Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

вел не безупречную жизнь как и другие люди, да и знакомству с вами я обязан
заведению, где торгуют удовольствиями; но даже в дни своей юности, даже в ту
пору, когда кипела моя кровь, добродетель никогда не теряла ценности в моих
глазах, и в исполнении обязанностей, которые она накладывает на человека, я
всегда находил самые сладостные удовольствия в жизни. Скажите честно,
неужели вы полагаете, будто приятнее вызывать у окружающих слезы печали и
отчаяния, нежели помочь страждущему и несчастному? Я даже готов допустить,
но только ради нашей дискуссии, что могут встречаться такие испорченные
души, которые находят удовольствие в чужих слезах, но ведь это удовольствие
несравнимо с тем, что испытывает человек добродетельный. Все, что связано с
чрезмерностью, что воздействует на душу кратковременно, выглядит бледным и
рахитичным рядом с чистым, благородным и длительным наслаждением. Разве
ненависть и ожесточение человека могут сравниться с его любовью и
доброжелательством? О, безнравственный и извращенный дух, неужели ты
бессмертен, неужели настолько бесчувственен! Разве, подобно нам, не плывешь
ты по жизненному морю, полному бурь и опасностей, разве, как и мы, не
нуждаешься ты в спасительной помощи, сталкиваясь со скалой? Неужели ты
думаешь, что люди, которых ты оскорбил, откликнутся на твой отчаянный зов?
Или, быть может, ты считаешь себя богом, способным обойтись без людей? Так
что доверьтесь мне, Жюльетта, возлюбите добродетель, и я приведу вас к вере
в светоносное Существо, в котором сосредоточено все доброе в этом мире...
Знаете, в чем заключаются трудности атеиста? В том, что когда он созерцает
красоту вселенной, ему трудно отрешиться от мысли, что не может не
существовать Создатель этого Чуда, и только гордыня и страсти тщеславного
человека мешают ему признать Бога. Тот, кто совершил неправедное дело,
предпочитает сомневаться в существовании Высшего Судьи, предпочитает
отрицать Его, упрямо повторяя "Бога нет", потому что страшится его
возмездия. Но стоит ему победить свои пагубные предрассудки и
беспристрастным взором посмотреть на природу, как он обнаружит Бога в
бесконечном великолепии, которое его окружает. Да, Жюльетта, теологию
считают наукой только порочные люди, но это - голос самой Природы для того,
кем движет добродетель, ибо последняя является для него образом Бога,
которому он поклоняется и служит. Вселенная несет на себе печать бесконечной
и всесильной Причины, ведь ничтожные средства, коими располагают несчастные
мыслители - я имею в виду случайное сочетание рациональных и иррациональных
причин, - не в состоянии сотворить такого великолепия, но если признать
Высшее Существо, как можно не боготворить дело рук Его?
Разве не достойна нашего поклонения красота, прекраснее которой нет
ничего в этом мире? Разве не обязаны мы ежечасно благодарить Того, Кто дает
нам все радости в этой жизни? Я хочу, чтобы вы поняли, Жюльетта, что из всех
религий на земле самая справедливая та, которую вы впитали с молоком матери.
Если вы полюбите добродетель, дорогая моя невеста, вы не замедлите возлюбить
мудрость Божественного Творца своей религии; подумайте о ее высшей
нравственности и скажите, существовал ли на свете мыслитель, который
проповедовал более чистую и более прекрасную веру? В основе всех прочих
этических систем покоится самолюбие, амбиция и другие второстепенные факторы
- только христианство основано на любви к человеку. Платон, Сократ,
Конфуций, Магомет искали славы и почестей, а скромный Христос ждал только
смерти, и сама смерть Его служит ярким примером для человечества.
Я слушала этого доброго человека и думала: "О, Небо! Не иначе, это
ангел, о котором говорила Дюран, и как отнестись к этим невразумительным
истинам, которые он мне сейчас внушает,.." Я слушала своего нового
покровителя и сжимала его руку. Из глаз его хлынули слезы умиления, и он
крепко прижал меня к своей груди.
- Нет, господин мой, - сказала я, опуская голову, - я чувствую себя
недостойной счастья, которое вы мне предлагаете... Грехи мои слишком велики,
и судьба моя необратима.
- Ах, Жюльетта, - ответил он, - как мало вы знаете о добродетели и о
всемогущем Боге, который ее излучает! Кающемуся грешнику никогда не заказан
путь в Его стадо; просите милости у Господа, Жюльетта, молите Его о
прощении; и молитвы ваши будут услышаны. Я не требую от вас пустых слов и
клятвенных обещаний - совсем не это мне нужно; только вера, только
добродетель во всех мыслях и поступках могут обеспечить счастье в жизни,
которую вам предстоит прожить. До сих пор недостойные люди любили вас только
за ваши пороки, потому что ими питалась их собственная порочная натура, вы
не слышали от них таких слов, какие услышали от меня, только добрый и верный
друг мог взять на себя заботу говорить с вами таким образом, надеюсь, вы
простите мои излияния, которые, может быть, в чем-то и резкие, так как они
продиктованы горячим желанием видеть вас счастливой.
Нет нужды говорить вам, друзья мои, что яркая диатриба {Обличительная
речь.} господина де Лорсанжа убедила меня лишь в его поразительной
скромности и его полной бесталанности как полемиста. В самом деле, можно ли
было найти более абсурдные доводы, чтобы обратить в свою веру человека,
который, благодаря безупречной логике, абсолютно не чувствителен к
предрассудку или суеверию, и что может быть смешнее, нежели бубнить о
необходимости добродетели для человеческого счастья, тем более моего
счастья! Ох, уж эта добродетель! От нее все мои злоключения, да еще от
слабости, которую я проявила, поддавшись ей на самый краткий миг; и я хочу
спросить вас, неужели нудная индукция Лорсанжа в состоянии произвести
впечатление на человека, имеющего голову на плечах? Если добродетель докажет
свою необходимость, говорил он, значит, необходимой оказывается и религия, и
неуклюжие построения моего собеседника, основанные на слепом фанатизме,
рухнули в тот самый момент, когда я пошатнула их основы. Ну уж нет, сказала
я себе, добродетель не просто лишняя обуза - она очень вредна и опасна,
разве не свидетельствует об этом мой собственный опыт? Все красивые
религиозные сказки, которые глупцы пытаются обосновать добродетелью, на
самом деле покоятся на фундаменте абсурда, потому что единственным
непреложным законом Природы является эгоизм, добродетель же противоречит
эгоизму, так как заключается в непрестанном забвении интересов человека в
угоду чужому благополучию. Если, как утверждает Лорсанж, наличие добродетели
в человеческом сердце доказывает существование Бога, тогда что это за Бог,
который взгромоздился на вершину пирамиды, возведенной на полном отрицании
Природы? Ах, Лорсанж, наивный Лорсанж, все ваше здание рухнуло само собой,
ибо вы построили его на песке! Добродетель ничего не дает человеку, а Бог,
которого вы возвели в абсолют, есть самый смешной и нелепый из всех
призраков. Человек, сотворенный Природой, должен подчиняться лишь импульсам,
исходящим непосредственно от нее; как только он освободит свой разум от
сетей предрассудков, его незамутненный взгляд и его естественный инстинкт
покажут ему всю никчемность и Бога и добродетели. Однако положение мое
настоятельным образом требовало притворства: я должна была выкарабкаться из
трясины несчастий и вернуться на дорогу процветания, .а для этого мне не
обойтись без руки Лорсанжа, поэтому я приняла ее и наплевала на все
остальное. Пусть обман и коварство сделаются моим самым надежным оружием -
этот выбор диктовала мне слабость моего пола, а мои собственные принципы
сделали эти свойства основой моего характера.
Мое несравненное искусство лжи, приобретенное за многие годы и
усовершенствованное долгой 'практикой, позволяет мне легко и быстро
приспособляться к любым обстоятельствам в жизни, и мне не составило никакого
труда сделать вид, будто я принимаю точку зрения Лорсанжа, а заодно и его
советы. В моем доме перестали бывать посетители, и всякий раз, заезжая ко
мне, он находил меня в одиночестве, склонившуюся над рукоделием, а процесс
моего спасения продвигался столь стремительно, что вскоре меня увидели на
мессе в церкви. Словом, Лорсанж благополучно угодил в ловушку: мне было
назначено годовое содержание двадцать тысяч ливров, и через шесть месяцев
после того, как моя нога ступила в город Анжер, был подписан брачный
контракт. Поскольку я поддерживала хорошие отношения с соседями, а о моей
прежней жизни никто здесь не знал, выбор господина де Лорсанжа был встречен
с большим одобрением, и я оказалась хозяйкой самого роскошного дома в
городе. Таким образом, лицемерие возвратило мне то, что отнял страх перед
злодейством, и порок снова вышел победителем. Да, друзья мои, и так будет до
последнего часа рода человеческого.
Мне почти нечего рассказать об удовольствиях, которые я получала в
супружеской постели господина де Лорсанжа, так как этот добрейший человек
был знаком лишь с самыми банальными; настолько же невежественный в вопросах
наслаждения, как и в философии, бедняга за те два ужасных года, что я
прожила с ним, так ни разу и не подумал изменить свои обычные привычки, и
скоро, задыхаясь от однообразия, я начала приглядываться к жителям города на
предмет удовлетворения своих желаний, которые вовсе не утихли за столь
долгий пост. Особых требований к полу я не предъявляла - главным для меня
было воображение и страстность. Искать пришлось долго: простое и
бесхитростное воспитание, обычное для провинции, строгая мораль, небольшое
население - все это осложняло мои поиски и воздвигало множество препятствий
на пути к наслаждениям.
Первой моей мишенью стала прелестная девица, дочь одного из старинных
друзей графа. Каролина, заинтригованная безнравственностью моих суждений и
их необычностью, сделалась легкой добычей: как-то раз, заманив ее в ванную и
уговорив искупаться вместе со мной, я заставила ее испытать оргазм в своих
объятиях. Но Каролина была всего-навсего красивой куклой и, конечно же, не
могла представлять большого интереса для такой женщины, как я, которую
необходимо постоянно подогревать силой воображения, а вот этого свойства
девушка была начисто лишена. Идиллия наша продолжалась недолго: скоро я
нашла другую, затем третью. Следует признать, что в Анжере недостатка в
привлекательных женщинах не было, но, Боже ты мой, как неповоротливы были их
мозги - ни одна искра вдохновения не освещала их потемки. Ах, Клервиль, с
какой страстной тоской я думала о вас, как мне вас недоставало в ту пору! И
я пришла к такому важному выводу: человек, который любит порок, который
предается ему с детства либо в силу врожденной склонности, либо в силу
приобретенной привычки, скорее находит счастье в постоянных извращенных
утехах, нежели тот, кто приходит к этому в зрелом возрасте после того, как
часть жизни прошагал по унылой дороге добродетели.
Я испробовала и местных мужчин, которых, кстати, находила с неменьшим
трудом; у меня был уже десятый любовник, когда однажды, присутствуя вместе
со своим набожным супругом на мессе, я обратила внимание на священника и,
мне показалось, что он удивительно напоминает аббата Шабера, того самого, с
которым мы приятно провели один вечер в Братстве Друзей Преступления, - да
вы сами видели сегодня в моем доме этого очаровательного молодого человека.
Никогда еще месса не казалась мне такой долгой; но вот, наконец, она подошла
к концу, господин де Лорсанж отправился домой, а я осталась под тем
предлогом, что мне захотелось помолиться подольше. Я попросила о встрече с
человеком, который только что служил службу; он появился, и что же вы
думаете, друзья? Ну конечно, это был Шабер. Мы сразу удалились в пустую
часовню, где любезный аббат, поблагодарив судьбу за столь приятный сюрприз и
выразив свою радость от того, что снова встретил меня, рассказал мне, что
большие бенефиции, которыми он располагает в этом приходе, вынуждают его
держать себя в соответствующих рамках, но что я не должна обращать внимания
на его ужимки и гримасы, на его поклоны и расшаркивания, которые "неизбежны
в его положении священнослужителя. К этому он добавил, что его взгляды на
жизнь и его привычки остались прежними, и он будет рад доказать мне это при
первом же удобном случае. Со своей стороны, я поведала ему о своих
злоключениях; он посочувствовал, выразил сожаление, что до сих пор не знал о
моем присутствии в Анжере, так как прибыл сюда всего неделю назад, и тут же
предложил возобновить наше знакомство.
- Зачем откладывать, дорогой аббат? - сказала я. - Возьми меня прямо
здесь и сейчас. Двери церкви заперты, а этот алтарь послужит нам ложем; не
медли, дай мне испытать те удовольствия, которых я была лишена так долго и о
которых тосковала все это время. Ты не поверишь, но с того дня, как я
оказалась в этом мерзком городишке, ни один из тех, кому я отдавалась, даже
и не подумал взглянуть на мою жопку. Представляешь, как я себя чувствовала -
это я-то, которая обожает только содомию и считает все прочие утехи лишь
дополнительным стимулом и прелюдией к самому главному.
- Прекрасно! - обрадовался Шабер, укладывая меня грудью на алтарь и
задирая мои юбки. - Ах, Жюльетта! - снова воскликнул он минуту спустя,
полюбовавшись моими ягодицами. - Твой зад все тот же - божественный зад
Афродиты.
Аббат наклонился и расцеловал его с возрастающей страстью, потом я
почувствовала в своем анусе его горячий язык, его вдохновенный язык, который
полчаса назад с трепетом произносил имя божье... Затем он заменил его своим
членом, и - о, радость! - дрожащий скипетр вошел в меня целиком без остатка.
И я впервые в жизни испытала восторг, который, наверное, охватывает
вероотступника в момент прегрешения. Да, друзья, я испытала неописуемое
блаженство! Как жестоко и неразумно отказываться от порочных привычек и как
сладостно возобновлять их вновь! За время своего вынужденного воздержания от
содомии, я не переставала ощущать самую настоятельную, буквально сводящую с
ума потребность в этом удовольствии, порой она выражалась в таком
невыносимом зуде, что мне приходилось хвататься за любой, попавшийся под
руку инструмент подходящей формы и успокаивать себя таким примитивным
образом; и вот теперь Шабер окончательно вернул меня к жизни. Заметив, что я
чуть не плачу от радости, он старался изо всех сил, проявил настоящие чудеса
стойкости и выносливости и, будучи молодым и сильным, не покинул мой зад до
тех пор, пока не совершил три оргазма.
- Ничто не может заменить это блаженство, на мой взгляд, ему нет
равного в мире, - заметил аббат, переводя дух и лукаво глядя на меня. - Или
ты с этим не согласна?
- Ах, Шабер, как тебе не совестно задавать такие вопросы! Ведь ты не
встречал в своей жизни более страстной поклонницы содомии, чем Жюльетта. И
мы должны видеться как можно чаще, дорогой.
- Непременно, милая Жюльетта, клянусь небом. Ты не пожалеешь о том, что
вновь встретила меня, это я тебе обещаю.
- Что ты хочешь этим сказать?
- То, что у меня есть друзья и единомышленники в этом городе.
- Ах, негодник, ты намерен торговать мною?
- С твоими талантами и вкусами, тебе больше пристала роль шлюхи, нежели
та жалкая жизнь, что ты ведешь сейчас.
- Благодарю тебя, аббат, я очень тронута твоими словами. Воистину жалка
судьба верной супруги в этом мире, да и само это звание предполагает что-то
глупое и неприятное. Всякая целомудренная жена - либо сумасшедшая, либо
идиотка: она не в силах стряхнуть с себя предрассудки и хоронит себя под их
бременем в силу своего слабоумия или же по причине физических недостатков,
поэтому Природа просто-напросто обделила ее и сделала всеобщим посмешищем.
Женщины рождены для блуда, созданы для него, а те, что всю жизнь остаются
недотрогами, вызывают только жалость и насмешки.
Шабер знал моего супруга и считал его фанатиком и изувером, поэтому он
с готовностью предложил вознаградить меня за постные трапезы, которые я
вкушала на супружеском ложе. Случайно услышав, что господин де Лорсанж на
следующий день отправляется по своим поместьям, он посоветовал мне
воспользоваться отсутствием мужа и навестить вместе с ним одно местечко,
чтобы, как он выразился, вспомнить наши парижские развлечения.
- Ты совершаешь великий грех, - сказала я, поддразнивая аббата, - так
как сбиваешь меня с пути праведного. Подумай сам, хорошо ли ты делаешь,
Потакая моим страстям и устилая розами мой путь назад к злодейству? Как ты
можешь соблазнять чужую жену? Ты ответишь за свои проделки и, по-моему, тебе
пора бы остановиться. Твой яд еще не проник в мое сердце - стоит мне только
обратиться к духовному наставнику, не столь развращенному, как ты, и он
научит меня противиться таким порочным желаниям; он объяснит мне, что они
являются порождением грешной души, что, подчиняясь им, я обрекаю себя на
вечные угрызения, на самые жестокие муки, и что есть сатанинские дела,
которым нет прощения. Он, в отличие от тебя, не будет внушать мне, что я
вольна делать все, что угодно, что мне нечего страшиться; он не будет
вдохновлять меня на дурное поведение и сулить безнаказанность, не будет
подталкивать меня к адюльтеру, содомии и к предательству самого близкого мне
человека - богобоязненного, нежного, мудрого, высоконравственного супруга,
всем пожертвовавшего ради своей жены... Нет, гнусный соблазнитель, он
обрушит на меня все жуткие ужасы своей религии, он будет потрясать ими над
моей бедной головой, по примеру добропорядочного Лорсанжа он напомнит мне о
мертвом Боге, который отдал свою жизнь для моего спасения; {Мертвый Бог! Нет
более нелепого словосочетания в лексиконе католиков. Бог - это значит нечто
вечное, а эпитет "мертвый" нисколько не намекает на атрибут вечности. Ну
скажите, глупые христиане, на что вы собираетесь употребить своего мертвого
Бога? (Прим. автора)} он внушит мне, как велика моя вина, если я отказываюсь
от такой чести... Но я не собираюсь от тебя скрывать, дорогой аббат, что я
все та же либертина, все та же блудница, какой ты знал меня когда-то, что
меня по-прежнему неудержимо влечет блуд и похоть. И я так отвечу моему
доброму духовнику: "Друг мой, я ненавижу религию всем сердцем и идите-ка вы
к дьяволу вместе с вашим гнусным Богом, а на ваши советы мне в высшей
степени наплевать, поэтому перестаньте охотиться за мной, умерьте свой пыл и
поймите, наконец, что добродетель глубоко противна мне; я выбрала порок,
осознав, что Природа сотворила меня для земных наслаждений".
- Ах, Жюльетта, - и Шабер взял меня за руки, - ты все так же
сумасбродна и обольстительна, как и прежде! Какое счастье, что я вновь нашел
тебя, мое сокровище, в этом неуютном и пустынном уголке.
В уединенном особняке, куда мы приехали, я увидела четверых мужчин и
четверых женщин. Среди последних были трое, с кем мне уже приходилось делить
сладострастные утехи в этом городе, а мужчины были совершенно мне
неизвестны. Аббат щедро угостил нас изысканными яствами и напитками, и мы с
головой окунулись в столь же изысканное и безудержное распутство. Женщины
были прелестны, мужчины - сильны и выносливы, мой зад испробовали все
мужчины, и все женщины от души ласкали и облизывали мою вагину. Одним
словом, я насытилась сполна. Думаю, не стоит описывать вам это празднество,
да и следующие семь или восемь таких же оргий, в которых я участвовала во
время своего пребывания в Анжере: вы уже устали от сладострастных картин,
поэтому я избавлю вас от них, а вот некоторые преступления и безумства,
которые я совершила в ту пору, достойны того, чтобы о них рассказать. Прежде
чем перейти к ним, я должна упомянуть кое-какие детали, которые важны для
понимания моего рассказа. Одиннадцать месяцев спустя после моей свадьбы с
графом де Лорсанжем я подарила ему очаровательную девочку; беременность была
для меня сущей пыткой, но в конце концов я благополучно разрешилась от
бремени. Этому поступку я придавала особое значение: мне необходимо было
подтвердить свои претензии на богатство человека, который дал мне. свое имя,
а без ребенка сделать это было невозможно; но я уже вижу, что у вас на языке
вертится каверзный вопрос: а был ли его отцом мой добродетельный супруг? Ну
что ж, позвольте привести тот знаменитый ответ, который мадам де Полиньяк
дала на такой же неуместный вопрос Его Величества; "Ах, мой повелитель,
когда вы забираетесь в самую гущу розовых кустов, как можете вы указать на
шип, которым укололись?" Кстати, неужели вы думаете, что Лорсанж
поинтересовался этим? Да ничего подобного - он даже не моргнул глазом и
принял дитя с восторгом; на него обрушились честь и бремя отцовства, а моя
алчность была утолена. Маленькая дочка, которую мой супруг назвал Марианной,
приближалась к концу первого года своей жизни, а мне было уже двадцать
четыре, когда, по глубокому и долгому размышлению, я обнаружила, что у меня
нет иного выхода, кроме как покинуть Францию.
От анонимных корреспондентов я получила известие о том, что Сен-Фон,
чья звезда при дворе продолжала неуклонно подниматься, теперь опасается
неблагоразумных поступков с моей стороны и жалеет, что не упрятал меня сразу
в надежное место. Самое неприятное заключалось в том, что он уже начал
искать меня по всей стране. Опасаясь, и не без основания, что мое новое имя
и положение не служат достаточной защитой, я решила воздвигнуть Альпы между
собой и Гневом всесильного министра. Но меня удерживали известные вам связи,
которые надо было развязать: разве могла я сбежать, находясь во власти
своего мужа? Необходимо было что-то предпринять, и я начала обдумывать свой
план. Немалые успехи, коих я достигла к тому времени в этой области, делали
в моих глазах предстоящее преступление, впрочем, довольно банальное,
очередным удовольствием; при мысли об этом мое влагалище увлажнялось, я
замышляла заговор, испытывая острые приступы радости, а предвкушение других
злодейств упрямо подталкивало меня к его исполнению. У меня оставалось по
нескольку капель каждого яда, купленного у Дюран, и я дала своему нежному
супругу сильную дозу королевской настойки -- как из соображений его
аристократического происхождения, так и из того расчета, что промежуток
времени между отравлением и смертью должен быть достаточным, чтобы снять с
меня все подозрения.
Я ни разу не видела смерти, более возвышенной, чем кончина господина де
Лорсанжа, возвышенными и благородными были его предсмертные речи и поступки,
его спальня превратилась в храм, где совершались всевозможные
священнодействия. Он увещевал и молил меня, он безумно надоел мне
разговорами о маленькой дочери, которую считал своей, и, наконец, в
окружении трех или четырех непрестанно бубнящих исповедников, испустил дух.
Если бы этот кошмар длился еще дня два, мне кажется, я бы сбежала без
оглядки, оставив его наедине со смертью. Почести, оказываемые умирающему,
представляют собой еще одну общественную условность, которая кажется мне
верхом бессмысленности. На мой взгляд, человеку надо воздать все, что он
заслуживает, при жизни, но как только Природа, поразившая его недугами, дает
нам понять, что она начала процесс возвращения своего создания обратно в
свое лоно, вместо того, чтобы мешать ей, мы должны предоставить событиям
идти своим чередом, в крайнем случае можно ускорить этот процесс, но ни в
коем случае не замедлять его. Иначе говоря, больного следует оставить
наедине со своими собственными заботами, можно поставить в его изголовье,
если вам так уж хочется, какую-нибудь безделушку, которая будет отвлекать
его от мрачных мыслей, и спокойно заниматься своим делом. Для здорового
человека, которому еще не пришел срок выполнить последнее предназначение на
земле, противопоказано и противоестественно дышать заразным воздухом в
комнате больного или умирающего и тем самым подвергать себя опасности
заражения, кроме того, по моему мнению, нет ничего более преступного, чем
пытаться заставить Природу отступить от своего намерения; поскольку я всегда
поступаю сообразно своим принципам, уверяю вас, что никогда не придет мне в
голову кормить больного или утешать его. Впрочем, мне не хочется, чтобы это
приписывали моей жестокости, ибо такое поведение подсказано мне разумом, а
разум мой редко подводит меня там, где дело касается философских вопросов.
Итак, похоронив своего благороднейшего супруга, я с легким сердцем
надела траур, и мне говорили, что до сих пор им не приходилось совокупляться
с очаровательной вдовой в траурном платье в день похорон - это произошло в
компании друзей Шабера. Однако, как ни приятно носить эти мрачные одеяния,
главной радостью для меня стал тот факт, что я оказалась владелицей четырех
богатых поместий, оцениваемых в пятьдесят тысяч ливров, плюс к тому в
сундуках покойного графа я нашла сто тысяч франков наличными {В то время
наравне с ливрами в ходу были уже франки. Один луидор равнялся 24 ливрам или
20 франкам. Позже луидор был заменен наполеондором.}.
Этого более чем достаточно для путешествия в Италию, думала я,
перекладывая пухлые- пачки денег в свой дорожный сундучок, и это еще раз
подтверждало, что рука судьбы, благоволящей к злодею, всегда раздает
наибольшие милости самому преданному стороннику злодейства.