Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

трое из них; среди них был один любитель мастурбации, около дюжины
изверглись мне прямо в рот, причем один в момент кульминации вставил в свое
чрево чей-то солидный член, а сам, уткнувшись лицом мне под мышку, нежно
облизывал мокрую от пота ложбинку, чем доставил мне острое наслаждение.
Пятеро или шестеро выпороли меня довольно ощутимо; трое или четверо сбросили
семя в самую глубь моей прямой кишки и сами же выпили его; кроме того, я
несколько раз громко пускала газы в лицо любителям острых ощущений, и даже
нашлось двое охотников до моей слюны; несколько долгих минут я втыкала сотни
булавок в ягодицы и в мошонку одного представительного господина, и он ходил
в таком виде, ощетинившийся как еж, до конца вечера; еще один субъект целых
два часа облизывал все мое тело, постепенно перемещаясь сверху вниз,
добрался до укромных местечек между пальцами на ногах, наконец, вставил свой
язык в анус и испытал бурный оргазм. Несколько женщин изъявили желание
прочистить мне влагалище толстым и длинным деревянным предметом; одна
импозантная дама привела с собой мужчину, взяла в руку его орган и долго
прижимала его конец к моей задней норке, а потом заставила меня заталкивать
туда пальцем брызнувшую сперму; стройная прелестная девушка осквернила мои
ягодицы своими испражнениями, после чего ее содомировал мужчина средних лет
и, нагнувшись, съел плоды ее страсти и до блеска отполировал языком мой зад;
позже я узнала, что это были отец с дочерью. Перед моими глазами прошли и
другие кровосмесительные эпизоды: я видела, как братья содомировали сестер,
отцы совокуплялись с дочерьми, матерей сношали сыновья, словом, я увидела
инцест, адюльтер, содомию, самый мерзкий разврат и проституцию,
отвратительнейшую грязь и открытое богохульство - и все это в сотнях самых
невообразимых форм и оттенков, - и должна признать, что любая вакханка
античности показалась бы здесь невинной и стыдливой девочкой.
В конце концов мне надоело быть объектом и жертвой чужой похоти, мне
захотелось играть активную роль: я собрала полдюжины юношей с впечатляющими
членами, и они почти два часа усердно сношали меня то в одно отверстие, то в
другое, то сразу в оба. В заключение этого эпизода какой-то аббат заставил
свою племянницу, очаровательное создание, ласкать мне клитор, а меня -
сосать ее крохотную вагину; потом юноша приятной наружности с большим
чувством содомировал рядом со мной свою мать и целовал мне ягодицы. Две юные
сестренки облепили меня с обеих сторон: одна ласкала мне влагалище, другая -
задний проход, я испытала долгий и удивительно сладостный оргазм и даже не
заметила, что с ними, по очереди, совокупляется их отец. Другой папаша
заставил своего сына заняться со мной содомией, а сам таким же образом
наслаждался с мальчиком; через несколько минут они поменялись местами.
Следом за ними ко мне пристроился спереди молодой человек, и в это время его
сестра, оказавшаяся монашкой, прочищала ему задницу своим нательным
крестом...
И все эти эпизоды якобы оскорбляющие Природу, были исполнены такого
удивительного спокойствия и достоинства, что окажись здесь самый нудный
моралист, он бы наверняка призадумался и, возможно, превратился бы в
философа. В конце концов, если немного поразмыслить, то в инцесте нет ничего
необычного: Природа допускает и поощряет его, а запрет исходит лишь от
местных законов, но как может действие, допустимое на трех четвертях земного
шара, считаться преступлением на остальной четверти? Но, увы, мне не дано
совершить этот восхитительный акт, и мысль об этом вдруг сильно опечалила
меня: если бы только у меня был отец или брат, с какой страстью я отдавалась
бы и тому и другому, с какой радостью я исполняла бы все их прихоти...
Мои завистливые размышления прервали два обольстительных существа -
восемнадцатилетние сестренки-близнецы; они отвели меня в туалетную комнату,
заперли за собой дверь, и в их обществе я испытала все, что есть самого
пикантного и самого мерзкого в сладострастии.
- Если бы мы стали развлекаться таким образом в зале для ассамблей, -
объяснили они, - к нам тут же пристроились бы два десятка этих
отвратительных мужчин, и они забрызгали бы все вокруг своей ужасной спермой;
скажите, разве не гораздо приятнее наслаждаться в узком интимном кругу?
И обе лесбияночки доверительно поведали мне все свои пристрастия.
Яростные сторонницы своего пола, они находили всех мужчин, без исключения,
непереносимыми и не терпели даже их присутствия; в Братство их привел отец,
и хотя им поневоле приходилось иметь дело с мужским полом, они отводили душу
с женским.
- Выходит, насколько я поняла, вы и не собираетесь выходить замуж?
- Замуж? Никогда! Лучше смерть, чем рабская доля в доме мужа.
Я, всерьез заинтересовавшись, засыпала их вопросами, и они рассказали о
своих принципах, необычайно твердых для их возраста; воспитанные отцом в
истинно философском духе, они рано освободились от всех недугов морали и
религии - излечились раз и навсегда; не оставалось ничего такого, чего бы
они не испробовали и чего бы не были готовы испытать еще и еще; их энергия
поразила меня, я нашла наши характеры настолько схожими, что не удержалась и
выразила свои чувства. Я искупала этих восхитительных девочек в жарких
ласках, мы пролили немало спермы, дали друг другу слово поддерживать
отношения и возвратились в залу. В этот момент ко мне приблизился изящный
молодой человек и тревожным шепотом попросил уделить ему несколько минут;
вместе с ним я вернулась в туалетную комнату, откуда только что вышла.
- Боже мой! - воскликнул он, когда мы остались одни, - я едва не упал
от изумления, увидев тебя в компании этой парочки. Держись подальше от них,
будь начеку, ведь это же монстры: несмотря на юный возраст они способны на
самые ужасные вещи.
- Однако же, - возразила я, - разве это плохо? Он уставился на меня,
потом с неохотой кивнул.
- Разумеется, но в своей среде надо все-таки проявлять хоть какую-то
элементарную порядочность. За стенами этого дома - ради Бога: пусть творят,
что им вздумается. Но не здесь. Поверь мне, эти сучки получают удовольствие
только тогда, когда устраивают всяческие пакости своим собратьям; обе они
порочны, коварны и мстительны, их давно пора исключить из Братства, и я не
понимаю, почему постоянный комитет до сих пор не принял никаких мер.
Поверишь ли, дорогая моя, они сегодня развлекаются с тобой, а завтра будут
мечтать о том, чтобы тебя же уничтожить или закабалить. Скажи спасибо, что я
предупредил тебя, а теперь в знак благодарности за это подставь-ка мне свою
попку.
Я приготовилась к тому, что он начнет содомировать меня, но не
произошло ничего подобного. Этот странный юноша ограничился тем, что начал
выщипывать волоски из моей промежности и облизывать их; на мои негодующие
протесты он отвечал, что я еще дешево заплатила за его услугу. Через
четверть часа такой неприятной и весьма болезненной процедуры он ушел из
туалета, хотя так и не испытал оргазма. Вскоре я узнала, что все, сказанное
им о сестрах-близнецах, было чистейшей воды выдумкой, что клевета возбуждает
его сильнее всего и что таким образом он делает женщин чем-то себе
обязанными и, пользуясь этим, подвергает их такому обращению.
Когда я возвратилась в залу, там звучала приятная музыка; объявили
ужин, и я вместе со всеми вошла в роскошный обеденный зал. Он был украшен
таким образом, что обедающие чувствовали себя как в лесу; среди деревьев
были устроены полянки, и на каждой был накрыт стол на двенадцать персон. С
деревьев свисали гирлянды нежных ароматных цветов, а тысячи свечей,
расставленных с не меньшим искусством, чем в зале для ассамблей, создавали
мягкое неназойливое освещение; каждый стол обслуживали две девушки-служанки
и делали свое дело быстро, изящно и без суеты. На ужине присутствовали не
более двухсот человек - все остальные находились в сералях. Стол можно было
выбирать по своему желанию и в кругу близких по духу людей наслаждаться
негромкой камерной музыкой, которая вдохновляла присутствующих на
невоздержанность Комуса {Бог радости, веселых танцев и застолий у древних
греков.} и на всевозможные бесчинства Киприды.
Вернувшаяся из сераля Клервиль села рядом со мной; ее возбуждение
красноречиво свидетельствовало о недавних излишествах: металлический блеск в
прекрасных глазах, пунцовые щеки, растрепанные волосы, ниспадающие на грудь
и спину, грубые непристойные речи - весь ее облик и ее поведение носили на
себе следы нерастраченного еще вдохновения и делали ее во сто крат
обольстительнее; я наклонилась к ней, и мы поцеловались.
- Мерзавка, - улыбнулась я, - в каком океане ужасов ты искупалась?
- Не завидуй, - отвечала блудница, - в следующий раз я своей
собственной рукой брошу тебя в этот океан и поверь, это будет очень скоро.
За нашим столом сидели: две сестрицы, с которыми я наслаждалась в
туалетной комнате, две сорокалетние дамы с необыкновенно умными и
одухотворенными лицами, еще две исключительно привлекательные девушки
двадцати и двадцати пяти лет, а также шестеро мужчин.
Благодаря продуманному расположению полянок из-за каждого стола хорошо
были видны все остальные. В зале витал явственный дух цинизма, который
заключался в том, что любой поступок, продиктованный похотью, не мог
оставаться незамеченным.
Я стала свидетельницей необычного зрелища, зрелища невероятной похоти,
рожденной в поистине порочном и извращенном мозгу. А я-то, наивная, думала;
что с головой окунулась в либертинаж, что мне больше нечему учиться! Я
поняла в тот вечер, что в глазах этого блистательного общества я была всего
лишь неоперившимся птенцом. Ах, друзья мои, какие мерзости, какие ужасы,
какие жуткие эпизоды я увидела здесь! Некоторые обедающие то и дело вставали
из-за стола и удалялись в отхожее место - о, простите! - в туалетную
комнату, где исполнялись любые их желания, которые были законом для
челядинцев. Кроме того, я заметила, что присутствующие каким-то естественным
образом разделились на господ и рабов, причем последние, зная, что в скором
времени их роли поменяются, с готовностью исполняли все приказы первых.
Сидя на своем троне, точно таком ж, как в общей зале, президентша
внимательно следила за порядком. Разговоры велись негромким голосом, словно
в храме Венеры, чья статуя, кстати, стояла в беседке, увитой миртом и
розами; казалось, будто собравшиеся здесь идолопоклонники не смеют нарушить
торжественную службу грубыми выкриками, неуместными в этой изысканной
обстановке.
Вслед за яствами появились легкие тончайшие вина и сытные мясные блюда,
еще более обильные, чем те, что подавались во время самой трапезы. Наступил
момент, когда все члены Братства слились в одну грандиозную группу; ни один
человек не оставался пассивным зрителем, и из этой шевелящейся массы
слышались лишь сладострастные вздохи и стоны, изредка прерываемые
пронзительными вскриками, которые венчали оргазм. И вновь я оказалась
объектом натиска, еще более бурного, чем прежде; через мои руки прошли
многочисленные представители обоего пола, ни один кусочек моего тела не
остался неоскверненным; я вышла из этой свалки с изрядно потрепанными
ягодицами, утешаясь тем, что и сама потрепала немалое их количество. Солнце
клонилось к закату, когда я ушла домой, измученная и выжатая, как губка,
всем, что со мной происходило, и проспала больше суток беспробудным сном.
Месячный испытательный срок показался мне вечностью, но вот, наконец,
он остался позади, и я получила вожделенное право войти в сераль. Моей
проводницей, разумеется, стала Клервиль, сгоравшая от желания показать мне
то, о чем я мечтала весь этот месяц.
Мне кажется, я не видела ничего более восхитительного, чем эти серали,
а поскольку помещения с мальчиками и помещения с девочками как две капли
воды походили друг на друга, я ограничусь описанием только одного из них.
Каждый из сералей, расположенных в противоположных концах здания,
состоял из четырех комнат, соседствующих со спальнями персонала и камерами
для пыток; большие комнаты предназначались для тех, кто предпочитал
развлекаться в обществе, а отдельные камеры - для любителей уединенных утех;
в спальнях размещались обитатели сераля. Обстановка была выдержана в
безупречном вкусе, особой элегантностью отличались камеры, напоминавшие
уютные домашние церкви, посвященные распутству, где имелись все необходимые
орудия и инструменты, чтобы вдохновлять идолопоклонников. За порядком
надзирали четыре дуэньи, они забирали у посетителей билеты, интересовались
их желаниями и подбирали нужный персонал; кроме них к нашим услугам всегда
были хирург, акушерка, два кнутобоя, палач и тюремщик, все они отличались
меланхолическим выражением лица.
- Если ты думаешь, - заметила мне Клервиль, - что эти служители наняты
случайным образом из соответствующей среды, ты ошибаешься: они - такие же
либертены, как и мы, только не столь богатые, они не имеют возможности
заплатить вступительный взнос и исполняют свои функции без жалованья, ради
собственного удовольствия. Некоторые получают стипендии, другие
довольствуются тем, что им предоставляют кое-какие привилегии.
Во время службы все эти люди были одеты в устрашающие костюмы: тюремщик
был перепоясан ремнями, на которых болтались связки тяжелых ключей,
кнутобой, носил на себе целый арсенал хлыстов и многохвостых плеток, а на
боку палача, смуглого мрачного субъекта с закатанными рукавами и страшными
усами, висели сабля и стилет. Увидев Клервиль, палач поднялся со своего
стула и приветствовал мою подругу почтительным поцелуем.
- Я вам понадоблюсь сегодня, досточтимая содомитка?
- Я привела новенькую, - ответила она. - Проследи, чтобы она получила
не меньше удовольствия, чем я.
Извращенец поцеловал меня с той же почтительностью и заверил, что он
всегда к моим услугам. Я тепло поблагодарила его, и мы пошли осматривать
сераль.
Каждая из четырех главных комнат предназначалась для определенной
категории страстей. В первой можно было предаваться самым простым, скажем,
мастурбации и совокуплению в разных формах. Вторая представляла собой арену
для телесных наказаний и прочих жестоких утех. Третья служила для более
утонченных жестокостей, четвертая - для убийств. Но поскольку любой
обитатель мог заслужить заточение, порку или даже смерть, были предусмотрены
должности тюремщиков, кнутобоев и палачей. Члены Братства обоего пола
допускались в оба сераля: * мужской и женский. Когда мы вошли, многие
обитатели были свободны и ожидали мучителей в своих комнатах. Клервиль
открыла несколько дверей и показала мне по-настоящему очаровательные
экземпляры; они были одеты в газовые платьица, волосы их были украшены
цветами, л все приветствовали нас, склонившись в глубоком реверансе. Я без
промедления набросилась на одно прелестное создание лет шестнадцати и уже
занялась ее грудью и влагалищем, как вдруг Клервиль выговорила мне за
чересчур деликатное обращение с девочкой.
- Что ты церемонишься с этой шлюхой? - недовольно сказала она. - Она не
заслуживает даже такой чести, что ты к ней прикасаешься. Приказывай, и она
будет повиноваться.
Я сразу переменила тон и тут же почувствовала слепое повиновение. Мы
прошли в другие комнаты и всюду встречали одно и то же: очарование, красоту
и слепое подчинение.
- Знаете, - сказала я своей подруге, - мне кажется, мы должны оставить
о себе память.
Эта мысль пришла мне в тот момент, когда мы находились в комнате, где
тринадцатилетняя девочка, прекрасная, как сама Любовь, в продолжение
четверти часа своим трепетным язычком старательно обрабатывала мне вагину и
анус. Ее я и выбрала в жертву; мы позвали кнутобоя, дуэнья отвела девочку в
специальную комнату для пыток, где ее крепко привязали, и кнутобой со
знанием дела принялся истязать изящное тело, а мы с Клервиль ласкали друг
друга и любовались, как с него ручьями стекала кровь. Скоро моя подруга
заметила, что орган нашего помощника достаточно отвердел, вставила его в
свой раскрывшийся бутон и велела мне пороть самого кнутобоя до крови; он
возбуждался все сильнее с каждым моим ударом, потом оставил Клервиль, чтобы
овладеть мною. После короткого отдыха мы вновь, теперь все вместе,
продолжили экзекуцию и превратили всю заднюю часть нашей потерявшей сознание
жертвы в нечто невероятное, так что на следующий же день ее отправили в
госпиталь. Затем мы перешли в мужской сераль.
- А что ты здесь собираешься делать? - поинтересовалась моя подруга.
- Буду развлекаться до изнеможения. - отвечала я, - Больше всего мне
нравится сжимать в руке мужской орган и сдаивать сперму, собирать ее в
ладонь... Особенно люблю смотреть, как она вырывается из крохотного
отверстия, люблю ощущать ее на своем теле, купаться в ней...
- Ну что ж, - сказала Клервиль, - поступай как хочешь; что до меня, я
предпочитаю более острые блюда. Давай сделаем так: ты знаешь, что я терпеть
не могу, когда член извергается у меня внутри, но тем не менее могу
допустить его в свою куночку погреться, поэтому, когда он хорошенько
распалится, я передам его тебе, кстати, ты избавишься тем самым от
утомительных предварительных упражнений.
- Отличная мысль!
Мы расположились в первой из четырех комнат и вызвали пятнадцать
молодцов в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, выстроили их в шеренгу
перед собой и начали принимать, лежа на кушетке, соблазнительные и
вызывающие позы. Самый неоснащенный из мальчиков имел орган сантиметров
восемнадцать в длину и двенадцать в обхвате, а самый внушительный член имел
соответственно двадцать пять и восемнадцать сантиметров. Юноши, возбужденные
нашими прелестями, подходили по одному; первой принимала их Клервиль и,
позабавившись некоторое время, передавала в мои руки. Я заставляла их
извергаться себе на грудь, в промежность, на ягодицы, на шею и лицо; дойдя
до шестого, я ощутила настолько невыносимый зуд в заднем проходе, что с
этого момента все эти великолепные образчики человеческой плоти, извлекаемые
из влагалища Клервиль, немедленно оказывались в моем анусе: таким образом
они наполнялись энергией в ее вагине и сбрасывали эту энергию в моих
потрохах. Мы постепенно ускоряли ритм, помощники наши трудились из последних
сил, но как говорится, аппетит приходит во время еды, и ничто не сравнится
по мощи с темпераментом возбужденной женщины: это - нечто вроде вулкана,
который клокочет еще сильнее при каждой попытке успокоить и погасить его.
Нам пришлось вызвать дополнительные силы - прибыла свежая партия из
восемнадцати копьеносцев, и на этот раз мы поменялись ролями: теперь члены,
кстати, выгодно отличавшиеся от предыдущих, которые мы успели превратить в
безжизненные лоскуты, воспламенялись в моем влагалище и испускали дух в
заднем проходе моей подруги и наставницы; мы обе в один голос стонали от
удовольствия, мы настолько увлеклись, что не раз во время этого второго акта
случалось так, что установленный порядок нарушался, и в одно и то же время в
обоих наших отверстиях оказывалось по члену, а несколько других извергались
вокруг нас. Когда, в конце концов, мы поднялись на ноги, измазанные спермой
с головы до ног, оставив мокрую, в желтых разводах кушетку, похожие на
Мессалину, встающую со скамьи после безумных утех с гвардейцами идиота
Клавдия, мы насчитали, что каждая из нас испытала не менее восьмидесяти пяти
оргазмов.
- Теперь у меня невыносимо чешутся ягодицы, - заявила Клервиль. - После
таких обильных излияний я всегда испытываю непонятную потребность в порке.
Я призналась, что меня одолевает то же самое желание.
- Надо бы вызвать парочку кнутобоев.
- Лучше четверых, - сказала я, - потому что мою жопку нынче вечером
придется прямо-таки изрубить на мелкие кусочки.
- Погоди, - остановила меня Клервиль и, кивнув головой явившемуся на
зов человеку, добавила: - Возможно, сейчас придумаем что-нибудь
поинтереснее.
Она подошла к прибывшему и о чем-то тихо переговорила с ним; он
улыбнулся и велел кнутобоям связать нас. Нас быстро и крепко связали и
начали пороть, а распорядитель в это время массировал свой орган и водил им
по ягодицам наших истязателей; когда показалась кровь, мы предоставили им
свои влагалища, и эти внушительного вида молодцы с устрашающими членами
совокупились с каждой из нас по два раза.
- Ну а теперь в благодарность за мою помощь, - сказал распорядитель, -
прошу вас подержать одного из этих типов, пока я прочищу ему задницу.
Он приготовил свой орган, вогнал его в мускулистый зад кнутобоя и
совершил с ним впечатляющий акт; тем временем его самого пороли остальные, а
мы, на седьмом небе от блаженства, сосали по очереди их члены.
- Я больше не могу, - заявила Клервиль, когда мы остались одни, - не
могу без жестокостей; давай замучим кого-нибудь до смерти... Ты обратила
внимание на того обворожительного мальчика лет восемнадцати, который с таким
чувством ласкал меня? У него лицо херувима, и это наводит меня на некоторые
мысли. Я предлагаю увести его в комнату пыток и перерезать ему глотку.
- Но скажите, Клервиль, - удивилась я, - почему вы не предложили такую
удачную идею раньше, когда мы были в женском серале?
- Да потому что я предпочитаю убивать самцов и никогда не скрывала, что
мне нравится мстить за наш пол. Пусть мужчины в чем-то превосходят нас, но,
надеюсь, Природа не рассердится, если мы несколько сократим их количество.
- По-моему, вы даже как будто жалеете, что это не оскорбит Природу?
- Ты верно поняла меня, дорогая, ибо меня всегда приводит в неописуемое
отчаяние, когда в поисках истинного преступления я встречаю лишь
предрассудки. И вот я спрашиваю небо - черт меня побери! - когда же мне
удастся совершить по-настоящему злодейский поступок?
Мы велели привести юношу, которого облюбовала Клервиль.
- Наверное, нам понадобится палач? - спросила я.
- Неужели ты считаешь, что мы сами не справимся? - усмехнулась она, и
я, смутившись, замолчала.
Мы препроводили свою жертву в соседнюю камеру, где было приготовлено
все необходимое для того, чтобы сделать смерть юноши мучительной; агония его
была медленной и ужасной; мы долго кромсали его тело, а эта дьяволица
Клервиль с удовольствием пила его кровь и даже съела одно из яичек.
Признаться, мое удовольствие было намного меньше, так как в любом случае мне
больше нравится убивать женщин, но как бы то ни было, я испытала несколько
полноценных оргазмов. Покинув комнату пыток, мы направили свои стопы в
следующую.
Я предложила зайти туда, где обыкновенно развлекались любители особо
извращенных пыток, и добавила, что если даже нам не захочется принять в них
участие, мы просто полюбуемся. В следующей комнате мы увидели мужчину
средних лет, как оказалось, священника, который, подвесив к потолку за
волосы пятнадцатилетнюю девочку, с большим удовольствием вонзал в ее тело
длинную иглу, и весь пол вокруг него был уже забрызган кровью. Едва успели
мы войти, истязатель оставил жертву в покое и принялся содомировать
Клервиль, с рычанием вгрызаясь в мой зад. Другой распутник хлестал кнутом
грудь и лицо красивой девушки лет двадцати; он ограничился тем, что любезно
предложил нам помочь ему. Третий подвесил свою жертву за лодыжку и, надо
признать, сделал это с большим искусством; мы вдоволь посмеялись над этим
комичным зрелищем: жертва, превосходно сложенная девушка, была не старше
восемнадцати лет и висела в таком положении, что ее промежность была широко
раскрыта, и злодей сосредоточенно обрабатывал ее вагину деревянным членом,
утыканным гвоздями. Увидев нас, он попросил Клервиль взять девочку за
свободную ногу и растянуть ее как можно шире; меня он заставил опуститься на
колени и ласкать ему одной рукой член, другой - задний проход; это
продолжалось довольно долго, и когда мы отошли, забрызганные кровью, мертвое
тело все еще кровоточило. Четвертым в комнате был пожилой судейский
чиновник; он привязал к решетке камина прелестную двенадцатилетнюю девочку и
при помощи ручной жаровни с раскаленными углями, которую он то и дело
прижимал к ее телу, сантиметр за сантиметром поджаривал бедняжку; можете
себе представить, какие стоны испускала ее несчастная душа, стремившаяся
вылететь из истерзанной плоти. Когда он увидел нас, он отставил свое
огнедышащее орудие в сторону и попросил меня предоставить в его распоряжение
мой зад, я с готовностью приняла нужную позу, а Клервиль подставила ему для
поцелуев свои ягодицы. Он скоро кончил, и это было для него катастрофой:
пытка была прервана, а в жертве оставалось жизни еще на целый час; злодей
быстро вышел из блаженного состояния, в которое вверг его оргазм, и
обрушился на нас с проклятьями за то, что мы испортили ему праздник.
От всего увиденного я воспылала кровожадной страстью и уговорила
подругу вернуться в комнату для убийств, она не возражала: хотя ей и не
нравилось убивать женщин, она ничего не имела против их уничтожения, потому
что врожденные инстинкты свирепой хищницы неудержимо влекли ее ко всему
злодейскому.
Я выстроила в ряд двадцать девушек и выбрала среди них одну -
семнадцатилетнее создание, обольстительнее которого трудно себе представить.