Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

в этот момент за нами пришел Любен, чтобы достойно увенчать церемонию
жертвоприношения, верховный жрец требовал к себе все четыре жертвы сразу.
Самая юная из нас уже прошла через муки, и ее ягодицы выглядели ничуть не
лучше, чем у нас, а все ее тело, с головы до ног, сочилось кровью. Постамент
был убран, Любен заставил всех четверых лечь на пол в середине комнаты; он
быстро и умело разложил нас вплотную друг к другу, так что восемь наших
круглых, хотя и изрядно истерзанных холмиков, надо полагать, представляли
собой волнующее зрелище.
Подошел герцог, и Любен начал ласкать ему член левой рукой, а правой
поливать горячее масло на наши ягодицы. К нашему счастью, оргазм хозяина
наступил быстро.
- Жги их, испепеляй, поджаривай их! - кричал его светлость, сбрасывая
свою сперму, которая смешивалась с раскаленной жидкостью, превращающей наши
тела в копченый окорок. - Жги этих похотливых самок, я кончаю!
Из этой мясорубки мы вышли в таком удручающем состоянии, что его лучше
всего описал бы хирург, который в поте лица трудился десять дней, чтобы
стереть печать, оставленную герцогом на наших телах. К счастью, на мои
ягодицы попало всего лишь несколько капель кипящего масла, так что я
доставила лекарю гораздо меньше хлопот, чем остальные из нашего квартета, а
самую юную мучители отделали так, будто она побывала в ванне с кипящей
смолой.
Несмотря на раны, которые вызывали невыносимую боль, я сохранила
самообладание и, когда мы вышли из дома, улучила момент, нырнула в кусты,
схватила сверток и незаметно сунула его под юбки; таким образом, страдания
мои оказались вознаграждены, и я могла поздравить себя с успехом.
Встретившись с Дювержье, я сурово попеняла ей за то, что она подвергла меня
столь опасному испытанию; какое право имела она поступать так, гневно
спросила я, если знала, что я больше не собираюсь жертвовать собой ради ее
блага. Вернувшись домой, я сразу легла в постель и приказала передать
Нуарсею, что нездорова и хочу, чтобы несколько дней меня не тревожили. Он ни
капельки не был влюблен в меня, как, впрочем, ни в кого другого, еще меньше
он был расположен тратить время на то, чтобы утешать и выхаживать больную,
и, лишний раз подтверждая свое великолепное философское безразличие, Нуарсей
так ни разу и не подошел к моей постели; зато его жена, более мягкая по
натуре и более дипломатичная, дважды навестила меня, правда, воздержавшись
от слез утешения. На десятый день я почувствовала себя совсем хорошо и
выглядела лучше, чем прежде. В тот день я проверила свою добычу - в кошельке
было триста луидоров, бриллиант стоил минимум пятьдесят тысяч франков, а
часы - тысячу. Теперь, вместе с прежними накоплениями, я была
обладательницей приличного состояния, которое могло приносить мне двенадцать
тысяч в год, и я решила, что с таким приданым пора действовать
самостоятельно, а не оставаться игрушкой в чужих жадных руках.
Прошел год. За это время я кое-что предприняла самостоятельно, и весь
доход от своих амурных приключений полностью оставила себе. К сожалению,
однако, ни одно из них не дало мне возможности проявить свои способности к
воровству, а в остальном я по-прежнему оставалась верной ученицей Нуарсея,
мишенью его похотливости и заклятым врагом его жены. Хотя наши отношения
отличались взаимным безразличием, Нуарсей, никого никогда не любивший, питал
глубокое уважение к моему уму и продолжал оказывать мне лестные знаки
внимания; все мои желания исполнялись незамедлительно, и, кроме того, мне
выделили на карманные расходы двадцать четыре тысячи франков в год, к этому
надо прибавить двенадцать тысяч ливров ежегодной ренты, и вы согласитесь,
что дела мои шли совсем недурно. Мужчины меня интересовали мало, и
интимнейшие свои желания я удовлетворяла с двумя очаровательными женщинами,
с которыми часто встречалась и предавалась самым изысканным и
экстравагантным наслаждениям.
Однажды одна из моих наперсниц, которая особенно мне нравилась,
сказала, что некий молодой человек, ее кровный родственник, оказался в
большой беде и что мне достаточно замолвить слово перед своим любовником, и
тот, благодаря своей близкой дружбе с министром, может одним махом решить
это дело. Она добавила, что если я соглашусь, несчастный юноша сам придет ко
мне и все расскажет. Что-то дрогнуло в моем сердце, возможно, это было
желание сделать хоть кого-то счастливым - фатальное желание, за которое
Природа, не бросившая в мое сердце ни одного семени добродетели, должна была
покарать меня на месте, - и я согласилась. Вскоре юноша пришел, и - о, Боже!
- каково было мое изумление, когда я увидела перед собой Любена. Я с трудом
скрыла свое беспокойство, а он уверил меня в том, что бросил службу у
герцога, рассказал какую-то дикую и в высшей степени запутанную историю, и я
обещала сделать для него все, что смогу. Предатель ушел, очень довольный,
как он сказал, тем, что наконец-то, после долгих поисков, нашел меня.
Несколько дней о нем ничего не было слышно, и все это время я ощущала
какое-то смутное волнение и даже растущее недоверие к протеже моей альковной
подруги, которая, как позже оказалось, заманила меня в ловушку, хотя я так и
не узнала, намеренно она это сделала или нет. В таком состоянии я пребывала,
когда однажды вечером на пути домой из театра "Комеди Итальен" мою карету
остановили шестеро мужчин, направили на сопровождающих слуг пистолеты,
заставили меня выйти и втолкнули в стоявший в стороне фиакр, крикнув кучеру:
"В "Опиталь"!" {Приют Сальпетриер, где содержались нищие и умалишенные, а
также женщины легкого поведения.}
"О, Господи, - подумала я, - неужели это конец?"
Однако, собрав все свое мужество, обратилась к похитителям:
- Вы не ошиблись, господа?
- Прошу прощения, мадемуазель, если мы ошиблись, - ответил один из
негодяев, в ком я тотчас признала самого Любека. - Дело в том, что мы, по
всей вероятности, действительно ошиблись, и даже очень, потому что вас надо
везти прямиком на виселицу, но до официального расследования вас поместят в
"Опиталь", потому что из уважения к господину де Нуарсею полиция не хочет
сразу воздать вам по заслугам, однако мы надеемся, что отсрочка будет
недолгой.
- Ну что ж, - с угрозой ответила я, - посмотрим. Но берегитесь, мой
юный друг, берегитесь, как бы тем, кто самонадеянно посмел напасть на меня
сегодня, завтра не пришлось горько раскаиваться в своей наглости.
Меня бросили в маленькую грязную камеру, где я провела в полном
одиночестве тридцать шесть часов, слыша за стеной только шаги тюремщиков.
Возможно, вам будет интересно знать, друзья мои, о чем я думала во
время заточения. Буду с вами откровенна и опишу свои мысли как можно
подробнее и точнее.
Во-первых, и в несчастье я сохранила то же хладнокровие, которым
отличалась в счастливые дни; во-вторых, я не чувствовала никакого раскаяния
- только холодную злость на самое себя за то, что поддалась минутной
слабости и тут же оказалась в дерьме; в-третьих, я чувствовала решимость,
глубокую решимость никогда впредь не допускать добродетель в свое сердце.
Быть может, я была немного опечалена тем, что полоса удач так внезапно - но,
конечно, временно! - прервалась, однако в моем сердце не было ни капли
сожаления, ни грамма раскаяния, ни тени намерения начать жизнь с чистого
листа, если только удастся выбраться отсюда, и ни малейшего желания
обратиться к религии на случай, если придется умереть. Вот что я чувствовала
в эти два кошмарных дня, говорю вам истинную правду. Признаюсь, однако, что
беспокойство за свою жизнь и свободу все-таки оставалось, хотя разве в
далеком прошлом, когда поведение мое было безупречно, я была свободнее?
Итак, было беспокойство, но теперь это уже старая история! Теперь же я
бесповоротно выбрала зло и отвергаю все эти мелочные волнения и предпочитаю
отдаваться пороку, нежели быть тихой, глупой и забитой телкой, напичканной
невинностью, которую я так презираю. Преступления! Эти жалящие змеи
доставляют мне радость, их острые зубки вливают в меня яд, который вызывает
во мне божественнейшее безумие, и я растворяюсь в нем без остатка, дрожа как
в лихорадке от исступления; таким душам, как моя, нужна постоянная встряска
у них стойкий иммунитет к добродетели, более того - они питают к ней
отвращение, которое невозможно передать словами; поэтому тем, кто хочет жить
по-настоящему, настоящими мощными чувствами, необходим подобный сводящий с
ума напиток... Ах, эти чудные мгновения разврата - без них жизнь для меня
немыслима! Дайте только волю, дайте возможность творить зло, и вы увидите, с
каким вдохновением я буду это делать!
Вот такие мысли переполняли мой мозг, и кто лучше вас поймет мою
исповедь, милые друзья?
- Нуарсей! - радостно вскричала я, увидев входящего в камеру своего
любовника. - Какой добрый ветер занес вас сюда? Неужели после всего, что я
сделала, вы еще интересуетесь мной?
Он внимательно посмотрел на меня, потом, когда нас оставили наедине,
заговорил:
- Мне не в чем упрекнуть тебя, Жюльетта, у нас с тобой одинаковый образ
жизни, и это устраняет всякие недомолвки и исключает упреки. Ты всегда была
свободна, и любовь не играет никакой роли в наших отношениях. Единственным
связующим звеном было доверие. Каково бы ни было сходство между нашими
взглядами, ты сочла нужным отказать мне в этом доверии. В конце концов,
здесь нет ничего предосудительного, ничего неприемлемого. Но неестественно и
недопустимо то, что ты будешь наказана за какую-то мелочь, за которую тебя
арестовали. Знаешь, дитя мое, я восхищен твоим умом, и тебе это известно
давно, так вот: пока прихоти и замыслы твоего интеллекта совпадают с моими,
я всегда буду принимать их и активно помогать тебе в их реализации. Поэтому
не думай, будто я собираюсь освободить тебя из сочувствия или жалости: ты
меня знаешь достаточно, чтобы понять, что я не подвержен ни одной из этих
слабостей. Я поступаю так только в силу своего эгоизма, я клянусь, тебе, что
если бы мой член стал хоть на йоту тверже при мысли о том, что тебя повесят,
чем при мысли о твоем освобождении, тогда, черт меня побери, я бы ни секунды
не колебался. Но мне нравится твое общество, и я бы его лишился, если бы
тебя повесили; конечно, ты заслужила петлю, она давно плачет по тебе, и
именно поэтому я тебя уважаю, и мое уважение было бы еще большим, если бы ты
заслуживала колесования... А теперь пойдем со мной - ты свободна. Только
никаких благодарностей, прошу тебя - я это ненавижу.
Увидев, что, расчувствовавшись несмотря на его предупреждение, я готова
рассыпаться в благодарностях, Нуарсей отступил на шаг и обратился ко мне со
следующими словами:
- Раз уж ты настаиваешь, Жюльетта, - сказал он, и глаза его сверкали
при этом, - ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока я не докажу тебе крайнюю
абсурдность чувств, которые, вопреки твоему разуму, готовы вползти в твое
неопытное сердце.
Он заставил меня сесть, сам опустился на стул напротив меня и стал
развивать свою мысль.
- Ты также знаешь, милая моя девочка, что я не упускаю ни одной
возможности закалить твое сердце или просветить твой ум, поэтому позволь
объяснить тебе, что такое благодарность.
Так вот, Жюльетта, благодарность - это слово, которым обозначают
чувство, возникающее в ответ на какое-нибудь благодеяние, а теперь обратимся
к мотивам человека, оказывающего нам это благодеяние. В чьих интересах он
действует: в своих собственных или в наших? Если в своих, тогда ты
согласишься, что ты ничем ему не обязана, если в наших, тогда власть,
которую тем самым он приобретает над нами, не только не вызывает
благодарности, но наверняка возбуждает нашу ревность или гнев, ибо намеренно
доброе деяние всегда больше ранит нашу гордость. Но в чем состоит его цель,
когда он делает нас своим должником? Скажем, намерения собаки предельно
ясны. Точно так же человек, обязывающий других или отдающий из своего
кармана сотню луидоров ближнему, который попал в беду, действует в сущности
не ради блага бедняги, и если покопаться в его сердце, ты найдешь в нем
только тщеславие и собственную выгоду в обоих случаях: во-первых, давая
деньги бедному, он получает моральное удовольствие, которое превосходит
удовольствие от того, что деньги эти останутся при нем, а во-вторых, его
благородный поступок заслужит ему хорошую репутацию, короче, в любом случае
я не вижу здесь ничего иного, кроме явного и гнусного своекорыстия и
себялюбия. Попробуй объяснить мне, чем я обязан человеку, который заботится
лишь о своих интересах. Давай, пошевели мозгами и докажи, что этот так
называемый благодетель думает исключительно о том, кого он делает таким
образом своим должником, что никому он не хвастает о своем поступке, что не
извлекает никакого удовольствия от своего подарка, а напротив - ему было
даже неловко давать эти деньги, - одним словом, докажи, что его поступок
совершенно бескорыстен и что в нем или за ним нет ни грамма корысти. И в
ответ я скажу тебе так: во-первых, это невозможно, и потом, внимательно
присмотревшись к деянию добродетеля, мы неизбежно обнаружим, что за ним
стоит пусть мимолетное, пусть хорошо замаскированное, но все-таки
наслаждение, которое снижает его ценность и заставляет сомневаться в его
чистоте; но даже если допустить абсолютное, ничем не запятнанное
бескорыстие, тебе не обязательно рассыпаться перед ним в благодарностях, так
как своим поступком или ловким жестом этот человек ставит себя в выгодное
положение, а тебя - в невыгодное, и в лучшем случае покушается на твою
гордость; его поступок хоть в чем-то, но оскорбляет тебя, так что ты должна
быть не признательна ему, а наоборот, затаить на него обиду за такое
непростительное оскорбление. Следовательно, благодетель - и неважно, как
много он для тебя сделал - не приобретает никаких прав, а лишь твою
незатухающую вражду; разумеется, ты получишь выгоду от его услуги, но взамен
будешь ненавидеть того, кто оказал ее; его существование будет тяготить
тебя, и ты будешь даже краснеть, встречаясь с ним. Если ты получишь известие
о его кончине, эта дата запечатлеется в твоем мозгу как праздник: ты словно
освободишься от преследования, от давления, и исчезновение человека, в чьи
глаза ты не могла смотреть без чувства стыда, станет для тебя предвкушением
радости. А если душа твоя поистине независима, свободна и горда, ты, может
быть, пойдешь еще дальше, может, даже перестанешь чувствовать обязательства
по отношению к себе самой... Я уверен, что ты сможешь, что обязательно
дойдешь до убийства того, чье существование для тебя невыносимо - в самом
деле, разве у тебя есть другой выход? И ты погасишь свечу человеческой жизни
с такой легкостью, будто отшвыриваешь со своей дороги камень. Это значит,
что оказанная тебе услуга, вместо того, чтобы пробудить теплые чувства к
благодетелю, разбудит в тебе самую неукротимую ненависть. Подумай хорошенько
над моими словами, Жюльетта, и суди сама, как смешно и как опасно быть
добрым по отношению к своим близким. А потом поразмысли над моим анализом
чувства благодарности, дорогая, и ты увидишь, нужно ли мне от тебя подобное
чувство, и поймешь, что мне ни капельки не хочется оказаться в незавидном
положении человека, оказавшего тебе услугу. Повторяю: выручая тебя из этой
клетки, я делаю это не ради твоих прекрасных глаз, а единственно ради своего
интереса. Поэтому давай закончим этот разговор и пойдем отсюда.
Мы зашли к судебному следователю, и Нуарсей заявил:
- Ваша честь, эта молодая дама, получив свободу, не собирается скрывать
имя преступника, совершившего воровство, в котором ее обвинили по ошибке.
Она только что призналась мне, что вам надо искать одну из трех девиц,
которые были вместе с ней в доме герцога Даннемара в Сен-Море. Скажи,
Жюльетта, ты помнишь ее имя?
- Да, сударь, - ответила я, сразу сообразив, куда клонит коварный
Нуарсей. - Она была самой красивой, ей восемнадцать лет, и зовут ее Минетт.
- Это все, что нам надо, мадемуазель, - сказал представитель закона. -
Вы готовы подтвердить ваше показание под клятвой?
- Разумеется, ваша честь, - кивнула я и воздела правую руку к распятию.
- Я клянусь, - мой голос звучал громко и уверенно, - перед Господом нашим
Иисусом Христом, что девица по имени Минетт виновна в краже в доме господина
Даннемара.
Мы вышли и сели в ожидавший нас экипаж Нуарсея.
- Вот так, моя голубка, без меня ты ни за что не разыграла бы эту
маленькую комедию. Однако роль моя была скромной - я просто поставил пьесу,
зная, что дальше ты сообразишь сама, и оказался прав. Сыграла ты безупречно.
Поцелуй меня, мой ангел... Мне нравится сосать твой лживый язычок. Да, ты
вела себя как богиня! Эту девицу повесят, а когда человек виновен, ему
доставляет наслаждение не только ускользнуть от наказания, но вдвойне
приятно послать вместо себя на смерть невинного.
- Я безумно люблю вас, Нуарсей, из всех мужчин на земле люблю вас
одного; только вы подходите мне. Но тем не менее я вас обманула и
раскаиваюсь в этом.
- Будет, будет, Жюльетта, не волнуйся, - успокоил меня Нуарсей, - ты
совершила красивое преступление, поэтому сделай милость - перестань каяться.
Я хочу, чтобы ты сожалела лишь о добродетельных поступках. Кстати, у тебя не
было никаких причин делать это за моей спиной, - продолжал мой покровитель,
когда мы ехали к его дому. - Я не буду возражать, если тебе захочется
сделать мне маленькую пакость и посношаться на стороне, лишь бы это
мотивировалось алчностью и похотью; по моему убеждению, порок оправдывает
любая причина. Но будь осторожна с клиентами Дювержье: она поставляет товар
только для отъявленных распутников, которые жестоки в своих страстях и в
любой момент могут довести тебя до смерти. Если ты, без утайки, поведаешь
мне все свои вкусы и наклонности, я сам буду устраивать тебе исключительно
выгодные свидания, где риска будет намного меньше, зато ты сможешь воровать
всласть. Ведь воровство - обычное дело, из всех человеческих грехов это
самый естественный; у меня самого долгое время была такая привычка, и
избавился я от нее только благодаря тому, что стал приучать к этому других,
что еще приятнее. Нет лучшего лекарства от мелких пороков, чем большие
злодеяния; чем чаще мошенничаешь с добродетелью, тем скорее привыкаешь
попирать ее, и в конечном счете твои чувства будут откликаться только на
самое необычное и грандиозное. Вообще-то должен признаться, что ты упустила
шанс получить за один присест целое состояние: я не знал о твоей слабости и
в прошлом году отказал нескольким своим друзьям, которые сгорали от желания
развлечься с тобой и могли озолотить тебя только за то, что ты оголишь свой
восхитительный зад. - Нуарсей задумчиво помолчал и заговорил о другом: -
Кстати, источником всех твоих неприятностей был бедняга Любен. На него пало
подозрение хозяина, и он поклялся провести собственное расследование. Но не
беспокойся, любовь моя, ты отмщена: вчера Любен отправился в "Опиталь", где
и проведет остаток своих дней. Ты же должна знать, что обязана своим
освобождением и разрешением твоего дела любезнейшему Сен-Фону, министру и
моему большому другу. Против тебя были неопровержимые факты, назавтра тебя
собирались предать суду, и уже собрали двадцать два свидетеля. Но будь их
даже пятьсот, наше влияние отмело бы их в сторону; влияние это огромно,
Жюльетта, и между нами говоря, мы с Сен-Фоном силой одного только слова,
одного жеста можем снять петлю, накинутую на шею самого матерого преступника
на земле, и вместо него отправить на виселицу святого. Так делаются дела,
когда на троне сидят идиоты. Придворные водят их за нос, дурачат их, а эти
тупые куклы воображают, будто царствуют и правят, между тем как на деле
царствуем мы - они лишь наши орудия или, лучше сказать, единственные монархи
в этом королевстве - наши -страсти. Мы могли бы стереть в порошок и
Даннемара - у меня для этого достанет и сил и средств, но он такой же
распутник, как и мы, о чем свидетельствуют его эксцентричные проделки.
Никогда не тронь тех, кто похож на тебя, - вот мой девиз, и ты тоже можешь
подписаться под ним. Герцог знает, что был не прав, когда так сурово
обошелся с тобой, сегодня ему за это стыдно, он и думать перестал об
украденных вещах и даже будет счастлив . увидеть тебя снова. Я беседовал с
ним, и он просил только об одном: чтобы кого-нибудь повесили. Это будет
сделано, он будет удовлетворен, а вместе с ним и мы. Однако я не советую
тебе еще раз ходить к старику: мне известно, что он желает видеть тебя для
того лишь, чтобы разжалобить твое сердце по поводу Любена, а этого делать не
следует. Когда-то этот Любен служил и у меня, он меня немилосердно трахал,
стоил мне кучу денег и настолько надоел, что я не раз подумывал засадить его
за решетку. Теперь он в тюрьме, и мне кажется справедливым, если он там
останется навсегда. Что же касается министра, он очень хочет встретиться с
тобой; это произойдет нынче вечером, когда ты отправишься к нему на ужин. Он
удивительно развратный человек. Порочные ad infinitum {До бесконечности
(лат.).} вкусы, наклонности, страсти, фантазии... Думаю, не стоит
предупреждать тебя об абсолютной покорности - это единственное средство
продемонстрировать ему твою благодарность, что ты, так некстати, собиралась
испытать на мне.
- Моя душа - точная копия вашей, Нуарсей, - с достоинством отвечала я.
- От меня вы больше не услышите ни одного слова благодарности: я поняла, что
вы помогли мне только для вашей же пользы, и мне кажется, от этого я еще
сильнее люблю вас, поскольку вижу, что ничем вам не обязана. Что касается
покорности, об этом можете не беспокоиться: располагайте мною - я ваша раба,
я женщина и знаю свое место и свой удел, имя которому подчинение.
- Да- нет, ты не совсем права, - запротестовал Нуарсей. - Потому что
твой талант, ум и характер ставят тебя неизмеримо выше всяческих форм
рабства. К рабскому сословию я отношу замужних женщин и дешевых шлюх и
исхожу при этом из законов Природы, которая хочет, чтобы подобные создания
пресмыкались и лебезили перед нами, сильными мира сего, так как по ее
замыслу они должны составлять класс слабых особей, но когда, в
исключительных случаях, благодаря талантам, интеллекту, богатству и влиянию,
они попадают в класс сильных, то автоматически обретают права этого высшего
класса, и им становится дозволено все: тирания, угнетение, безнаказанность и
полная свобода творить любые злодеяния. Я хочу, чтобы для меня и моих друзей
ты была послушной женщиной и рабыней, а для прочих - деспотом, и обещаю, что
предоставлю в твое распоряжение все возможности для этого. Ты, Жюльетта,
полтора дня провела в тюрьме и заслуживаешь вознаграждения. Я знаю о твоих
двенадцати тысячах годовой ренты, негодница, которую ты от меня скрыла. Но
это не важно: я был в курсе твоих махинаций, и завтра же ты получишь еще
десять тысяч, а министр просил меня передать тебе вот этот документ: он
гарантирует ежегодный пенсион в тысячу луидоров плюс проценты с капитала,
получаемого с больниц и домов призрения - калеки получат меньше похлебки,
зато у тебя будет больше безделушек; одним словом, это обычная,
распространенная повсюду практика. Если не ошибаюсь, это составит двадцать
пять тысяч в год, не считая твоего жалованья, которое ты будешь
продолжать-получать полностью и в срок. Теперь, радость моя, ты видишь, что
последствия преступления не всегда бывают неприятными: добрые намерения - я
имею в виду твою помощь Любеку - привели тебя в кутузку, а кража в доме
Даннемара станет причиной твоего процветания, ну так что ты теперь скажешь?
Поэтому, Жюльетта, злодействуй, сколько твоей душе угодно: теперь мы знаем
необычайную силу твоего воображения, мы многое от тебя ожидаем и
гарантируем, что любой твой поступок останется безнаказанным.
- Неужели человеческие законы так чудовищно несправедливы, Нуарсей? В
одном тюремном каземате гниет невинная Год, а злодейка Жюльетта выходит из
другого, обласканная фортуной.
- Так и должно быть, таков общий порядок, сладость моя, - рассмеялся
Нуарсей. - Несчастливым суждено быть игрушкой в руках богатых и удачливых,
законы Природы гласят, что одни люди подчиняются другим, и слабый обязан
склонить голову перед сильным. Взгляни на этот мир, на законы, управляющие
им: тирания и несправедливость - вот единственные устои любого порядка, и
его первопричина может питаться только злом.
- Ах, друг мой! - с восторгом сказала я. - Узаконив в моих глазах все
преступления, дав мне в руки все необходимые средства для их совершения, вы
наполнили мою душу блаженством, спокойствием и... исступлением, таким
исступлением, которое я не в силах выразить словами. И вы еще не хотите,
чтобы я отблагодарила вас?
- - За что? Ты ничем мне не обязана. Я люблю зло и всегда буду
пользоваться другими людьми, чтобы творить его. В данном случае, как и
всегда, я законченный эгоист.
- Но должна же я доказать вам свои чувства за все, что вы для меня
делаете...
- Тогда твори как можно больше зла и не скрывай его от меня. . -
Скрывать зло от вас? Никогда! Преданность моя будет безграничной, вы будете
хозяином моих мыслей и всей моей жизни, каждое мое желание будет известно
вам, я буду делить с вами все свои радости... Однако, Нуарсей, я хотела бы
попросить вас еще об одном одолжении: та женщина, приятельница Любена, что