Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

нашему полу" (из частного письма одной тридцатилетней дамы, которая, по ее
словам, наслаждалась таким образом не менее ста раз). (Прим. автора)} Я была
слишком молода и хрупка телом, чтобы даже попытаться повторить необыкновенно
возбуждающий и никогда не виданный мною акт, которому самозабвенно
предавалась моя спутница: я просто наслаждалась тем, что подогревала блюда,
которых требовала ее трапеза, но большего я сделать не могла. Кроме того, в
обоих местах, наиболее восприимчивых к удовольствиям, я испытывала столь
сильное жжение, столь нестерпимый зуд, что после той бурной ночи долго еще
не могла сесть без того,, чтобы не скривиться от боли.
Пока мы ужинали, стало совсем поздно, и Клервиль заявила, что
предпочитает ночевать в монастыре.
- Будьте любезны постелить мне на алтаре в вашей церквушке, -
рбратилась она к настоятелю. - Я еще не насытилась. Со мной будет Жюльетта.
Погода нынче теплая, и нам будет очень удобно в прохладном помещении. А если
она желает, Жюльетта может устроиться в часовне, посвященной той шлюхе,
которая, как утверждают, произвела на свет распятого Бога ваших глупых
прихожан. Что ты на это скажешь, Жюльетта? Я предлагаю тебе возлечь на этот
алтарь и раскинуть свои сладкие ляжки так же, как это делала блудливая
Мария. Только вместо солдат иерусалимского гарнизона, которым эта
педерасточка отдавалась каждый день, ты выберешь из нашей кармелитской
гвардии несколько молодцов, из тех, что тебе особенно приглянулись.
- Но я не могу больше сношаться, - запротестовала я.
- Вздор! Ты будешь ласкать их, они будут ласкать тебя, ты будешь их
сосать, они ответят тебе тем же. И увидишь, что все будет хорошо. Я уверена,
что женщина в любое время может выдавить из себя сколько угодно спермы. Ты
говоришь, что выжата до капли? А я вот нет, совсем нет. Меня сегодня помяли
посильнее, чем тебя, а мне хочется еще и еще. Потоки спермы, которую влили в
мою попку и куночку, не только не погасили пожар, а напротив - еще сильнее
разожгли его. Я сгорю дотла, если остановлюсь на этом. Чем больше женщина
сношается, дорогая моя, тем больше ей хочется: только сношение может утолить
пламя, вызванное сношением же, а если Природа одарила женщину таким
темпераментом, как у меня, только во время плотских утех она может быть
счастлива. У женщины есть одна единственная врожденная добродетель - ее
блудливость; все мы созданы для того, чтобы сношаться, и другого
предназначения у нас нет; горе той, кто в силу своей непроходимой глупости и
тупости, живет в плену идиотских предрассудков, - она вечно пребудет жертвой
своих взглядов и своей почти никогда не сбывающейся веры в мужчин и всю свою
жизнь проживет с сухим, не познавшим радостей влагалищем, она умрет от
одиночества, и некому будет ее оплакивать. Женское распутство почитается во
всем мире, повсюду оно находит поклонников, множество алтарей выстроено в
его честь. С каждым днем я все больше и все фанатичнее предаюсь ему. В этом
мое кредо, моя единственная забота; пока бьется сердце в моей груди, я буду
шлюхой и клянусь, что не отступлю от этого. Если я кому и благодарна в этом
мире, так только тем людям, которые направили меня на этот путь. Им я
обязана всем, что имею, обязана самой жизнью. Все ценное, что я получила от
своих родителей, было втоптано в грязь гнусными лицемерами, и предрассудки
сделались стенами моей тюрьмы, но я взломала их, мои страсти разметали их в
стороны и обратили в прах. Только тогда глаза мои открылись, когда я
научилась искусству блуда и распутства, и я считаю, что мое существование
начинается именно с того благословенного дня... Мужские члены, прекрасные,
налитые силой столпы, - вот мои единственные боги, мои добрые и верные
спутники; они являются для меня всем на свете, я живу только во славу
верховного божества - пениса. Когда нет его ни в моей вагине, ни в моем
анусе, он все равно пребывает в моих мыслях, и вы можете убедиться в этом,
если вскроете мой мозг.
После этой страстной речи, произнесенной, конечно, не с той
последовательностью и логикой, как я вам изобразила, потому что голос
Клервиль то и дело срывался на крик, величайшая блудница обняла двоих
кармелитов и вместе с ними исчезла в сумраке церкви, где находился главный
алтарь. Я направилась в часовню, обрызгала тело розовой водой и отдала его в
распоряжение парочки превосходно сложенных молодых монахов-послушников,
выбранных мною. Через несколько минут я уже была охвачена новым порывом, и в
это время на пороге появилась Клервиль и громко потребовала свежих самцов.
- Хорошо, когда есть большой выбор, но, увы, все мои запасы кончились,
потому что я выжала все из своих бомбардиров. Ты не поверишь, Жюльетта, но я
только что потерпела неудачу - не смогла поднять их для очередной атаки, это
я-то, которая до сих пор никогда не испытывала подобного оскорбления!
Вставай, девочка моя, в монастыре еще осталось достаточно членов, мы сняли
только пенки, теперь надо зачерпнуть поглубже. Если распорядитель, -
продолжала она, послав одного монаха за Эйсебиусом, - лично не участвовал в
удовлетворении моих желаний, пусть он хотя бы удовлетворит их при помощи
своих подручных, у которых есть еще ветер в парусах и сила в чреслах и
которые еще не поднимали оружия. А вот и наш Эйсебиус, - воскликнула она,
увидев входящего настоятеля. - Послушайте, милейший, отведите нас в кельи с
монахами, которых мы еще не попробовали, но которые нам сейчас очень нужны.
Пойдемте скорее.
Мы обошли всю обитель, перед нами открывались все двери, и независимо
от желания обитателей им всем пришлось спариваться с нами. Все они
подтвердили свою причастность к нашим утехам, пролив немало спермы,
некоторые брали нас приступом спереди, в лоб, другие, и таких было
большинство, предпочитали атаковать сзади, а мы, одержимые одной мыслью -
утолить ненасытную свою плоть, - не теряли времени на пустые разговоры и
сразу, без подготовки, принимали соответствующую позу и с радостью получали
очередную порцию семени то в одно, то в другое отверстие, словом, мы делали
не более того, что должна делать ежедневно каждая женщина. В самом деле,
есть ли что-нибудь более абсурдное в этом мире, чем думать, будто существует
только одна часть тела, имеющая право принимать мужской член; как можно
считать преступником того, кто случайно или намеренно, сбивается с
проторенной дорожки, или считать преступницей ту, которая с радостью
принимает заблудившегося путника? В конце концов, сотворив нас с двумя
укромными и весьма уютными отверстиями, Природа не указала мужчине, в какое
можно входить и в какое - нельзя, и предоставила ему свободу выбора
сообразно его вкусам и желаниям; в любом случае он действует в соответствии
с законами нашей праматери, которая мудра бесконечно и в силу этого
обстоятельства не дала своим ничтожным творениям ни единой возможности
оскорбить ее.
Будучи рьяной сторонницей такого способа совокупления, считая его
намного приятнее всех прочих, я во время обхода монастыря не отказывала
никому из его обитателей, предпочитавших мой зад.
Наконец, мы добрались до уединенных келий, где жили монахи преклонного
возраста.
- Не будем никого пропускать, никому не дадим поблажки, - решительно
сказала Клервиль. - Не стоит гнушаться ничьей спермой, раз уж мы попали
сюда.
Однако многие, лежа в постелях вместе с молодыми послушниками, обратили
в нашу сторону холодные равнодушные взгляды.
- Вам нечего предложить нам из того, что могло бы оправдать неверность
с нашей стороны, - отвечали они, крепче обнимая своих юных наперсников. -
Даже если бы вы пригласили нас в храм, в котором мы совершаем нашу обычную
службу, и тогда бы вот этот алтарь, что у нас под боком, уберег бы нас от
искушения.
А кто-то по этому поводу процитировал из Марциала:

"Как ни крутись она и как ни изощряйся,
Не станет женщина ничем другим вовек".

Другие встретили нас приветливее, но каких же трудов стоило сделать
достаточно твердыми их дряхлые доисторические инструменты! На какие только
ухищрения и унижения мы не пускались! Какие обольстительно-мерзкие позы мы
не принимали! Мы становились то жестокими жрицами любви, то покорными
рабынями, и, в конце концов, в некоторых чреслах нам удалось пробудить давно
потухший инстинкт Природы, между тем как других мы не смогли вырвать из
летаргического сна до тех пор, пока они не выпороли нас до крови и пока то
же самое мы не сделали с ними. Пятеро или шестеро опорожнили свои дряхлые
семенники нам в рот таким подлым образом, что мы даже не успели насладиться,
другие потребовали от нас более изощренных и унизительных услуг, в которых
мы не отказали никому. Одним словом, все они испытали оргазм, включая
дьячка, церковного сторожа и церковных уборщиков, которые сношали нас
особенно долго и нудно и после этого не могли держаться на ногах. Осквернив
себя не менее трехсот раз самыми невероятными способами, мы распрощались с
гостеприимными хозяевами и ушли из монастыря бесконечно утомленные, разбитые
страшной усталостью. Девять дней скромной умеренной жизни, горячие ванны и
целебные мази и натирания сотворили чудо, и мы почувствовали себя так, будто
в гостях у кармелитов занимались только тем, что пили чай.
Хотя на моем теле и не осталось следов той безумной ночи, проведенной в
монастыре, она еще сильнее разожгла мое воображение; душевное состояние, в
котором я находилась в ту пору, трудно передать словами - меня одолевало
исступление похоти, и чтобы избавиться от него, вернее, чтобы еще больше
воспламениться, я решила отправиться на очередное собрание нашего клуба
одна, без Клервиль: случаются в жизни моменты, когда, как бы ни была приятна
компания близкого нам по духу человека, мы предпочитаем одиночество,
возможно, надеясь, что будем чувствовать себя много свободнее и полнее
утолим свои желания, так как в одиночестве человек меньше подвержен
стыдливости или застенчивости, от которых так трудно избавиться в
присутствии постороннего; кроме того, ничто не может сравниться по глубине
восприятия со злодейством, совершаемым в уединении. Я уже довольно давно не
посещала ассамблей, потому что постоянно крутилась в вихре самых разных
удовольствий и часто даже не могла выбрать самое подходящее. Не успела я
появиться в зале, как оказалась в кругу поклонников, осыпавших меня сотнями
комплиментов, и скоро мне стало ясно, что несмотря на мои кровожадные
намерения, мне предстоит играть роль не палача, а скорее жертвы. Первым мною
овладел мужчина лет сорока, на чей пыл я ответила без особой охоты - с той
минимальной готовностью, которую требовала элементарная вежливость. Я
оставалась вялой и безразличной до тех пор, пока не увидела чрезвычайно
красивого молодого аббата, который как раз занимался содомией с двумя
девушками и сам принимал в задницу член своего приятеля. Он развлекался
метрах в трех от меня; я отпустила в его сторону несколько непристойных
замечаний и .увидела, что они его возбудили, после чего он больше внимания
обращал на меня, нежели на предметы своего удовольствия. Через некоторое
время мы, не без труда избавившись от своих партнеров, оказались вместе.
- Ваша манера сношаться мне гораздо больше по душе, чем у того
противного субъекта, который совокуплялся со мной, - прямо призналась я. -
Меня вообще поражает, как мужчина, считающий себя членом Братства, не
стыдится баловаться с влагалищем.
- Я тоже удивляюсь этому, - согласился Шабер.
(Ибо это был Шабер, друзья мои, тот самый, кто нынче служит самым
лучшим украшением нашего маленького общества в сельском уединении и о
котором вы еще не раз услышите, так как ему предстоит играть немалую роль в
моих приключениях.)
- И должен сказать тебе, - добавил обаятельный аббат, - что вот этот
член - видишь, какой он большой и красивый - предпочитает попку, а не
куночку.
- Я в этом не сомневаюсь.
- В таком случае, - сказал он, взявши меня за руку и кивнув своему
партнеру, чтобы тот следовал за нами, - пойдем в будуар, и я покажу тебе,
насколько близки наши вкусы.
Содомит, который сношал Шабера, имел орган не меньших размеров, чем у
мула, да и самого аббата Природа не обделила, и я за несколько минут
опустошила все четыре яйца. После чего обещала Шаберу встретиться - еще раз
и направилась в сераль, куда пришла в состоянии холодного бешенства. Пробыв
три часа в мужском серале, где безропотные рабы, беспрерывно сменяясь,
неистово ласкали мне задний проход, я пошла в женскую половину на поиски
жертв. По дороге я вспомнила глубокие ямы, вырытые снаружи между стенами, на
дне которых чувствуешь себя словно в самом чреве земли, выбрала двух девочек
- пяти и шести лет - и взяла их с собой. Я прекрасно провела время: там, под
землей, можно было кричать и надрывать глотку, сколько душе угодно, и вас
скорее бы услышали обитатели противоположного полушария, нежели парижане;
думаю, не стоит описывать все те зверства, что я совершила до того, как
поднялась одна из глубокого колодца, куда незадолго до того спустились три
существа.
Вскоре после этого события я обедала в доме Нуарсея, где мне
представили еще одного гостя - графа де Бельмора, человека с необычной и
незабываемой внешностью.
- Это наш новый президент, - сказал Нуарсей. - На сегодняшней ассамблее
граф намерен произнести вступительную речь, посвященную вопросам любви. Если
я не ошибаюсь, она послужит защите женского сердца от чувства, которое
женщины слишком часто и необдуманно питают к мужчинам. Позвольте мне, друг
мой, - обратился он к Бельмору, - представить вам нашу знаменитую Жюльетту.
Кстати, возможно, вы уже встречались в клубе.
- Нет, - покачал головой граф. - Я не думаю, что встречался с мадам
прежде.
- Тогда вы успеете хорошенько познакомиться с ней еще до того, как мы
отобедаем. У нее самый прекрасный в мире зад и самая черная душа, словом,
это нашего поля ягода, дорогой граф. И она с удовольствием послушает нынче
вашу мудрую речь. Может быть, вы желаете уединиться прямо сейчас? Дело в
том, что я жду Клервиль, а вы ведь знаете, что она долго возится со своим
туалетом и постоянно запаздывает. Она обещала быть к четырем часам, сейчас
только три, и я могу проводить вас в свой будуар, там к вашим услугам будет
мой лакей.
Бельмор согласился; пришел лакей, и мы втроем ушли в другую комнату.
Причуда Бельмора показалась мне неприхотливой: он прижимался лицом к моим
ягодицам и неторопливо, как будто даже задумчиво, целовал и облизывал их, а
его в это время содомировал лакей. Затем, когда содомит кончил, граф вновь
возбудил его, крепко прижимая лакейский член к моему заду и массируя его,
добился второго извержения, заботливо следя за тем, чтобы струя попала мне
точно в задний проход, и высосал сперму, попросив меня громко испускать газы
ему в рот. После этой процедуры мы с содомитом выпороли его. Граф повторил
каждую сцену со всеми подробностями еще раз, но памятуя о том, что вечером
его ждут довольно обременительные обязанности, воздержался от второго
оргазма. Когда мы вышли из будуара, в гостиную как раз входила улыбающаяся
и, как всегда, ослепительная Клервиль.
Мы сели за стол, и Нуарсей заметил мне:
- Не думай, Жюльетта, что утехи графа ограничиваются тем, что вы сейчас
проделали. Ты принадлежишь к нашему кругу, и граф знает это, поэтому он вел
себя с подобающей учтивостью.
- Да, наш Бельмор обладает необыкновенной способностью держать себя в
руках, - вставила Клервиль.
- Так вы знаете, мадам, - лукаво спросила я, - чем занимается этот
господин, когда дает волю своим чувствам. Тогда прошу вас поделиться со мной
- я не хочу оставаться в неведении, так как меня интересует все, что
касается такого любезного кавалера.
- Как вы относитесь к ее просьбе, граф? - спросил Нуарсей.
- Даже и не знаю, что сказать. Боюсь, что в этом случае мадам составит
неблагоприятное мнение о моем характере.
- Не беспокойтесь, - улыбнулась Клервиль, - моя подруга прежде всего
будет ценить вас за разнообразие и неординарность ваших пороков.
- Любимая прихоть этого шалуна, - заговорил Нуарсей, - заключается в
следующем: на плечи красивой женщины усаживают мальчика пяти-шести лет,
крепко привязывают его, в тело жертвы вонзают нож, наносят бесчисленные
раны, кровь струйкой сбегает вниз между ягодицами и попадает в задний проход
женщины, которая в это время испражняется. Что касается Бельмора, он
опускается на колени перед залитой кровью задницей... Я правильно объясняю,
дорогой граф?
Граф молча кивнул.
- Так вот, Бельмор, стоя перед этим задом на коленях, слизывает кровь,
а трое мужчин по очереди извергаются в его потроха. Теперь ты видишь, что
ваши сегодняшние упражнения - это лишь мягкий вариант его любимой причуды, и
здесь еще раз подтверждается старая истина: даже самая маленькая прихоть в
человеке свидетельствует о его характере, и внимательный взгляд без труда
найдет в ней признаки всех его пороков.
- Черт возьми! - радостно воскликнула я, обнимая графа за шею. - Ваша
мания приводит меня в восторг, надеюсь, вы используете мое тело для таких
развлечений, и будьте уверены, что я сделаю все, чтобы доставить вам
наивысшее удовольствие.
Бельмор с важным видом заверил меня, что мои услуги потребуются ему
нынче же, и шепотом попросил припасти для него побольше экскрементов в моих
потрохах.
- Я так и думала, - всплеснула руками Клервиль. - Я знала, что ваши
вкусы придутся Жюльетте по душе.
- Действительно, воздержанность - это очень глупая добродетель, -
поддакнул Нуарсей. - Человек рожден для наслаждений и только через
распутство может получить самые сладкие удовольствия в жизни. Одни лишь
идиоты не понимают этого.
Тут снова заговорила Клервиль:
- Со своей стороны я думаю, что мы не имеем права ни в чем себе
отказывать и должны любой ценой добиваться счастья, которое заключается в
самых глубинах порока и блуда.
Граф согласно кивнул.
- Сама великая Природа рекомендует нам искать счастье только в пороке;
она определила человеку предел существования, тем самым она заставляет его
непрерывно расширять область своих ощущений, и подсказывает, что самые
сильные и самые приятные можно встретить где угодно, только не на дороге
скучных общепринятых радостей. Будь прокляты те, кто, надевая узду на
страсти человека, пока он молод, формируют в нем привычку к самоотрицанию и
самоограничению и делают его несчастнейшим из живых существ. Какая это
ужасная участь!
- Пусть ни у кого не возникает сомнений относительно намерений
праведников, которые поступают таким образом, - прервал его Нуарсей. - Ими
движет ревность, мстительность и зависть к людям, которые не стыдятся своих
страстей и смеются над мелкими страстишками этих наставников.
- Здесь большую роль играет суеверие, - добавил Бельмор. - Суеверие
породило Бога, затем суеверные люди придумали всевозможные оскорбления для
своего идола. И вот Бог, до которого в сущности никому нет дела, вместо
того, чтобы оставаться всесильным и недоступным, напускает на себя
беспомощный вид, и так создается среда, в которой дают всходы семена
злодейства.
- Религия вообще принесла человечеству неисчислимые бедствия, -
проворчал Нуарсей.
- Из всех болезней, грозящих человечеству, - сказала я, - я считаю ее
самой опасной, а тот, кто первым подсунул людям эту мысль, был самым
заклятым их врагом, и с тех пор в истории злейшего не было. Он заслуживает
самой ужасной смерти, да и не существует наказания, достойного его.
- Однако в нашей стране, - сказал Бельмор, - еще не совсем поняли ее
опасность.
- Это не так просто, - заметил Нуарсей. - Ведь больше всего на свете
человек цепляется за принципы, которые внушили ему в детстве. Возможно,
придет время, когда люди станут пленниками других предрассудков, не менее
нелепых, чем религия, и во имя новых идолов безжалостно растопчут старого.
Но пройдет еще немного времени, и наша нация, как несмышленое дитя, начнет
плакать о разбитой игрушке, отыщет ее среди хлама и будет лелеять еще пуще
прежнего. Нет, друзья мои, философия - это не та вещь, которую можно
когда-нибудь встретить среди людей, ибо они слишком грубы и невежественны,
чтобы их сердца мог согреть и осветить священный огонь этой великой богини;
власть жречества может ослабнуть на какое-то непродолжительное время, но
затем она становится еще сильнее, и суеверие будет отравлять томящееся
человеческое сердце до скончания века.
- Какое жуткое предсказание.
- Достаточно жуткое, чтобы быть правдой.
- Неужели нет никакого лекарства от этой чумы?
- Есть одно, - сказал граф, - только одно. Хотя жестокое, но очень
надежное. Нужно арестовать и казнить всех священников - всех в один и тот же
день - и поступить точно так же с их последователями; одновременно, в ту же
самую минуту, уничтожить католицизм до самого основания; затем провозгласить
всеобщий атеизм и доверить воспитание молодежи философам; следует печатать,
публиковать, продавать, раздавать бесплатно те книги, в которых
проповедуется неверие, и в течение пятидесяти лет после этого жестоко
преследовать и карать смертью всех, не делая никаких исключений, кто
замышляет или может замыслить снова надуть этот мыльный пузырь. {Достаточно
сравнить моря крови, пролитые этими мошенниками в течение восемнадцати
веков, и ту малую кровь, которая прольется, если последовать совету
Бельмора, и станет ясно, что граф называет это лекарство жестоким скорее в
шутку, с иронией. Ибо никто еще не предлагал более гуманного средства, и мир
не воцарится в душах людей до тех пор, пока это не будет сделано, причем
самым безжалостным образом. (Прим. автора)} На сколько возмущенных голосов
вы услышите в ответ на подобное предложение: мол, суровость всегда формирует
сторонников любой, самой нелепой идеи, а нетерпимость - почва, в которой
произрастают мученики. Но подобные возражения беспочвенны. Борьба с этим
злом, разумеется, уже имела место в прошлом, но процесс этот был слишком
мягким, ленивым и неконкретным; конечно, проводилось и хирургическое
вмешательство, но опять как-то робко и осторожно, без должного усердия, и
никогда не доводилось до конца. Нельзя ограничиваться тем, чтобы отрубить
одну из голов Гидры - надо уничтожить все чудовище, а если ваши мученики
встречают смерть с большим мужеством, так только потому, что их вдохновляет
и укрепляет их дух пример предшественников. Но попробуйте сокрушить их сразу
всех, одним махом, - и вы покончите и с последователями и с мучениками.
- И все-таки это не так просто, - повторила Клервиль.
- Это намного легче, чем обычно думают, - ответил Бельмор, - и я готов
возглавить этот поход, если правительство поставит под мое начало двадцать
пять тысяч человек; залогом успеха будут политическая поддержка, секретность
и твердость, а самое главное - никаких поблажек. Вы опасаетесь мучеников, но
вы будете иметь их до тех пор, пока жив хоть один поклонник этого
отвратительного христианского Божества.
- Однако, - заявила я, - вы ведь не собираетесь снести с лица земли две
трети Франции?
- Не меньше одной трети, - твердо сказал граф. - Но даже если масштабы
будут таковы, как вы только что сказали, все равно будет в тысячу раз лучше,
когда на оставшейся части Франции останутся жить десять миллионов честных
людей, нежели двадцать пять миллионов негодяев. И все же хочу повторить еще
раз: мне кажется крайне сомнительным, что в стране так много христиан, как
вы полагаете, во всяком случае не так уж и трудно отделить баранов от
козлов. Осуществление моего плана потребует не более года кропотливой
работы, кроме того, я не начну кампанию, пока точно не определю все мишени.
- Это была бы кровавая бойня.
- Согласен. Но она навсегда обеспечит Франции здоровье, счастье и
благополучие. Один мощный удар избавит нас от необходимости проводить
постоянные периодические чистки, которые в конечном счете приведут страну к
полному истощению и вымиранию. Не забывайте, что только религиозные распри
были виной бедствий, которые восемнадцать столетий терзали Францию {Нетрудно
понять, что нынешняя революция - дело рук иезуитов и что
орлеанско-якобинская шайка, сделавшая ее, состояла сплошь из последователей
Лойолы! (Прим. автора к последующему изданию.)}.
- Судя по тому, что вы говорите, граф, вы вообще плохо думаете о
религии?
- Я считаю ее бичом нации, настоящей чумой. Если бы я меньше любил свою
страну, возможно, я бы не так яростно восставал против сил, которые
стремятся искалечить и разрушить ее.
- Если бы правительство поручило вам такую миссию, - заметил Нуарсей, -
я бы ликовал и с нетерпением ожидал бы результатов, потому что это избавит
ту часть земли, где я живу, от ужасной конфессии, которую я ненавижу не
меньше вашего.
Так мы закончили эту приятную трапезу и, поскольку час был поздний,
отправились в клуб.
Инагурация {Вступление в должность.} президента сопровождалась
любопытным обычаем. Как вы уже знаете, президентское кресло стояло на
возвышении, а перед ним и немного ниже поставили большой пуф, на который,
согнувшись, оперся новый председатель, и каждый член Братства подходил к
нему и целовал его голый зад. Получив почести от всех присутствующих, граф
поднялся и взошел на трон.
- Уважаемые собратья, - начал он, - любовь - вот предмет моей речи,