Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

же, напротив, когда он грабит слабого, когда - скажем так - начинает активно
пользоваться данными ему правами, реализуя их в полной мере, пожинает плоды
удовольствия пропорционально затраченным усилиям. Чем более жестоко
отнесется он к беспомощному слабому человеку, тем больше сладострастия
испытает; собственная несправедливость - вот чем он наслаждается, слезы
несчастной жертвы ему дороже любого бальзама, потому что только так он
реализует дар, который в него вложила Природа; использование этого дара -
настоящая потребность, а ее удовлетворение - острое удовольствие. Более
того, удовольствие, которое испытывает удачливый человек, сравнивая свою
долю с участью несчастного, это по-настоящему восхитительное ощущение бывает
полным лишь тогда, когда жертва доходит до полного отчаяния. Чем сильнее он
топчет свою и без того изнуренную несчастьями добычу, тем рельефнее
становится контраст и тем приятнее сравнение, следовательно, тем больше он
добавляет хвороста в костер своей страсти. Таким образом, из мучений слабого
несчастного человека он извлекает два исключительно сладостных удовольствия:
увеличение своего материального состояния и моральное наслаждение от
сравнения, причем степень этого наслаждения напрямую зависит от страданий,
которые он причиняет несчастному. Так пусть он грабит его, сжигает, пытает,
несет ему гибель; пусть ничего не оставляет угнетенному кроме возможности
дышать, чтобы продлить тому жизнь, которая нужна угнетателю для сравнения;
словом, пусть он делает, что хочет, ведь он не делает ничего
противоестественного или не одобренного Природой; все его поступки, даже
самые невероятные, - это естественный выход активных жизненных сил,
подаренных ему: чем больше и чаще он использует свои способности, тем больше
получает удовольствия; чем лучше он использует их, тем лучше служит Природе.
Теперь позвольте мне, милые девочки, - после короткой паузы продолжал
Дорваль, - привести несколько примеров в поддержку моей гипотезы, я думаю,
при вашей воспитанности, вы их поймете и оцените.
Воровство пользуется таким большим уважением в Абиссинии, что главарь
воровской шайки получает лицензию и право спокойно воровать.
Оно поощряется среди коряков, у которых такое поведение - единственный
способ заслужить почет и уважение.
В племени токухичи девушка не может выйти замуж, не показав своей
ловкости в этой профессии.
У мингрелов воровство - признак мастерства и мужества, и мужчины
открыто хвастают своими выдающимися подвигами в этой сфере.
Наши путешественники видели, что оно процветает на Таити.
В Сицилии разбойник - уважаемая профессия, что-то вроде призвания.
В эпоху феодализма Франция была одним огромным логовом воров, с той
поры изменились только формы, а остальное осталось прежним. Только теперь
воруют не крупные вассалы - они сами стали объектом грабежа, так как, судя
по их правам, аристократы превратились в рабов короля, который поставил их
на колени {Равенство, провозглашенное Революцией, - это просто месть слабого
сильному; сегодня мы видим то же самое, что было в прошлом, только в
перевернутом виде - всему свое время. Завтра будет крутой поворот, потому
что в Природе нет ничего стабильного, это касается и правительств, которые
управляют нами и постоянно доказывают свою изменчивость и эфемерность.
(Прим. автора)}.
Знаменитый пират сэр Эдвин Камерон долгое время блокировал Кромвеля в
гавани.
Досточтимый Мак-Грегор создал целую науку грабежа: он рассылал своих
людей по округе собирать с крестьян налоги и выдавать им расписки от имени
землевладельца.
Короче, можете не напрягать свои мозги, девочки: любой способ отобрать
что-нибудь у ближнего абсолютно законен. Ловкость, хитрость, сила -
существует множество самых разных средств для достижения благородной цели;
задача слабого - добиваться более справедливого распределения всего, чем
можно владеть; задача сильного - получить, скопить, увеличить свое состояние
любым способом, любым путем. Если закон Природы требует какого-то переворота
или сдвига, неужели ей есть дело до тех, кто погибнет при этом? Все
человеческие попытки - результат приложения природных законов, и это должно
успокоить совесть человека, развеять его сомнения и колебания перед любым
поступком; это должно вдохновить его на любой поступок, какой придет ему в
голову. Ничто не бывает случайным, все в этом мире диктуется необходимостью,
поэтому необходимость оправдывает абсолютно все, и всякая вещь,
демонстрирующая свою необходимость, постыдной считаться не должна.
Сын того самого Камерона усовершенствовал воровство: приказы главаря
слепо выполнялись его людьми, все награбленное шло в общий котел, а затем
добыча делилась с неукоснительной справедливостью.
В старые времена подвиги разбойников и грабителей воспевали в легендах,
почитали их за геройство, а самые искусные в этом деле пользовались большим
уважением.
Два знаменитых разбойника покровительствовали претенденту на английский
трон, внуку Иакова II, и грабили и воровали, чтобы ему помочь.
Когда иллиноец {Иллинойцы, племена, жившие по берегам рек Иллинойс и
Миссисипи в Америке.} совершает кражу, он, по заведенной традиции, отдает
судье половину добычи, тот оправдывает его, и ни один судья не видит в этом
ничего дурного.
Есть страны, где воровство наказывается, как говорят "Lex talionis" {По
закону "равного возмездия", т. е. по принципу "око за око, зуб за зуб" (лат.
выражение).} {По закону "равного возмездия", т. е. по принципу "око за око,
зуб за зуб" (лат. выражение).} пойманного вора тоже грабят, потом отпускают.
Возможно, такой закон покажется вам чересчур мягким. Ну что ж, есть и более
суровые и жестокие, и я докажу вам их несправедливость. Но прежде чем
продолжить нашу лекцию, я ненадолго остановлюсь на этом законе возмездия.
Предположим, что Петр оскорбляет и третирует Павла, затем в суде, где
царствует принцип "око за око", Петра заставляют страдать от тех же обид,
которые он нанес Павлу. Но это же вопиющая несправедливость, потому что
когда Петр наносил эти оскорбления, у него были свои мотивы, которые
согласно всем законам естественной справедливости снижают, если можно так
сказать, степень его вины, а вот когда, в качестве наказания, вы третируете
его точно так же, как он третировал Павла, у вас нет мотива, который
вдохновлял обидчика, хотя, на первый взгляд, наказание адекватно проступку.
Таким образом, я показал вам крайнюю несправедливость закона, который так
возносят глупцы {Законом возмездия мы обязаны лености и глупости
законодателей. Ведь насколько проще промычать "глаз за глаз", чем умно и
справедливо определить степень вины и назначить наказание. Это требует
больших умственных способностей, и за исключением трех-четырех случаев я не
знаю во Франции ни одного представителя судебной власти за последние
восемнадцать веков, который обладал бы хоть зачатками здравого смысла.
(Прим. автора)}.
Было время, когда одним из прав немецких баронов считалось право
грабить на большой дороге. Это право вытекало из самых древних установлений
в обществе, когда свободный человек или бродяга зарабатывал себе на
пропитание на манер лесных зверей и птиц: доставал пищу из любого
попавшегося под руку источника; в те далекие времена человек был дитя и
ученик Природы, сегодня он - раб нелепых предрассудков, отвратительных
законов и религиозных глупостей. "Все ценности в этом мире, - вопит слабый,
- были равномерно распределены среди всех людей". Очень хорошо. Но, сотворив
слабых и сильных, Природа достаточно ясно показала, что она предназначала
эти ценности только сильным и что слабые лишены возможности пользоваться
ими, за исключением жалких крох со стола, за которым сидят сильные и
капризные деспоты. Природа призвала последних обогащаться за счет слабых,
которые, в отместку, могут воровать у богатых, так что она разговаривает с
людьми тем же языком, каким советует вольным птицам воровать зерно с полей,
волку - пожирать ягнят, пауку - плести свою паутину и ловить мух. Все, все в
этом мире - воровство, нескончаемая и яростная борьба за выживание;
стремление отобрать что-нибудь у других - основная и самая законная страсть,
которую посеяла в нашем сердце Природа. Таковы главные законы поведения,
которые навечно вошли в нашу плоть и кровь; воровство - первейший инстинкт
живых существ и, без сомнения, самый приятный.
Воровство уважали лакедемоняне. Его узаконил Ликург; по мнению великого
законодателя, оно делало спартанцев ловкими, быстрыми, сильными и смелыми;
на Филиппинах до сих пор почитают воров и разбойников.
Германцы считали его упражнением, весьма полезным для юношества, и
устраивали состязания, над которыми смеялись римляне; египтяне включали его
в программу своих школ; всякий американец - ловкий вор; оно широко
распространено в Африке; без предубеждения относятся к нему по ту сторону
Альп.
Каждую ночь Нерон выходил из своего дворца и отправлялся на улицу
грабить, а утром все награбленное им у своих подданных продавали на рыночной
площади, и деньги шли в императорскую казну.
Президент Рие, сын Самюэля Бернара и отец Беленвилье, грабил в силу
своих наклонностей и для собственного обогащения: на мосту Пон-Неф он
поджидал с пистолетом в руке ночных прохожих и выворачивал их карманы.
Однажды ему понравились часы друга своего отца, тогда, как гласит молва, он
дождался, когда тот вышел из дома Самюэля после ужина, и ограбил его;
ограбленный тут же вернулся к отцу разбойника, пожаловался и назвал
преступника; вначале Самюэль возмутился и сказал, что это невозможно,
поклялся, что сын его спит в своей кровати, но, войдя в спальню, они нашли
кровать пустой. Немного позже Рие вернулся домой, старики набросились на
него с обвинениями, он сознался не только в этом, но и во многих других
ограблениях, обещал исправиться и сдержал слово: Рие стал очень
высокопоставленным, судейским чиновником {Такая же слабость была у отца
Генриха IV. (Прим. автора)}.
Воровство и разврат - братья-близнецы: воровство дает необходимую
встряску нервной системе, отсюда вспыхивает пламя, разжигающее
сладострастие. Тот, кто подобно мне, безо всякой нужды соединяет это с
распутством, знаком с тем тайным удовольствием, какое можно испытать, разве
что жульничая за игорным столом или в других азартных играх. Отъявленный
шулер граф де X. во время игры доходил до невероятного возбуждения; однажды
я видел, как он ободрал одного юношу на сотню луидоров - мне кажется, граф
сильно возжелал этого молодого человека и просто не мог испытать эрекцию без
воровства. Они сели играть в вист, граф смошенничал, член его поднялся,,
потом он занялся с партнером содомией, но, насколько я помню, деньги ему не
вернул.
Из тех же самых соображений и с аналогичной целью Аргафон воровал все,
что попадется под руку; он организовал публичный дом, где очаровательные
женщины обкрадывали клиентов, и это зрелище доводило его до экстаза.
А кто сравнится в воровстве с нашими финансистами? Я вам приведу пример
из прошлого века.
В ту пору во всем королевстве насчитывалось девятьсот миллионов
наличных денег; к концу царствования Людовика XIV жители платили в виде
налогов 750 тысяч в год, и из этой суммы только 250 тысяч доходило до
королевской казны, то есть полмиллиона оседало в карманах жуликов. И неужели
вы думаете, что этих по большому счету выдающихся воров мучала совесть?
- Хорошо, - заметила я, - меня, конечно, впечатляет ваш список и
восхищают ваши аргументы, но, признаться, я никак не могу понять, по какой
причине такой богатый человек, как вы, получает удовольствие от воровства.
- Потому что сам процесс сильнейшим образом действует на нервную
систему, я уже говорил об этом, и об этом свидетельствует моя недавняя
эрекция, - отвечал Дорваль. - Это чрезвычайно возбуждает меня, хотя я очень
богат, но независимо от моего богатства я устроен как и любой другой
человек. К этому могу добавить, что я имею не более того, что мне
необходимо, а иметь необходимое не означает быть богатым. Воровство
позволяет мне получать больше, наполнить чашу до краев. Однако повторяю; мы
счастливы совсем не удовлетворением своих элементарных потребностей -
счастье в том, чтобы иметь возможность и власть утолить наши маленькие, но
ненасытные прихоти, которые безграничны. Нельзя назвать счастливым того, кто
имеет лишь самое необходимое, - он попросту бедняк.
Приближалась ночь, мы снова понадобились Дорвалю, который предвкушал
новый сладострастный спектакль, и предстоящее предприятие требовало полного
сосредоточения.
- Бросьте этих германцев в карету, - приказал Дорваль одному из своих
наймитов, человеку, знавшему, что делать в таких случаях, - и увезите
подальше отсюда. Они не проснутся, так что разденьте их и положите голыми
где-нибудь на улице. Пусть Бог сам позаботится о своих неразумных чадах.
- Господин! - вскричала я. - К чему такая изощренная жестокость?
- Ты так считаешь? Но это не совсем так. Они удовлетворили мои желания,
другого я от них и не требовал, так что теперь прикажешь мне с ними делать?
Поэтому отдадим их на волю провидения, в конце концов, все в его власти.
Если Природа заинтересована в этой парочке, будьте уверены - они не
погибнут, а если нет... - и Дорваль, улыбаясь, развел руками.
- Но ведь это вы обрекаете их на гибель.
- Я? Я только действую заодно с Природой: я довожу дело до определенной
черты, где останавливаюсь, а дальше ее всемогущая рука делает остальное. Им
еще повезло, что с ними не поступили хуже, хотя, впрочем, может быть,
следовало...
Приказ Дорваля был выполнен незамедлительно: спящих глубоким сном
бедняг-немцев отнесли в карету и увезли. Как мы узнали позже, с ними
случилось следующее: их сбросили в глухой аллее возле бульвара, а на
следующее утро в полиции, когда стало ясно, что ни один не может толком
объяснить происшедшее, их отпустили.
Когда немцев увезли, Дорваль дал нам ровно четвертую часть того, что
было у них взято, затем вышел из комнаты. Фатима предупредила меня, что нас
ожидает еще один неприятный и довольно опасный эпизод, она не знала в
точности, в чем он будет заключаться, но была уверена, что ничего страшного
с нами не случится. Едва она успела шепотом сообщить мне это, как на пороге
появилась женщина и приказала нам следовать за ней; мы повиновались, и,
поднявшись по нескольким лестницам и пройдя по длинным коридорам в самой
верхней части дома, она втолкнула нас в темную комнату, где до прихода
Дорваля мы ничего не видели вокруг себя.
Вскоре пришел Дорваль. Его сопровождали два огромных усатых типа очень
мрачного вида, они держали в руках свечи, которые вырывали из темноты
необычную обстановку комнаты. В тот момент, когда за ними на засов закрылась
дверь, мой взгляд упал на сооружение, похожее на эшафот, в дальнем углу
комнаты. На нем стояли две виселицы, под ними лежало оборудование,
необходимое для повешения.
Дорваль заговорил грубым голосом:
- Итак, негодницы, сейчас вы будете наказаны за свои преступления. Это
произойдет здесь. - Он уселся в большое кресло и велел своим прислужникам
снять с нас все до последней тряпки. - Да, да, и чулки и туфли тоже. Все.
Снятую одежду бросили в кучу к его ногам. Он переворошил ее и взял все
деньги, какие нашел в наших карманах, потом, скатав одежду в сверток,
выбросил ее в окно.
Лицо его было бесстрастным, голос флегматичным. Как будто про себя, но
не спуская с нас глаз, он проворчал:
- Это тряпье больше им не понадобится. Приготовьте для них по савану, а
гробы у меня уже есть.
Откуда-то из-за эшафота один из помощников Дорваля действительно
вытащил два гроба и поставил их рядышком.
- Дело в том, - начал Дорваль, - что сегодня в этом самом месте, а
именно - в моем доме, вы двое самым наглым образом украли у двух
добропорядочных людей драгоценности и золото, это достоверный факт, и тем не
менее, я вас спрашиваю: "Вы признаете себя виновными в этом преступлении?"
- Мы виновны, мой господин, - покорно отвечала Фатима. Я не смогла
вымолвить ни слова. Его речь была так ужасна и неожиданна, что я начала
думать, что теряю рассудок.
- Раз вы признались в своем преступлении, - заключил Дорваль, -
дальнейшие формальности ни к чему, однако я должен получить полное
признание. Итак, Жюльетта, - продолжал предатель, обращаясь ко мне, - ты
признаешь свою вину в их смерти, признаешь, что нынче ночью бесчеловечно,
без одежды, выбросила их на улицу?
- Господин! - едва не задохнулась я от возмущения и обиды. - Вы же
сами...
Потом, опомнившись, сказала:
- Да. Мы обе виновны в этом преступлении.
- Отлично. Осталось огласить приговор. Вы выслушаете его, стоя на
коленях. На колени! А теперь подойдите ближе.
Мы опустились на колени и приблизились к нему. Только теперь я
заметила, какой эффект производила на распутника эта жуткая сцена. Чтобы
дать свободу тому отростку, который, разбухая и увеличиваясь, уже не
вмещался в тесном пространстве, он расстегнул штаны; вы видели, как
выпрямляется согнутый и прижатый к земле молодой побег, когда с него снимают
тяжесть? Вот так же стремительно и упруго его член взметнулся вверх и,
дрогнув, застыл в этом положении.
Дорваль принялся ритмично растирать его и приговаривать:
- Вас повесят, вы обе умрете по-настоящему, обе умрете! Две шлюхи, Роза
Фатима и Клодин Жюльетта, приговариваются к смерти за то, что самым
вероломным, самым бессовестным образом обокрали, ограбили, а затем выбросили
на улицу, с явным намерением убить, двоих несчастных, которые были гостями в
доме господина Дорваля; справедливость требует, чтобы приговор был приведен
в исполнение немедленно.
Мы поднялись и по сигналу одного из клевретов - сначала я, затем Фатима
- подошли к нему. Он был в неописуемом экстазе. Мы стали ласкать его орган,
а в это время Дорваль хрипло ругался и возбуждался все сильнее: его руки
беспорядочно бегали по нашим обнаженным телам, изо рта вперемежку со слюной
вылетали бессвязные богохульства и угрозы.
- О, как я жесток, - бормотал он, - что предаю такую сладкую плоть
навозным червям. Но отсрочки быть не может, приговор произнесен и будет
исполнен сейчас же; эти шелковистые бутоны у вас между ног, такие зовущие
сегодня, завтра будут прибежищем червей... Ах, черт меня побери со всеми
потрохами, какое это блаженство...
Потом подручные взяли Фатиму в свои сильные руки, а я продолжала
ласкать Дорваля. Бедную девушку мгновенно связали, накинули на шею петлю, но
все было устроено таким образом, что жертва, зависнув в воздухе на короткое
мгновение, упала на пол, где был подстелен матрац. Следом за ней наступила
моя очередь; меня трясло как в лихорадке, слезы слепили мои глаза.. Из того,
что они проделали с Фатимой, я видела не все, но достаточно, чтобы
перепугаться до смерти, остальное ускользнуло от моего взгляда, и только
испытав то же самое, я поняла, как мало опасности заключалось в этом
необычном ритуале. Когда оба головореза приблизились ко мне, преодолевая
ужас, я бросилась в ноги Дорвалю. Мое сопротивление возбудило его еще
сильнее, и он укусил меня в бок с таким остервенением, что следы его зубов
были видны еще два месяца. Меня потащили к виселице, и несколько секунд
спустя я лежала без движения рядом с Фатимой. Дорваль наклонился над нами.
- Гром и молния на мою задницу! Так вы хотите сказать, что эти сучки
еще живы?
- Просим прощения, господин, - убежденно заявил один, - но все в
порядке: они уже не дышат.
В этот момент жуткая страсть Дорваля достигла предела - он упал на
Фатиму, которая даже не дрогнула, всадил в нее дрожащий от бешенства член,
но после нескольких яростных толчков подскочил, как на пружине, и бросился
на меня; я также постаралась не шевельнуться, притворяясь мертвой; изрыгая
проклятия, он вонзил свою шпагу до самого эфеса в мое влагалище, и его
оргазм сопровождался симптомами, которые больше напоминали ярость, чем
наслаждение.
Может быть, ему стало все-таки стыдно или он почувствовал омерзение от
своего поступка, - я не знаю, - но больше Дорваля мы не видели. Что касается
его слуг, они исчезли в тот момент, когда хозяин забрался на эшафот, чтобы
ввергнуть нас в кошмар своего безумия. Снова появилась женщина, которая
привела нас сюда, развязала нас, подала освежающие напитки и сказала, что
тяжелые испытания позади, но дала совет держать язык за зубами, когда мы
вернемся домой.
- Мне приказано доставить вас голыми туда, откуда вы приехали, -
продолжала она. - Вы можете пожаловаться, если хотите, мадам Дювержье, но
это ничего вам не даст. А теперь уже поздно, вы должны добраться до дома к
рассвету.
Рассердившись, я хотела поговорить с Дорвалем, но мне было сказано, что
это невозможно, хотя наш странный хозяин наверняка наблюдал за нами из
соседней комнаты. Женщина повторила, что мы должны торопиться; экипаж ждал
нас, мы сели и менее чем через час входили в дом нашей хозяйки.
Мадам Дювержье была еще в постели. Зайдя в свою комнату, каждая из нас
нашла десять луидоров и совершенно новую одежду, гораздо роскошнее той, что
мы потеряли.
- Мы ничего ей не скажем, согласна? Ведь нам заплатили и вернули
одежду, которая еще лучше, чем прежняя, - сказала Фатима. - А Дювержье
совсем необязательно знать о наших делах Я же говорила тебе, Жюльетта, что
это делается за ее спиной, и пусть так оно и остается. Раз мы не обязаны
делиться с ней, не стоит и упоминать об этом. - Фатима пристально посмотрела
на меня. - Знаешь, дорогая, ты совсем задешево получила очень хороший урок;
успокойся: сделка была удачной. То, чему ты научилась у Дорваля, поможет
тебе каждый раз получать в три-четыре раза больше, чем теперь.
- Даже и не знаю, смогу ли я еще раз пойти на такой риск, - призналась
я.
- Ты будешь круглой идиоткой, если упустишь такой случай, - с жаром
сказала Фатима. - Запомни хорошенько советы Дорваля. Равенство, милочка моя,
равенство - вот мой путеводный принцип, и там, где о равенстве не
позаботились судьба или случай, мы должны добиться его сами при помощи своей
ловкости.
Через несколько дней у меня произошел разговор с мадам Дювержье.
Внимательно осмотрев меня, она начала так:
- Мне кажется, с твоей девственностью в естественном, так сказать,
месте покончено, а теперь, Жюльетта, ты должна научиться совокупляться с
обратной стороны, тогда тебя ждет еще больший успех, чем до сих пор, пока мы
брали пошлину только за проезд через твою переднюю аллейку. Состояние наших
дел таково, что нам придется подумать об этом. Я надеюсь, что не услышу от
тебя глупых возражений; в прошлом у нас в заведении были идиотки, которые
всерьез полагали, что стыдно и неестественно отдаваться мужчинам подобным
образом, так вот - они не заслужили уважения в моем доме и значительно
подорвали мою коммерцию. Хотя ты совсем неопытна в таких делах, надеюсь, в
голове у тебя нет детских предрассудков, о которых ты когда-нибудь будешь
вспоминать со стыдом, поэтому прошу тебя выслушать внимательно все, что я
тебе скажу.
Я должна сообщить тебе, дитя мое, что в любом случае дело сводится к
одному: женщина - она всюду, со всех сторон, женщина, и ей все равно - во
всяком случае не хуже, - подставляет ли она свой зад или предлагает
влагалище; она имеет полное право взять член в рот или ласкать его рукой;
если ее сжатые вместе ляжки доставляют удовольствие одному мужчине, почему
другому не могут понравиться ее подмышки? Кругом одно и то же, мой ангел,
главное - заработать деньги, а каким образом - это не имеет значения.
Еще встречаются люди - по большей части неизлечимые идиоты, а остальные
- клоуны, которые осмеливаются утверждать, что содомия есть преступление
против человечества, так как отрицательно влияет на рождаемость. Это
абсолютно не так: на земле всегда хватит народу, несмотря на содомию. Однако
давай на секунду допустим, что население начинает убывать, тогда винить в
этом надо только Природу, потому что именно от нее люди, склонные к подобной
страсти, получили не только вкус и наклонность к сношению в задний проход,
но и своеобразную или, скажем, ненормальную конституцию, которая не
позволяет им получать чувственное удовольствие обычным способом, каким
доставляют их женщинам. Ведь не Природа лишает нас способности предоставить
мужчинам необычные наслаждения, а наши так называемые законы воспроизводства
рода. Природа же дала многим мужчинам такие, извращенные в глазах болванов,
желания и предусмотрела в женщине сообразную им конституцию, выходит,
содомия ничуть ей не противйа, но напротив - служит частью ее замысла.
Запреты и ограничения придуманы людьми, а Природа ничего не запрещает, тем
более что кровно заинтересована в том, чтобы ограничить рост населения,
который ей неугоден. Эта гипотеза со всей очевидностью подтверждается тем
фактом, что она ограничила время, в течение которого женщина может зачать.
Разве она поступила бы подобным образом, если бы так был ей нужен постоянный
прирост? Пойдем дальше: почему она установила одни границы, но не установила
других? Она установила предел женской плодовитости, а в мужчину ее мудрость
вдохнула необычные страсти или отвращение к некоторым вещам, однако и эти