Петров (Бирюк). Юг в огне

   Жила в доме еще и сноха Лукерья - жена Захара - с двумя озорными сынами-казачатами.
   Пришлось Василию Петровичу на склоне лет самому работать в поле. Правда, сноха Лукерья была доброй помощницей. Тихая, спокойная женщина, она работала за троих. По своей ловкости и сноровке она могла любого мужчину заменить. Да и Надя немалую помощь оказывала.
   Анна же Андреевна, еще бодрая, живая старуха, по домашности управлялась и за внуками присматривала.
   Василий Петрович в дни своей юности, когда еще был неженатым парнем, полюбил красивую девушку Нюру, дочь иногороднего кузнеца и искусного маляра Андрея Семеновича Волкова. Нюра ответила ему взаимностью. Молодые люди сговорились пожениться. Но это осуществить было не так легко.
   В казачьих станицах существовала острая сословная вражда. Казаки презирали Иногородних, пришельцев на Дон из центральных губерний России, считая их какими-то низшими существами. "Хам", "мужик", "кацап" - так с пренебрежением называли казаки иногородних. Породниться с иногородним для казака считалось позором, недостойным делом.
   Поэтому, когда Василий Петрович заявил родителям о своем желании жениться на Нюре, они категорически воспротивились этому.
   Целый год шла борьба в семье Ермаковых, пока Василий Петрович не добился своего. Он сказал родителям, что если они не дадут согласия на брак с любимой девушкой, то он на всю жизнь останется холостяком. Зная упрямый характер своего единственного сына, старики согласились дать ему благословение.
   Так древний казачий род Ермаковых породнился с иногородними, безвестными пришельцами.
   У Анны Андреевны Ермаковой в станице жил брат Егор Андреевич Волков, старый вдовец, занимавшийся, как и покойный его отец, кузнечным и малярным ремеслом. У него было двое детей: старшая Катерина, выданная замуж в Новочеркасск за фельдшера, и Виктор.
   Егор Андреевич и его жена, Мария Дмитриевна, взятая из богатой казачьей семьи Черкасовых, были люди грамотные, любили почитать интересную книгу и газету. Понимали пользу просвещения, а поэтому решили "вывести детей в люди", дать им надлежащее образование.
   Но трудно было в те времена простому человеку, ремесленнику, учить своих детей в среднем учебном заведении, где преимущественно учились дети дворян, офицеров, торговцев да богатого казачества. Много приложил стараний неугомонный кузнец, пока определил дочь Катерину в прогимназию.
   Но учиться ей пришлось всего два года. Умерла Мария Дмитриевна, и девочку взяли домой: некому было по дому управляться. Когда подрос Виктор, Егору Андеевичу удалось, при помощи братьев жены, устроить его в ростовскую гимназию.
   Казаки немало потешались над кузнецом:
   - Ишь ты, мужик сиволапый, захотел умнее нас, казаков, стать. Задумал своих детей учеными сделать... Кишка тонка, оборвется. Мы побогаче - и то своих не учим...
   Но Егор Андреевич не обращал внимания на насмешки, продолжал учить сына. Виктор был прилежный мальчик, старательный, учился хорошо, радовал родительское сердце.
   Началась война с Германией. Несколько гимназистов, в том числе и Виктор, не закончив гимназии, сдало экзамены на вольноопределяющегося и добровольцами ушло на фронт.
   В боях с немцами Виктор отличился, был награжден двумя георгиевскими крестами, получил звание старшего унтер-офицера.
   Общаясь с солдатской массой, сидя с рабочими и крестьянами, одетыми в шинели, в окопах, юноша многого наслушался. Солдаты смело высказывали справедливые мысли о царе и его министрах, о капиталистическом гнете на фабриках и заводах, о нещадной эксплуатации крестьян помещиками.
   У Виктора открывались глаза на многие вещи и они представлялись ему в другом свете, чем раньше. Ему пришлось на фронте познакомиться с революционной литературой.
   В одной из разведок Виктор был ранен в грудь, лежал в госпитале в Петрограде и только что приехал домой в двухмесячный отпуск на поправку. Февральская революция застала его еще в столице, а поэтому он знал о ней больше, чем кто-либо в станице. В какой-то, быть может, степени от него и пошла весть об отречении царя и молниеносно распространилась по казачьим куреням глухой, оторванной от железной дороги станицы. Правда, эту новость узнал атаман, но до поры до времени он не стал бы ее распространять.
   * * *
   Дорогой Прохор ругал брата:
   - Черти тебя дернули выступать перед стариками. Все ж они, проклятые, монархисты. Ежели б я не отпугнул стариков, так они б тебе добре помяли бока...
   - Они, дьяволы, злые, пожалуй, и убить могли б, - сказал Сазон.
   - Разве ж я думал, что так получится, - удрученно проговорил Виктор. - Мне хотелось рассказать народу правду. Ведь я только что приехал из Петрограда, сам очевидец всех событий... фронтовики попросили меня выступить...
   - Попросили, - проворчал Прохор. - Натравили мальчишку, а сами - в кусты... Боюсь, что через тебя отец и в дом меня теперь не пустит...
   - Твой отец - не дурак. Не такой, как другие старики, - заметил Сазон. - Что он, не понимает, что ли, что с царем все теперь покончено.
   - Дело не в царе. Боюсь, что осерчает он на меня из-за того, что круто обошелся со стариками.
   - Так что же, выходит, что ты должон был им своего брата на измывку отдать? - возмутился Сазон. - Он, твой отец, ведь понимающий человек.
   - Поглядим, - неуверенно буркнул Прохор.
   Войдя в хату, Прохор увидел семью за обедом. Все молча хлебали щи. Прохор понял, что, видимо, до его прихода разговор за столом шел о нем. Он пытливо взглянул на отца. Вид у того был сумрачный. У Прохора защемило сердце. "Так и знал, - подумал он огорченно, - осерчал".
   - Гость на порог - хозяину радость, - снимая шапку, проговорил Сазон. - Здорово живете!.. Хлеб да соль!..
   - Спасибочко, - приветливо отозвалась Анна Андреевна. - Пожалуйте с нами кушать.
   - Благодарствую, - проговорил Сазон. - Зараз пойду домой, наши, небось, тоже ждут обедать.
   - Чего ж меня не подождали? - скидая шинель, спросил Прохор.
   - Да думали, сынок, что ты не скоро придешь, - виновато проговорила старуха. - Отец вот сказал...
   - Чего сказал? - хмуро взглянул на нее Василий Петрович.
   Старуха испуганно взглянула на него.
   - Да ничего... так это я... Садись, Проша! Садись и ты, Витя, с нами обедать. Ой! - всплеснула она руками. - Боже ты мой! Ты ж весь в крови... Родимый мой, да кто же это тебя так изувечил-то?
   - Мать, дай теплой воды, - попросил Прохор. - Я обмою ему рану да обвяжу голову. У меня, кажись, в запасе бинт есть...
   Обмыв Виктору рану и завязав голову бинтом, Прохор потянул его к столу:
   - Садись обедать, инвалид.
   - Теперича такое время настало, - покуривая у двери, проговорил Сазон, - что не токмо на позициях, но и у себя дома, на печи, могут изувечить.
   Насупив кустистые с проседью брови, не обращая ни на кого внимания, Василий Петрович по-прежнему ел молча. Он был явно не в духе, и Прохор чувствовал, что в доме назревает скандал. Да и все, видимо, это чувствовали.
   Глотнув дыму, Сазон вдруг чему-то засмеялся.
   - Вспомнил я зараз такой случай, - ухмыльнулся он. - Однова сидим мы, трое казаков, на позиции, кулеш с салом едим. Только что приехали с разведки, проголодались. А дело-то было весеннее, под вечер. Кругом, стало быть, красота! Травка зеленая, пташки распевают... Около нас болото. Рыбешка играет, лягушки орут да бултыхаются... Едим да родимый Дон вспоминаем, взгрустнулось нам по родной сторонушке... Разговариваем да из котелка уплетаем. Кулеш вкусный получился, горячий, только с костра. "Что, мол, у нас, на Дону, теперь делается?" - говорю я да протягиваю ложку к котелку зачерпнуть, а она, проклятая, как сиганет, да прямо на меня. Да такая здоровенная, нечистый дух, как все едино собака...
   - Кто? - нарушив тягостное молчание, расширила от чрезмерного любопытства глаза Надя.
   - Ну кто ж, - выпуская из ноздрей клубы дыма, произнес Сазон. Конечное дело, лягушка.
   - Ха-ха-ха! - сотрясаясь всем телом, захохотала девушка, расплескивая из ложки борщ по столу.
   Василий Петрович сурово посмотрел на дочь, неодобрительно покачал головой. Девушка, взглянув на отца, подавила смех.
   - А я их, дьяволов, до смерти боюсь, - продолжал Сазон. - Ринулся я от нее, проклятой, да котелок с кулешом перевернул... Такая досада забрала. Ведь голодные же мы, толечко ложки по две и успели отхлебнуть... Ну что делать, не будешь же кулеш с земли подбирать?.. А один казак, Егор Королев, дурило такой, гутарит: "А почему б и не подобрать кулеш? Не пропадать же ему?" Зачерпнул ложкой с земли и начать жрать. "Ешьте!" говорит. Мы отказались, а он, нечистый дух, весь кулеш с земли подобрал, хрустит на зубах песок, а он жрет.
   Смешливая Надя снова фыркнула, зажимая рот руками. Василий Петрович с досадой бросил ложку на стол.
   - Совести и стыда у тебя, Сазон, нет. Потерял стыд на войне... Ты ж видишь, мы едим, а ты про гадости разные разговор завел... Ты хоть пакостные побаски рассказываешь, - это еще так-сяк, а вот другой вояка так надумался в стариков из револьвера стрелять... Поганец!
   Побледнев, Прохор положил ложку и взглянул на отца.
   - Батя, - тихо спросил он, - вы были у правления?
   - Ну был, так что?
   - А если были, так, значит, видели, что в стариков я не стрелял... Выстрелил я в белый свет, чтоб отпугнуть их.
   - Ты ж наставлял в них револьвер?
   - А вы видели, для чего я это сделал?
   - Ну?
   - Ежели б, батя, я им не пригрозил, так они б изувечили Виктора.
   Сорвавшись с лавки, старик разгневанно загремел:
   - А кой дьявол ему, твоему Виктору, велел не в свое дело нос совать?.. Его ль мужичье дело лезть туда, куда не подобает?
   - Дядя, зачем вы меня оскорбляете? - дрожащим голосом произнес Виктор. - Я ведь ничего плохого не сделал...
   - Ты, сукин сын, - не отвечая Виктору, снова набросился старик на сына, - вот завтра увихришься на позицию, а я должон тут оставаться. Какими глазами я буду глядеть на стариков, на соседей?.. Приехал долгожданный сынок, набезобразничал тут да и улетает, а я должон моргать глазами перед людьми... Бельтюки твои бесстыжьи!.. Вот что я тебе скажу: уметайся ты зараз же из моего дома, чтоб и духу твоего тут не было. Будь ты проклят!..
   - Петрович! - в ужасе вскричала Анна Андреевна, подбегая к мужу. - Да в уме ли ты, сына-то своего проклинаешь?
   - На дьявола он сдался, такой сын! - распаление взревел Василий Петрович. - Зреть не могу!
   Зарыдав, старуха упала головой на стол. Двое маленьких ребятишек, сидевших за столом, глядя на бабку, заплакали. По розовым щекам Нади поползли слезинки. Она испуганно смотрела то на отца, то на брата, толком еще не понимая, что происходит.
   - Значит, батя, прогоняете? - глухо спросил Прохор, вставая.
   Старик не ответил сыну и круто повернулся к Виктору:
   - И ты чтоб в моем доме больше ни ногой. Понял?.. Хам премерзкий! Казачья земля тебя, мужика, взрастила, вскормила, и ты ж на нее наплевал...
   - Дядя, позвольте, - горячо заговорил Виктор. - Я ни на кого не плевал. Я никого даже не обидел... Разве вот только о революции говорил... Так что же тут плохого?
   - Про революцию, - передразнил его Василий Петрович. - А что ты смыслишь-то в ней, сопляк?.. Да что мне с тобой тут разговоры вести, уходи, покуда не выгнал.
   - Ну уж, дядя, - вскакивая с табурета, негодующе вскрикнул Виктор, такого оскорбления я вам не прощу!.. Никогда!.. Прощай, тетушка!.. Прощайте, Надя, Луша!.. Проша!.. - крикнул он в горницу, куда ушел Прохор. - Когда будешь уезжать, заходи прощаться.
   - Ладно, - ответил тот.
   - Пойдем, Виктор, провожу тебя, - сказал Сазон, выходя вместе с ним из хаты. - Ну и анчутка ж твой дядя, злющий, как бешеная собака. Я думал он поумнее других, а он, антихрист, оказался дурнее всех...
   После ухода Виктора и Меркулова Анна Андреевна, заплаканная и удрученная, вошла в горницу. Увидев, что Прохор укладывает свои вещи в мешок, она беспокойно спросила:
   - Никак, собираешься, сынушка?
   - Ныне уеду, мамуня.
   - Да ты что? - всплеснула она руками. - Как же ты, милушка, без харчей-то поедешь? Я же тебе ничего не успею приготовить. Надо же бурсачиков испечь, курочек пожарить.
   - Ничего мне, мать, не надо... Обойдусь.
   - Нет уж, милочек, ты на отца-То серчай, а на мать не гневайся... Мать, - заплакала старуха, - готова за тебя жизнь отдать. Ты что же, хочешь, чтобы мать твоя день и ночь слезы лила? Нет уж, родимый мой, не пущу... Не пущу!.. Хоть до завтра останься. Ночь не буду спать, а всего тебе наготовлю. Зараз и тесто замешу... Да и Косте ведь надо гостинца послать... Ты не раздумал к нему заехать-то?
   - Заеду, мамуня.
   - Ну вот, тем более. Как же ты к нему без гостинца-то материнского приедешь?
   Забота матери растрогала Прохора. Он привлек ее седую голову к своей груди, и оба заплакали.
   - Ну ладно, мама, останусь до завтра, - лаская ее, проговорил Прохор. - Но только ночевать пойду к дяде... Тут, мать, я больше не могу быть. Ноги моей никогда не будет в этом доме... Обидел меня отец.
   - Зря на отца обижаешься, сынок, - печально сказала старуха. Помирись с ним... Отец осерчает, отец и приласкает... Одним словом, родитель... Он могет и отругать, он могет и простить.
   - Нет, мамуня, - отрицательно покачал головой Прохор. - Не простит он меня. Да я и прощения у него не буду просить, потому что не виноват перед ним.
   - Вот все вы такие, Ермаковы, - укоризненно сказала Анна Андреевна. Упрямые. Ну, смотри, тебя виднее... Коли уж так, - вздохнула она, - иди ночевать к дяде Егору, а мы со снохой ночку не поспим, наготовим тебе и Косте всего. Утречком завтра принесем.
   Прохор оделся и, взяв мешок, вышел на кухню. Отец, надев очки, сидел за столом, делая вид, что читает библию. Расцеловав маленьких племянников, потрепав по щеке сестру, Прохор, не взглянув на отца, вышел.
   III
   Перед отъездом Прохор сказал Виктору:
   - Поедем, Виктор, со мной в Ростов. Поживешь неделю-другую у брата Константина, а потом вернешься. К этому времени, глядишь, и старики угомонятся... А то по свежей памяти они тебя где-нибудь и изувечат... Они злые, черти.
   Виктор охотно согласился поехать в Ростов, и не потому, что боялся стариков, а просто ему хотелось навестить тот город, с которым было связано столько детских воспоминаний о днях учебы в гимназии. Хотелось встретить товарищей, с которыми учился. Хотелось съездить и к сестре в Новочеркасск.
   Сноха Лукерья отвезла их на станцию.
   Поезд шел медленно, подолгу простаивая на станциях, и в Ростов пришел с большим опозданием, к вечеру следующего дня.
   Перрон вокзала был густо забит народом. По замусоренной платформе сновали солдаты, казаки, офицеры. В глазах пестрило от красных бантов. У многих военных кокарды были обернуты красной материей. Один какой-то солдат покрыл алой материей даже погоны.
   Прохор и Виктор выгрузили из вагона мешки с продуктами, в изобилии наготовленные матерью и Лукерьей. Смотря на них, Прохор сокрушенно разводил руками:
   - Что мы с ними будем делать? Как потащим к Константину? Я и адрес-то как следует не знаю его.
   - Может, носильщика возьмем? - предложил Виктор. - До трамвая поможет донести.
   - Придется, - согласился Прохор. - Пойди поищи носильщика. - И вдруг, кого-то увидев в толпе солдат, он обрадованно крикнул:
   - Семен Михайлович!.. Буденный!.. Никак, ты?.. Здорово, дорогой!
   Бренча шпорами, к Прохору с недоумевающей улыбкой подошел молодой, складно сбитый унтер-офицер с лихо закрученными усами. Из-под накинутой на плечи враспашку шинели на груди у него сверкали четыре георгиевских креста и четыре медали.
   Солдаты почтительно обходили его, оглядывались.
   - Бантист! - переговаривались они. - Бантист*.
   _______________
   * Б а н т и с т - полный георгиевский кавалер, имеющий четыре
   креста и четыре георгиевские медали.
   - Что-то я вас, браток, не узнаю, - всматриваясь в Прохора, нерешительно проговорил унтер-офицер.
   - Ну как же так! - огорченно воскликнул Прохор. - Неужто забыл Прохора Ермакова?.. Но я-то тебя, Семен Михайлович, вовек не забуду. Помнишь, как на австрийском фронте ты меня, можно сказать, от смерти спас? У Малушинского фольварка. Помнишь?
   - А-а! - вспоминая, вскричал унтер-офицер. - Ну как же не помнить. Помню отлично. Ермаков! Из наших сальских степей... Здорово, дорогой друг!
   Они обнялись и крепко пожали друг другу руки.
   - Тебя, брат, и не узнать, - показывая из-под холеных усов белые крепкие зубы, смеялся унтер-офицер. - Совсем ты каким-то другим стал. Смотри, молодой, красивый, румяный... Должно быть, на домашних харчах отъелся. Из дому, наверно?
   - Из дому.
   - На побывку приезжал?
   - На побывку.
   - Ну вот, так и есть, - снова засмеялся унтер-офицер. - Потому-то я тебя и не узнал. Жена тебя отмыла от фронтовой грязи, откормила.
   - Я, Семен Михаилович, неженатый.
   - Вот тебе на! Что же это ты не обзавелся женой? Казаки ведь рано женятся.
   - Да так вот получилось, - усмехнулся Прохор. - В свое время не женился. А теперь уж буду жениться лет сорока. Возьму тогда себе жену молодую, семнадцатилетнюю...
   - Хитер, - улыбнулся унтер-офицер. - Зачем в Ростов приехал?
   - К брату заехал денька на два. Брат мой тут служит командиром сотни. А отсюда прямым направлением в полк, в действующую армию. А ты, Семен Михайлович, каким образом в Ростове оказался?
   - По служебным делам приезжал, - ответил Буденный. - А сейчас в Тифлис еду. Наша дивизия под Тифлисом расквартировалась.
   - Вот как! - удивился Прохор. - Твоя же дивизия на австрийском фронте была?
   - Верно, - сказал Буденный. - Когда-то была, да сплыла. После австрийского фронта я со своим полком немало мест исколесил по свету. Наша дивизия в составе экспедиционного корпуса генерала Баратова была переброшена в Персию. А недавно мы из Персии вернулись. Дивизия вот там сейчас расквартировывается, а меня с солдатом в командировку в Ростов послали.
   - Что же, Семен Михайлович, значит, дождались революции, а? - спросил Прохор.
   - Это еще, не революция, Прохор, - загадочно усмехнулся Буденный. Только начало. Буржуазный переворот. А революция впереди.
   - Как это все понимать?
   - А это уж как хочешь понимай, - пожал унтер-офицер плечами. Приедешь на фронт - увидишь, чем живут фронтовики, и поймешь.
   - Ничего не понимаю, Семен Михайлович, ей-богу, не понимаю, недоумевал Прохор. - Растолкуй.
   - Эх, Прохор! - снисходительно похлопал его по плечу тот. - Молод ты еще, зелен, жизнь плохо знаешь. Ну ничего, поживешь - узнаешь. А пока прощай, дорогой! - подал он руку Прохору. - Побегу в вагон, а то как бы поезд не ушел. Да и солдат, наверно, заждался. Я за папиросами на минутку выбежал.
   - Прощай, Семен Михайлович, - пожал его руку Прохор. - Рад был увидеть тебя.
   - И я рад.
   - Увидимся ли скоро?
   - Увидимся, Прохор, - убежденно произнес унтер-офицер. - Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда... Вот скоро война закончится, демобилизуют нас. Ваша станица недалеко от нашей, как-нибудь и встретимся.
   Махнув папахой, унтер-офицер, позванивая шпорами и крестами, побежал по перрону. И снова солдаты, почтительно уступая ему дорогу, оглядывались.
   - Полный бантист, - кивали они на него. - Герой-парень.
   - Кто это? - спросил Виктор у Прохора, с теплой улыбкой смотревшего вслед уходившему унтер-офицеру.
   - О, брат! - восторженно воскликнул Прохор. - Замечательный человек!.. Он из наших краев, из Платовской станицы... Я его на фронте повстречал. В восемнадцатом драгунском Северном полку служил... Однажды я со своим разъездом на австрийскую заставу напоролся. Крышка б нам всем побили б ай в плен забрали. Да вот спасибо Буденному, он со своими драгунами выручил. Лихой человек!
   * * *
   Константин Ермаков жил на Пушкинской улице, занимая уютную квартиру в четыре небольшие комнаты.
   - А-а! - вскричал он. - Братья!.. Добро пожаловать!.. Какими ветрами?
   - Приехали проведать тебя, - обнимая брата и целуясь с ним, сказал Прохор. - Давно ведь, Костя, не виделись. Еду на фронт, думаю, надо заехать к брату, а то убьют еще и не увижу...
   - Ну, с бог с тобой! - отмахнулся Константин. - Убьют! Что ты...
   - На войне все бывает, Костя.
   - Это хотя правда. Смерть найти - плевое дело... Ну, не будем говорить в эту радостную минуту встречи о смерти... Хорошо, что приехали...
   - Вот тебе, Костя, мать гостинцев прислала, - передал ему Прохор мешок, набитый пирогами, бурсаками, салом, жареными курами и гусями.
   - Узнаю любвеобильное материнское сердце, - засмеялся Константин, пробуя поднять мешок. - Ого! Как только вы и тащили такую тяжесть!
   Константин был очень похож на Прохора. Такой же смуглый, здоровый, напоминающий загар цвет лица, тонкий с горбинкой нос, вьющиеся длинные волосы, зачесанные назад, небольшие подстриженные усы. Ростом только он был меньше Прохора. Константина можно было бы назвать красавцем, если б его внешность не портили большие серые со стальным оттенком глаза, всегда холодные и надменные.
   - Верусик! - позвал он жену. - Иди-ка сюда, милая, тут тебе в подарок целый продовольственный склад привезли.
   Из гостиной вышла совсем еще молодая, но уже немного располневшая хорошенькая белокурая женщина.
   - Здравствуйте! - отчужденно кивнула она Прохору и Виктору.
   - Верунчик, - заискивающе проговорил Константин. - Познакомься, родная. Это - мой брат Прохор... А это - Вера Сергеевна, жена моя...
   - Узнаю, - сухо проговорила Вера. - На тебя похож, Константин.
   - А это, Верочка, - указал Константин на скромно стоявшего в углу юношу, - мой двоюродный брат Виктор...
   Она пристально, оценивающе посмотрела голубыми глазами на Виктора, как бы взвешивая, как ей вести себя с этим мальчуганом, и улыбнулась. Видимо, юноша ей понравился.
   - Очень приятно, - певуче сказала она и жеманно протянула белую пухлую маленькую руку ладонью вниз, словно для того, чтобы он прикоснулся к ней губами. Но Виктор не догадался это сделать. Он лишь пожал ее руку и поклонился.
   - Они, Верусик, дня на два-три к нам... - заюлил перед женой Константин. - Знаешь, мимоездом...
   - При чем тут "на два-три дня?" - строго посмотрела она на мужа. - А если они десять дней или больше проживут, разве это плохо?
   - Да нет, - смешался Константин. - Пожалуйста. Моя квартира в полном их распоряжении... Я хотел сказать...
   - Ничего ты не хотел сказать, - отмахиваясь от него, засмеялась Вера. - Просто ты пустое болтаешь.
   Вера была волевая женщина, и Константин ее побаивался.
   - Раздевайтесь, господа! - певуче произнесла Вера, обращаясь к Прохору и Виктору. - Проходите в гостиную.
   Виктор сбросил с себя шинель, одернул гимнастерку и вслед за Константином и Прохором вошел в комнату, а Вера, позвав кухарку, пошла на кухню разбирать мешок с подарками, присланными свекровью.
   Гостиная была небольшая, убрана со вкусом. Хотя все здесь было дешево, но нарядно. Посреди комнаты стоял круглый стол, накрытый голубой бархатной скатертью с махрами. Вокруг него в строгом порядке расставлены венские стулья. Вправо, к стене, стоял диван с тумбочками, обитый синим шелком. Рядом - пианино. У противоположной стороны - массивное трюмо, а рядом - небольшой, но вместительный буфет со множеством посуды, среди которой немало сверкало хрусталя. На разных маленьких и больших пуфиках и столиках лежали и стояли хорошенькие подушечки, статуэтки, безделушки.
   - Познакомьтесь! - сказал Константин. - Это - наша Мариночка, Верочкина сестра.
   Только сейчас Виктор заметил у окна, за широколистной пальмой, сидевшую девушку. Она что-то делала: писала или читала на подоконнике.
   Девушка поднялась со стула и покраснела.
   - Марина, - просто назвала она себя, подав руку Виктору. На ней было скромное бордовое платье с белым кружевным воротничком. "Гимназистка, наверно?" - подумал Виктор, и он не ошибся.
   - Заканчивает гимназию, - пояснил Константин. - А ты, Виктор, бывший гимназист, вот у вас и найдутся общие разговоры.
   Марине было около семнадцати лет. Волосы у нее такие же, как и у сестры, пышные, белокурые с пепельным оттенком, глаза миндалевидные, темные и блестящие, как черносливы, опушенные черными длинными ресницами.
   - Ну, так каким же образом вы попали сюда? - спросил Константин, усаживаясь на диван.
   Прохор коротко рассказал ему о себе и Викторе.
   - Так-так, - оглядывая то Прохора, то Виктора, проговорил Константин. - Молодцы! Ей-богу, молодцы! Герои!.. По два Георгия заработали. Лычки у них на погонах. Хе-хе!.. Горжусь своими братьями... Между прочим, тебе б, Виктор, надо в школу прапорщиков поступить. Обязательно! Как георгиевскому кавалеру тебе легко будет устроиться. Идея!.. Если хочешь, я тебе помогу? У меня, брат, везде хорошие знакомства...
   - Не думал я еще об этом, Костя! - проговорил Виктор. - Не особенно меня прельщает военная служба. Как окончится война, думаю в университет пойти учиться...
   - Зря так пренебрежительно относишься к офицерской карьере, нахмурился Константин. - Когда я был учителем, я тоже так думал. А вот стал офицером, почувствовал все достоинство офицерского звания. Лермонтов, Пестель, Лев Толстой, да и многие другие великие люди России офицерами были. Они не гнушались офицерским званием. Как брат твой, я тебе советую. Большая честь для тебя, сына простого кузнеца, выйти в офицеры. Для твоего отца это будет счастье.
   Виктору не понравилась эта Константинова тирада, но он, не желая при первой же встрече ссориться с ним, сказал:
   - Хорошо, Костя, подумаю.
   Вошла улыбающаяся, подобревшая Вера. Она только что управилась с выгрузкой продуктов из мешка. Их было действительно так много, что при виде всего этого изобилия она повеселела.
   - Я вам очень благодарна, Прохор, - улыбаясь, сказала она. - Вы, правда, привезли целый склад продовольствия. Сейчас это настоящее богатство... Костя, пошли за вином. Коньяк у меня есть. По случаю встречи с родственниками мужа я устраиваю семейный пир.
   - Ура-а! - захлопал в ладоши Константин. Видя, что настроение у жены изменилось и она приветливо относится к неожиданным гостям, он тоже повеселел и побежал распорядиться насчет вина.