Петров (Бирюк). Юг в огне

   Опустив голову, Прохор сидел на скамье, ни на кого не глядя, казалось, ничего не замечая. Он не видел, как в комнату вошел отец и, сняв фуражку, прошел от порога, стал в толпе казаков у стены, скорбно наблюдая за ним.
   Атаман Попов встал, постучал карандашом по графину.
   - Внимание, господа! - властно крикнул он. - Заседание военно-полевого суда считаю открытым.
   В зале все затихло. Старики поснимали фуражки. Лишь нарушал тишину тихий плач матерей да жен, сыны и мужья которых, ожидая суда, стояли в углу. Иногда у какой-нибудь отчаявшейся несчастной женщины с рыданием вырывался из груди истошный вопль:
   - И ми-илый ты мо-ой муженечек... И что ж с тобой сделали ироды.
   - Молчать! - гаркнул атаман. - Подведите к столу вот того с краю, приказал он конвоирам.
   Два калмыка с обнаженными шашками подвели к столу побелевшего от страха и потери крови раненого полнощекого казака.
   - Как фамилия? - спросил атаман, строго оглядывая его с ног до головы.
   - Дронов, - дрожащим голосом выдавил казак.
   - Имя?
   - Терентий.
   - Казак?
   - Так точно, ваше благородие, казак.
   - Врешь! - громыхнул рассвирепевший атаман по столу кулаком. Сволочь ты, а не казак. Изменник! Как ты мог поднять руку на своих братьев-казаков? Сукин ты сын, вот повесим тебя за это вниз головой.
   - В-ваше выс-соко-благородие, - залепетал перепуганный казак. Ошибку понес... простите. - Дронов упал на колени и, умоляюще протягивая к атаману руки, зарыдал. - Простите, ради бога... Простите!.. Искуплю свою вину... Пошлите на первую линию... Обещаю десять... пятнадцать красных убить... Вот увидите тогда, клянусь!..
   - У-у, гад! - послышалось из группы пленных.
   - Поздно, поздно ты одумался, станичник, - уже мягче сказал атаман. Пораньше надо было об этом подумать...
   - Ваше благородие... господин атаман, - елозил по полу Дронов. Истинный господь, заслужу себе прощение... Ведь силком меня втянули в это дело...
   - Кто тебя втянул? - строго спросил атаман.
   - Да кто ж, - затравленно оглянулся Дронов на Прохора. - Вот он.
   - Да брешет же он, паскуда! - снова кто-то выкрикнул с возмущением из группы пленных.
   - Молчать! - взбешенно крикнул атаман, свирепо глядя на пленных.
   Прохор с недоумением взглянул на Дронова и, презрительно усмехнувшись, снова опустил голову.
   - Как же он втянул, если ты не хотел? - спросил атаман у Дронова. Да встань ты на ноги, дурак! Что ползаешь, как слюнтяй. Расскажи толком.
   Дронов живо поднялся на ноги, вытянулся перед судьями, держа, как в строю, руки по швам.
   - Так что, ваше высокоблагородие, - точно рапортуя, заговорил Дронов, - пришел ко мне один нашинский станичный казак Сазон Меркулов и подал мне список... А в том, стало быть, списке моя фамилия значится... "Распишись, говорит он, а не то мы тебя к расстрелу приговорим..." - Ну, что поделаешь? - сокрушенно развел руками Дронов. - Испужался я, расписался... А через день приходит этот, стало быть, Меркулов ко мне и гутарит: "Ну, собирайся, мол, с конем и оружием..." И таким образом, стало быть, и пришлось мне поступить в их дьявольский красногвардейский отряд...
   - Гад ползучий! - снова возмущенно выкрикнул чей-то голос из группы пленников.
   - Кто это орет? - злыми глазами посмотрел атаман на жмущихся в углу красногвардейцев. - Вырвите ему язык!
   - В углу, где жались друг к другу пленные красногвардейцы, послышалась возня, крики:
   - Что ты бьешь-то, калмыцкая морда?
   - Тише! - прикрикнул атаман. - Много побил казаков?
   - Ни одного, ваше благородие, - с готовностью ответил Дронов.
   - Врешь!
   - Истинный господь! - поклялся Дронов. - Ведь я ж у него навроде связного был, - кивнул он в сторону Прохора. - Так что в ход оружия пущать не приходилось.
   - А почему в церковь заперся, а не перебежал к нашим?
   - Силком загнали туда.
   - Ладно, разберемся, - проговорил атаман. - Отведите его пока в арестное помещение.
   - Благодарю покорно, - поклонился обрадованный Дронов. У него появилась надежда, что его пощадят и он будет жить.
   - Давайте следующего, - приказал председатель суда.
   Подвели высокого, красивого, рыжеватого казака. Всклокоченный чуб, как язык пламени, вырывался у него из-под казачьей фуражки.
   - Фамилия? - спросил атаман строго, невольно любуясь выправкой казака.
   - А тебе не все едино? - вызывающе спросил казак. - Расстреливай и без фамилии...
   Атаман передернулся.
   - Отвечай! - выкрикнул он. - Н-не то...
   Казак презрительно усмехнулся и молчал.
   - Ну?
   - Дубровин его фамилия, - тихо подсказал Свиридов. - Дубровин Силантий.
   - Сволочуга! - с отвращением плюнул Дубровин. - Предатель!.. Ну, ничего, брат, тебя тож не минует петля.
   Свиридов, побледнев, опустил глаза.
   - Молчи! - поперхнулся от ярости атаман. - Отвечай вот на вопросы... Как ты попал к красным в отряд?
   - А очень просто, - усмехнулся Дубровин. - Взял ружье, да и начал вашего брата белопогонного уничтожать... Жалко, атаман, что я тебя на мушку не взял... Не сидел бы ты тут и не судил бы нас... Но ничего, ты тоже от своей пулечки не уйдешь... Вот зараз перед вами отвечал подлюга Дронов. Брехал он все... Он моим друзьяком считался, и мы с ним вместях добровольно в отряд вступили... Никто силком его не пхал... А что касаемо того, что он, говорит, никого не убивал, то тоже брешет... Мы вместях с ним в разведке служили и поубивали немало белых гадов...
   - Увести его! - приказал атаман.
   Прохор сидел на скамье недвижимо, казалось, совершенно безучастный ко всему тому, что здесь, в этом огромном зале станичного правления, происходило. Перед ним, как видения, один за другим появлялись его бойцы, его товарищи по борьбе, его верные соратники. И все они - кто робко и неуверенно, а кто мужественно и твердо - отвечали на вопросы белогвардейского военно-полевого суда. И ни у кого из этих обреченных на смерть людей не вырвалось и слова мольбы о пощаде. Единственным исключением из этого мужественного ряда героев был только Дронов, который так низко пал в глазах всех...
   Но нет! Прохор не был безучастным свидетелем Всего происходящего. Он глубоко, всем своим сердцем сочувствовал товарищам, переживал их страдания. Он рад был облегчить их участь, спасти их, но что он мог сделать?
   ...Во время допроса пленных судом у дверей залы произошло какое-то движение. Конвоиры впихнули кого-то в комнату. Чей-то женский голос истошно рыдал.
   Константин поднялся с кресла, внимательно смотря на дверь, строго спросил:
   - Что там такое?
   - Болшевик поймала, - отозвались калмыки от дверей. - Болшевик, ваша благородия.
   - Ведите сюда!
   К Константину калмыки подвели трех избитых, израненных, в синяках и кровоподтеках красногвардейцев и растрепанную, безутешно рыдавшую девушку.
   - Костя! - бросилась к Константину эта девушка.
   Константин в изумлении попятился, но вдруг узнал ее.
   - Надя?! - хрипло вскричал он. - Надюша!.. Ты?
   - Я, Костя! - бросилась к нему на грудь девушка.
   Константин был растерян, подавлен, сконфужен. Куда только и девался его величественный вид, с которым он торжественно восседал на кресле.
   - В чем дело? - спросил он у калмыков, приведших сюда сестру и этих трех истерзанных людей.
   - Сено... залез... болшевик, - растерянно залопотали они все разом, жестикулируя и перебивая один другого. - Дэвка хоронил там... Дэвка...
   - Пошли прочь! - взревел на них Константин.
   Калмыки со страхом отпрянули от него к дверям.
   - Расскажи, Надя, ты толком, в чем дело? - спросил у сестры Константин.
   Прохор с состраданием смотрел на сестру. Глаза его повлажнели. Тяжело вздохнув, он снова опустил голову.
   - Костя, - с плачем рассказывала Надя, - я в сеновале хоронила своего жениха Митю, вот его, - указала она на окровавленного, смертельно перепуганного паренька. - А калмыки пришли и шашками начали тыкать сено... и Митю поранили... А потом всех их вытащили из сена и избили... И меня избили... Я им говорю: мой брат полковник, командир полка... а они, черти безмозглые, ничего не понимают... Вот притащили нас всех сюда... Костя!.. - заплакала Надя, - спаси его!.. Спаси Митю!..
   Константин был обескуражен. Уж этого он никак не ожидал!.. Что это делается?.. Неужели вся его семья перемешалась с большевиками?.. Неужели все его родные против него?.. Разве ж он думал, чтобы его сестренка полюбила большевика и вот теперь запуталась в этом деле?
   Подумав, Константин недовольно взглянул на сестру и сказал:
   - Ладно! Разберусь... Иди домой...
   Но девушка не уходила и умоляюще смотрела на брата.
   - Ну, чего ты еще? - не выдержав ее взгляда, вскрикнул раздраженно Константин. - Я ж сказал - разберусь, значит, разберусь. - Он не договорил, но она поняла его. Не мог же он ей при всех сказать, что спасет ее Дмитрия...
   Надя просияла. Она хотела кинуться к брату, обнять, расцеловать его... Но не посмела. Она поверила Константину и намеревалась уже выйти из правления, как вдруг увидела Прохора, измученного, с забинтованной головой...
   Когда Надю с Дмитрием вводили сюда, горе ее было так велико, она так боялась за жизнь любимого юноши, что не поняла смысла происходящего в этой большой комнате... Но сейчас, когда увидела брата Прохора в таком виде, ей все стало ясно. Прохору угрожает смерть.
   - Проша! - кинулась она к нему, обвивая его шею горячими руками. Братик родимый!.. Что они с тобой хотят сделать?
   Константин с досадой выругался про себя: "Черт меня дернул этот суд затевать!.. Чего доброго, мать еще придет сюда". Надо прекратить всю эту канитель.
   Как это сделать - Константин не знал. Ведь суд был начат, надо было его и закончить... И он, как ни странно, был даже рад, когда кто-то, ворвавшись в залу, дико завопил:
   - Красные ворвались в станицу!.. Спасайся!..
   Прохор вздрогнул и поднял голову, прислушиваясь. Где-то отдаленно потрескивали выстрелы, слышались смутные крики. У него радостно заискрились глаза. Он приподнялся, рванул руки, но они были крепко связаны... Обессиленный, он сел.
   У дверей образовалась толчея. Отпихивая и давя друг друга, с криками вываливался народ из правления.
   - Расстрелять красных! - приказал конвоирам Константин, указывая на пленников.
   Но конвоиры его не слушали. Испуганно озираясь, они расталкивали прикладами толпу у двери и выбегали на улицу.
   Константин, вытащив наган, посмотрел на Прохора, на Надю, радостно обнимавшую Дмитрия, вздохнул, сунул снова наган в кобуру и выбежал из комнаты.
   Прохор почувствовал, как кто-то подошел к нему сзади и перерезал веревки на руках. Он оглянулся.
   - Батя! - пораженно вскрикнул он.
   Старик, ничего не сказав, торопливо вышел на улицу.
   Прохор подбежал к окну и распахнул его.
   По улице, мимо правления, размахивая шашками, мчались всадники с красными звездочками на фуражках.
   К палисаднику правления подскакал рыжеватый кавалерист и, взмахнув фуражкой, закричал:
   - Здорово, товарищ командир!
   - Сазон, ты? - обрадованно вскричал Прохор.
   - Ну, конешное дело, я, - усмехаясь, ответил Сазон. - Товарищ Буденный, видишь, какой привет тебе прислал, - указал он на мчавшихся по улице всадников.
   Часть третья
   I
   Солнце палит жарко. Над запыленной степью густо висит зной. Далекие синие горизонты дрожат в трепетном мареве. Потревоженно кружат ястреба и беркуты в белесом распаленном небе.
   Вздымая облака горячей серой пыли и тяжело скрипя, по обеим сторонам железной дороги бесконечным потоком тянутся обозы по три-четыре подводы в ряд.
   - Цоб!.. Цобэ!..
   - Но-но!.. Э, пошли!..
   На какой-то подводе надрывно плачет ребенок. Воркующий голос матери успокаивает его:
   - Та не плачь, мий голубочек... Замовчь, мое серденько... Вот зараз я тебе дам чего-нибудь...
   Где-то пронзительно взвизгивает гармоника. Хриплый голос пытается что-то подпевать...
   Издали доносится сухой треск ружейной перестрелки. Но за шумом и гвалтом толпы, за скрипом неподмазанных осей ее почти не слышно. Да если кто и услышит, то не обращает внимания, привыкли. За последние дни столько пережито, смерть столько раз каждому заглядывала в глаза, что такой пустяк, как где-то возникшая перестрелка, ничего не значил.
   До отказа нагруженные громоздкой кладью, тащатся подводы одна за другой, и кажется, им не будет конца.
   За подводами, свесив бороды на грудь, уныло бредут старики, за ними тащатся старухи, заплаканные бабы и девки, подгоняя хворостинами бредущих на привязи коров, молодых бычат...
   По железнодорожному пути, попыхивая дымом, медленно движется зеленый бронепоезд, а вслед тянутся запряженные лошадьми и быками одиннадцать грузовых поездных составов, до отказа заполненных безлошадными беженцами и их скудным имуществом.
   Часто лошади и быки, обессилев, останавливаются. Тогда сотни мужчин и женщин помогают им, подталкивая вагоны.
   По обочинам дороги, по заросшим бурьяном и полынью равнинам, по пашням и бахчам, по неубранным подсолнухам шагают вооруженные толпы солдат, едут конники, среди которых нередко мелькают красные лампасы донцов и черкески кубанцев.
   Все эти люди - иногородние крестьяне, портные, постовалы, сапожники, ведерники, плотники, обездоленная казачья беднота, настрадавшаяся от бесчинств белогвардейских банд, натерпевшаяся много горя, - при первых же признаках грозного восстания, охватившего станицы и села Дона, Кубани и Ставрополья, бросая годами обжитые хаты, бороны, плуги, неубранные поля с огородами - все, что так было дорого и близко сердцу, что так долго наживалось тяжким трудом, со всеми своими семьями, с домашним скарбом, тронулись со своих насиженных мест неведомо куда. Впрочем, все уже теперь знали, куда едут. Заветной мечтой стал Царицын. К этому приволжскому городу, как к спасительному маяку, были направлены все взоры, помыслы и желания беженцев. В представлении всех этот город вырисовывался, как могучая крепость, цитадель, в стенах которой можно найти защиту и спасение от озверевшей казачьей шашки...
   На пути движения попадались маленькие станции и полустанки. Водонасосные башни всюду были разрушены белыми. Воду в паровозные котлы бронепоезда неоткуда было брать. Тогда на некоторое время приостановилось все движение многочисленных обозов и поездов. Отовсюду сбегались беженцы с ведрами. Женщины, старики, ребята становились на много верст в длинную шеренгу к какому-нибудь болотцу или колодцу и, передавая друг другу ведра с водой, наливали паровозные котлы.
   * * *
   Сдерживая поводьями нервно танцевавшего жеребца, Прохор стоял у дороги, внимательно всматриваясь в нескончаемый поток подвод, двигавшихся в пыли мимо. Он разыскивал сестру Надю. Несколько дней назад ему сообщили станичники, что будто видели ее среди беженцев. И вот сколько уже времени он ее пытается разыскать и не может...
   К нему подъехали на потных лошадях Сазон и Дмитрий.
   - Нет ее, - уныло сказал юноша. - Мы с Сазоном объехали почти весь обоз от края до края...
   - Сбрехали, должно быть, наши казаки, - проворчал Сазон.
   Прохор некоторое время молча, угрюмо смотрел на проезжавшие подводы.
   - Ты мне, Митя, расскажи толком, как вы с ней расстались? - взглянул он на юношу. - Что она тебе сказала?
   - Да я уже вам говорил, Прохор Васильевич, - смущенно отвечал Дмитрий. - Когда нас освободили большевики, то, помните, вы меня послали на конюшню за лошадьми... Я сказал Наде, чтоб она меня ждала у правления... Я привел лошадей и для нее выбрал тоже хорошую, а ее уже не было. Куда она делась, - печально развел руками парень, - понятия не имею. А разыскивать некогда было: белые наперли...
   - Ну, а что ж она все-таки тебе говорила? - допрашивал Прохор. Собиралась она с нами отступать или нет?..
   - Да в том-то и дело, - вздохнул Дмитрий, - что собиралась. Ведь я ж говорю, что и лошадь для нее привел было...
   И снова они все молча пытливо смотрят на поток подвод, нескончаемо текущий перед их взором.
   - Много народу мрет от тифа да холеры, - тихо проронил Сазон.
   - Типун тебе на язык, - сердито оборвал его Прохор. - Не говори глупостей... Вы наших станичных беженцев видели?
   - Наши станичные едут впереди, - сказал Дмитрий. - Всех мы расспрашивали про Надю. Никто не видал ее.
   - Ну, что ж, - вздохнул Прохор. - Могли, конечно, и ошибиться... Поехали в эскадрон.
   - Смотри, Прохор Васильевич! - вдруг вскрикнул Сазон, пристально вглядываясь в поток беженцев и указывая пальцем. - Никак, твой дядя Волков.
   - Где?
   - А вон, гляди, идет за подводой с сумочкой.
   - Он! - вскрикнул Прохор, угадывая в толпе знакомый облик старика. Дядя!
   Старик недоуменно оглянулся и, узнав племянника, живо выбежал из толпы.
   - Слава богу! - перекрестился он. - Нашелся. А я тебя, брат, искал-искал... Уж кого только ни спрашивал о тебе...
   - Значит, ты тоже, дядя, ушел из станицы?
   - А как же. Страшно, Проша, оставаться... Ведь они ж, проклятые белые, и повесить могут... Хоть и старый я, а такой смертью помирать не хочу...
   - Надю-то ты не видел?
   - Да как же не видел, - сказал старик. - Вместе ж мы с ней идем... Прям, бедняжка, окалечилась. Ноги разболелись... Ради Христа упросил я вон казака, чтоб подвез ее хоть немножко... Подотдохнет малость.
   - Да где ж она? - радостно заулыбался Дмитрий Шушлябин.
   - А вон на подводе! - махнул рукой вперед старик. - Пойдемте к ней.
   Обгоняя возы и людей, бредущих по дороге, старик подвел Прохора и Дмитрия к подводе, где, пристроившись в задке телеги, скорчившись комочком, спала Надя.
   - Надюша! А Надюша! - толкнул ее Егор Андреевич. - Ты погляди-кось, кого я разыскал-то... Хи-хи!..
   Девушка, увидев брата и Дмитрия, радостно вскрикнула:
   - Братушка!.. Митя!.. Да где ж ты их, дядя, разыскал?
   - Сами разыскались... Ну, слезай, племянница. Теперь мы с тобой отмучились.
   Надя привстала, чтоб спрыгнуть с телеги.
   - Подожди, Надюша, - сказал Дмитрий и, соскочив с лошади, подбежал к телеге, протянул к девушке руки. Она бросилась в его объятья. Юноша бережно поставил ее на землю.
   - Гм, - ухмыльнулся Сазон. - Ухватистый парень.
   - Ну, куда же ты теперь нас, племянничек, денешь, а? - спросил Егор Андреевич.
   - К себе в эскадрон возьму, - сказал Прохор. - Ведь я теперь, дядя, командир эскадрона Первого крестьянского социалистического кавалерийского полка...
   - Ишь ты, - с удивлением покачал головой старик. - Шишка-то важная... Что ж мы у тебя будем делать?.. Воевать, что ли?
   - Воевать не воевать, а помогать будете... Тебя в обоз определю, тачанкой будешь управлять, а сестра будет за больными да ранеными ухаживать...
   - Ну что ж, - охотно согласился старик. - И это дело.
   Эскадрон Прохора находился сзади, прикрывая обоз беженцев. Поэтому, отъехав в сторону, Прохор разнуздал жеребца, не отпуская повода, пустил его пастись.
   - Отдыхайте, - сказал Прохор всем остальным. - Будем ждать свой эскадрон...
   Егор Андреевич тяжело опустился на землю.
   - Садись, Надюша...
   Девушка, сев около дяди, не сводила восторженного взгляда с Дмитрия. Парень, смущенно улыбаясь, радостно поглядывал на нее.
   Прохор заметил, что неожиданно поток подвод и беженцев приостановился. Стали и поездные составы. Стоял, попыхивая из трубы дымом, впереди и бронепоезд.
   - В чем дело? - спросил Прохор у проезжавшего верхом конника. Опять, что ли, воды в паровозе нет?
   - Да нет, товарищ, - сказал конник. - Дело в другом. Бронепоезд подошел к реке Сал, а белые, гады, взорвали мост. Как будем теперь переправляться на тот берег?.. Слыхал, будто начальство хочет строить мост...
   Заухали пушки. С всхлипывающим взвыванием над головой неслись снаряды и взрывались близ железной дороги, вдоль которой тянулся поток беженцев. Это белые стали обстреливать беглым артиллерийским огнем.
   Поднялся невообразимый гвалт, послышались душераздирающие крики детей, отчаянные вопли матерей. Люди, обезумев от ужаса, бросились бежать куда попало. Ломая оглобли и опрокидывая возы, заметались в страхе лошади и быки, обрывая веревки, помчались по степи перепуганные коровы. Жалобно заскулили собаки.
   - Матерь божья! - бледнея, закрестился Егор Андреевич. - Упаси и помилуй!.. Надюшка, ложись, родная!.. Ложись!.. Прижимайся к земле, она упасет...
   Прохор сообразил, что белые в этом месте устроили ловушку. Взорвав мост, они решили задержать переправу партизан и беженцев через реку и перестрелять их губительным огнем своей артиллерии. В бинокль было видно, как на пригорке в солнечном сиянии муравьями копошились у орудий едва приметные фигурки людей.
   - Дмитрий! - крикнул Прохор. - Оставляю на твое попечение Надю и дядю... Сазон, за мной!
   Он взлетел на коня и с места в карьер помчался к своему эскадрону. Сазон последовал за ним. Прохор намеревался со своими конниками броситься на вражескую батарею и заставить ее замолчать.
   Но как он ни торопился, ему то и дело приходилось задерживать коня. Навстречу в страхе бежали женщины с детьми, старики, старухи. Мчались подводы. Один раз его чуть не сбросил с седла в ужасе шарахнувшийся в сторону жеребец. Прохор косо взглянул на куст, которого так испугался его конь, и в его памяти запечатлелась страшная картина: под кустом лежал труп молодой, красивой женщины. К ее обнаженной полной груди прильнул мертвый грудной ребенок...
   Навстречу скакал Буденный с группой сопровождавших его всадников. Увидев мчавшегося Прохора, он поднял руку и остановился.
   - Ты что тут разъезжаешь, Ермаков? - спросил он.
   - Хочу взять свой эскадрон, - сказал Прохор, - и пойти в атаку на белую батарею, чтоб заставить ее замолчать.
   - Опоздал, - произнес Буденный и обернулся. - Видишь вон! - махнул он рукой. - Городовиков со своими.
   Весь пригорок был усыпан всадниками. Рассыпавшись полукружьем, они стремительно охватывали батарею белых.
   Недалеко от Буденного и Прохора в грохоте взвился пышный букет взрыва. Над головами со свистом пролетели осколки. Буденный посмотрел на воронку, образовавшуюся от взрыва, покачал головой.
   - Сволочи. Народу много невинного побьют... Слушай, Ермаков, выдели из своего эскадрона человек двадцать!.. Будем строить мост...
   - Слушаюсь, товарищ командир, - ответил Прохор.
   - Да вот не дадут строить, - сказал с досадой Буденный, оглядываясь на пригорок, с которого еще продолжали из орудий обстреливать белые. - Они ведь теперь будут пользоваться нашим затруднением. Поехали!..
   * * *
   Это была мужественная, упорная работа. Вокруг разрушенного моста, как муравьи, кишели люди и подводы. Все способные работать - малый и старый были привлечены к строительству моста. Подводы беженцев разгрузили от домашнего скарба и на них возили песок и щебень. Старики и женщины таскали землю в ведрах, ребятишки - в подолах и корытах.
   Белые все время наседали, стремясь помешать строительству. Возникали кровопролитные схватки. Но ничто не могло приостановить работу. Насыпь заметно росла.
   И когда стало уже совсем нетерпимо от артиллерийского огня белых, кто-то из партизан предложил разметать стога соломы по полю в стороне казачьих батарей и поджечь.
   Мысль была остроумная.
   Когда копны соломы разложили по полю и подожгли их, бурые клубы дыма поднялись высоко к небу, густой завесой заслонили строительство моста.
   Белым не стало видно работающих на мосту. Стрельба вслепую уже не причиняла такого ущерба партизанам и беженцам, как раньше.
   Но вот работа закончилась. Огромная насыпь перекинулась через реку. По ней уложили рельсы и осторожно, вагон за вагоном, перекатили составы. А вслед за ними переправились и подводы...
   С боями, с большими трудностями продолжали беженцы свой многострадальный путь, охраняемые партизанскими частями...
   II
   К концу октября ударили легкие морозцы. По окраинцам Дон оброс тонким ледком. Ватаги ребятишек высыпали на реку, с гулким звоном гоняли клюшками по молодому ледку чекмарь.
   Недалеко от Нижне-Чирской станицы к Дону стягивались конные и пластунские полки Донской белой армии. Саперные части наскоро устанавливали через реку понтоны.
   Войска скапливались на берегу в ожидании переправы. Солидные, бородатые казаки перемешались с безусыми парнями, впервые выбравшимися из своих хуторов и станиц и теперь с нескрываемым любопытством озиравшимися вокруг.
   С шумом и гамом к реке подвозились тяжелые гаубицы. С металлическим скрежетом огромными черепахами подползали к переправе неуклюжие, громоздкие танки.
   - Го-го-го!.. - при виде их радостно гоготали казаки. - Вот, чудища так чудища... Да ежели их штук пять напустить на красных, так они ж, проклятые, и портки свои растеряют...
   То там, то здесь со звонким ржанием дрались жеребцы. Кое-где, собравшись группами, подбодренные добрым глотком первача-самогона, казаки пели с лихими присвистами походные, боевые песни...
   Еще сравнительно молодой, лет сорока, сухощавый, с длинным орлиным носом генерал Мамонтов, месяца два как получивший от Войскового круга генеральский чин, во взбитой набекрень каракулевой папахе, в защитного цвета меховой бекеше, в сопровождении нескольких подтянутых, подобранных офицеров, командиров полков, разъезжал по берегу. Временами он останавливал лоснящегося от сытости вороного коня и внимательно вглядывался то в подходившие к берегу полки, то в саперов, проворно устанавливающих понтоны через реку.
   - Я рад, господа, - довольным голосом говорил он, - что эта миссия возложена на меня... именно на меня. Уверяю вас, что с этой миссией я успешно справлюсь. Большевики воображают, что Царицын - это Верден... Они его укрепляют, скапливают огромное количество войска, готовятся яростно защищать... Интересно знать, что они понимают в стратегии?.. Командует армией у них какой-то луганский рабочий по фамилии Ворошилов... Вот с такими полководцами, - рассмеялся генерал, - нам придется сражаться...