Каплан Виталий. Круги в пустоте

   А в Митьке вместе с болью вызревала ярость - такая же обжигающая, едкая, черная. То ли она была отражением бешенства кассара, то ли долго копилась где-то в глубинах, на темном дне - и сейчас наконец выплеснулась.
   Может, именно темная ярость придала ему сил - и отчаянным рывком извернувшись, он вцепился зубами в сжимающую его руку, в запястье. Вцепился - и намертво сжал челюсти, чувствуя, как рот наполняется солоноватой чужой кровью.
   Харт-ла-Гир, непонятно выругавшись, отбросил плеть - и легко, точно котенка, рванул Митьку так, что зубы его, соскочив с кассарской руки, глухо клацнули, а сам он перелетел через дорогу и врезался в одиноко стоявший у края куст.
   Хотелось так и остаться в колючих ветках, никуда больше не идти, не ругаться, не доказывать, не плакать - просто лежать мертвым куском вещества. Силы его кончились. И кончилась породившая их ярость, а взамен разрасталась в душе вязкая, холодная пустота.
   Но долго валяться ему не пришлось - сильные руки кассара вытащили его из веток, перенесли куда-то, прислонили к большому и теплому. Открыв глаза, Митька обнаружил себя сидящим в тени высокого, в три человеческих роста валуна, и смутно припомнил, что камень этот был виден еще на выезде из селения - где-то вдали, у горизонта. Значит, они отошли изрядно, прежде чем Харт-ла-Гир дал себе волю.
   Митька опасливо покосился на кассара - но тот уже иссяк. Не было в нем недавней звериной злости, остались лишь тени перед глазами, и во всей его массивной фигуре чувствовалась опустошенность.
   - Ну что же мне с тобой делать? - едва ли не простонал Харт-ла-Гир, видя, что он разлепил глаза. - Убейте, - просто посоветовал Митька, едва шевеля разбитыми в кровь губами. - Вам же лучше будет. - Помолчав, добавил: - И мне тоже... Я не хочу жить в вашем идиотском мире, он мне чужой. Раз уж никак домой нельзя, на Землю, значит, мне надо умереть. А вы себе другого купите, что вам, денег не хватит?
   - Деньги казенные, - хмуро заметил кассар. - Их надо экономить.
   - Значит, не убьете?
   - Нет, не убью, - столь же просто ответил Харт-ла-Гир. - И сам не пытайся, не дам.
   - Значит, так и будет дальше, - равнодушным, пыльным голосом заявил Митька. - Я не буду вас слушаться, вы будете меня бить, пока...
   - Пока нас обоих не убьют, - спокойно завершил его фразу кассар.
   - Убейте меня сразу, тогда убьют вас одного, - в тон ему возразил Митька.
   - Одного меня не убьют, - махнул рукой Харт-ла-Гир. - Один я им не нужен.
   - Что, типа неуловимо индейца Джо? - съязвил Митька по-русски.
   Кассар не стал допытываться насчет индейца.
   - Тогда я не знаю, что делать дальше, - грустно произнес он, присаживаясь рядом. Предоставленные себе кони смирно бродили невдалеке, щипали чахлую траву.
   - Почему?
   - Я уже объяснял. В нашем мире ты сможешь выжить, только подчиняясь мне во всем. Иначе погибнешь. Я лучше знаю, что нужно делать, чтобы спастись. И до недавнего момента я думал, что ты хочешь спастись. Теперь даже не знаю... Если ты стремишься к вратам смерти, ты в них войдешь. А вслед за тобой - и многие, многие другие, о ком ты и понятия не имеешь. Впрочем, какое тебе дело? Идущий к вратам смерти думает лишь о себе.
   - Зачем вы со мною возитесь? - сухо спросил Митька. На ответ он, впрочем, не надеялся, по опыту знал - кассар отмахнется или промолчит.
   - Да уж не из милосердия, - буркнул кассар. - Но говорить тебе я не должен. Не имею права. Понимаешь? Это обет... клятва... не знаю уж, как объяснить, не объясняя всего остального.
   - А если бы не было приказа? - Митька втянул губами воздух. Во рту еще оставался привкус чужой крови. - Сказать честно? Не знаю. Не знаю и не хочу об этом думать. Но приказ есть, и ты не умрешь, пока я в силах этому помешать.
   - А зачем тогда били?
   Кассар сердито засопел.
   - Разозлился. Ты прав, наверное, не стоило. С такой ободранной шкурой не больно-то походишь... да и не поскачешь. А мы ведь бежим, Митика. Погоня за нами. Государева погоня.
   - Государева? - вытаращил глаза Митька. - Но ведь вы же сами на этой... тайной государевой службе. Я думал, за нами эти гоняются... ну, разбойники... или городское начальство.
   - Все изменилось, - резко бросил кассар. - Все куда сложнее, чем я думал месяц назад. Те, кто нас преследует, оказались гораздо могущественнее. Я опасался кинжала, яда, заклинания... а на нас с тобой объявлен розыск, точно на воров или смутьянов. Я ведь почему этого придурка старосту ублажал? Нужно было понять, получил ли он уже предписание насчет нас... И ночью навестил его сундук со свитками. - А я думал, ночью у вас другие развлечения были... - стараясь говорить как можно суше, заметил Митька. - С этой вот... румяной.
   - Ну, не всю же ночь подряд, - пожал плечами Харт-ла-Гир. - Девушка в конце концов утомилась... Не столь уж она оказалась ненасытной. В общем, у нас есть в запасе день. Государеву почту в селение привозит специальный чиновник Тайной Палаты, в каждое новолуние. Думаю, завтра господин староста сильно и неприятно удивится.
   - Ну хорошо, - вздохнул Митька, - но дальше-то как быть? Я ведь послушным рабом не буду... ну, не всегда буду. Зачем вам вообще раб?
   - А, ладно... - махнул рукой Харт-ла-Гир. - Скажу. Думали, что среди рабов тебя никто не станет искать... да и слишком это сложно, стольких-то проверить. Главное, чтобы ты из прочих никак не выделялся. А ты выделяешься.
   - Кидать камень в колодец я бы не стал, - твердо заявил Митька. Противно это.
   - Ты-то при чем? - устало вздохнул кассар. - Кидать должны были крестьяне, за которых отвечает староста. - Ты его ни в коей мере не волнуешь, ты - моя собственность, как кони, как меч. Он же не заставил кидать камни Искру с Угольком.
   - Я не вещь, - сквозь разбитые губы процедил Митька. - Запомните это, пожалуйста.
   - И так понятно, - хмыкнул кассар. - Но на людях это ни в коем случае нельзя показывать. Если не хочешь погубить и себя, и меня, и еще кучу народа.
   - Наверное, пока вы мне все не расскажете, я не буду вас слушаться, стоял на своем Митька. - Я просто не знаю, кому тут верить. И можно ли вообще верить вам.
   - Тогда тупик... Я и говорю, что не знаю, как быть. Положимся на судьбу и волю Высоких наших Господ.
   - А единянин, которого сегодня убили, не считал их господами, ухмыльнулся Митька. - И между прочим, я в них тоже не верю. Вы верьте, дело ваше, а я уж так...
   - Что, приглянулся единянин? - язвительно поинтересовался Харт-ла-Гир. - Умный дядька, не спорю. Крепкий дядька. Только вот крови такие прольют немерянно. Спасатели... - процедил он сквозь зубы.
   - Почему? - удивился Митька. - Он же наоборот, он про любовь говорил, про милосердие, радость...
   - Он и сам в это верит, - печально произнес кассар. - Все они верят, и потому их не остановить. Они придут железной волной с севера, эти орды отступника Айлва-ла-мош-Кеурами, брата нашего государя. Ты знаешь, что такое сарграмская конница? Вот лучше и не знай. Только, боюсь, вскоре мы все это увидим. Они придут с именем своего Единого, и разрушат наши храмы, и казнят жрецов, и казнят всех, кто не покорится. А не покорятся многие... мы верны нашим Высоким Господам, мы связаны с ними клятвами и тайнами. Одни отступят, притворятся рабами Единого, дабы сохранить жизнь. Другие встанут на пути отступников с оружием в руках - и погибнут. Их будут жечь, топить в колодцах, кидать в муравьиные ямы, сажать на колья... Ты вот единянина пожалел... А знаешь ли ты, что когда его сподвижники захватят Хилъяу-Тамга, то в старый колодец бросят и старосту, и стражников, и парнишку этого, который заюлил, дескать, шутки ради спрашивал, и деда, который его выдал, и этого, который доказательств просил... - Тогда не надо было казнить единянина, - вставил Митька. - У нас, ну, в нашем мире, говорят: "посеешь ветер - пожнешь бурю".
   Пословица вспомнилась кстати - ее любила повторять мама, разглядывая двойки в Митькином дневнике. Типа, не запусти ты математику в пятом классе был бы сейчас круглым отличником.
   - Буря уже идет, - возразил кассар. - Глянь, что в Сарграме делается. Старец Алам, понимаешь, очень любит людей, очень заботится об их вечной жизни... а ради жизни вечной можно и земную подсократить... мечом там, колом, костром.
   - Какой еще Алам? - из вежливости спросил Митька. На самом деле ему уже становился в тягость этот разговор. Все равно не разберешься, кто тут прав, кто лев... Единянин говорил - и все его слова так и ложились в душу, прямо какой-то свет разгорался. А кассар сейчас говорит иное - и тоже волей-неволей ему веришь, все звучит как-то очень уж убедительно, веско... Сейчас он знал лишь одно - камень в колодец кидать было нельзя, чья бы правота ни перевесила.
   - Алам, - охотно ответил Харт-ла-Гир, - это главный предводитель единян. Вестник, как они его называют. Они все его слушают, и государь Айлва-ла-мош-Кеурами, и солдаты, и чернь, и варвары. Единяне верят, что Алам каждый день разговаривает с этим их Единым, и тот его слушает.
   - А по-вашему - это все сказки, про Единого? - на всякий случай уточнил Митька. - Вы сами-то в него верите или не верите?
   Кассар долго молчал, вырвал какую-то травинку, пожевал стебель, отбросил...
   - Я не знаю, - наконец произнес он глухим, непривычным голосом. - Не знаю, Митика. Я вижу, что есть у единян сила, которую просто оружием и многолюдством не объяснить. Вот и этот старик... Так легко, радостно идти на смерть... Для этого нужно чувствовать чью-то руку. Не знать умом, не предполагать, а именно чувствовать. Что-то же такое должно ему помогать. Да еще и магия... - процедил он сквозь зубы.
   - Что магия? - уставился на него Митька.
   - Не действует на них магия, - нехотя обронил кассар.
   - Как - не действует? А как же тогда в городе, на площади, когда маги этих единян своими посохами пожгли?
   - Ну... - замялся Харт-ла-Гир, - может, иногда и действует. Но не всегда и не на всех. А может, безумцы и сами хотели мучительной смерти, и потому не воздвигли незримую стену. Единяне... они ведь странные какие-то. Они так верят в жизнь будущую, вечную, что совершенно безразличны к этой, земной, единственной. Во всяком случае, многие из них.
   - А если они правы? - грустно усмехнулся Митька. - Я вон тоже не хочу жить... так... - он сделал ладонью неопределенный жест. - Вот для вас этот мир родной, свой, вы в нем живете, для вас это жизнь, настоящая, единственная. А для меня тут все чужое, и я хочу отсюда... Может, и для них эта жизнь неправильная, неглавная? Может, они тоже из какого-то другого мира пришли?
   - Да что ты, - вяло отмахнулся кассар, - наши они. Местные... А что касаемо тебя... Ты ведь, как я понимаю, вообще ни во что не веришь. Они считают, что после смерти соединятся со своим Господом в некоем царстве любви и света. Они умирают с радостью. А ты? Для тебя после этого, - он выразительно чиркнул себя ребром ладони по горлу, - не будет ни светлого царства, ни темных пещер Великой Госпожи Маулу-кья-нгару. Просто ничего... даже не тьма, не пустота, а вообще ничего... Вот этого я не в силах понять, по-моему, это страшнее всего - и любых земных мучений, и нижних пещер. На твоем месте я бы что есть сил цеплялся за эту жизнь, стремясь продлить ее еще на час, на минуту... ибо после не будет ничего. Вообще ничего. А тебе, похоже, на все плевать.
   - Такой вот я пофигист, - проворчал Митька. Последнее слово он, конечно, произнес по-русски, но кассар, похоже, понял.
   - Или ты обманываешь сам себя, пытаешься убежать в ничто от своих страхов. Ты просто не понимаешь, что уж лучше страхи, чем "ничто". Ибо ни у кого в жизни не бывают одни лишь страхи. Где страх, там и радость, потому что страх приходит и уходит, как волна, и на смену тоске идет надежда, на смену надежде - страх.
   - Все это глупости, - хмуро заметил Митька. - Это я раньше вас боялся. А теперь я тут ничего не боюсь, мне уже все равно.
   - Что, и муравьиной ямы не боишься? - прищурился кассар.
   Митька поежился.
   - Ну, не знаю. Может, немножко еще и боюсь, но все равно это же недолго. Зато потом не будет ни муравьев, не плеток, ничего.
   Кассар лишь рукой махнул.
   - А, что говорить... Все это пустое. Ладно, будем сейчас твою спину мазать.
   Легко, по-кошачьи, поднявшись, он свистом подозвал к себе Искру, порылся в седельной сумке, вынул пузатый флакон, до середины полный какой-то бурой жидкости.
   - Ложись на живот, лечиться будем.
   13.
   Еще подходя к дому, Петрушко понял: что-то случилось. Тоскливо засосало под ложечкой, все вокруг подернулось мелкой рябью, на мгновение все показалось глупым и неправильным: высокие елки по обеим сторонам поселковой улицы, кусты черноплодной рябины, тускло мерцающие вдали фонари.
   Он резко толкнул калитку, быстро прошел по утрамбованному гравию дорожки на крыльцо. Свет горел...
   Настя беззвучно кинулась ему навстречу - и потерянно остановилась, едва не столкнувшись с ним в прихожей. Казалось, она постарела лет на двадцать. Серые, ввалившиеся щеки, изломанная полоска губ, и самое страшное - глаза. Таких глаз у нее давно не было. А еще вернее - не было никогда.
   - Ну что, что стряслось? - с ходу выпалил Виктор Михайлович, не тратя лишних слов на приветствие.
   - Лешка пропал, - выдохнула Настя и уткнулась ему в плечо, заплакав бессильно, опустошенно. Тихо, почти без слез, и это было хуже всего.
   Уж если боевая и энергичная Настя ведет себя так...
   Он решительно взял жену за плечи, усадил в раскладное кресло, сам сел напротив.
   - Рассказывай. И по сути. Что, когда и как. Детали потом, сейчас главное.
   Настя всхлипнула.
   - Он после обеда... Он за грибами пошел, сказал, в рощу... И до сих пор нет, и я все избегала там, и ничего. И к озеру бегала, и на карьер...
   - Почему не позвонила мне?
   - А потому что сломалась эта чертова железка! - взвыла Настя и яростно сунула ему в руку мобильник, купленный еще весной со страшным скрипом и недовольством, с художественными комментариями о нищенской зарплате и недопустимости столь великих трат. Петрушко все же сумел уговорить ее, напирая на "экстремальные случаи".
   И вот, пожалуйста, экстремальный случай.
   Он надавил включение - без толку, мертвое табло, ни звука ни хруста.
   - В стенку им, что ли, кидалась? - хмуро осведомился он и тут же виновато погладил ее по щеке. - Прости, Настюша, нервничаю. Тут, похоже, батареи разрядились полностью. Надо ж было смотреть... Но это ладно, это потом. А к соседям? У многих же телефоны.
   - И где же ты в середине недели их найдешь? - ядовито парировала Настя. - На весь поселок пять человек осталось, и ни у кого нет, что я, не спрашивала?
   - И у Рыбниковых нет?
   - Говорят, нет...
   Петрушко пожал плечами. Анатолий Иванович Рыбников вполне тянул если не на полновесного "нового русского", то хотя бы балансировал где-то возле. И не дал... Вот свинья... Налоговую, что ли, на него спустить? А, не до того.
   - А на станцию ходила?
   - Ну что ты глупые вопросы задаешь? Конечно, ходила. В автомате трубку оторвали.
   - Ну а попросить позвонить из кассы?
   - Тебе пересказать, какими словами она меня послала? Что мне, драться было с ней?
   Виктор Михайлович лишь вздохнул.
   - Хорошо, давай снова и уже подробнее. Во сколько именно он пошел в лес?
   - Обедали в три, он сразу после обеда собрался.
   - И что, без звука отпустила?
   - Можно подумать, ты бы не отпустил... Господи, да сто раз ведь уже ходил, недалеко же, ну чего с ним может случиться-то? Главное ведь, не на озеро. Какого я с ним скандалить буду? А что если... - она судорожно вздохнула и крепче сжала его руку. - А если все-таки на озеро?
   - Маловероятно, - бросил Петрушко. - Ты же знаешь, он свое слово держит. На озеро мы ему одному ходить запретили, и еще не было ни одного случая. Значит, незачем придумывать трагедии... Это, скорее всего, имеет более простые объяснения. Вот что, прими нитроглицерин, все будет хорошо, я приехал, я начну действовать.
   - Да что ты можешь? - с досадой мотнула головой Настя. - Какая уж на тебя надежда... Тут ведь нужен настоящий мужик... крутой... с деньгами и связями... какой-нибудь полковник, а лучше - бандит...
   - Все, Настя, пей таблетку. А я сейчас выйду ненадолго. До станции, оттуда позвоню кое-кому... настоящему и крутому. Уж как-нибудь разберусь с этой... с кассой...
   Он крепко сжал Настины плечи и, не оборачиваясь, вышел на крыльцо.
   Сумерки уже сгустились, поглотив апельсиново-рыжую полоску на западе, и остренькие глазки звезд как-то нехорошо, по-крысиному уставились на Петрушко. Еще доцветали кусты последнего, самого позднего шиповника, но сейчас он не замечал запаха. Не замечал ни птичьего щебета, ни монотонного звона кузнечиков. Он еще не успел ничего узнать, но уже чувствовал - Лешкино исчезновение неслучайно. И умерший мобильник тоже неслучаен. Все это как-то связано, и все это отдает чем-то нехорошим.
   Выйдя на улицу, он достал свою трубку (при Насте демонстрировать второй мобильник не стоило - служебных аппаратов инженерам не выдают, а свой на какую, спрашивается, заначку? Да, можно было отговориться подарком какого-нибудь очередного "хорошего человека", но не хотелось плодить ложь - ее и так за двенадцать лет наросло изрядно, и Виктор Михайлович понимал когда-нибудь этот гнойник прорвет. И что тогда? Думать о таком было страшно, а не думать - уже давно не получалось).
   Сперва отзвонился Дронину - пускай тот включит официальные методы, хотя бы уже для Настиного спокойствия. Пусть посуетится милиция... Какой-никакой, а психотерапевтический эффект. А второй звонок был Гене.
   - Саныч? Привет, это я. У меня чепэ. Да, требующего твоего участия. Личное чепэ, хотя, может быть, не такое уж и личное. Короче, ноги в руки, и дуй ко мне на дачу. Ну и пускай в ремонте, поймай любую тачку, потом из спецфонда оплатим, какие дела...
   Следующим на очереди был Семецкий. Пускай его ребята прочешут все окрестности... включая, само собой, и озеро... мало ли... Но главная надежда была на Гену. Этот найдет... своими глубоко антинаучными методами. Он не откажет... ведь не в личных же целях... Вернее, в личных, но тут ведь совсем другой коленкор...
   Ужасно хотелось курить... Ладно, это-то перетерпеть можно. А вот как перетерпишь давящую, тяжелую тоску? Как разгонишь темное предчувствие? Да, можно при Насте изображать бодрость и деловитость, но вот тут, на пустынной улице, под равнодушными звездами... По меньшей мере шесть часов. Заблудиться в роще невозможно, даже если очень постараться. По любому хоть на какое-то шоссе, а выйдет. Сломал ногу? Припадок? Настя обегала всю рощу, пусто. Значит, остается одно... Самое страшное и самое, увы, вероятное. Похищение. И кто? Завелся очередной маньяк? Ладно, Дронин сейчас подкатит, у него можно узнать насчет серийности. По укосовской части все вроде бы в регионе тихо... сатанисты давно уже не собирались на лесные бдения, оккультные секты если и есть, то столь мелкие, что пока не попались на прицел... А вот маньяк... Или, что вероятнее, какие-нибудь обкурившиеся тинейджеры... Как тогда, в мае. Но тело? Почему нет тела? Или Настя плохо искала, или забрали с собой...
   Сердце суматошно дернулось, и сейчас же холодная, бессмысленная боль затопила сознание. Ну вот, только этого сейчас не хватало! Полковник Петрушко должен быть сейчас здоров, энергичен и деятелен... А эта фигня нам не нужна! Пошла она вон!
   И боль, точно испугавшись окрика, поддалась, схлынула. Надолго ли?
   Он еще долго стоял, прислонившись к огромной, вымахавшей метров на шесть старой яблоне. Стоял, тщетно пытаясь выкинуть из головы мрак. Потом, сверившись с часами, направился к дому.
   - Ну что, несолоно хлебавши? - уныло поинтересовалась Настя, обернувшись на звук.
   - Плохо ты обо мне думаешь, - упрекнул супругу Виктор Михайлович. Мы, инженеры, порой тоже способны на подвиги. В общем, так, - сообщил он, усаживаясь за стол на хлипкую, давно ждущую починки табуретку. - Уболтал я кассу, сделал несколько звонков. Скоро сюда подъедут люди и начнут искать. И найдут, можешь быть уверена.
   - Что это еще за люди? - подозрительно покосилась на него Настя.
   - Клиенты, - охотно сообщил Петрушко. - Сколько раз я тебе говорил, что ходить по вечерам компьютеры людям чинить - это не только несколько сотенных бумажек, но еще и нужные связи. А люди попадаются самые разные, иногда очень интересные. Вот сейчас, к примеру, приедет майор милиции, Коля, очень хороший мужик. И еще другие... специалисты.
   - Толку-то от них, - всхлипнула Настя, - если уже...
   - Меньше телевизор смотри, - сквозь силу усмехнулся Виктор Михайлович. - Напичкали чернухой, теперь и насилуешь фантазию... На самом деле давай разберем варианты. Во-первых, он мог удрать куда-нибудь с местными мальчишками... Да, знаю, знаю, но и ты пойми - в его возрасте на "слабо" только так и ловят. Во-вторых, он мог пойти все-таки не в рощу, а в дальний лес, заозерный. Может, по пути надумал, и ведь формально-то запрет не нарушается - к озеру он соваться не станет, он мимо пройдет, дальше. А что такое тамошний лес, не тебе объяснять. Может блуждать сколько угодно, хоть целые сутки, пока не выйдет где-нибудь в Тульской области, в глухой деревне без телефона и с автобусом, ползающем раз в день. Наконец, есть и в-третьих. При его состоянии... Конечно, в последнее время приступов не было, все сгладилось, но все-таки... может ведь и не только в припадке выражаться. Сумеречное сознание... Взял и поехал сам не соображая, а придет в себя через несколько часов хрен знает где. Может, в Москве, может, в Брянске... Короче, объявят розыск и максимум через пару-тройку дней его найдут.
   Он замолчал, не желая развивать тему. Потому что варианты "в-четвертых" и особенно "в-пятых" не годились для высказывания вслух.
   - Суп разогревать? - вздохнула Настя. - На второе там еще макароны остались...
   - Ничего, Настюша, прорвемся, - он вышел из-за стола, осторожно обнял ее за плечи, откинув упругие волосы, поцеловал в шею. - Все будет хорошо, не плачь. Ты пойди лучше пока, приляг, я уж сам тут с супом разберусь. И с остальным тоже.
   - Погано дело, Михалыч, - сумрачно высказался наконец Гена. Зябко поежился - ночью все-таки ощутимо похолодало, а сорвался он из дому "в чем картошку жарил", то есть в не первой свежести футболке. Удивительно еще, как это ему удалось уговорить первого же встреченного водителя ехать в такую даль, и всего за стольник. Впрочем, нет, неудивительно. Это же Гена... Геннадий Александрович. Простой укосовский маг.
   Ветер усилился, шумел в кронах берез, на чистое, утыканное звездами небо с севера наползала облачная хмарь. Как бы к утру дождь не натянуло, подумал Петрушко. Если Лешка все еще где-нибудь блуждает по лесу... Впрочем, это еще неплохо, если блуждает.
   Он с тревогой уставился на Гену.
   - Понимаешь, Витя, я его не чувствую. Просто вот совсем не чувствую, - виновато пояснил Гена и чиркнул зажигалкой, закуривая. - Будь он мертв... Извини, дорогой, но все придется говорить как есть... В общем, будь он мертв, я бы это уловил. Остаточное биополе какое-то, уж не знаю, как обозвать, но мы ведь такие вещи нутром чуем. Даже если на фотографию взглянуть, и то... А здесь и вещи его имеются, и место, и времени всего-ничего прошло. Должен чувствовать. Если живой - то уж направление обязательно. И стрелку из щепок складывал, все без толку. Не вижу, не могу пробиться. Как бетонная стенка, понимаешь, что это значит?
   Петрушко мрачно кивнул. Это значило одно из двух... Или Гена в одночасье лишился своего дара, или...
   - А вообще, все остальное? - осторожно спросил он. - Работает?
   - Да я тоже в первую очередь подумал, - нехотя отозвался Гена. - Все работает. Вот, смотри.
   Он вытянул в темноту руку - и тут же из нее полился яркий, точно от прожектора, свет. Испуганно закрутилась ночная мошкара, высветился поваленный березовый ствол, густые заросли малины...
   - Вот таким образом, - подытожил Гена, и ладонь его погасла. Сейчас, кстати, Семецкий сюда едет, через полчаса будет на даче. Видишь, его чую. Даже чую, что у него коробка передач барахлит, и что он злой спросонья, и зуб у него ноет. А Лешку - ну вот хоть убей. Пусто.
   Что ж, значит, надо смотреть правде в глаза. Значит, получилось "или".
   - То есть это надо понимать так, - медленно произнес Петрушко, - что его нет в нашем мире? Будь он здесь, ты бы почуял, живого или мертвого. Так?
   Гена откашлялся, выкинул сигарету и старательно затоптал тлеющий огонек.
   - Да, все верно. В нашем мире его нет. Значит, перенесли. И я даже догадываюсь, кто.
   Виктор Михайлович повел плечами.
   - Угу, и не нужно быть семи пядей во лбу. Наверное, и мобильник Настин - его же лап дело. В общем, как подъедет Семецкий - вызовем опергруппу и поедем брать. Хватит, долиберальничались...
   - Михалыч, - Гена мягко сжал его локоть, - ты не кипятись. Глупостей наделать проще всего. И потом, надо же санкцию Вязника. Ты ему еще не звонил?
   - Вот сейчас буду, - мрачно отозвался Петрушко. - Ладно, пошли отсюда, хватит под звездами загорать... Насчет Насти ты уверен?
   - Железно. Проспит до полудня, потом сделаю сеанс, а дальше уже будем смотреть. Таблетками ее кормить не стоит, в любом случае потом пойдет реакция. Но я справлюсь, не волнуйся. Конечно, полностью это не снимешь, но хотя бы эксцессы исключим. Между прочим, и тобой тоже заняться стоило бы. Сказать, какое у тебя сейчас давление?
   - Не надо, верю, - огрызнулся Виктор Михайлович. - Но я-то выдержу.
   - Но и ты не железный.
   - Да, я резиновый. Я справляюсь, Гена, не думай. Пойдем к дому. Семецкого встречать, и вообще в тепло. Слушай, какие вообще соображения? Зачем это ему надо, чучелу этому олларскому?
   Гена шмыгнул носом.
   - Рано делать выводы. Ясно, что он затеял какую-то новую игру, видать, у них там в Олларе что-то резко изменилось... А может, ты как-то неправильно повел те исторические переговоры. В общем, пошли пить чай и звонить Вязнику. А этот... Если это действительно его рук дело, он скоро сам проявится.
   - Ты вот чего, - озабоченно сказал Петрушко, - ты подготовься на всякий случай связаться с единянами. Может, чего дельное подскажут.