоял кассар, образовалась пустота, и брошенный туда метательный нож по рукоять воткнулся в землю. А сам Харт-ла-Гир крутящимся смерчем проскользнул сквозь сгрудившуюся толпу и вылетел из нее с двумя мечами в руках. Два тела, глухо воя, корчились в пыли, и та стремительно намокала под ними.
   - Или все-таки разойдемся без обид? - издевательски улыбаясь, предложил кассар, оказавшись лицом к лицу с предводителем. - Я мог бы подарить тебе жизнь, ограничившись кровью. Скажем, заберу нос или ухо...
   Не оценив кассарской доброты, главарь глухо взревел и, размахивая своими мечами, бросился на Харта-ла-Гира. Сталь ударила о сталь, полетели во все стороны желтые искры, и две фигуры начали свой стремительный танец.
   Митька вдруг ощутил, что его никто уже не держит - бандиты заняты были делом. Рассредоточившись, они аккуратно обходили со всех сторон круг, в котором сражались кассар с предводителем. Один из них опрометью кинулся куда-то в сторону портовых складов - видимо, за подмогой, остальные медленно смыкались возле поединщиков, и двое уже взводили тетиву небольших, но, очевидно, сильных луков. Заметно было, что хоть они и удивлены резвостью кассара, но не слишком обескуражены.
   А дела в круге менялись столь стремительно, что Митька не успевал отмечать события. Вот предводитель сделал красивый выпад, ударив своим правым мечом снизу вверх, и почти распорол кассару живот. Почти - ибо тот в последний момент чуть отклонился, и лезвие прошло в каком-то сантиметре от его тела. Вот кассар подался назад, припал на левую ногу, едва ли не сел на нее, и предводитель, хищно блеснув глазами, устремился к нему - и тут оба кассарских меча хитрым винтом обвились вокруг его левого клинка, одновременно крутанулись в разные стороны, и предводителев меч, жалобно дзинькнув, улетел куда-то вдаль. Оставшись с одним клинком, главарь моментально изменил тактику. Он больше не кидался в атаку, но вращал мечом с такой скоростью, что вокруг него, казалось, возникла сплошная железная завеса. А кассар, впрочем, и не пытался ее пробить он плавно кружился возле, иногда лишь пробуя захватить своими мечами клинок противника, но единожды обжегшись, предводитель теперь был настороже.
   Митька сидел на корточках и, не отрываясь, смотрел на происходящее в круге. Бандиты уже не обращали на него внимания - оставшийся десяток ждал, когда можно будет вмешаться, не рискуя зацепить начальство.
   Что-то кольнуло его пятку, и протянув руку, Митька нащупал небольшой, размером с куриное яйцо, осколок кремня. Машинально зажав его в кулаке, он все так же заворожено смотрел на бой. Время, казалось, почти застыло, оно струилось едва-едва, падало капельками воды из прохудившегося крана, и сколько на самом деле его прошло - минута или час, Митька сказать не мог. А в круге меж тем произошли некоторые изменения. Предводитель, коротко взвыв, отпрянул назад, по лицу его струилась темная, едва ли не черная кровь. Присмотревшись, Митька понял, что у того отсутствует левое ухо. Кассар без устали кружился рядом, время от времени лениво пробуя пробить защиту предводителя. Казалось, ему вообще неинтересен этот бой, и он вертится с мечами не по своей воле, а только ради исполнения какого-то опостылевшего ему кассарского долга. Потом вдруг именно вдруг, Митька не понял, что же случилось, предводитель вновь заорал и принялся беспорядочно тыкать перед собой мечом. Правого уха у него теперь тоже не было, и, похоже, он лишился зрения. А кассар, смачно сплюнув на обагрившуюся кровью землю, сделал короткий выпад - и его противник тяжело осел, точно продырявленный мешок зерна. Меч выпал из его ослабевшей руки, из горла доносился лишь хриплый, прерывистый вой, в котором нельзя было различить ни слова.
   Зато кассару, похоже, захотелось поговорить.
   - Ну и как, уважаемый Салир-гуа-нау? Не лучше ли было с самого начала разойтись мирно? А я ведь настойчиво предлагал. Теперь, спускаясь в нижние пещеры Владычицы Маулу-кья-нгару, ты не сможешь утверждать, будто я предательски лишил тебя жизни. Более того, я поступил с тобой, как благородный с благородным, хотя на самом деле ты пес поганый, рабское отродье, и вполне можно было не церемониться, а раздавить как вонючего жука. Но ты все-таки выбился в уважаемые люди... в определенных, конечно, кругах..., и потому я поступлю с тобой именно так, как у вас положено поступать со свободными горожанами. Я культурно отрежу тебе голову, дабы в нижних пещерах ты мог протянуть ее Высокой Госпоже, предлагая последний дар.