После ожесточенных боев, не давших результатов ни той, ни другой стороне, вот уже несколько дней подряд на фронте стояла тишина, изредка нарушаемая ружейной перестрелкой.
   Четвертая кавалерийская дивизия крепко и, казалось, надолго занимала рубежи на подступах к Батайску, хотя все в дивизии хорошо были осведомлены, что им противостояли крупные силы противника...
   Сазон Меркулов после назначения Прохора Ермакова военкомом дивизии попал рядовым первого эскадрона, в котором много служило своих станичников... Он уже успел принять участие во многих боях, отличился. И вот сегодня ему досталась очередь стоять в секрете с Кононом Незовибатько, с которым у него завязалась настоящая дружба. Началась она с того момента, как Конон во время атаки белых, рискуя своей жизнью, бросился на выручку Сазона, когда на того сразу напало три белых казака. У одного белогвардейца Конон могучим ударом шашки начисто, как кочан капусты, снес голову, другого пронзил насквозь, с третьим же справился сам Сазон...
   Стало припекать. А разводящего все нет. Разве могли знать Сазон или Конон, что разводящий давно бы их снял с секрета, если б он по дороге к ним не был схвачен белогвардейскими разведчиками и не уведен в плен.
   И в то время, когда Сазон надумал было послать Незовибатько в эскадрон напомнить о себе, вдруг дрогнула земля от мощного артиллерийского залпа.
   Это было так неожиданно, что Сазон с испугу даже выронил винтовку. Не терявшийся ни при каких обстоятельствах жизни Незовибатько окинул его таким презрительным взглядом, от которого Сазон сразу же пришел в себя.
   В небольшом хуторишке, за которым зигзагообразно тянулась линия позиций четвертой кавдивизии, от взрывов снарядов, как порох, вспыхнули казачьи, крытые соломой, хатенки. Развеваемые ветерком смрадные клубы дыма поползли по долине. Река, словно кипяток, забулькала от шрапнели.
   От орудийного грохота кололо в ушах, спазмы сдавливали горло. И для Сазона и для Незовибатько было понятно, что орудийная стрельба шла с обеих сторон... Но мощь артиллерийского огня со стороны белых подавляла.
   ...Так же внезапно, как и началась артиллерийская перестрелка затихла. Из-за холмистого берега, за которым находились позиции противника, словно птицы, трепыхая красными, белыми и голубыми башлыками, выскочили кубанские, терские и горские полки генералов Врангеля и Шкуро. Всадники в бешеном намете, не останавливаясь, бросались в реку, переправлялись вплавь на другой берег, на котором в засаде сидели Сазон и Незовибатько.
   Сазон рассвирепел.
   - Гады! - заорал он в исступлении. - Налетайте!.. Налетайте!
   Он приложился к винтовке и выстрелил. Лохматый черкес ткнулся горбатым носом в гриву лошади и, мелькнув белым донышком каракулевой шапки, повалился в воду.
   - Один есть, Конон! - ликующе крикнул Сазон. - Бей их, Конон.
   Незовибатько не ждал его приглашения. Он метко стрелял в врагов и уже второго белогвардейца свалил с лошади.
   Никто из них - ни Сазон, ни Конон - даже и не Подумали о том, чтобы бежать. Да и бежать было некуда: и сзади, и впереди, и по сторонам - всюду были враги.
   - Бей, Конон! - то и дело покрикивал, гремя затвором, Сазон.
   Перед ними, храпя и отфыркиваясь, вылазили из воды лошади и с места в галоп проносили мимо всадников. И никому из переправлявшихся белогвардейцев не пришло даже и в голову заглянуть в эти густые камыши, где сидели два отважных красноармейца...
   И вдруг все здесь снова застонало от грохота. Но теперь орудия уже били только со стороны красных, и река снова закипела от осколков. Снаряды взрывались на берегу, вздымая огромные столбы огня и земли, они рвались в воде, поднимая причудливые, сверкавшие на солнце всеми цветами радуги фонтаны брызг. На берег с диким ржанием выскакивали обезумевшие от ужаса лошади без седоков. Все чаще теперь течение реки несло вниз трупы убитых и барахтающихся, молящих о спасении раненых, окруженных множеством оглушенной рыбы, всплывавшей белыми брюхами вверх.
   - Як в аду, - пробормотал Незовибатько. - Сазон, патроны е?..
   - Нету, - отозвался Сазон. - Все пострелял. А у тебя?
   - Нема.
   - Ну и пропали мы...
   - Молчи, дурень! - равнодушно проговорил шахтер. - Умрешь, так за советскую власть...
   Он не успел договорить. Увидев красноармейцев, залегших в камыше, на них налетел бородатый казак с осатаневшими глазами и, как молнией, взмахнув шашкой, концом острия зацепил голову Незовибатько. Шахтер, залившись кровью, приник к земле. Казак пролетел мимо.
   - Конон! - нагибаясь над другом, в испуге вскрикнул Сазон. - Жив али не?
   Шахтер молчал. Сазон, обняв друга, приник к нему и притих, зорко наблюдая вокруг.
   XXVIII
   Главные силы кавказской конной группы генерала Врангеля справа, а кубанские полки Шкуро слева стиснули четвертую советскую кавдивизию, намереваясь окружать ее и уничтожить.
   Только что назначенный командиром конного корпуса Буденный такой маневр противника предвидел и заранее отдал приказ дивизии отойти.
   С ожесточенными боями отходили кавалеристы Городовикова от наседавшего врага...
   К концу мая белогвардейцы внезапным налетом захватили станцию Торговую и прорвали фронт X армии близ станицы Великокняжеской. Возникла опасность проникновения белых в тыл войскам красных.
   Буденный приказал начдиву Городовикову нанести контрудар и ликвидировать прорыв. Несмотря на то, что более чем стоверстный отход от Батайска с боями измотал кавалеристов четвертой кавдивизии, они блестяще выполнили приказ командира корпуса. После того, как белогвардейские полки были опрокинуты и отброшены на южный берег реки Маныч, Буденный вызвал к себе Городовикова, Прохора Ермакова и Тимошенко с его комиссаром. Когда они все вошли к Буденному, тот поднялся навстречу. Дружески похлопал по плечу Городовикова:
   - Ты, Ока Иванович, все голову морочил, что, дескать, неграмотный, не сумеешь командовать дивизией?.. А что делаешь?.. Хваленых, ученых генералов как бьешь...
   - Научился, Семен Михайлович, да и комиссар вот мне здорово помогает, - кивнул он на Прохора.
   - Не скромничай, товарищ начдив, - усмехнулся Прохор. - Я тебе хоть и помогаю, но в командные твои дела не вмешиваюсь.
   - Я вам благодарен, - сказал Буденный, пожимая руки Городовикову и Прохору. - Ваша дивизия совершила блестящее дело, отбросив прорвавшегося противника. Если бы вы этого не сделали, то многих бед он натворил бы у нас в тылу. Немало бы принес хлопот... Но это, товарищи, не все. Мне стало известно, что Врангель направил конный корпус генерала Улагая в обход нашего левого фланга, по направлению к станице Грабовской... Я только что от командарма Ворошилова. Он мне рассказал о намерениях врага. Улагай со своим корпусом попытается зайти нам в тыл для того, чтобы взорвать железнодорожные мосты и переправы через реку Сал и, таким образом, прервать нам всякое сообщение с Царицыном. Если противнику удастся это сделать, то, вы сами понимаете, он доставит нам много неприятностей... Товарищ Ворошилов на наш корпус возложил почетную задачу - ликвидировать этот обход, иначе говоря, к чертовой матери разгромить Улагая... Придется, друзья, поднатужиться. Знаю, знаю, Ока Иванович, что ты хочешь сказать, поднял руку Буденный, видя попытку Городовикова что-то сказать. - Ты мне сейчас скажешь, что твои кавалеристы устали от боев, а лошади до того измучены, что едва переступают, многие околевают... Это ты хотел сказать?..
   - Ей-богу, это, - проговорил изумленный Городовиков. - А откуда ты узнал?..
   - Колдун я, - засмеялся Буденный. - Все это мне, дорогой, известно. Но что делать?.. А ты думаешь, у него вот бойцы не устали? - указал он на Тимошенко. - Тоже очень устали, и лошади измучены. Его дивизии тоже приходится много драться с белыми... Товарищ Ворошилов выставил против Улагая тридцатую стрелковую дивизию, но она не устояла. Понесла большие потери и отошла...
   - Мы тоже, товарищ Буденный, большие потери несем, - тихо промолвил Тимошенко. - Пополнение надо.
   - Это верно, - согласился Буденный. - Пополнение нам обязательно нужно. Всего три тысячи с половиной сабель в корпусе... Это же очень мало. И вот с этим количеством людей приходится отражать целые полчища белых... Но зато какие у нас отборные молодцы! Настоящие суворовские чудо-богатыри...
   Буденный, развернув карту, подробно изложил задачу операций корпуса, дал задания в отдельности Тимошенко и Городовикову.
   - Вот и все! - сказал он, кладя карандаш на стол. - Задача понятна?
   - Понятна, - ответили начдивы.
   - Можно ехать в части и выполнять приказ товарища Ворошилова, проговорил Буденный. - Да, - вспомнил он, взглянув на Прохора, - слушай, товарищ военкомдив, вчера ко мне приводили какого-то странного казака. Все время плачет навзрыд, как ребенок. Спрашиваю: "О чем, мол, так сильно плачешь, казак?" Отвечает, что очень уж ему народ жалко, который на войне. Чудной какой-то. Мой ординарец Фома Котов говорит, что он как-будто станичник твой, и даже, кажется, доводится тебе родней. Ты б с ним поговорил.
   Прохор вскочил с табурета.
   - Так это ведь, должно быть, брат Захар! Он, действительно, все время плачет. Психически больной. В плену у немцев довели его... Где он?..
   - Котов! - крикнул Буденный на кухню, где ординарцы играли в карты. Ты пришел или нет?..
   - Я вас слушаю, товарищ комкор! - вскочив в горницу, вытянулся у двери Фома.
   - Слушай, Котов, где тот чудной казак? - спросил у него Буденный.
   - Да тут я его в одной хате устроил. Слезами горючими обливается.
   - Отведи к нему военкомдива, - указал Буденный на Прохора. - Говорит, что это брат его.
   - А, товарищ Ермаков, здравствуйте! - узнал Фома Прохора. - Да, это ваш брат, действительно. Пойдемте к нему, вот обрадуется. Я ему говорил про вас... Так вот он теперь дожидается вас, хочет повидаться.
   Прохор пошел с Фомой.
   Войдя в хату, он увидел брата Захара, сидевшего за столом. Опершись о стол локтями, он закрыл лицо широкими ладонями и тихо всхлипывал. Около него на лавке, как бы утешая, сидел огромный серый кот и, мурлыча, терся головой о его бок.
   При входе Фомы и Прохора, Захар поднял голову, обросшую широкой с проседью бородой.
   - Братушка! - вскрикнул он обрадованно, узнав Прохора, и живо вскочил с лавки.
   Прохор обнял брата, расцеловал и пристально вгляделся в него. Захар был похож на старика.
   - О чем ты, Захар, плачешь?..
   - Да как же, братушка, - утирая рукавом гимнастерки глаза, проговорил тот. - Больно уж мне жалко вас всех... Народу гибнет уйма... Уйма...
   - Как ты попал сюда, брат? - спросил Прохор.
   - Белые Мобилизовали, - уныло сказал Захар. - А какой из меня вояка, сам знаешь... Отвоевал я свое на германской... Как толечко пальну из ружья, так зараз же заливаюсь слезами... Думаю, а может, моя пулечка-то и убила какого безвинного человека. Казаки надо мною смеются, тронутый, мол, умом... Не знаю, может, я и тронутый, ежели не хочу убивать людей. Видно, все те, кто убивает, умом здоровые, а я тронутый. Ну, нехай будет так... Все помутилось, Проша, все!.. Брат на брата пошел, сын на отца, отец на сына... Что делается на божьем свете?.. Сбежал я из полка, не стерпело мое сердце... И вот, братуша, где б я ни шел, где б ни побывал, везде, парень, потоки крови, везде смерть... Проша, - взглянул он полными слез глазами на брата, - неужто не наступит такое времечко, когда люди будут жить в любви и согласии?.. Ведь в законе божьем сказано: "Не убий!" Почему ж люди не соблюдают заповеди господней?.. - И снова Захар, этот на вид мужественный, широкоплечий казак, закрыв лицо руками, зарыдал, как дитя.
   Прохор обнял его.
   - Успокойся, брат, - сказал он. - Ты спрашиваешь, наступит ли такое время, когда люди будут жить в любви и согласии?.. Конечно, наступит. Обязательно наступит!.. Ведь за это-то мы и боремся... Придет такое время, Захар, когда люди не будут убивать друг друга, а будут трудиться на благо всего человечества.
   - Войны никогда не будет? - удивленно посмотрел на брата Захар.
   - Не будет. Зачем она нужна народу?.. Ведь это ее затевают капиталисты да генералы из своих интересов. Капиталисты из-за того, чтобы на войне нажить огромные прибыли, а генералы, - чтобы выслужиться, добиться себе видного положения...
   Захар повеселел несколько, успокоился.
   - А зачем же большевики воюют, коль они супротив войны? - спросил он.
   - Чудак ты, Захар, - усмехнулся Прохор. - Большевики не сами начали войну. Генералы, помещики да фабриканты хотели задушить революцию, чтобы отнять те права, которые революция дала рабочим и крестьянам... Вот большевики и вступились за народ, защищают революцию.
   Захар сел на лавку. Кот снова подошел к нему и, грациозно выгибаясь, начал ласкаться. Захар погладил кота.
   - Вот разгромим генералов и помещиков, - продолжал Прохор, установится в нашей стране советская власть, наступит мир и тишина. Некому тогда будет воевать между собою... Буржуев и капиталистов у нас не станет, а рабочему и крестьянину ссориться между собой не из-за чего. Замечательное время наступит, Захар.
   - Эх, Проша, твоими бы устами да мед пить, - вздохнул Захар. - Разве ж мы доживем до такой жизни?.. Ведь это не жизнь, а настоящий рай будет... Ей-богу, правда!..
   - Доживем, Захар! Только б скорее покончить с белогвардейцами.
   - Дал бы бог! - широко перекрестился Захар. - Так куда же мне Теперь, Проша, деваться? Домой, что ли, подаваться али как?
   - Дома тебе, Захар, не удастся жить, - сказал Прохор. - Снова мобилизуют белые...
   - Да его и арестовать могут за дезертирство из полка, - вступил в разговор Фома Котов.
   - Верно, - подтвердил Прохор. - Могут и арестовать.
   - Так куда ж мне теперь? - беспомощно развел руками Захар.
   - Поедем ко мне в дивизию, - предложил Прохор.
   - Нет!.. Нет!.. - испуганно замотал головой Захар. - Воевать я ни за белых, ни за красных не буду...
   - Воевать ты не будешь, - сказал Прохор. - Назначу тебя санитаром в полковой околоток. Будешь там вместе с Надей и дядей Егором Андреевичем... Надя сестрой работает, а ты ей помогать будешь. За ранеными ухаживать сумеешь... Это дело тебе как раз подойдет. Не убивать, а исцелять людей будешь.
   Захар задумался. Лицо его просветлело.
   - Ладно, братуша. Это дело мне подойдет, верно.
   - Ты давно дома был?
   - Не так давно, - ответил Захар.
   - Как наши живут?
   - Покель все живы-здоровы, - вздохнул Захар. - Мать больно по нас сокрушается. А батя помутился. Вот на меня говорят, что я тронутый умом. Уж не знаю, тронутый я или нет, а уж батя так совсем тронулся разумом. Ей-богу!.. Жалко его. Поступил было он добровольно в стариковский полк супротив красных воевать... Да однова повстречался где-то с Константином и, видать, дюже поругались. Старик-то молчит, не рассказывает из-за чего. Ну, с той поры батя сам не свой стал. Из полка ушел. Костю видеть не может и разговаривать о нем не хочет. Ежели мать невзначай вспомнит Костю, так он на нее с кулаками кидается. "Молчи! - говорит, - чтобы ты о нем ни слова не упоминала. Не сын он мне, говорит". А тебя, Проша, перестал ругать. По Надюшке заскучал... А зараз, прослыхал я, будто, как только Красная Армия стала к станице подходить, побоялся он оставаться дома, в отступ уехал...
   - Ну, ладно, брат, - сказал Прохор, вставая. - Поговорить еще успеем... Собирайся. Я сейчас пришлю за тобой подводу... Поедем...
   XXIX
   В эту весну половодье, как никогда, широко и раздольно разлило свои мутные, бурные воды по придонским займищам и лугам.
   Как же чудесно и привольно бывает в эту пору здесь! Точно огромные зеркала, примолкнувшие, тихие, лежат воды в низинах и ложбинах, отражая спокойную голубизну далекого неба... Бесчисленные стаи диких уток хлопотливо снуют в краснотале. Голосисто звенит птичий гомон на заросших сочной зеленью островках. То там, то здесь гремят выстрелы охотников... И от каждого такого выстрела взлетывают перепуганные птичьи стаи... Задумчиво в камышах стоит на одной ноге цапля... Поджарый заяц, вздрагивая всем телом от страха, бежит сам не зная куда.
   Все здесь мирно, покойно, и просто не верится, что рядом с этим тихим уголком гремят громы войны, потоками льется кровь...
   Лучи закатного солнца окрашивали водные просторы багрянцем. Где-то далеко ударяет церковный колокол. Эхо летит по водной глади, все дальше и дальше уносясь и замирая...
   Из-за ветвей краснотала, залитого водой, осторожно высунулась лохматая голова Сазона. Он огляделся и, убедившись, что кругом никого нет, выплыл из кустарника на каюке. Загребая веслом, он быстро поплыл к берегу. На дне каюка, на траве, лежал с забинтованной головой Конон Незовибатько и тихо стонал.
   - Помолчи ты, Конон, - уговаривал его Сазон. - Не тяни за душу... Вот зараз причалю к берегу. Может, тут наши где.
   - Що ты, Сазон, со мной возишься?.. - с трудом говорил Конон. - На який дьявол я тебе сдався?.. Все едино же помру... Зараз сбрось меня в воду, утопну и усе... Одному же тебе свободнее... а со мной сгибнешь... Ей-богу, сгибнешь...
   - Помолчи ты, дьявол! - сердился Сазон. - А то доведешь, что вот так и гвоздану по башке, - угрожающе поднимал он весло.
   Незовибатько смотрел на усердно гребущего Сазона влажными глазами, тяжко вздыхал.
   - Чудной ты, братику, - шептал он. - Ей-богу, чудной... Бачь, що робишь, втору неделю со мной возишься. А за яким лешим, а? - И, словно в бреду, бессвязно продолжал: - Я ж помню, як ваши казаки секли наших шахтеров... Ух, и секли ж, сволочи!.. Злоба у меня супротив них до сей поры на сердце лежит... А ведь ты ж тоже казак... А дывись, який!.. Дурья ты голова... Ей-богу, дурья!.. И зачем тебя маты на свит билый родила, такого дурня, а?..
   - Помолчи, Конон!.. Богом тебя прошу!..
   - Сердце же, Сазон, - прерывающимся голосом говорил Конон, - може зараз лопне...
   Сазон аккуратно клал весло на борт каюка, заботливо наклонялся к раненому, прикладывал к его сердцу мокрую тряпицу.
   - А зараз легче?
   - Л... легше...
   - А голова болит, а?
   - Ломит... Моченьки нема...
   Сазон клал и на голову Незовибатько влажную тряпицу.
   - Потерпи, милок, - берясь за весло, говорил он. - Как только До наших доберемся, так зараз же тебя в околоток положим... Там тебя, браток, доразу фершала отремонтируют...
   Незовибатько тяжко вздыхал.
   - Да все едино ж я, должно, умру...
   - Не брешь! - обрывал его Сазон. - Ум-ру-у... Все мы помрем, когда время придет. А зараз умирать не гоже, надобно советскую власть отвоевывать...
   - Правду кажешь, - снова вздыхал Конон.
   Добравшись до берега и сойдя с каюка, Сазон осмотрелся. Вечерело. Кругом пустынно. Сазон тоскливо посмотрел на Конона.
   - Есть хочешь, а?
   - Ни, - слабо замотал тот головой. - Ни хочу... Водички б...
   Сазон напоил его.
   - А мне, милок, ох и жрать же охота, - признался он. - Быка б съел... Тебе б, конешное дело, зараз горячего молока.
   - Ни хочу...
   - Не ври! Говорю, надо молока, стало быть, надо... Но вот где взять?.. - И он снова тоскливо оглянул пустынный берег. - Постой... Никак, кто-то идет, - сказал Сазон и присел за куст, зорко высматривая.
   Пошатываясь на слабых ногах и опираясь о костыль, по берегу шел старик с пушистой белой бородой. Дед часто останавливался, нагибаясь, что-то рассматривал, срывал какие-то цветы, траву, клал в сумку, висевшую через плечо. Когда он подошел близко к Сазону, тот, выскакивая из-за куста, крикнул:
   - Здорово, дедуня!
   Старик от изумления и испуга даже присел.
   - Испугался, дед, а? - засмеялся Сазон.
   - Ой, родимец ты мой! - приложил желтую, морщинистую руку к сердцу старик. - Ну и испугал же... Ты кто же такой, а?
   - Как видишь, самый настоящий человек.
   - Вижу... что человек... Но какой? Может, разбойник?
   - А ты боишься разбойников, дед?
   - А чего их бояться?.. Человек я бедный, убивать меня не за что... А ежели убьют - не побоюсь... Девяносто годков на свете живу. Пора и честь знать... А вот, по правде тебе скажу, нечистой силы боюсь... Чего ты тут делаешь-то, мил человек?..
   - Купаюсь.
   - Ты со мной шутки-то не шуткуй, - осерчал старик. - Ты кто?..
   - А если скажу кто, ты не предашь меня?
   - Нет.
   - Поклянись.
   - Истинный господь, не предам, - поклялся старик. - Чтоб мне провалиться на этом месте.
   - Красный я, - шепнул Сазон.
   Но старик был немного глуховат и не расслышал.
   - Кто?.. - подставил он ухо.
   - Красный. Большевик.
   - А-а... - понимающе протянул старик и строго посмотрел на Сазона. А не брешешь?
   Тут уже очередь наступила клясться Сазону.
   - Вот тебе господь, красный, - перекрестился он для убедительности.
   - Стало быть, ухороняешься?
   - Хоронюсь, дед, - признался Сазон. - Да я не один, дедушика, со мной раненый товарищ, вон в каюке, - показал он. - Другую неделю с ним блукаем по красноталу. Третий день не евши... У тебя, дедушка, не будет кусочка хлебца?.. Дай, ради бога, с голоду умираем.
   Старик вынул из сумки краюху хлеба и подал Сазону. У того жадно блеснули глаза. Он начал торопливо есть.
   - Ишь, бедняга, изголодался-то как, - сказал жалостливо старик. Товарищу-то дай кусочек...
   Сазон устыдился. Он так был голоден, что забыл обо всем на свете, кроме этого куска хлеба. Он метнулся к каюку.
   - Конон, - подал Сазон ему кусок хлеба. - На, родной, пожуй... Старичок, дай ему бог здоровья, дал...
   - Ни хочу, - отмахнулся Конон.
   - Ну съешь же кусочек, - просил Сазон. - Ведь тоже ничего не ел... Ослаб...
   - Не хочет, а? - сочувственно спросил старик.
   - Не хочет, - сокрушенно развел руками Сазон. - Молочка б ему теперь горяченького... Пользительное дело... Да где ж взять...
   - Достанем молочка, - пообещал старик.
   - Да ну? - удивился Сазон. - Ты не колдун?
   - Колдун, - серьезно подтвердил старик.
   - Не, в самом деле, а?
   - В самом деле, колдун, - мотнул бородой старик, и в его мутных, старческих глазах заискрились хитрые огоньки. - А ты колдунов боишься?
   - Да не, - засмеялся Сазон, доедая краюху. - Не то что боюсь, но как-то непривычно с ними дело иметь...
   - Хе-хе-хе! - дребезжащим смешком добродушно рассмеялся старик. Ведь это смотря какие колдуны, - сказал он. - Есть колдуны злые, а есть добрые... Я колдун добрый... Не бойся меня...
   - Да я не боюсь, - почесал затылок Сазон. - В такую минуту не токмо с колдуном, но и самим сатаной можно дело поиметь, лишь бы прок от того был.
   - О! - помрачнел старик, укоризненно покачав головой. - Зачем ты его черное имя на ночь глядя поминаешь?
   - Да это я шутейно.
   - Не надо и шутейно, - строго проговорил старик, - твой товарищ идти-то может али нет?..
   - Слаб он дюже.
   - Слаб не слаб, а оставлять его тут нельзя. Вот зараз стемнеет, посмотрел старик на небо, на котором уже вспыхивали первые звезды, - и поведем его ко мне. Я тут недалечко живу. Там мы его и полечим... Я ведь травами умею лечить... Есть у меня такая травка от ран... Быстро раны затягивает.
   Поговорив еще некоторое время, старик снова взглянул на небо. Теперь совсем уже стемнело. Оранжевые, зеленые, желтые звезды усыпали синий бархат неба.
   - Ну, теперь можно, - сказал старик. - Никто не увидит. Поведем-ка раненого...
   Но Сазон, переминаясь с ноги на ногу, не двигался с места.
   - Ну ты чего ж? - спросил старик.
   - Боюсь, - признался Сазон.
   - Ну и глупец же ты, - с укором промолвил старик. - Я тебе клятву дал... Какая мне корысть тебя предавать, ежели у меня у самого два внука в Красной Армии находятся? Может, знаешь их?.. Ванька и Митрошка Кочановы?..
   - Как же, дедушка, - соврал Сазон. - В одном полку служили... Один такой чернявый, а другой белявый.
   - Не ври, оба рыжие.
   - Правда, рыжие, - согласился Сазон.
   - Так я самый настоящий дед их - Григорий Пудович Кочанов... Ежели в сам деле знаешь, так они должны тебе обо мне сказать, потому как любят деда, гордятся им...
   - Как же, говорили! - вскричал Сазон. - Много рассказывали... Говорят, такой, мол, у нас дед сурьезный да красивый... До сей поры, мол, добре водку пьет...
   - Брешешь, - отрезал старик. - Годов уже двадцать не употребляю... Ну, пойдем, а то ведь он может и помереть, ежели ему помощи не дать...
   Они подняли из каюка стонущего Незовибатько и медленно, часто отдыхая, повели его к дому старика.
   XXX
   Дед Григорий Пудович жил с такой же древней женой, как и сам, на отшибе, верстах в двух от хутора Крутого, в небольшом пятистенке. Место здесь было живописное, глухое. Маленький домик, довольно уж ветхий и замшелый, крытый побурелой соломой, весь зарос садом. За садом простирался небольшой лесок.
   Огромные вербы и тополи в этом леске вечно шумели своими вершинами. У подножия стволов, где всегда пахло острой прелью прошлогодней листвы и грибами, бежал звонкий ручей с родниковой водой. Вода в ручье до того была холодна, что если выпить глоток, так сразу зубы заломят.
   Дед Пудович был из иногородних, в прошлом - искусный коваль. Своей работой он славился на всю округу. Лучше его, бывало, никто не мог подковать коня или сделать ось на тачанку. Но более двадцати лет назад во время ковки жеребец ударил деда, и он перестал заниматься кузнечной работой. Теперь его увлекало другое. Он собирал веснами целебные травы и лечил ими. Объяснялось ли это случайностью или, быть может, в самом деле его травы чудодейственно влияли на больных, но только народ признавал его хорошим лекарем. Со всех сторон приходили к нему больные. Старик никому не отказывал, лечил всех от самых разнообразных болезней. К нему за исцелением приезжали даже из Ростова, Новочеркасска и других городов именитые барыни, не находившие помощи у известных медиков.
   У старика был единственный сын Никифор, прилежный парень, которого он научил кузнечному делу. Но сын вскоре же после женитьбы умер. Умерла и сноха. У стариков осталось два внука, близнецы Иван и Митрофан. Как только началась гражданская война на Дону, они вступили в Красную гвардию и теперь где-то воевали с белыми...
   Старик устроил Сазона с Кононом в шалаше в своем саду. Он их кормил, лечил Незовибатько. Травы деда, действительно, были чудодейственные. Через неделю Конон почувствовал себя настолько хорошо, что уже бродил по саду...