Петров (Бирюк). Юг в огне

Петров (Бирюк) Дмитрий Ильич
Юг в огне

   Дмитрий Ильич ПЕТРОВ (БИРЮК)
   ЮГ В ОГНЕ
   Исторический роман
   ================================================================
   Дмитрий Петров (Бирюк) известен читателям как автор
   исторических романов "Кондрат Булавин", "Сказание о казаках",
   "На Хопре". В романах вошедших в эту книгу описаны события из
   истории донского казачества.
   ================================================================
   Часть первая
   I
   Прохор Ермаков, молодой, высокий, смуглолицый урядник Атаманского казачьего полка, находясь в отпуске, третью неделю жил дома.
   Все эти дни пребывания в родной станице, в кругу близких людей, он был в приподнятом настроении. На душе было празднично, покойно. В семье все относились к нему с трогательной предупредительностью, стараясь угодить как дорогому и желанному гостю. Мать не знала, чем только и потчевать сына. Не раз замечал Прохор, как теплело улыбкой и строгое бородатое лицо отца, когда тот, как бы невзначай, взглядывал на сына, на его георгиевские кресты. А уж о младшей сестре, семнадцатилетней девушке Наде, и говорить нечего. Она не спускала своих искрящихся глаз с брата.
   Прохор никак не мог наговориться с родными, то расспрашивал их, как они жили здесь без него, то рассказывал им удивительно страшные истории из своей фронтовой жизни.
   Сегодня, плотно позавтракав, Прохор сидел у окна в горнице и перелистывал старый журнал "Нива", который когда-то выписывал брат-учитель Константин.
   Жмурясь от яркости бьющего в окно солнца, Прохор взглянул на улицу. Там, на дороге, поверх тонкого ледка змеились ручейки.
   - Весна! - вздохнул он. - Люди скоро сеять поедут... А на фронте у нас... слякоть, грязища... В окопах не усидишь.
   От воспоминаний о фронте заныло сердце. Скоро ведь возвращаться в полк. И снова орудийный гром... кровь... трупы... Не хочется на фронт. Ох, как не хочется!.. За три недели, что прожил Прохор дома, он уже стал отвыкать от войны. Все пережитое на войне кажется далеким страшным сном... Как дома хорошо! Все здесь дышит миром, тишиной, покоем. Вот идет весна. Отец да и все соседи ждут ее с нетерпением. Они уже подготовились к севу. Недельки через две, глядишь, уже и выедут на поля. С каким наслаждением и Прохор поехал бы в поле! Впряг бы круторогих быков в плуг, запустил бы отточенные лемехи в жирный чернозем... Эх, боже мой! Об этом только лишь можно помечтать.
   - Проша! - приоткрыв дверь, просунула мать голову. - А я думала, ты спишь.
   - Нет, мамуня, читаю, - ласково сказал Прохор.
   Мать вошла в горницу. Она была чем-то встревожена.
   - Сынок, что толечко и делается на свете, - испуганно заговорила она. - Вся станица ходуном ходит.
   - Что же случилось, мама?
   - И не приведи господь, что, - закрестилась старуха, глядя на иконы. - Господи Исусе Христе, отведи от нас беду лихую.
   - Что за беда, мамуня?
   - Царя, гутарит народ, у нас теперь не стало, - со страхом выпалила старуха. - Вот погляди, народ со всей станицы к правлению бежит.
   - Царя не стало? - изумленно протянул Прохор. - Вот это здорово!.. Да как же это так, ни с того ни с сего, вдруг?.. Чудно.
   Он снова посмотрел в окно. Мать говорила правду. О чем-то оживленно рассуждая и размахивая руками, по улице торопливо проходили группы казаков и казачек.
   - Это прямо-таки черт знает что! - воскликнул Прохор, вскакивая со стула. - Чудеса!.. Вот что значит, мать, жить у вас тут, в глуши, - и не знаешь, что делается на белом свете. Побегу и я к правлению.
   - Пойди. А оттуда вернешься, зайди к дяде Егору. Я слыхала, будто Виктор приехал.
   - Ладно, зайду.
   Прохор накинул на плечи длинную кавалерийскую шинель с голубыми петлицами и погонами, нахлобучил на голову серую папаху с голубым верхом и, подумав, сунул в карман наган.
   Когда он вышел за ворота и направился было к правлению, его окликнули два казака-армейца, шедшие по улице:
   - Погоди, Прохор!
   Он подождал.
   - Куда собрался? К правлению, что ли?
   - К правлению.
   - Ну так вместе.
   Молодые казаки были его друзьями детства и юности. Один - небольшого роста, узкоплечий, рыжеватый, в мелких конопинах - Сазон Меркулов, второй - высокий, румяный, с курчавым белокурым чубом - Свиридов Максим.
   Сазон одет был скромно, без всяких отличий. Свиридов же, ловкий и подобранный, был щеголеват. На погонах его отливали серебром три нашивки старшего урядника.
   - Так что же, односумы, выходит, царя не стало у нас, а? - испытующе посмотрел Прохор на своих друзей.
   - Дали Николашке по мордашке, - ухмыльнулся Сазон.
   - А дьявол его знает, - вздернул плечами Максим Свиридов. - По всей станице такой разговор пошел. Вот зараз узнаем в правлении, правда ли это. Атаману-то, небось, все известно.
   - Был царь Николка, жить при нем было колко, - дурашливо затянул Сазон, импровизируя. - Дали по шее Николашке, ну и запели пташки...
   - Будет тебе дурковать-то, - оборвал его сурово Свиридов. - Ты только и способен на дурость.
   - Слезы, что ли, мне лить? - огрызнулся Сазон.
   Около церкви, у станичного правления, возбужденно гомонил народ. Седобородые старики, безусые парни, девчата и старухи - все сбежались к правлению послушать, что скажет атаман по поводу ошеломляющей вести.
   Немало было в толпе и фронтовиков, которых сразу же можно отличить от других по сдвинутым набекрень серым папахам, по погонам, по крестам и медалям. Все они недавно прибыли домой из действующей армии на побывку по отпускам или на поправку из госпиталей. В толпе немало было калмыков*, одетых, как и все, в казачью одежду.
   _______________
   * Калмыки были приписаны к казачьему населению Донской области.
   В стороне от толпы стояли солдаты из иногородних. У некоторых из них на груди уже алели бантики.
   Эти алые банты раздражали стариков-богатеев. Они косились на солдат, злобно отплевывались:
   - Тьфу! Проклятые мужики, уже понацепили!
   - Видно, мало мы их в пятом году секли за эти-то банты.
   - Право слово, мало... Пойди, кум, сорви у них.
   - Да ну их к дьяволу! Марать руки неохота.
   Молодые бабы, жалмерки, лузгая тыквенные семена и подсолнухи, кокетливо поглядывали на фронтовиков, прихорашивались одна перед другой, весело о чем-то переговаривались, громко хохотали.
   Старики сердито косились и на них:
   - Вот кобылицы-то!.. Никакой сурьезности в них нету. Им все ха-ха да хи-хи...
   - А ты, кум, погляди, какими они бесстыжими глазами молодых казаков-то оглядывают... Тьфу, будь они неладны!
   Солнце весело плыло в сверкающем весенней голубизной небе. Становилось все теплее. Теперь по улицам уже бурлили мутные ручьи. Ребята с хохотом и визгом перепрыгивали через них, строили из талого снега запруды и плотины. За станицей кто-то стрелял из дробовика, и после каждого выстрела в роще, как эхо, взбалмошным гомоном отзывались недавно прилетевшие грачи.
   - Ого-го! - подходя к правлению с Прохором и Свиридовым, ликующе воскликнул Сазон. - Народу-то собралось, как людей! Здорово живете, станичники! - раскланялся он с казаками, стоявшими вблизи. - Живехонькими вас видеть.
   - Спасибочко, - отозвались некоторые из них. - Что, тоже пришли послухать атамана?
   - А как же, - ухмыльнулся Сазон. - Такое дело ведь не каждый день бывает. - Ежели б каждый день царей скидывали с престола, то, могет быть, и не пришли б. Навроде б надоело. А то ведь один раз за все века... Не слыхали, казаки, как это его наладили-то по шапке, а? Сам он отрекся от трона или его заставили?
   - Да все по-разному гутарят, - проговорил усатый казак, подходя к Сазону. - Ничего толком не поймешь... Давеча проезжал один солдат - на побывку домой в Скуришевскую станицу поехал. Так вот он рассказывал, что будто все дело с Гришки Распутина зачалось. Распутин, мол, этот, как навроде колдун какой, силу в себе такую имел, всех баб в царском дворце вскружил, одним словом, заворожил их, околдовал. От всех князей да графьев жен поотбивал. И сама царица, стало быть, Александра Федоровна, от него без ума, тоже с ним жила.
   - Вот это да! - восхищенно воскликнул Сазон. - Прямо, братцы, красота!
   - Подожди, Сазон, - проговорил Прохор. - Не перебивай.
   - Ну, стало быть, - с увлечением продолжал усатый, видя, что его внимательно слушают, - князья-то эти да графья прознали про это дело. Ну, ясно, это им не понравилось: как это, дескать, могет быть, чтоб какой-то сопливый мужичишка да с нашими женами любовался б?.. Собрались они однова, купили шампанского и позвали Гришку Распутина. А Гришка-то, дурак, и поехал... Ну, стало быть, зачали эти князья да графья поить его шампанским. Одно ведро споили - ничего, не берет. Пьет Гришка шампанское, как все едино мерин, и не хмелеет. Споили другое ведро - опять ни в одном глазу у Гришки хмеля не видно... Пьет Гришка да пляшет, лишь посмеивается - и хоть бы тебе что!.. Потребовали, стало быть, князья еще ведро шампанского да тишком влили туда бутылку, а может и все две, чистого, настоящего спирту да еще для дурмана флакон сонных капель добавили... Подают кружку за кружкой Распутину, а он, проклятый черт, не теряется, выпьет одним махом кружку да еще просит... А все же, видать, дурман-то на него подействовал. Захмелел он и уткнулся мордой в тарелку с огурцами, задремал. Тут, стало быть, князья-то эти да графья накинулись на него и стали бить его чем попадя. Гришка немножко очухался да на них кинулся, зачал обороняться. Они его бьют, а он их... Одному череп проломил, другому... Силен, проклятый. Ну, а все же они его одолели. Прибили они его, стало быть, да отвезли на реку, в прорубь бросили. А он, дьявол, в холодной-то воде очнулся да кулаком им грозит. Они его ногами спихнули да утопили все же... Зараз же поехали они к царю и гутарят ему: "Отрекайся от престола. Какой ты, мол, царь, ежели такое попущение своей царице сделал: сама она с Гришкой спуталась и наших жен на то натолкнула". Царь-то было заартачился: "Не хочу, мол, с трона уходить. Триста лет, мол, мой род на нем сидел". А те ему в ответ пригрозили: "Ежели не отречешься от престола, то, гляди, прибьем, так же, как и Гришку прибили. И в прорубь, мол, опустим". Испугался тут царь Николай, да и подписал отречение...
   - Не ляскал бы языком чего не надо, - пробурчал хмуро Свиридов. Гляди, парень, а то за такую брехню можешь и поплатиться.
   - Да я-то при чем? - растерянно заморгал усатый казак. - Я ж не свои слова гутарю... За что купил - за то и продаю.
   - Гляди, а то тебе с такой продажей может не поздоровиться.
   - Да будет вам, казаки, - проговорил Сазон, стремясь примирить повздоривших. - Есть о чем разговор вести... Вот ехать скоро на позиции, а ехать неохота. Ты когда, Прохор, едешь в полк?
   - Через тройку дней надобно выезжать.
   - Что так скоро?
   - Пора, - вздохнул Прохор. - Наше дело такое: побыл-пожил - и след простыл... Хочу еще к брату Константину в Ростов заехать, давно не видался с ним...
   - Да, - вздохнул и усатый казак, закручивая цигарку. - Скоро и мне, братцы, ехать на позицию. А ехать, правду сказал Меркулов, неохота. Как вспомнишь о фронте, так, истинный господь, дрожь берет. Сию пору там грязюка непролазная. Прошлый год в это время наш полк в Полесии стоял. Ух, помнится, и грязища же! Ноги не вытянешь. А ежели вытащишь ногу, так сапог в грязи останется.
   - Такие, как ты, конешное дело, отлынивают от фронта, - процедил сквозь зубы Свиридов, с пренебрежением глядя на усатого казака.
   - Что ты, Максим, ко мне все цепляешься? - выпуская из носа широкую струю дыма, вспылил тот. - Я ведь тебе не жена. Как колючка, прицепился.
   - Ну, бросьте вы, - снова примиряюще сказал Сазон. - Чего вы взъерепенились?.. Ты вон глянь, Максим, жалмерок-то сколько попришло. На тебя поглядывают... Ох, братцы мои, сколько их развелось тут! Да бабы-то, бабы-то какие - красивые, жирющие! Эх, дьявол бы их побрал, да разве ж от них захочешь идти на позицию?
   Казаки, взглянув на молодых женщин, засмеялись.
   - Жируют тут без нас, - со вздохом проронил кто-то из казаков. Молодые казаки все на позицию, так они тут старикам-свекорам головы позакружили.
   - Истинную правду гутаришь, - захохотал Сазон. - Гляньте, снохачи-то повыстроились, - указал он на стариков, нетерпеливо поглядывающих на крыльцо правления, На котором вот-вот должен появиться атаман. - Видите, так их... загорюнились, чуть слезы не льют, жалко им, вишь царя-батюшку...
   - Брось дурковать! - оборвал его Свиридов.
   - Что это ты, Максим, не с той ноги, что ли, ныне встал? - насмешливо посмотрел на него Сазон. - Тебе что, стариков стало жалко? Да будь они прокляты, старые хрены!
   - Чего ты на них обозлился, Сазон? - смеясь, спросил Прохор. - Может, у тебя какой старик жену отбил, а?
   - Таких делов за своей жинкой не замечал, - проговорил Сазон. - А вообще-то все могет быть. Надежду можно иметь только на отца да на мерина. Отца не уведут, а мерина не продадут... Ха-ха! Кажись, перепутал пословицу... Ведь они, старики-то, охальники наипервейшие. Им в рот пальца не клади. Хоть зубы у них и плохие, а откусят...
   Казаки захохотали.
   - Атаман вышел! - крикнул кто-то.
   Гомон над площадью затих. Взоры всех устремились на крыльцо правления. Там, держа булаву, в окружении своих помощников стоял станичный атаман Никифор Иванович Попов, упитанный, краснолицый казак лет за пятьдесят. На нем была светло-серая драповая офицерская шинель с поблескивающими орластыми пуговицами в два ряда. На плечах отливали серебром есаульские погоны. Лицо атамана было скорбно, словно он только что вернулся с похорон близкого человека.
   Смахнув с головы каракулевую серую папаху и погладив широкую русую бороду, он внимательно оглянул толпу.
   - Здравствуйте, господа станичники, казаки и урядники! - крикнул он.
   - Здравья желаем, ваше благородье! - послышались ответные голоса. Здравствуйте, господин станичный атаман!
   - Что, дорогие станичники, пришли узнать всю правду от меня? - тихо спросил атаман, снова с грустью обводя взглядом толпу.
   - Да, господин атаман, - прорвался гул голосов. - Пришли узнать... Расскажи нам!.. Расскажи!..
   - Не моими бы устами говорить, а вашими ушами слушать эту печальную весть, - проговорил атаман. - Ну что же, послушайте. Что знаю расскажу... Совершилось, дорогие станичники, невиданное и неслыханное доселе в истории Российского государства событие. Наш самодержец всероссийский, государь-император Николай Александрович, в силу сложившихся обстоятельств вынужден был подписать отречение от престола... - Голос у атамана задрожал. Многим показалось, что в глазах у него блеснули слезы.
   Толпа стояла не шевелясь, напряженно слушая, что говорил атаман. Лишь кое-где отсмаркивались старики, вытирая глаза.
   - ...вынужден снять с себя сан императора всероссийского, продолжала атаман, - перешедший ему по наследству от предков, православных русских царей... Власть перешла в руки Временного правительства во главе с председателем Государственной думы Родзянко... События, господа казаки, нарастают с головокружительной быстротой, и неведомо никому, что сулит нам завтрашний день... Да, господа, свершилась революция. Угодна она вам или нет, но это факт. От него никуда не денешься... В столице нашей, в Петрограде, сейчас происходят беспорядки. Чернь вышла на улицу. Идет стрельба, много невинных жертв. Таково положение в Петрограде. Я молю бога, господа станичники, чтобы эта смута не коснулась бы нашего тихого Дона... Мы, казаки, всегда, из века в век, самоотверженно служили своей отчизне и...
   - Престолу! - насмешливо крикнул кто-то из группы фронтовиков.
   - Тш!.. Тш!.. - зашикали в толпе.
   Атаман метнул свирепый взгляд туда, откуда послышался крик. Там стояло десятка два солдат с красными бантами на груди и несколько казаков. Они насмешливо встретили взгляд атамана. Кто из них крикнул - трудно понять. Клокоча от гнева, атаман хотел было накричать на них, но передумал. Нужно ли в такое время связываться со смутьянами?
   - Вот! - злорадно поднял он палец вверх. - Не всем понравились мои слова... Но пусть они кое-кому и не нравятся. Зато основной массе казачества они дороги и понятны... Вот сейчас злонамеренный человек, фамилии его не знаю и знать не хочу, крикнул, что казаки, дескать, служили и престолу... Да, и престолу, скажу я. И плохого я в этом ничего не вижу. Престолу, дорогие станичники, скажу я с гордостью, даже. Правду никогда не страшно сказать. Может быть, я и ошибаюсь, господа, но мне кажется, что нам, казакам, неплохо жилось при царях. Всегда мы имели от государей льготы и привилегии. Мы были первыми людьми в государстве Российском, верными сынами отечества своего.
   - Особенно в девятьсот пятом году! - послышался все тот же насмешливый голос из группы фронтовиков.
   - Тш!.. Тш!.. - снова пронеслось по толпе. - Не перебивайте ятамана!..
   - Нам нечего вспоминать девятьсот пятый год, - покосившись на фронтовиков, сдержанно сказал атаман. - Не мне с вами судить - правы ли были тогда казаки или нет, выполняя волю правительства. Рассудит история...
   - Она уже рассудила! - на этот раз зазвучал из толпы уже другой, звонкий, почти мальчишеский голос.
   - Да кто это все орет? - в ярости гаркнул грузный седобородый старик, злобно выкатив глаза. - Заткните ему, стервецу, глотку!
   - По морде ему, чтоб замолчал! - визгливо поддержал грузного старика его сосед, тщедушный, высохший старичишка. - Что это не дают атаману говорить!
   У атамана пропало всякое желание продолжить речь. Хотелось перед народом излить душу, поделиться переживаниями и думалось, что его поймут. Но вот нашлись же такие мерзавцы, которые все испортили... К чему теперь продолжать? Получилось совсем не так, как думал атаман.
   - Господа, - тоном человека, получившего тяжелое оскорбление, проговорил атаман, - прошу простить меня, я больше говорить не могу... Не могу!.. Вы пришли сюда просить меня, чтобы я рассказал вам, что произошло в стране, высказался бы перед вами... Но мне не дают говорить, не дают говорить вашему атаману. Какие-то молодчики, - пренебрежительно скривился атаман, - видимо, лучше меня знают... Так пусть же они перед вами и выскажутся. Пожалуйста, прошу! - жестом показал он на крыльцо.
   Переждав минуту и видя, что никто из фронтовиков не появляется на крыльце, атаман злорадно продолжал:
   - Я так и знал, что никто не решится нагло взглянуть в глаза своим отцам и дедам. Крамола проникает и к нам, на тихий Дон. Остерегайтесь ее, господа старики! Бойтесь ее!.. Есть предание, что наш голубоводный тихий Дон мутнеет, когда на него надвигается несчастье. Так будьте же бдительны, не давайте мутнеть нашему Дону, берегите его, чтоб всегда он был чист...
   - Долой монархиста! - выкрикнуло несколько возмущенных голосов. Долой атамана!
   Побледнев, атаман настороженно смотрел в ту сторону, откуда неслись эти крики. Он видел, как фронтовики, кого-то выталкивая, взволнованно кричали:
   - А ну, пойди-ка, заткни ему горло!.. Пойди скажи народу, ты ж ученый человек... Да не бойся... Мы заступимся...
   - Ну что ж, пойду скажу! - решительно зазвенел чей-то молодой голос. - Пропустите!
   - Пропустите его!.. А ну, пропустите!
   Атаман видел, как кто-то в толпе пробирался к крыльцу. Он понял, что человек этот сейчас будет говорить, и решил "не допустить такого безобразия".
   - Вот, господа, каким оскорблениям я подвергаюсь, - с обидой закричал атаман. - И вы здесь спокойно стоите, выслушивая эту брань, гнусную, мерзкую брань... Разве я этого заслужил? Я, ваш, слуга, избранный вами?.. Позор, донцы!..
   - Позор! - как эхо, отозвались помощники атамана.
   Старики нахохлились, как воробьи перед бурей, замахали костылями.
   - Плетей им, сукиным сынам, всыпать! - завопил грузный старик.
   - Плетей! - тонкоголосо поддержал его тщедушный старичишка.
   - Истинный господь, плетей! - обрадованно загорланили старики. - Чтоб не охальничали.
   - Разбаловались стервецы на войне-то!
   - Проучить их, дьяволов, проучить!
   Протиснувшись сквозь тугую толпу, на крыльцо правления смело взбежал юноша в солдатской шинели. Для чего-то он порывисто сбросил с себя шинель, может быть, для того, чтобы все увидели на его защитной гимнастерке, плотно облегающей грудь, два георгиевских креста. На защитных погонах, вшитых в гимнастерку, едва приметно вились канты вольноопределяющегося.
   - Ох ты черт! - изумился Прохор, узнав в юноше своего двоюродного брата. - Виктор!
   Юноша окинул взглядом притихшую толпу.
   - Граждане свободной России! - заговорил он. - По поручению фронтовиков - казаков и солдат нашей станицы - поздравляю вас со светлым праздником. В нашей стране произошла революция, цепи рабства с народа сняты навсегда. Навсегда, граждане! Я только что приехал из Петрограда и знаю, что там произошло. Царь наш, кровавый Николай, отрекся от престола, царские министры арестованы. Отныне мы все свободные и равноправные люди. Власть захватил в свои руки народ. Сам народ стал хозяином нашей великой страны... Здесь вот сейчас выступал станичный атаман. Из его слов можно было понять, что он жалеет царя. И эту жалость он хочет внушить всем нам. Нет, граждане! Монархии нам не жалко, а монархисты, плачущие по царю, нам не нужны!.. Мы имеем мужество и смелость заявить: "Долой монархистов! Да здравствует революция! Да здравствует свобода!"
   - Ты глянь, - толкнул Сазон Прохора. - Вот ваш Виктор-то чешет. И где это он так научился брехать языком?
   - Как же ему не научиться? - с гордостью промолвил Прохор. - Почти всю гимназию прошел.
   Скинув шапку, Виктор продолжал взволнованно говорить:
   - Отныне все мы, казаки и солдаты, равноправные граждане нашего великого государства. Нет теперь никакой разницы между казаком и генералом, между солдатом и офицером. Отменяются всякие "ваше благородие", "ваше превосходительство". И теперь нам станичный атаман, - взглянул Виктор на побледневшего, насупленного атамана, стоявшего в стороне, - не "ваше благородие", как привыкли вы его называть, а просто "господин" или "гражданин атаман".
   - Заткните ему, молокососу, глотку! - рявкнул грузный старик, поняв, наконец, о чем вел речь Виктор. - Ишь, щенок, мужичья мразь, - учить нас будет!.. Кто ему дал право перед нами, казаки, речи говорить?..
   Толпа дрогнула, зашумела:
   - Стащить мужика!
   - По морде его!
   - Бей его!
   Угрожающе рыча и ругаясь, размахивая кулаками и костылями, к крыльцу двинулись старики.
   - Бей его!
   - Бей!
   - Не имеете права! - перекрикивая рев озверевших стариков, надрывался побледневший Виктор. - Я такой же свободный, равноправный гражданин, как и вы... Я - воин нашей доблестной армии!.. Я защищал на фронте родину!
   - Стащить!.. Бить! - хрипели голоса. - Сечь его плетьми!
   Грузный старик с белой патриаршей бородой первым взобрался на крыльцо. Он схватил Виктора за ворот, заорал:
   - Душу выну, мать твою черт!
   - Не имеете права бить, - кричал Виктор. - Я - георгиевский кавалер.
   Атаман подкрался из-за окруживших юношу стариков и булавой стукнул его по голове. Виктор повалился на крыльцо.
   - А ну разойдись! - исступленно закричал Прохор, распихивая вместе с фронтовиками стариков и размахивая наганом. - Разойдись, не то стрелять буду!
   - Ишь, за родню заступается! - взревел грузный старик. - Бей и его! Но, увидев в руках Прохора револьвер, трусливо заморгал, попятился. Застрелит еще ж, дурак...
   Взбешенный, вздрагивающий от волнения, Прохор выстрелил вверх.
   Бабы взвыли:
   - Ой, батюшки, смертоубийство!
   - Отойдите, снохачи! - в гневе кричал Прохор. - Не то мозги вышлепаю!
   Отплевываясь и отмахиваясь, толкая друг друга, старики попятились от него.
   - Шальной, будь он проклят!
   - Ей-ей, бешеный, пристрелит еще.
   - Ты живой? - нагнувшись над Виктором, сурово спросил Прохор. - А ну вставай! Глупец! Нужно ли тебе было ввязываться в это дело? Вздумал кого агитировать! Да им хоть кол на голове теши - все равно не проймешь.
   Виктор медленно поднялся и отер платком со лба кровь.
   - Кто это тебя? - спросил Прохор.
   - Не знаю.
   - Это его атаман булавой долбанул, - сказал кто-то из фронтовиков, помогавших Виктору надеть шинель.
   Прохор оглянулся, отыскивая взглядом атамана. Но ни его, ни помощников, на крыльце уже не было.
   - Пойдем к нам, - сказал Прохор Виктору. - Я тебе обмою голову и йодом залью.
   Прохор и Сазон повели Виктора под руки. Старики мрачно смотрели им вслед.
   II
   Василий Петрович Ермаков, высокий, кряжистый старик лет под шестьдесят, происходил из старинного казачьего, уважаемого в станице, рода. Ходила молва, что род его начался от знаменитого Ермака Тимофеевича, покорителя Сибири.
   Так это или нет, точно никто не мог утверждать. Не мог этого сказать и сам Василий Петрович, но слухи такие льстили его самолюбию, и он их не опровергал.
   За богатством и почетом Василий Петрович не гнался, но и нужды не знал. Жил крепким хозяином, хотя наемных батраков никогда не имел. Со всеми работами по хозяйству управлялись своей семьей.
   Семья у Василия Петровича хотя и была небольшая, но работящая, прилежная.
   Правда, с началом военных действий Ермаковы стали жить значительно хуже. Старшего сына Захара, степенного, трудолюбивого казака, с первых же дней войны мобилизовали. В одном из сражений он пропал без вести. Слух ходил, будто он в плену у немцев. Пошел служить в Атаманский казачий полк и меньшой, неженатый сын - Прохор. Средний же сын, Константин, давно уже отбился от двора. По окончании Усть-Медведицкой учительской семинарии некоторое время он учительствовал в своей станице в двухклассном училище, а как началась война, ушел в шкоду прапорщиков. Теперь он уже в чине есаула командовал отдельной сотней в Ростове-на-Дону. Там он и женился. Говорят, взял дочку какого-то богатого азовского рыбопромышленника. Василий Петрович никогда к сыну в Ростов не ездил и снохи не видел.
   Теперь старик жил с женой Анной Андреевной да со смешливой дочушкой красавицей Надей.