Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

среднюю позицию между экстравагантностью и химерами и выработать в себе
кодекс поведения, который и будет отвечать как нашим потребностям и
наклонностям, данным нам Природой, так и законам страны, где нам выпало
жить. И вот, исходя из собственного образа жизни, мы должны выработать свое
понятие совести. Поэтому, чем скорее человек определит свою жизненную
философию, тем лучше, потому что только философия придает форму совести, а
та определяет и регулирует все наши поступки.
- Поразительно! - вскричала я. - Выходит, вы довели свое безразличие до
того, что вас ничуть не волнует ваша репутация?
- Абсолютно не волнует, - спокойно, с улыбкой ответила мадам Дельбена.
- Более того: я получаю большое внутреннее удовольствие при мысли о том, что
эта репутация дурная; если бы ее считали образцовой, мне было бы не так
приятно. Никогда не забывай, Жюльетта: хорошая репутация - это только лишняя
обуза. Она не в состоянии вознаградить нас за все жертвы, которых она нам
стоит. Те из нас, кто дорожит своей репутацией, испытывают не меньше мучений
и страданий, чем те, кто о ней не заботится: первые живут в постоянном
страхе потерять то, что им дорого, а вторые трепещут перед возможностью
наказания за свою беспечность. Если, таким образом, дороги, ведущие одних к
добродетели, а вторых - к пороку, одинаково усеяны шипами, какой смысл
подвергать себя мучительным сомнениям, выбирая между этими дорогами, почему
не посоветоваться с Природой, которая бесконечно мудрее нас, и не следовать
ее указаниям? На что я возразила:
- Боюсь, что если бы я захотела принять ваши максимы, мадам, я бы
пренебрегла многими условностями своего воспитания.
- Ты права, моя дорогая, - ответила она. - Однако я предпочла бы
услышать от тебя, что ты боишься вкусить слишком много удовольствий. Но в
чем же состоят эти условности? Давай рассмотрим этот вопрос трезво.
Общественные установления почти в каждом случае проповедует тот, кто никогда
даже не интересуется мнением остальных членов общества, так что это не что
иное, как оковы, которые мы все должны искренне презирать, которые
противоречат здравому смыслу: абсурдные мифы, лишенные всякого чувства
реальности, имеющие ценность только в глазах идиотов, которые соглашаются
подчиняться им, фантастические сказки, которые в глазах разумных и
интеллигентных людей заслуживают только насмешки... Но мы еще поговорим об
этом, потерпи немного, моя милая. Только доверься мне. Твоя искренность и
наивность говорят о том, что тебе необходим наставник. Для очень немногих
жизнь усыпана розами, и если ты мне доверишься, ты будешь одной из тех, кто
даже среди терний находит достаточно цветов на своем пути.
Ничто не могло оставаться тайной в таком глухом приюте, и одна
монахиня, которая почему-то особенно хорошо относилась ко мне, узнала о моих
отношениях с аббатисой и встревоженно предупредила меня, что Дельбена -
страшная женщина. Она отравила души почти всех пансионерок в монастыре, и,
следуя ее совету, по меньшей мере пятнадцать или шестнадцать девушек уже
пошли по стопам Эвфрозины. Монахиня уверяла, что настоятельница -
беспринципное, безнравственное, бессовестное создание, которое
распространяет вокруг себя миазмы порока; в ее отношении давно были бы
приняты самые строгие меры, если бы не ее влиятельные друзья и высокое
происхождение. Я не вняла этим предостережениям: один лишь поцелуй Дельбены,
одно лишь ее слово значили для меня больше, нежели все самые убедительные
речи. Даже если бы передо мной зияла пропасть, я бы предпочла спасению
гибель в объятиях этой женщины. О, друзья мои! Существует какое-то особое
извращение, слаще которого ничего нет: когда зов Природы влечет нас и когда
появляется холодная рука Разума и оттягивает нас назад, рука Вожделения
снова подставляет нам лакомое блюдо, и впредь мы уже не можем обходиться без
этой пищи.
Однако довольно скоро я заметила, что любезная наша наставница
оказывает знаки внимания не только мне, и поняла, что и другие участвуют в
ее бдениях, где больше занимаются распутством, чем делами божьими.
- Ты хочешь пообедать со мной завтра? - поинтересовалась она однажды. -
Я ожидаю Элизабет, Флавию, мадам де Вольмар и мадам де Сент-Эльм. Нас будет
шестеро, и мы непременно придумаем что-нибудь потрясающее.
- О, Боже! - изумилась я. - Неужели вы развлекаетесь со всеми этими
женщинами?
- Разумеется. Только не думай, будто ими я ограничиваюсь. В нашем
заведении тридцать монахинь, я имела дело с двадцатью двумя, у нас есть
восемнадцать новеньких, и мне еще предстоит с ними познакомиться. А из
шестидесяти пансионерок только трое не поддались мне на данный момент. Как
только появляется новенькая, я сразу прибираю ее к рукам: даю ей неделю - не
больше, - чтобы обдумать мое предложение. Ах, Жюльетта, Жюльетта, мой
либертинаж - это эпидемия, и все, кто ко мне прикасается, в конце концов
заражаются ею. Счастье для общества, что я ограничиваюсь таким, можно
сказать, мягким способом творить зло, а если бы, с моими наклонностями и
принципами, я реализовала все свои способности, зла в мире было бы куда
больше.
- А что бы вы тогда сделали, моя любовь?
- Кто знает. Одно известно, такое богатое воображение, как у меня,
способно вызвать ураган. Природе угодно творить разрушение и смерть, неважно
каким образом.
- Мне кажется, -- возразила я, - вы приписываете Природе то, что скорее
следует считать плодом вашей развращенности.
- А теперь хорошенько послушай меня, свет моих очей, - сказала
наставница. - Еще рано, наши подруги придут в шесть часов, а пока, думаю, я
смогу ответить на некоторые из твоих легкомысленных вопросов.
Мы устроились поудобнее, и мадам Дельбена начала:
- Знания о целях Природы мы получаем через то внутреннее чувство,
которое называем совестью; анализируя его, мы рационально и с выгодой для
себя постигаем промысел Природы, который внутри нас выражается в импульсах и
который терзает или успокаивает нашу совесть.
Слово "совесть", милая Жюльетта, означает внутренний голос, который
взывает, когда мы делаем то, чего делать нельзя, и это удивительно простое
понятие обнажает, даже для самого поверхностного взгляда, причины
предрассудков, внушенных опытом и воспитанием. Скажем, если ребенку внушать
чувство вины за то, что он не слушается, ребенок будет испытывать угрызения
совести до тех пор, пока, переборов предрассудок, не обнаружит, что нет
истинного зла в том, к чему прививали ему чувство отвращения.
Таким образом, совесть - это всего-навсего детище предрассудков,
которые заложены в нас с молоком матери, или этических принципов, которые мы
сами создаем своим собственным поведением. Возможно и то и другое, если в
качестве материала мы используем чувственность и из него лепим свою совесть,
которая будет нам надоедать, будет кусать, жалить, тревожить нас по любому
поводу, и вполне возможно, что мы окажемся во власти совести настолько
деспотичной, что руки наши будут скованы, и нам не удастся получить полного
удовлетворения ни от одного поступка, тем более порочного в глазах
окружающих или преступного. Именно здесь появляется, как противоядие от
первого, второй тип совести, совести, которая в человеке, далеком от
суеверия и дешевых вульгарных фраз, во весь голос заявляет о себе тогда,
когда по ошибке или из-за разочарования человек пытается идти к счастью
окольным путем .и не видит ту широкую дорогу, ведущую прямо к цели.
Следовательно, исходя из принципов, придуманных нами для собственного
пользования, у нас Может быть одинаковый повод разочароваться в том, что мы
сделали слишком много зла, и в том, что сделали его слишком мало или вообще
не делали его. Но давай рассмотрим понятие вины в его самом элементарном и
самом распространенном смысле. В этом случае чувство вины, то есть то, что
приводит в действие внутренний механизм, только что названный нами совестью,
- так вот, в этом случае чувство вины будет совершенно бесполезной вещью,
слабостью, которую мы должны побороть во что бы то ни стало. Ибо чувство
вины - не что иное, как квинтэссенция, эманация предрассудка, вызванного
страхом наказания за запретный поступок, тем более, если причина такого
запрета неясна или неубедительна. Уберите угрозу наказания, измените
понятия, отмените уголовный кодекс или переселите преступника из одной
страны в другую, и дурное деяние, конечно, останется дурным, но тот, кто его
совершает, больше не будет испытывать чувства вины за него. Следовательно,
чувство вины - это всего лишь неприятная ассоциация, она вырастает из
обычаев и условностей, которые мы принимаем за абсолют, но она никогда,
никоим образом не связана с характером поступка, который мы совершаем.
Если бы это было не так, разве смог бы человек подавить в себе
угрызения совести и преодолеть чувство вины? Можно сказать с уверенностью,
что даже когда речь идет о поступках, имеющих самые серьезные последствия, с
угрызениями можно справиться окончательно, если у человека достанет ума, и
он всерьез вознамерится покончить с предрассудками. По мере того, как эти
предрассудки с возрастом искореняются, а привыкание постепенно притупляет
чувствительность и успокаивает совесть, чувство вины, прежде бывшее
результатом неокрепшего сознания, уменьшается и, в конце концов, исчезает.
Так прогрессирует человек, пока не дойдет до самых потрясающих крайностей,
пока не поймет, что можно наслаждаться ими сколько душе угодно. Правда,
здесь можно возразить, что чувство вины в какой-то мере зависит от тяжести
содеянного. Это так, поскольку предубеждение против серьезного преступления
сильнее, чем против легкого, соответственно предусмотренное законом
наказание в первом случае тяжелее, чем во втором; однако стоит найти в себе
силы, безболезненно избавиться от всех предрассудков, набраться мудрости и
понять, что в сущности все преступления одинаковы, и ты научишься управлять
своим чувством вины в зависимости от конкретных обстоятельств. Остается
добавить, что, научившись справляться с чувством вины по поводу
незначительных проступков, ты скоро научишься подавлять в себе неловкость
при совершении довольно жестокого поступка, а потом творить любую
жестокость, как большую, так и малую, с неизменным спокойствием.
Итак, милая Жюльетта, если тебя посещают неприятные ощущения после
совершения жестокости, так это потому только, что ты привязана к
определенной доктрине свободы или свободы воли и повторяешь про себя: "Как
дурно я поступила!" Но если человек по-настоящему хочет убедить себя в том,
что рассуждения о свободе - это пустые слова, и что нами движет сила, более
мощная, чем мы сами; если он поймет, что все в этом мире имеет свою цель и
свою пользу и что преступление, после которого наступает раскаяние, так же
необходимо для великого промысла Природы, как война, чума, голод,
посредством которых она периодически опустошает целые империи - а ведь
империи гораздо меньше зависят от Природы, чем человеческие поступки, - если
бы только мы дали себе труд подумать над этим, мы бы просто перестали
испытывать угрызения или чувство вины, и ты, бесценная Жюльетта, не заявила
бы мне, что я неправа, полагаясь на волю Природы, которую ты считаешь
грехом.
Все моральные эффекты, - продолжала мадам Дельбена, - происходят от
физических причин, с которыми они связаны самым абсолютным образом:
барабанная палочка бьет по туго натянутой коже, и удару отвечает звук - если
нет физической причины, то есть нет столкновения, значит, не будет и
эффекта, не будет звука. Особенно нашего организма, нервные флюиды,
зависящие от природы атомов, которые мы поглощаем, от видов или количества
азотистых частиц, содержащихся в нашей пище, от нашего настроения и от
тысячи прочих внешних причин - это и есть то, что подвигает человека на
преступления или на добродетельные дела и зачастую, в течение одного дня, и
на то и на другое. Это и есть причина порочного или добродетельного деяния,
которую можно сравнить с ударом в барабан, а сотня луидоров, украденная из
кармана ближнего, или та же сотня, отданная нуждающемуся в виде подарка, -
это эффект удара или полученный звук. Как мы реагируем на эти эффекты,
вызванные первичными причинами? Можно ли ударить в барабан гак, чтобы не
было ни одного звука? И разве можно избежать этих отзвуков, если и они сами,
и удар, их вызвавший, - всего лишь следствие явлений, не подвластных нам,
настолько далеких от нас и настолько не зависящих от нашего собственного
организма и образа мыслей? Поэтому очень глупо и неестественно поступает
человек, который не делает того, что ему хочется, а сделав это, глубоко
раскаивается. И чувство вины и угрызения совести являются не чем иным, как
малодушием, которое следует не поощрять, а напротив, искоренять в себе всеми
силами и преодолевать посредством здравомыслия, разума и привычек. Разве
помогут сомнения, когда молоко уже скисло? Нет. Посему надо утешиться и
понять, что угрызения совести не сделают поступок менее злодейским, ибо они
всегда появляются после поступка и очень редко предотвращают его повторение.
После совершения злодейства бывает одно из двух: либо следует наказание,
либо его нет. Во втором случае раскаяние абсурдно и в высшей степени нелепо;
какой смысл каяться в том, что дает нам самое полное удовлетворение и не
влечет за собой никаких нежелательных последствий? Тогда сожалеть о той
боли, которую ваш поступок может кому-то доставить, значит любить того
другого больше, чем самого себя, и нелепо сочувствовать страданиям других,
если эти страдания доставили вам удовольствие, если принесли вам какую-то
пользу, если каким-то образом щекотали, возбуждали, наполняли вас радостью и
блаженством. Следовательно, в этом случае для угрызений не существует
никаких реальных причин.
Если же поступок ваш обнаружен, и наказание неизбежно, тогда, взглянув
на этот факт трезвым взглядом, мы увидим, что сожалеем не о том зле, которое
причинили другому, а лишь о своей неловкости, которая позволила это зло
обнаружить; тогда я согласна, что для сожалений есть основания, и здесь есть
о чем поразмыслить с тем, чтобы проанализировать причины неудачи и впредь
быть осторожнее. Однако эти чувства не надо путать с истинными угрызениями
совести, ибо истинные угрызения - это боль в душе, вызванная причиненным
самому себе, злом. Вот здесь-то и кроется огромная разница между этими двумя
чувствами, и это доказывает пользу одного и бесполезность другого.
Когда мы получаем удовольствие от какой-нибудь отвратительной забавы,
как бы жестока она ни была, получаемое удовольствие или выгода, служит
достаточным утешением за неудобства, даже самые неприятные, которые она
может принести нашим близким. Разве перед тем как совершить какой-нибудь
поступок, мы отчетливо не предвидим, чем он обернется для других?
Разумеется, предвидим, и мысль об этом не только нас не останавливает, но
напротив - подталкивает нас. И что может быть глупее, чем неожиданное и
запоздалое раскаяние, когда совершив дело, мы начинаем мучиться, страдать,
портить себе удовольствие? Поэтому, если содеянное стало известно и
превратилось в источник наших несчастий, не лучше ли обратить все свои
способности на то, чтобы узнать, почему об этом стало известно, и, не
проливая лишних слез над тем, что мы бессильны изменить, предельно собраться
и постараться впредь не попадаться; не лучше ли обратить эту неудачу в свою
пользу и извлечь из этого урока, опыт, чтобы усовершенствовать свои методы.
Таким образом, мы обеспечим себе безнаказанность на будущее, научившись
заворачивать свое злодейство в чистые простыни и скрывать его. Главное - не
поддаваться бесполезному чувству раскаяния и не заразиться принципами
добродетели, ведь дурное поведение, разврат, порочные, преступные и даже
чудовищные наши прихоти ценны уже тем, что доставляют нам удовольствие и
наслаждение, и неразумно лишать себя того, что приносит радость, иначе это
будет напоминать беспримерную глупость человека, у которого после
неумеренного обеда было несварение желудка, и только по этой причине он
отказывается от радостей вкусной пищи.
Истинная мудрость, дорогая моя Жюльетта, заключается вовсе не в
подавлении своих порочных наклонностей, потому что с практической точки
зрения они составляют единственное счастье, дарованное нам в этом мире, и
поступать таким образом - значит стать собственным своим палачом. Самое
верное и разумное - полностью отдаться пороку, практиковать его в самых
высших проявлениях, но при этом обезопасить себя от возможных неожиданностей
и опасностей. Не бойся, что осторожность и предусмотрительность уменьшат
твое удовольствие - напротив, таинственность только усиливает его. Более
того, она гарантирует безнаказанность, а разве не безнаказанность служит
самой острой приправой к разврату?
Я говорила, как поступать с угрызениями совести, порожденными болью,
которую испытывает тот, кто творит зло слишком открыто, а теперь, милая моя,
позволь объяснить тебе, как заставить замолчать этот внутренний
противоречивый голос, который уже после утоления жажды, снова и снова
тревожит нас и упрекает за безумства страсти. Предлагаю лекарство от этого
недуга, настолько же сладкое, насколько верное и простое: надо регулярно
повторять поступки, заставляющие нас каяться, повторять их как можно чаще,
чтобы привычка творить такие дела и избавляться таким образом от наваждения
навсегда покончила с искушением переживать за них. Эта привычка сокрушает
предрассудок, уничтожает его, мало того, за счет постоянного повторения
ситуаций, которые вначале приносили неудобства, эта привычка, в конце
концов, создает новое состояние, сладостное для души, состояние абсолютного
безразличия и спокойствия. В этом тебе поможет твоя гордость: ведь ты не
только творишь зло, на которое никто бы не осмелился, но ты еще настолько к
нему привыкла, что жить без этого не можешь, и удовольствие от этого
возрастает многократно. Один совершенный нами поступок влечет за собой
другой, нет никакого сомнения в том, что многократные наслаждения очень
скоро придают нашему характеру самые необходимые черты, несмотря на все
первоначальные трудности.
Разве не приобретаем мы жизненный опыт, совершая мелкие преступления,
где похоть преобладает над теми ощущениями, о которых я говорила? Почему
никто не раскаивается в распутстве? Да потому что распутство очень скоро
становится привычным делом. Так пусть войдет в привычку любой неординарный
поступок: по примеру похоти все поступки легко обратить в привычку, по
примеру бесстыдства каждый из них способен вызвать сладкую дрожь нервных
флюидов, и это щекочущее ощущение, близкое к страсти, может доставить высшее
наслаждение и впоследствии превратиться в первую необходимость.
Ах, Жюльетта, если бы только ты, так же как и я, могла обрести счастье
в злодействе - а я не скрываю, что наслаждаюсь подобной жизнью, - если бы,
повторяю, ты нашла в преступлении ту же радость, что нахожу я! Тогда со
временем оно станет твоей привычкой, и, в конце концов, ты настолько
сольешься с ним, что не сможешь прожить и дня без этого пьянящего напитка.
Тогда все придуманные людьми условности покажутся тебе смешными, и твое
мягкое, но тем не менее грешное, сердце привыкнет к тому, что порочна
человеческая добродетель и добродетельно то, что люди называют злодейством.
Сделай так, и перед тобой откроются новые перспективы, новый волшебный мир;
всепожирающий пожар разгорится в твоем теле, и забурлит тот заряженный
электричеством сок, в котором находится жизненная сила. Тебе повезло, что ты
можешь жить в светском обществе, чего лишила меня моя злосчастная судьба,
каждый день у тебя будут все новые и новые возможности, и их реализация
каждодневно будет наполнять тебя неземным чувственным восторгом, похожим на
безумие. Все люди, все окружающие будут взирать на тебя как твои рабы,
закованные в цепи и предназначенные для того, чтобы насытить твою
извращенную душу. Не будет никаких обязанностей, никаких пут и препятствий,
сковывающих тебя, все они исчезнут в мгновение ока, растворятся в океане
твоих желаний. И никакой голос больше не будет с укором взывать со дна твоей
души, надеясь сломить тебя и украсть твою радость. Никогда предрассудки не
будут мешать твоему счастью, разум сметет все границы, и, гордо подняв
голову, ты пойдешь по дороге, густо усыпанной цветами, и будешь шагать до
тех пор, пока, наконец, не достигнешь вершин разврата. Вот тогда ты увидишь,
как глупо было все то, что в прошлом диктовали тебе от имен" Природы; ты
будешь насмехаться над тем, что глупцы называют ее законами, ты будешь
попирать их ногами, с наслаждением стирать их в порошок, и вот тогда- то ты
свысока посмотришь на эту Природу, униженно и льстиво улыбающуюся тебе,
перепуганную до полусмерти страхом насилия; ты увидишь, как эта низкая девка
поджаривается на огне твоих желаний, как она будет на брюхе ползать перед
тобой, умоляя заковать ее в цепи, будет простирать к тебе руки, желая стать
твоей наложницей; сделавшись твоей рабой, а не твоей госпожой, она вкрадчиво
будет наставлять тебя, как еще сильнее истязать ее, как будто самоуничижение
- единственное ее наслаждение, и только научив тебя, как довести ее мучения
до высших пределов, она сможет навязать тебе свою волю. Не мешай ей. Как
только ты достигнешь этого, не сопротивляйся своим порывам; как только ты
узнаешь, как господствовать над Природой, ненасытной в своих требованиях к
тебе, она поведет тебя дальше, от ступени к ступени, от одного извращения к
другому, и все они будут лишь шагами к запредельным высотам, но вершины ты
так и не достигнешь - ты будешь неуклонно подниматься к ней, и твоей верной
помощницей на этом пути будет сама Природа. Как шлюха из Сибариса,
{Древнегреческий город, жители которого славились своим бездельем и
сластолюбием.} которая из кожи лезет, "чтобы возбудить того, кто ее купит,
она охотно подскажет тебе сотню способов осквернить и покорить ее, и все это
для того, чтобы сильнее затянуть тебя в свои сети, чтобы окончательно
сделать тебя своей собственностью. Но повторяю: один лишь намек на
сопротивление с твоей стороны, только один нерешительный жест - и все
пропало, ты потеряешь все, чего достигла до сих пор своей порочностью.
Наслаждайся, иначе ты не получишь ничего и ничего не узнаешь; если будешь
робкой и нерешительной с ней, Природа ускользнет от тебя навсегда. А пуще
всего берегись религии - ничто так не искушает нас, как вредоносные
религиозные выдумки. Религию можно сравнить с Гидрой, чьи срубленные головы
тут же отрастают снова; она непрестанно оболванивает того, кто недостаточно
решительно нарушает ее принципы. Всегда существует опасность, что иные
нелепые идеи насчет фантастического Бога, которыми оболванивали наши детские
мозги, возвратятся к нам, чтобы мешать нашему повзрослевшему воображению,
когда оно будет свободно парить на седьмом небе. Ах, Жюльетта! Забудь,
выбрось из головы само понятие этого бесполезного и смешного Бога! Его
существование - это туман, который можно рассеять при малейшем усилии ума, и
ты никогда не будешь знать покоя, пока эта отвратительная химера держит в
своих лапах твою душу, нечаянно попавшую в ее сети. Не переставай обращаться
к великим мыслям Спинозы или Ванини, автора "Системы Природы". Мы будем
изучать их, будем анализировать их вместе - я обещаю тебе дать авторитетные
работы на эту тему; мы вместе будем наслаждаться этими авторами и
проникнемся их духом и их мудростью. Как только тебя вновь посетят сомнения,
обратись ко мне, и я направлю тебя на путь истинный. Когда твой разум
достаточно закалится и станет непреклонным, ты будешь следовать за. мной в
своих делах и по моему примеру никогда больше не произнесешь имя этого
мерзкого Божества - разве что с отвращением и проклятьями. Признание этого,
в высшей степени жуткого призрака является пороком, непростительным для
человека. Я могу простить любые капризы, самые нелепые и глупые поступки, я
готова сочувствовать и потакать всем человеческим слабостям, но никак не
могу равнодушно видеть, как человек возвеличивает это чудовище, и никогда не
прощу человеку, который добровольно заковал себя в тяжелые цепи религии,
который безвольно бредет, опустив глаза вниз и вытянув шею, чтобы сунуть ее
в поганый ошейник, изготовленный одной лишь Собственной глупостью. Что стало
бы со мной, Жюльетта, если бы меня не привело в ужас отвратительное учение,
основанное на признании Бога; простое упоминание о нем приводит меня в
ярость; когда я слышу его имя, мне кажется, что вокруг меня начинают
трепетать тени всех тех страдальцев, которых смел с лица земли этот ужасный
предрассудок. И эти страдающие тени отчаянно взывают ко мне, умоляют меня
употребить все дарованные мне силы и возможности на то, чтобы искоренить в
душе моих собратьев по разуму химерическую идею, которая принесла столько
несчастий.
Мадам Дельбека остановилась и обеспокоенно поинтересовалась, насколько
далеко я сама зашла в этом заблуждении.
- Я еще не приняла первого причастия, - отвечала я.