Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

неординарные желания требуют утоления. Чтобы не ходить далеко в поисках
объяснения, ограничусь только одним, которое можно ощутить, пощупать, если
угодно: я имею в виду чувственность. Так вот, не вдаваясь в дальнейшие
рассуждения, скажу, что именно через посредство чувственности Природа
обращает к нам свой призыв. Будь уверена, Жюльетта, - продолжала Дювержье,
кажется, не сознавая, что ее юная собеседница уже имела кое-какой опыт в
этих делах, - г- что неизмеримо приятнее иметь сношение в задний проход, чем
в любое другое отверстие; чувственные женщины, хоть раз испробовавшие это,
либо забывают напрочь об обычном совокуплении, либо не желают и слышать о
нем. Спроси сама, и ты услышишь один и тот же ответ. Следовательно, дитя
мое, ты должна попробовать сама - ради своего кошелька и своего,
удовольствия - и убедиться, что мужчины охотно и гораздо больше платят за
удовлетворение этой своей прихоти, чем за примитивное шаркание животом о
живот. Сегодня мой доход составляет тридцать тысяч в год, и, скажу честно,
на три четверти я обязана этому самым потаенным отверстиям нашего тела,
которые я с успехом сдавала внаем самой широкой публике. Влагалище почти
ничего не приносит в наше время, дорогая моя, оно уже не в моде, мужчины
устали от него, да что там говорить - ты просто не сможешь никому продать
свою куночку, и я бы бросила коммерцию завтра же, если бы не нашлось женщин,
которые с удовольствием готовы подставить любому желающему свой зад.
Завтра утром, радость моя, - резюмировала откровенная дама, - ты со
своей, так сказать, мужской девственностью отправишься к достопочтенному
архиепископу Лиона, который платит мне пятьдесят луидоров за штуку. Не
вздумай оказать сопротивление хрупким и своенравным желаниям добрейшего
прелата, иначе они испарятся бесследно при малейшем намеке на упрямство с
твоей стороны. Учти, что вовсе не твои чары, а только беспрекословное
послушание будет залогом твоего успеха, а если старый сквалыга не найдет в
тебе покорную рабыню, ты добьешься от него не больше, чем от мраморной
статуи.
Получив подробные наставления относительно роли, которую мне предстояло
сыграть, наутро, в девять часов, я была в аббатстве Сен-Виктуар, где, бывая
проездом в Париже, останавливался святой муж. Он ожидал меня в постели.
Когда я вошла, он повернулся к очень красивой женщине лет тридцати,
которая, как я догадалась, служила кем-то вроде распорядителя при
сладострастных шалостях монсеньора.
- Мадам Лакруа, будьте добры подвести эту девочку поближе. - Потом
некоторое время пристально меня рассматривал. - М-да, совсем неплохо, даже
весьма неплохо. Сколько тебе лет, мой маленький херувим?
- Пятнадцать с половиной, монсеньор.
- Ну что ж, тогда вы можете раздеть ее, мадам Лакруа. Прошу вас быть
внимательной и принять все обычные меры предосторожности.
Только когда на мне из одежды ничего не осталось, я поняла смысл этих
предосторожностей. Благочестивый поклонник Содома, больше всего опасавшийся,
как бы женские прелести, те, что ниже живота, не испортили картины, которую
он старательно предвкушал, требовал, чтобы эти притягательные места были
полностью скрыты от его взора, чтобы не было даже намека на их наличие. И
действительно, мадам Лакруа настолько тщательно запеленала меня, что не
осталось никаких признаков моих чресл. После этого услужливая дама подвела
меня к кровати монсеньора.
- Попку, мадам, попку, - произнес он, - умоляю вас, только попку.
Погодите-ка: вы сделали все как надо?
- Все в порядке, монсеньор, и ваше преосвященство убедится, что перед
ним именно тот предмет, какой он желает видеть, что в его полном
распоряжении будет самая очаровательная девственная попочка, какую ему
приходилось обнимать.
- Да, да, клянусь честью, - бормотал монсеньор, - она довольно мило
слеплена. А теперь отойдите в сторону: я хочу немного поиграть с ней. Лакруа
наклонила меня немного вперед, так, чтобы уважаемый архиепископ мог вдоволь
лобызать мои ягодицы, и он, блаженно пыхтя, с четверть часа терся и тыкался
в них своим лицом. Можете не сомневаться, что самая распространенная ласка,
которой предаются мужчины-подобного вкуса и которая заключается в том, что
язык глубоко-глубоко проникает в задний проход, была главным моментом в
обычной программе архиепископа, а в какой-то момент проявилось его, в высшей
степени необъяснимое, отвращение к близлежащему отверстию, когда мои нижние
губки обнажились - совсем чуть-чуть, - и его язык по чистой случайности
скользнул между ними. Он молниеносно отпрянул, оттолкнул меня с выражением
такого сильного негодования и презрения, что, будь я его постоянной
любовницей, меня бы вышвырнули за двадцать лиг от его преосвященства. Когда
была завершена предварительная процедура, Лакруа разделась, и монсеньор
поднялся с постели.
- Дитя, - сказал он, укладывая меня в положение, требуемое для его
удовольствия, - надеюсь, ты получила совет, как себя вести. Покорность и
послушание - вот два качества, которые мы ценим превыше всего.
Глядя ему прямо в глаза с чистосердечным и кротким выражением, я
заверила монсеньора, что ему не придется приказывать дважды.
- Очень хорошо, будем надеяться. Ибо малейшее неповиновение огорчит
меня безмерно, а если учесть, с каким трудом я настраиваюсь, ты поймешь,
каково будет мое отчаяние, если ты будешь недостаточно усердна и сведешь все
наши усилия на нет. Мне больше нечего добавить. Мадам Лакруа, смажьте как
следует проход и постарайтесь направить мой член в нужное место. Как только
у нас это получится, мы попробуем продержаться некоторое время и оттянуть
кульминацию, которая вознаградит нас за все эти дьявольски утомительные
хлопоты.
Любезная мадам Лакруа, казалось, была готова свернуть горы - настолько
она сосредоточилась. Однако архиепископ был еще не совсем готов, и прошло
несколько минут, прежде чем мое безоговорочное смирение, а также умелые
действия Лакруа, наконец, увенчались успехом.
- Вот, кажется, все в порядке, - сказал святой отец. - Честное слово, я
давно не ощущал в себе столько сил, воистину, это непорочная и девственная
попочка, будь я проклят, если это не так. А теперь, Лакруа, ступайте на свое
место, ибо все говорит о том, что семя мое вот-вот прольется в этот
благословенный сосуд.
Это был сигнал. Мадам Лакруа позвонила, и тут же появилась вторая
женщина, лица которой я даже не успела заметить. Она быстро закатила рукава,
взяла в руку связку розог и начала обрабатывать святейший зад, в это время
Лакруа, одним прыжком оседлав меня, наклонилась вперед и подставила свои
роскошные ягодицы бесстыдному содомиту, который прильнул к ним лицом. Очень
скоро, доведенный до предела столь причудливым сочетанием возбуждающих
элементов, он впрыснул в мое чрево обильную порцию нектара, а его судорожные
рывки в эти мгновения совпадали с хлесткими ударами, терзавшими его зад.
Все было кончено. Выжатый, как губка, монсеньор снова забрался в свою
постель. Ему подали утренний шоколад, распорядительница оделась и приказала
мне следовать за второй женщиной, которая своей сильной жилистой рукой
указала мне на дверь, сунула в ладонь пятьдесят луидоров для Дювержье и в
два раза больше для меня, посадила меня в экипаж и велела кучеру доставить
домой.
На следующий день моим клиентом оказался пятидесятилетний старик, очень
бледный и с очень мрачным взглядом. Вид его не предвещал ничего хорошего.
Прежде чем отвести меня в его апартаменты, Дювержье строго
предупредила, что этому человеку нельзя ни в чем отказывать. "Это один из
лучших моих клиентов, и если ты его разочаруешь, мои дела окончательно будут
подорваны".
Человек этот тоже занимался содомией. После обычной подготовки он
перевернул меня на живот, разложил на кровати и приготовился приступить к
делу. Его руки крепко вцепились мне в ягодицы и растянули их в разные
стороны. Он уже пришел в экстаз при виде маленькой сладкой норки, и вдруг
мне показалось очень странным, что он как будто прячется от моего взгляда
или старается скрыть свой член. Неожиданно, будто обожженная нехорошим
предчувствием, я резко обернулась, и что бы вы думали, я увидела? Великий
Боже! Моим глазам предстало нечто, сплошь покрытое гнойничками... Синеватые
сочащиеся язвочки - жуткие, отвратительные красноречивые признаки
венерической болезни, которая пожирала это мерзкое тело.
- Вы с ума сошли! - закричала я. - Взгляните на себя! Вы хоть знаете,
что это такое? Вы же меня погубите!
- Что?! - процедил негодяй сквозь плотно сжатые зубы, стараясь снова
перевернуть меня на живот. - Это еще что такое? Ты смеешь возражать! Можешь
пожаловаться хозяйке, и она объяснит тебе, как надо себя вести. Ты думаешь,
я платил бы такую цену за женщин, если бы не получал удовольствие, заражая
их? Большего наслаждения мне не надо. Я бы давно излечился, если бы это не
было так приятно.
- Ах, господин мой, уверяю вас, мне ничего об этом не сказали.
С этими-словами я вырвалась, стрелой вылетела из комнаты, нашла
Дювержье и, можете себе представить, с каким гневом набросилась на нее.
Услышав наш разговор, на пороге появился клиент и обменялся быстрым взглядом
с хозяйкой.
- Успокойся, Жюльетта!
- Ну уж нет, будь я проклята, если успокоюсь, мадам! - в ярости заявила
я. - Я не слепая и видела, что этот господин...
- Будет тебе, ты ошиблась. Ты же умная девушка, Жюльетта, возвращайся к
нему.
- Ни за что. Я знаю, чем это кончится. Подумать только! Вы хотите
принести меня в жертву!
- Милая Жюльетта...
- Ваша милая Жюльетта советует вам найти кого-нибудь другого для такого
дела. И не теряйте времени: этот господин ждет.
Дювержье вздохнула и пожала плечами.
- Сударь, - начала она.
Но он, грубо выругавшись, пригрозил уничтожить меня и не пожелал
слушать ни о какой замене; только после долгих и жарких споров он уступил и
согласился заразить кого-нибудь другого. В конце концов дело было улажено,
появилась новая девушка, а я выскользнула за дверь. Меня заменила новенькая
лет тринадцати или около того; ей завязали глаза, и процедура прошла
успешно. Через неделю ее отправили в больницу. Извещенный об этом, гнусный
развратник заявился туда полюбоваться на ее страдания и еще раз получить
высшее удовольствие. Дювержье рассказала мне, что с тех пор, как она его
узнала, у него не было никаких других желаний.
Еще дюжина мужчин с похожими вкусами - правда, все они были в добром
здравии - прошли через мои руки и мое тело в течение последующего месяца, и
мне показалось, что это был один и тот же человек, только разнообразивший
свои прихоти. Затем наступил день, когда меня доставили в дом человека, тоже
содомита, чье распутство отличалось некоторыми особенностями, о которых я
просто не имею права умолчать. Они покажутся вам еще занимательнее, когда
скажу, что одним из этих клиентов был наш дорогой Нуарсей, который через
несколько дней вернется к нам - как раз к тому времени, как я закончу свой
рассказ. Кстати, он с удовольствием послушал бы об этих приключениях, хотя
все их знает наизусть.
Постоянно влекомый в запредельные дали разврата, достойного этого
обаятельного человека, которого все вы знаете и с которым я как-нибудь
познакомлю вас поближе, Нуарсей любил, чтобы жена его присутствовала при его
оргиях и участвовала в них. Должна заметить, что Нуарсей, когда мы
встретились в первый раз, посчитал меня девственницей, и вообще он имел дело
только с нетронутыми девушками, по крайней мере, что касается задней части
тела.
Мадам де Нуарсей была очень грациозная и приятная женщина не старше
двадцати лет. Ее отдали замуж в очень нежном возрасте, а если учесть, что
мужу ее в ту пору было около сорока и что распутство его не знало границ,
можете себе представить, что должно было пережить это трогательное создание
с самого первого дня, как стало рабой этого развратника.
Когда я вошла в будуар, супруги уже были там. Спустя минуту Нуарсей
позвонил, и через другую дверь появились двое юношей семнадцати и
девятнадцати лет. Оба они были почти голые.
- Милая моя девочка, мне намекнули, что ты обладаешь самым великолепным
задом в мире, - начал Нуарсей, обратившись ко мне, когда вся компания была в
сборе. - Мадам, - посмотрел он на жену, - окажите мне такую любезность:
разденьте это сокровище.
- Простите, господин де Нуарсей, - ответила бедняжка, покраснев и
смутившись, - но вы предлагаете мне такие вещи...
- Я предлагаю самые элементарные вещи, мадам, но весьма странно ваше
поведение, как будто вы к ним не привыкли, хотя делаете это уже давно. Вы
меня просто удивляете. Разве у жены нет своих обязанностей? И разве я не
предоставляю вам самых широких возможностей выполнять их? Все это очень
странно, и мне кажется, вам пора рационально подходить к этому вопросу.
- Я ни за что не соглашусь!
- Тем хуже для вас. Если человек стоит перед неизбежностью, в сто раз
лучше согласиться, причем добровольно, чем подвергаться каждодневной пытке.
Но это ваше личное дело. А теперь, мадам, разденьте это дитя.
Испытывая симпатию к бедной женщине, чтобы избавить ее от бесполезного
сопротивления, чреватого неизбежной карой, я уже начала раздеваться сама,
когда Нуарсей, нахмурившись, жестом остановил меня и, угрожающе подняв руку,
не оставил жене ничего другого, как повиноваться. Пока она делала свое дело,
Нуарсей обеими руками возбуждал своих помощников, которые в свою очередь
осыпали его страстными ласками: один массировал ему член, другой щекотал
задний проход. Когда меня раздели, Нуарсей приказал приблизить к нему мой
зад. Жена придерживала мои ягодицы, чтобы он мог целовать их, и он целовал
их с невероятной жадностью; потом он велел раздеть своих мальчиков - их
раздела мадам де Нуарсей и, свернув валявшуюся на полу одежду, разделась
сама. Таким образом, обнаженный Нуарсей оказался в центре группы,
составившейся из двух соблазнительных женщин и парочки смазливых юношей. И
он, не обращая внимания на члены и влагалища, окружавшие его, начал свою
необычную мессу сладострастия: объектом его страстных неумеренных ласк стали
мужские и женские ягодицы, и я сомневаюсь, что есть на свете задницы,
которые кто-нибудь целовал с таким пылом. Распутник заставлял нас принимать
самые разные позы, то укладывая юношу на женское тело, то - наоборот, чтобы
создать возбуждающий и роскошный контраст. Наконец, достаточно распалившись,
он приказал жене положить меня лицом вниз на кушетку будуара и направить его
орган в мое чрево, но прежде заставил ее подготовить языком мой задний
проход. Как вам известно, Нуарсей имеет член восемнадцать сантиметров в
обхвате и длиной около двадцати пяти, поэтому не без мучительных - в прямом
смысле - трудов я смогла принять его, однако благодаря его несокрушимому
желанию и умелой помощи его жены он вошел в меня по самую мошонку. Тем
временем члены его наперсников поочередно погружались в его собственный
анус. Затем, положив жену рядом со мной в той же позе, в какой была я, он
дал знак юношам подвергнуть ее тем же сладострастным упражнениям, которыми
занимался со мной. Один из членов оставался без дела, и Нуарсей схватил его
и ввел в нежное отверстие своего юного помощника. Был недолгий момент, когда
мадам де Нуарсей пыталась сопротивляться, но своей сильной рукой жестокий
супруг быстро призвал ее к порядку.
Чудесно, - так прокомментировал он завершение первой стадии. - Чего еще
мне желать? Мой зад в деле, я занят задом девственницы, и кто-то сношает в
зад мою жену. Клянусь честью, лучше и быть не может.
- Ах, сударь, - простонала в приступе стыдливости его жена, - значит,
вы наслаждаетесь моим безысходным отчаянием?
- Вы правы, мадам, и притом даже очень. Вы знаете, что я откровенен в
таких вещах, поэтому поверите, что мой экстаз был бы намного меньше, если бы
вы хоть чуточку разделяли его.
- Бессовестный негодяй!
- Черт побери мою душу, вы правы: бессовестный, безбожный,
беспринципный, безнравственный и, добавлю, ужасный негодяй! И не скрываю
этого. Продолжай, продолжай, моя сладкоголосая, напевай мне свои
оскорбления; если бы кто знал, как приятны женские стенания, они, словно по
волшебству, делают мой член несгибаемым и приближают оргазм. Жюльетта,
теперь приготовься ты: сожмись немного, я кончаю...
В этот момент, насилуя меня, сам будучи объектом насилия и наблюдая,
как насилуют его жену, этот удивительный человек поразил меня, будто ударом
молнии, в самые недра моего чрева. Оргазм был всеобщим, и сплетенный клубок
участников забился в конвульсиях. Однако Нуарсей, неутомимый Нуарсей, вечный
тиран своей жены, Нуарсей, который, чтобы заново воспламенить себя, уже
почувствовал в себе потребность в новых мерзостях, этот бесподобный Нуарсей
произнес:
- Мадам готова к следующему номеру программы?
- Неужели есть какая-то высшая необходимость без конца повторять эту
гнусность?
- Вот именно, мадам, самая высшая необходимость. Этого требует мое
самочувствие.
И бесстыдный Нуарсей, положив жену на кушетку, подозвал меня и заставил
сесть на нее и вылить в ее раскрытый рот всю плоть, которую перед этим влил
мне в задний проход. Не смея возразить, я вытолкнула из себя всю
находившуюся во мне жидкость и, признаться, не без трепетной и порочной
радости смотрела вниз на то, как жестоко порок унижает добродетель.
Несчастная женщина, выпучив глаза, судорожно глотала сперму, и если бы она
уронила хоть одну каплю, мне кажется, супруг задушил бы ее.
Полюбовавшись на это надругательство, жестокий Нуарсей совершил немало
других. Мадам де Нуарсей перевернули на живот, и три члена по очереди
принялись терзать ее зад. Невозможно представить, в каком быстром темпе
действовали трое содомитов - первый бросался на приступ, пробивал брешь,
отступал, тут же его сменял второй, в следующую минуту третий, и все время,
пока длилась осада, Нуарсей яростно тискал мое тело. После этого, не спуская
сузившихся глаз с изрядно потрепанных ягодиц супруги, он совершил акт
содомии с каждым из юных своих помощников. Пока он совокуплялся с одним, мы
с другим усердно мяли и месили роскошные полусферы его жены, и как только
распутнику удавалось кончить, он мгновенно извлекал свой орган и опорожнял
его в рот несчастной супруги.
Между тем атмосфера безумной оргии сгущалась почти осязаемо: Нуарсей
пообещал два луидора тому из нас троих, кто будет сильнее терзать и унижать
нашу жертву, правила игры допускали удары кулаком, пинки, укусы, пощечины,
щипки - лучше сказать, что правил не существовало вовсе. Негодяй,
подбадривая нас, мастурбировал в одиночестве и наблюдал за турниром. Мы
испробовали все мыслимые и немыслимые способы причинять страдания
человеческому телу и только вошли во вкус, как мадам де Нуарсей потеряла
сознание. Тогда мы окружили дрожащего от вожделения хозяина и принялись
тереть его почти дымящийся член об истерзанное замученное тело неподвижной
женщины. Вслед за этим Нуарсей передал меня своим неутомимым юным слугам:
теперь один из них должен был содомировать меня, а второму я должна была
сосать член, и вот, оказавшись между ними, я в какие-то мгновения
чувствовала, как их шпаги, отталкивая друг друга, обе входят в мое влагалище
или одновременно проникают - одна в анус, а вторая - в вагину.
Оргия была в самом разгаре, когда - я помню это отлично - Нуарсей,
спохватившись, что одно из моих отверстий оказалось незанятым, втолкнул свой
член мне в рот и влил в него последний обильный заряд в то время, как мое
влагалище и задний проход заполнили плоды сладострастия юных педерастов; все
четверо кончили в один момент, и клянусь Богом, никогда до той минуты я не
растворялась в столь восхитительных волнах наслаждения.
Мое рвение и предрасположенность к пороку поразили Нуарсея, и он
предложил мне остаться отужинать вместе с обоими пажами. Ужин был обставлен
с изысканной роскошью, за столом прислуживала только мадам де Нуарсей,
совершенно раздетая, которой муж обещал устроить сцену, более ужасную, чем
предыдущая, если она будет недостаточно усердна в своих обязанностях
служанки.
Разумеется, Нуарсей - необыкновенный человек. Вы согласитесь, что там,
где приходится подводить рациональный фундамент под иррациональные поступки,
человек - обычный человек - находит мало аргументов. Мне пришла в голову
мысль упрекнуть хозяина за его отношение к своей жене, и я начала так:
- Это поразительная, редкая несправедливость, какой вы подвергаете вашу
бедную супругу...
- Редкая? - прервал он меня. - Я так не думаю. Но что касается
несправедливости, ты совершенно права. Все, с чем ей приходится иметь дело,
чертовски несправедливо, но лишь с ее точки зрения. С моей же, уверяю тебя,
нет ничего справедливее, и доказательством служит тот факт, что ничто так не
возбуждает меня, как издевательства, которым я ее подвергаю. Всякая страсть,
Жюльетта, имеет две стороны: если смотреть со стороны жертвы, которой
приходится терпеть, страсть кажется несправедливой, между тем как для того,
кто ее мучает, - это самая справедливая вещь на свете. Когда говорят
страсти, как бы жестоко ни звучали их слова для того, кому суждено страдать,
они говорят голосом самой Природы; ни от кого иного, кроме Природы, мы не
получили эти страсти, ничто, кроме Природы, не вдохновляет нас на них; да,
они заставляют нас творить ужасные вещи, но эти ужасы необходимы, и через
них законы Природы, чьи мотивы могут от нас ускользать, но чьи механизмы
легко доступны внимательному взгляду, обнажают свое порочное содержание,
которое, по меньшей мере, равно их содержанию добродетельному. Тем, кто
лишен врожденной склонности к добродетели, не остается ничего иного, как
слепо повиноваться властной деснице и при этом знать, что это рука Природы и
что именно их она выбрала для того, чтобы творить зло и сохранять таким
образом мировую гармонию.
- Однако, - спросила я сидевшего передо мной распутника с черным
сердцем, - когда ваше опьянение проходит, разве вы не ощущаете слабые и,
быть может, смутные порывы добродетели, которые, послушайся вы их,
непременно привели бы вас на путь добра?
- Да, - процедил Нуарсей, - я действительно чувствую в себе подобные
позывы. Буря страстей клокочет, потом утихает, и в наступившей тишине
возникает такое ощущение. Да, это довольно странное чувство. Однако я с ним
справляюсь.
Я помолчала, размышляя. Может быть, и вправду во мне столкнулись
добродетель и порок? А если это добродетель, должна ли я послушаться ее?
Чтобы решить этот вопрос и решить его окончательно, я попыталась привести
свой разум в состояние самого полного доступного ему покоя с тем, чтобы
непредвзято рассудить борющиеся стороны, потом спросила себя: что есть
добродетель? Если я увижу, что она имеет какое-то реальное существование, я
буду ее анализировать, а если порочная жизнь мне покажется предпочтительнее,
я приму ее, и мой выбор будет чистой случайностью. Размышляя так, я пришла к
мысли, что под именем добродетели восхваляют самые разные виды или способы
бытия, посредством которых человек, отбросив в сторону свои собственные
удовольствия и интересы, отдает себя в первую очередь всеобщему благу, из
чего вытекает следующее: чтобы быть добродетельной, я должна отказаться от
самой себя и от своего счастья и думать исключительно о счастье других - и
все это во имя людей, которые наверняка не стали бы делать того же ради
меня; но даже если бы они и сделали это, разве поступок их будет достаточным
основанием, чтобы уподобляться им, если я чувствую, что все мое существо
восстает против этого? Допустим, повторяю, допустим, - что добродетелью
называют то, что полезно обществу, тогда, сужая это понятие до чьих-нибудь
собственных интересов, мы увидим, что индивидуальная добродетель зачастую
прямо противоположна общественной, так как интересы отдельной личности почти
всегда противостоят общественным; таким образом, в нашу дискуссию вторгается
отрицательный момент, и добродетель, будучи чисто произвольным понятием,
перестает иметь положительный аспект. Возвращаясь к истокам конфликта, я
чувствовала, что добродетели недостает реального существования, и однажды с
удивительной ясностью поняла, что не порыв к добродетели заговорил во мне, а
тот слабый голосок, который то и дело прорезывается на краткое время, и
голос этот принадлежит воспитанию и предрассудкам. Покончив с этим вопросом,
я "принялась сравнивать удовольствия, доставляемые пороком и добродетелью. Я
начала с добродетели: я взвешивала, обмеривала, ощупывала ее со всех сторон
- вдумчиво, тщательно, критически. Как же она глупа и пресна показалась мне,
насколько безвкусна и мелочна! Она оставляла меня холодной, безразличной,
наводила скуку. При внимательном рассмотрении я увидела, что все
удовольствия достаются тому, кому недалекие люди служат своей добродетелью,
а. взамен, в виде вознаграждения, получают лишь нечто, весьма отдаленно
напоминающее благодарность. И я подумала: неужели это и есть удовольствие?
Какая огромная разница между этим хилым чувством, от которого ничто не
шевельнется в сердце, и мощным ощущением порока, от которого трепещут нервы,
пробуждается тело и за спиной вырастают крылья! Стоит только подумать о
самом мелком преступлении, и - пожалуйста! - божественный животворящий сок
начинает бродить по моим жилам, я вся горю, меня бьет озноб, мысль эта