Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

приводит меня в экстаз, восхитительные манящие миражи возникают в этом мире,
который я собираюсь покорить при помощи зла; в моем мозгу рождаются
невероятные картины, и я пьянею от них; во мне зарождается новая жизнь,
новая душа вырастает в моем теле; новая душа поет от восторга, и если бы
теперь мне оставалось жить лишь несколько минут, я прожила бы их в этом
сладостном ожидании.
- Знаете, сударь, - обратилась я к своему необыкновенному собеседнику,
чьи речи, не скрою, чрезвычайно меня взбудоражили, и я решила возразить
затем только, чтобы еще раз послушать их. - Мне кажется, отказать
добродетели в существовании - значит, слишком поспешно отвернуться от нее и,
возможно, подвергнуться опасности сбиться с пути, если не обращать внимания
на принципы, на эти путеводные вехи, которые должны неуклонно вести нас к
добронравию.
- Ну что ж, - ответил Нуарсей, - давай порассуждаем вместе. Твои
замечания говорят о том, что ты стремишься понять меня, и мне очень приятно
беседовать с людьми такого рода.
Во всех обстоятельствах нашей жизни, - продолжал он, - по крайней мере
во всех, где мы имеем свободу выбора, мы испытываем два порыва или, если
угодно, два искушения: одно зовет нас к тому, что люди назвали добром, то
есть призывает быть добродетельными, второе склоняет к тому, что называют
злом, то есть к пороку. Теперь обратимся к этому конфликту: нам надо понять,
почему у нас появляются два противоположных мнения и почему мы колеблемся.
Никаких сомнений не было бы, заявляют законопослушные граждане, если бы не
наши страсти: страсти сдерживают порыв к добродетели, которую - и они
признают это - Природа посеяла в наших сердцах, другими словами, укротите
свои страсти, и сомнения отпадут сами по себе. Но откуда они взяли, эти,
считающие себя непогрешимыми люди, что страсти суть следствия искушения
пороком и что добродетель всегда вытекает из искушения добром? Какими
неопровержимыми доказательствами подтверждают они эту мысль? Для того, чтобы
познать истину, чтобы понять, какому из двух противоречивых чувств отдать
предпочтение, надо спросить свое сердце, и ты можешь быть уверена: из двух
голосов тот, что я услышу первым, и будет самым властным, и я пойду за ним и
приму его как естественный зов Природы, тогда как другой голос будет лишь
искажать ее замысел. Должен заметить, что я рассматриваю при этом не
отдельные народы, ибо национальные обычаи привели к деградации самого
понятия добродетели, - нет, я рассматриваю все человечество в целом. Я
изучил сердца людей, прежде всего дикарей, затем цивилизованных существ, и
из этой мудрой книги понял, чему отдать предпочтение - пороку или
добродетели и какой из двух призывов сильнее. В самом начале исследований я
подверг анализу явное противоречие между своим интересом и интересом
всеобщим и увидел, что если человек собственному благу предпочитает
общественное и, следовательно, хочет быть добродетельным, он обрекает себя
на несчастливейшую жизнь, но если, напротив, человек ценит выше личный
интерес, он будет счастлив при условии, конечно, что законы общества оставят
его в покое. Однако общественные законы не имеют ничего общего с Природой,
они чужды ей, значит, в нашем исследовании на них не стоит обращать никакого
внимания; тогда, исключив из анализа эти законы, мы неизбежно придем к
выводу, что человек счастливее в пороке, нежели в добродетели,
следовательно, мы докажем, что истинным будет более сильный порыв, то есть
порыв, ведущий к счастью, который и есть зов Природы, а противоположный
порыв, ведущий к несчастьям, должен быть с той же долей очевидности
неестественным. Таким образом, мы видим, что добродетель, как человеческое
чувство, ни в коей мере не является стихийной или санкционированной свыше,
скорее всего, это жертва, на которую человек соглашается по необходимости
жить в обществе - дьявольски великая жертва, которую он приносит, получая
взамен жалкие крохи счастья, в какой-то степени компенсирующие его лишения.
Поэтому человек должен иметь право выбора: либо зов порока, который явно и
недвусмысленно исходит от Природы, но который в рамках человеческих законов,
быть может, и не дает ему безмятежного счастья, возможно, вообще даст ему
намного меньше, чем он предполагает; либо призрачный путь добродетели -
ложный путь, который, вынуждая его отказываться от некоторых вещей,
возможно, в чем-то вознаграждает его за жестокость, проявленную по отношению
к самому себе, когда в своем сердце он уничтожает первый порыв. В моих
глазах ценность добродетельного чувства падает еще ниже, когда я вспоминаю,
что это не первый и не естественный порыв, что, по своему определению, он
является низменным и пошлым чувством, отдающим коммерцией: я что-то даю тебе
и взамен рассчитываю получить что-нибудь от тебя. Следовательно, порок - это
наше врожденное чувство и всегда самое сильное, идущее от Природы, это ключ
к ее промыслу, между тем как самая высшая из добродетелей при внимательном
рассмотрении оказывается законченным эгоизмом и, стало быть, пороком. Более
того, я утверждаю, что все порочно в человеке, только порок - сущность его
природы и его конституции. Порочен человек, когда превыше чужих интересов
ставит свой собственный, не менее порочен он, когда погружается на самое дно
добродетели, поскольку эта добродетель, эта жертва и отказ от своих страстей
- не что иное в нем, как уступка своему тщеславию или, скорее, желание
выторговать для себя глоток счастья, наспех сваренного зелья, вместо того
ядреного опьяняющего напитка, который пьют, шагая по дороге преступлений.
Однако волей-неволей, несмотря ни на что, человек вечно ищет счастья,
никогда он не думает ни о чем другом, и абсурдно предполагать, что может
существовать такая вещь как бескорыстная добродетель, чья цель - творить
добро без всякого мотива, такая добродетель иллюзорна. Можешь быть уверена,
что человек проповедует добродетель только с тайными эгоистичными
намерениями и ждет за это награды или хотя бы благодарности, которая сделает
другого человека его должником. Я и слышать не желаю лепета о добродетелях,
заложенных в наши души как часть нашего темперамента или характера:
некоторые происходят от самобичевания, другие - результат расчета, ибо тот,
в ком они находят свое выражение, не имеет иного достоинства, кроме того,
что отдает свое сердце наиболее дорогому для него чувству. Внимательно
присмотрись к своим желаниям, и ты увидишь, что за ними всегда стоит
себялюбие. Порочный человек стремится к той же цели, но менее скрытно, так
сказать, с большим бесстыдством, и за это, конечно же, заслуживает большего
уважения; он достигнет своей цели другим путем и гораздо вернее, чем его
ущербный соперник, если не помешает закон, но последний гнусен, потому что
постоянно вторгается на территорию вероятного человеческого счастья во имя
сохранения счастья всеобщего и при этом отбирает намного больше, чем
предлагает. Отсюда можно сделать вывод, что раз добродетель в человеке всего
лишь его вторичный и побочный порыв, а самое властное его желание - добиться
собственного счастья за счет своего ближнего, человеческие желания, которые
противоречат и идут наперекор страстям, ничем не лучше откровенного
стремления купить то же счастье подешевле, то есть с минимальными жертвами и
без риска быть вздернутым на виселице, следовательно, хваленая добродетель
оказывается на деле слепым и рабским подчинением законам, которые, меняясь в
зависимости от климата, активно отрицают всякое разумное и объективное
существование этой самой добродетели, потому что она заслуживает лишь
абсолютного презрения и исключительной ненависти, и самое разумное - ни за
что, ни при каких обстоятельствах, не следовать этому хваленому сверх всякой
меры образу жизни, ибо он обусловлен местными установлениями, суевериями и
нездоровым темпераментом, это презренный и коварный путь для жалких людишек,
который ввергнет тебя в ужасные неминуемые несчастья, тем более, что\ как
только человек ступит на эту стезю, у него уже не будет никакой возможности
сойти с нее. Вот что такое добродетельная жизнь! Только больной или
умалишенный способен на подобную глупость - добровольно влезать в эту могилу
для дистрофиков.
Я знаю, какие аргументы иногда выдвигают в защиту добродетели. Они
бывают настолько прекрасны, что даже порочные люди обманываются их внешней
привлекательностью и верят им. Но ты, Жюльетта, не вздумай попасться на эту
удочку софистики. Если порочный человек и уважает добродетель, так потому
лишь, что она служит ему, оказывается для него полезной. Только авторитет
законов вносит разлад в идеальные отношения между злом и добром, потому как
добродетель никогда не прибегает к физическому насилию. Добродетельный
человек никогда не противится страстям преступника, и лишь очень порочный
человек может противостоять им, так как у преступника и у грешника одни и те
же интересы, сталкивающиеся между собой, в то время как, . имея дело с
добродетельной личностью, злодей такого соперничества не ощущает. Вполне
возможно, что они не придут к согласию, что касается принципов, однако их
несогласие носит мирный характер; напротив того, страсти порочного человека
требуют безусловного повиновения окружающих и на меньшее не согласны, всегда
и всюду Ьни вступают в противоречие со страстями своего двойника, и между
ними идет нескончаемая война. Уважение, которое оказывает добродетели
злодей, опять-таки вызвано настоящим эгоизмом, ибо чужая добродетель дает
ему возможность наслаждаться мирно и спокойно, что очень важно для нас,
поклонников либертинажа. Мне могут возразить, что поклонники добродетели
черпают в ней неизъяснимое удовольствие, однако я сомневаюсь в этом:
сумасшествие в любом виде не может привести ни к чему путному; я отрицаю не
сам принцип удовольствия - просто я считаю, что добродетель доставляет
удовольствие не только порочное, как я уже говорил, но и совсем мизерное, и
если у меня есть выбор между двумя ощущениями, почему я должен выбрать
наименьшее?
Сущность удовольствия заключается в насилии. Человек слабых страстей
никогда не будет так же счастлив, как тот, в ком они бурлят. Теперь ты
видишь, какая большая разница между двумя удовольствиями - добродетелью и
пороком. Возьмем человека, утверждающего, что он очень счастлив при мысли о
том, что завещал миллион своему наследнику, но можешь ли ты, положа руку на
сердце, сказать, что испытанное им счастье хоть в чем-то сравнимо с тем
удовольствием, которое познал наследник, промотавший этот миллион, умертвив
своего благодетеля? Независимо от того, насколько сильна идея счастья в
нашем сознании, она воспламеняет наше воображение только через реальность, и
как бы не наслаждался добронравный человек своими добрыми делами, его
воображаемое счастье никогда не даст его настоящему "я" таких острых
ощущений, какие он мог бы получить от многократно повторяющихся физических
наслаждений, проматывая миллион своей жертвы. И ни ограбление, ни убийство
ближнего не омрачат его счастье, ведь грабители и убийцы обладают ясным умом
и глубокой философией, и их удовольствиям могут помешать разве что угрызения
совести, но человек, мыслящий философски, сильный в своих принципах,
окончательно поборовший досадные и губительные пережитки прошлого и ни перед
чем не останавливающийся, - такой человек будет наслаждаться незамутненным
счастьем, и разница между двумя нашими персонажами состоит в следующем:
постоянно, всю свою жизнь, первый будет терзаться отчаянным вопросом:
"Неужели это и есть все удовольствие, что дал мне этот миллион?" А второму
ни разу не придет в голову спросить себя: "И зачем только я это сделал?"
Таким образом, добродетельный поступок -может привести к сожалению и
раскаянию, между тем как порочный человек избавлен от них. Короче говоря,
добродетель питается призрачным и надуманным счастьем, ибо нет на свете
иного счастья, кроме личного, а добродетель лишена всяких чувств. Скажи,
разве из добродетели проистекает наше положение, слава, почет, богатство?
Разве не видишь ты каждый день, как процветает порок и как добро томится в
цепях? И уж совсем нелепо ожидать, что добродетель будет вознаграждена в
другом мире! Тогда чего ради молиться фальшивому деспотичному, себялюбивому
и постоянно злому божеству - я повторяю, злому, потому что знаю, о чем
говорю, которое ничего не дает тем, кто ему служит, и которое лишь обещает
невозможное или сомнительное вознаграждение в далеком-далеком будущем? Кроме
того, не следует забывать об опасности, подстерегающей нас, когда мы
стремимся к добродетели в преклонном возрасте, когда человек бессознательно
ищет одиночества, потому что уж лучше быть порочным по отношению к другим,
чем добрым к самому себе. "Настолько велико различие между тем, как мы
живем, и тем, как должны жить, что человек, с презрением отворачивающийся от
реальной жизни и вздыхающий о жизни идеальной, - говорил Макиавелли, - ищет
скорее погибели, нежели спасения, следовательно, тот, кто проповедует
абсолютное добро среди тьмы злодеев, неминуемо должен погибнуть. Встретив
добродетельного негодяя и обнаружив в нем это качество, не обманитесь:
оказавшись на краю пропасти, он, движимый гордыней и отчаянием, будет
неуемно восхвалять добродетель, и весь секрет в том, что это служит ему
последним утешением".
Во время этих мудрых речей мадам де Нуарсей и оба ганимеда заснули.
Нуарсей мельком взглянул в их сторону.
- Ограниченные создания, - презрительно заметил он, - машины для
наслаждения, очень удобные для наших целей, но, по правде говоря, их
трогательная бесчувственность меня удручает. - Потом его взгляд в
задумчивости остановился на мне. - А ты с твоим тонким умом прекрасно
понимаешь меня и даже предвосхищаешь мои мысли, в общем, я в восторге от
твоего общества. Кроме того, - добавил он, прищурившись, - ты не можешь
скрыть, что влюблена в зло.
Я вздрогнула.
- Да, сударь, да. Вы совершенно правы. Зло ослепляет меня, оно...
- Ты далеко пойдешь, дитя мое. Я тебя люблю, поэтому мне хочется узнать
о тебе больше.
- Мне лестно слышать это, сударь, и я даже осмелюсь сказать, что
заслуживаю этих комплиментов - настолько чувства мои совпадают с вашими... Я
получила недолгое воспитание, а потом в монастыре меня просветила одна
подруга. Увы, сударь, я не простого происхождения, и оно должно было
защитить меня от унижения, в каком я оказалась теперь в силу прискорбных
обстоятельств.
И я рассказала ему свою историю.
- Жюльетта, - покачал он головой, выслушав ее с величайшим вниманием, -
я очень огорчен всем тем, что услышал.
- Почему?
- Почему? Да потому что я знал твоего отца. Я и есть причина его
банкротства: я разорил его. Был момент, когда от меня зависело все его
состояние, и у меня был выбор: удвоить богатство твоего отца или совсем
обобрать его; посоветовавшись со своими принципами, я обнаружил, что на
самом деле у меня выбора нет, и мне пришлось предпочесть свое собственное
благополучие. Он умер в нищете, а я имею доход триста тысяч луидоров в год.
После всего, что ты мне рассказала, я по идее должен возместить тебе урон,
поскольку ты пострадала из-за моих преступлений, но такой жест попахивает
добродетелью. Видишь, как я боюсь даже этого слова и никогда не позволил бы
себе ничего подобного. Но больше боюсь того, что те давние события воздвигли
между нами непреодолимую стену; я искренне сожалею об этом, но больше всего
огорчен тем, что нашему приятному знакомству приходит конец.
- Ужасный вы человек! - вскричала я. - Хоть я и жертва ваших пороков,
но без ума от них... Я обожаю ваши принципы...
- Я все тебе объясню, Жюльетта, - начал он. - Твой отец и твоя мать...
- Продолжайте, прошу вас.
- Их существование представляло для меня угрозу. Чтобы предотвратить
вероломство с их стороны, мне пришлось пожертвовать ими. И они друг за
другом тихо сошли в могилу. Все дело в особенностях яда... Как-то раз они
обедали в моем доме...
Я не смогла сдержать дрожь - я содрогнулась до глубины души, но
продолжала смотреть на Нуарсея флегматичным равнодушным взглядом порочного
существа, в тот момент я еще не осознала, что одновременно с этим взглядом
Природа за один миг испепелила мое сердце и обратила его в камень.
- Чудовище, - повторила я хриплым голосом и потом, медленно произнося
каждое слово, добавила: - Твое ремесло ужасно, и я люблю тебя.
- Меня, убийцу твоих родителей?
- Какое мне до этого дело? Я смотрю на мир не глазами, а чувствами, и
ни одно из них ни разу не затронули те люди, от которых навсегда избавило
меня ваше злодейство. Услышав вашу исповедь, я возбудилась, я вся горю...
Ах, кажется, я сейчас сойду с ума...
- Прелестное создание, - улыбнулся Нуарсей, - твоя наивность, твоя
чистая душа, все в тебе противоречит моим принципам, но я отступлю от них и
удержу тебя, Жюльетта. Я не , хочу расставаться с тобой. Ты не вернешься к
Дювержье, я и слышать об этом не желаю.
- Но, - сударь, ваша жена...
- Она будет твоей рабыней, ты будешь царить в моем доме, все будут
подчиняться твоим приказаниям, тебе останется лить отдавать их и ждать
исполнения. Это правда, что злодейство имеет огромную власть надо мной: все,
что носит на себе печать зла, дорого мне. Природа сделала меня таким -
презирая добродетель, я все ниже и ниже, даже помимо своей воли, склоняюсь
перед злодейством и бесстыдством. Ах, Жюльетта, Жюльетта, подойди сюда, я
готов: покажи свой прекрасный зад... Дай мне твою жопу, шлюха, я хочу
трахать ее... хочу испустить дух от блаженства, от того, что жертвой моей
похоти будет плод моей алчности.
Я приблизилась, и неожиданно во мне вспыхнула непонятная сладостная
ярость.
- Да, Нуарсей, трахай меня, трахай! Ты - скотина, и я с восторгом
отдаюсь убийце своих родителей. Давай, пронзи мою задницу, прочисти мое
влагалище, выжми из него все соки, потому что слез нет в моих глазах. Моя
сперма - вот то единственное, что я могу пролить на отвратительный прах
своей семьи, которую ты уничтожил.
Мы быстро разбудили наших помощников. Нуарсей занимался со мной
содомией, то же самое проделывал с ним его слуга. Жена его легла на меня
сверху, обратив к нему свои ягодицы, он кусал и жевал их, он их грыз и
терзал, он осыпал их звонкими ударами и делал все это с таким остервенением,
что тело несчастной женщины истекло кровью прежде, чем Нуарсей сбросил свое
семя.
Как только я обосновалась в его городском доме, Нуарсей выразил свое
неудовольствие по поводу моих выходов на улицу и даже не позволил мне
забрать вещи, которые я оставила у Дювержье; на следующее утро он представил
меня челяди как свою ну, и с того дня я вступила в управление домашними
делами.
Однако я улучила момент и ненадолго забежала к своей бывшей хозяйке -
хотя особого желания видеть ее у меня не было, я не имела намерения
окончательно порвать с ней.
- Милая Жюльетта, - обрадовалась Дювержье, увидев меня. - Как хорошо,
что ты пришла. Заходи, заходи, мне так много надо рассказать тебе.
Мы закрылись в ее комнате; она горячо расцеловала меня и поздравила с
тем, что мне удалось завоевать благосклонность такого богатого и знатного
человека, как Нуарсей.
- А теперь, - сказала она, - выслушай меня, моя милая.
Я не знаю, как ты оцениваешь свое новое положение, но мне кажется,
будет большой ошибкой, если ты в новом качестве содержанки собираешься
хранить верность человеку, который меняет каждый год семь или восемь сотен
женщин. Но как бы ни был богат мужчина, как бы хорошо к нам не относился, мы
ничем ему не обязаны - абсолютно ничем, потому что он делает это ради себя
самого, даже если осыплет нас всеми сокровищами Индии. Скажем, он ради нас
швыряет золото налево и направо, но почему? Либо из-за своего тщеславия и
желания единолично пользоваться нами, либо из-за ревности, которая
заставляет его тратить деньги, чтобы никто не посягал на предмет его
страсти. Но скажи, Жюльетта, разве щедрость мужчины достаточная причина,
чтобы потакать всем его безумствам? Допустим, что ему не понравится, если он
увидит нас в объятиях другого, но следует ли из этого, что мы не можем себе
позволить такого удовольствия? Пойдем дальше: даже если ты до безумия любишь
мужчину, с которым живешь, даже если станешь его женой или самой желанной
возлюбленной, будет полнейшим абсурдом добровольно приковать себя к его
постели. Можно в хвост и в гриву совокупляться каждый день и обходиться при
этом без сердечных привязанностей. Самая простая вещь в мире - любить до
потери сознания одного мужчину и до остервенения сношаться с другими: ведь
не сердце же ты им отдаешь, а только тело. Самый невероятный, самый
изощренный и не имеющий никакого отношения к любви разврат нисколько тебя не
скомпрометирует. Мы ничем не оскорбляем мужчину, когда отдаемся другому.
Согласись, что самое серьезное, о чем может идти речь в данном случае, - это
моральная травма, и что мешает тебе принять необходимые меры, чтобы он не
обнаружил твою неверность, чтобы у него не было оснований для подозрений? В
самом деле, женщина безупречного поведения, которая случайно дала повод
подозревать ее, неважно, будь то ее собственная неосторожность или клевета,
да будь она сама святость, - такая женщина окажется во сто крат виновнее в
глазах любящего ее мужчины, чем та, что направо и налево отдает свое тело и
трахается до полусмерти с рассвета до заката, но достаточно умна, чтобы не
привлекать внимания к своим делам. Но и это еще не все. Я утверждаю, что
женщина, которая, неважно, по каким причинам, дорожит своим любовником, даже
боготворит его, может отдать другому не только свое тело, но и свое сердце;
любя одного, с таким же успехом она может любить и другого, с кем ей
довелось лечь в постель; по-моему, ветреность и непостоянство сильнее всего
возбуждают страсти. Есть два способа любить мужчину: умственный и
физический. Женщина может делать из своего мужа идола, а физически и на
краткое время полюбить молодого бычка, обхаживающего ее; она может
выделывать с ним в постели самые невероятные курбеты и в то же время ничем
не оскорблять свои умственные чувства к своему кумиру, представительницы
нашего пола, которые думают иначе, - просто идиотки и курицы, топающие
прямиком к гибели. Как можно требовать, чтобы пылкая, темпераментная женщина
удовлетворялась ласками только одного мужчины? Это же немыслимо, это плевок
в лицо Природе, которая находится в вечном конфликте с нашими узаконенными
понятиями о верности и постоянстве. А теперь ответь мне, если сможешь, как
смотрит здравомыслящий мужчина на эти вещи, которые явно противоречат
Природе. Смешно и глупо ведет себя тот, кто боится, что его женщина отдастся
другому, кто не позволяет своей возлюбленной или жене даже пообедать с
другим. Такое поведение не только нелепо - оно деспотично: по какому праву
человек, не способный сам удовлетворить женщину в полной мере, требует,
чтобы она страдала от этого и не искала утешения любым доступным ей
способом? Это чистейшей воды эгоизм, неслыханная жестокость, чудовищная
неблагодарность, и любая женщина ежесекундно обнаруживает такие качества в
человеке, который клянется ей в вечной любви; уже одного этого достаточно,
чтобы вознаградить себя за ужасную долю, которую уготовил ей ее тюремщик. Но
если женщину привязывает к мужчине только материальный интерес, у нее еще
больше оснований не обуздывать ни своих наклонностей, ни своих желаний; она
ничем не обязана деспоту, разве тем только, что тот оплачивает ее услуги, но
и здесь она сдает ему свое тело внаем, временно, а когда женщина выполнила
свою часть обязательств, она свободна и остальное время вольна делать то,
что ей захочется; чтобы отдохнуть от коммерции, она имеет право наслаждаться
так, как подскажет ей сердце. В самом деле, почему бы и нет, если
единственное ее обязательство перед своим содержателем имеет физический
характер? Любовник или муж должны понять, что они не вправе рассчитывать на
ее сердечные чувства, которых купить нельзя, и господа эти достаточно умны,
чтобы относиться к ней как к объекту сделки. Поэтому, если женщину содержат
двое, как это случается сплошь и рядом, и она полностью удовлетворяет
желания обоих, они не могут требовать от нее большего. Следовательно,
мужчина ждет от женщины не добронравия, а его видимости. Когда верная жена
дает повод заподозрить ее в измене, она пропала. А если она совокупляется с
целой армией, но никто об этом не знает, - это совсем другое дело! В этом
случае она - добропорядочная дама {Осторожные, богобоязненные или просто
робкие женщины, ни днем, ни ночью не забывайте эта советы, ибо автор
адресует их вам. (Прим. автора)}. Примеров тому более чем достаточно,
Жюльетта, и ты очень кстати пришла ко мне, потому что сегодня удобный случай
просветить тебя. В соседней комнате находятся пятнадцать женщин, которым
предстоят веселые развлечения нынче вечером. Посмотри на них внимательно - у
каждой своя судьба. Я совершаю большую неосторожность, рассказывая о них, но
надеюсь на тебя и делаю это лишь для твоего блага.
С этими словами Дювержье отодвинула незаметную шторку, и моим глазам
предстала большая комната, где пятнадцать женщин, очаровательных на вид и