Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

живем почти целый год.
Самым главным в этой сцене, друзья мои, тем, чем я вправе гордиться,
была ее абсолютная подлинность: я заранее, с большим трудом, разыскала этих
несчастных жертв несправедливости и алчности Сен-Фона, а теперь представила
их ему во плоти, чтобы снова пробудить в нем порочность.
- Ах, негодяй! - воскликнул министр, пристально глядя на жалкую
женщину. - Да, я хорошо знаком с ним, клянусь Богом, и вы также с ним
познакомитесь: он перед вами... Знаешь, Жюльетта, ты прекрасно устроила эту
встречу, у меня просто нет слов... Ну и на что ты жалуешься? Я отправил
твоего мужа в тюрьму, а он ни в чем не виновен? Это правда. Но это еще не
все: твоего мужа больше не существует. До сегодняшнего дня ты от меня
скрывалась, а теперь отправишься вслед за ним.
- Что мы вам сделали, господин?
- То, что жили со мной по соседству и имели маленькое поместье,'
которое не захотели продать мне. Но теперь оно мое: я вас разорил и завладел
им. И вот ты просишь у меня милостыню. Неужели ты считаешь, что я огорчусь,
если ты сдохнешь с голоду?
- Но ради этих бедных детей...
- Во Франции таких слишком много - около десяти миллионов, и прополоть
сад божий - значит оказать обществу большую услугу, - он, прищурившись,
посмотрел на детей, пнул ногой сначала одного, потом другого. - Впрочем, не
такой уж плохой материал. Зачем ему пропадать зря?
При этом член его отвердел невероятно от всего увиденного; содомит
нагнулся, схватил за плечи мальчика и с ходу овладел им; следующей стала
девочка, и с ней было проделано то же самое. Потом он возбужденно закричал:
- А ты, старая стерва, покажи-ка мне свой сморщенный зад, я хочу
увидеть твои дряхлые ягодицы, чтобы кончить!
Старая женщина зарыдала еще сильнее и стала отбиваться, так что мне
пришлось помочь Сен-Фону. Осыпав жалкое тело грязной бранью и ударами,
распутник вонзил в него свой инструмент, и все время, пока насиловал мать,
он яростно пинал ногами ее отпрысков, буквально втаптывая их в грязную
солому, а в момент кульминации одновременно с семенем разрядил свой пистолет
в ее голову. И мы удалились из этого прибежища несчастий, волоча за собой
четырнадцатилетнюю девочку, чьи ягодицы только что жадно целовал Сен-Фон во
время всей этой процедуры.
- Итак, сударь, - сказала я, когда мы шли дальше, - с этого момента
поместье этой семьи полностью принадлежит вам, и вы можете делать с ним, что
хотите. Эта жалкая женщина обивала пороги адвокатов и чиновников, ее мольбы
были уже услышаны, и затевалось крупное дело; по правде говоря, у вас могли
быть серьезные неприятности, то есть вам грозила опасность с ее стороны.
Поэтому я разыскала ее, приютила здесь и подкармливала, и вот теперь вы от
нее избавились.
Сен-Фон пришел в неописуемый в'осторг и дрожащим от возбуждения голосом
повторял:
- Ах, как это сладостно - творить зло! Какие сладострастные чувства оно
вызывает! Ты не можешь представить себе, Жюльетта, как дрожат, будто
наэлектризованные, все фибры моей души от этого поступка, который я совершил
с твоей помощью,.. Ангел мой, небесное создание, мое единственное божество,
скажи мне: чем могу я отблагодарить тебя?
- Я знаю, что вам нравятся люди, жаждущие денег, поэтому я прошу вас
увеличить обещанную сумму.
- Кажется, речь шла о ста тысячах?
- Да.
- Ты получишь в два раза больше, милая Жюльетта. Но постой, что там еще
такое? - И министр застыл на месте при виде двух мужчин в масках и с
пистолетами в руках, которые неожиданно выросли перед нами. - Эй, господа!
Что вам угодно?
- Сейчас увидишь, - процедил один из них и быстро и ловко привязал
Сен-Фона к дереву. Другой так же ловко спустил с него панталоны.
- Что вы собираетесь делать?
- Преподать тебе урок, - ответил первый, взмахнув сплетенной из ремней
плетью и с оттягом опустив ее на министерскую задницу. - Проучить тебя за
то, что ты сделал с этими бедными людьми.
После трех или четырех сотен ударов, которые привели главным образом к
тому, что истощенный орган Сен-Фона вновь взметнулся вверх, второй
нападавший усилил экстаз моего любовника, введя в его анус гигантский член;
совершив бурный акт, он тоже взял плеть и еще раз отодрал министра, который
в это время правой рукой лихорадочно трепал ягодицы девочки, а левой - мои.
Наконец, Сен-Фона отвязали, нападавшие растворились в темноте, а мы втроем
снова вышли на ночную лужайку.
- Ах, Жюльетта, должен еще и еще раз признаться тебе, что ты
восхитительна... Кстати, знаешь, этот последний эпизод не на шутку напугал
меня; но зато ты испытываешь ни с чем не сравнимое удовольствие, когда
вначале на тебя обрушивается страх, а затем растворяешься в волне
сладострастия: жалким человечишкам никогда не понять такие контрасты и
резкие переходы ощущений.
- Выходит, страх благотворно действует на вас?
- Удивительно благотворно, моя милая. Возможно, я самый большой трус на
земле, в чем и сознаюсь без тени стыда. Бояться - это своего рода искусство,
это целая наука - искусство и наука самосохранения, это исключительно важно
для человека, следовательно, верх глупости и тупости в том, чтобы считать
честью бравирование опасностью. Напротив, я полагаю за честь страх перед
лицом опасности.
- Но если страх так сильно воздействует на ваши чувства, как же он
должен восприниматься жертвами ваших страстей!
- Именно, девочка моя, в том-то и заключается мое самое глубокое,
наслаждение, - подхватил мою мысль министр. - Суть наслаждения в том, чтобы
заставить жертву страдать от тех же самых вещей, которые угрожают твоему
существованию... Но где мы находимся? Твой сад, Жюльетта, просто
необъятен...
- Мы пришли к ямам, приготовленным для жертв.
- Ага, - Сен-Фон остановился и повел носом. - Должно быть, принц уже
совершил жертвоприношение: мне кажется, я чую мертвечину.
- Давайте посмотрим, кто это... - предложила я. - По-моему, это самая
младшая из сестер, и она еще жива. Наверное, наш озорник задушил ее, но не
совсем, и закопал живьем. Давайте приведем ее в чувство, и вы развлечетесь
тем, что умертвите сразу двух прелестных девочек.
Действительно, благодаря нашим стараниям бедняжка вернулась к жизни, но
была не в состоянии сказать, что с ней делал принц, когда она потеряла
сознание. Сестры обнялись, обливаясь слезами, и жестокий Сен-Фон сообщил им,
что собирается убить их обеих. Что он и Сделал, не сходя с места. У меня в
жизни было множество подобных приключений, поэтому, чтобы не наскучить вам,
я не буду описывать это двойное убийство. Достаточно сказать, что злодей
разрядил свой инструмент в зад младшей сестры как раз в момент ее
предсмертной агонии. Мы забросали канаву землей и продолжали прогулку.
- Существует бесчисленное множество разных видов убийства, которые дают
возможность испытать удовольствие, но, насколько мне известно, нет ни
одного, которое может сравниться с уничтожением или бесцельным убийством, -
со знанием дела заявил величайший распутник. - Никакой экстаз не сравнится с
тем, что дает это восхитительное злодейство; если бы такое развлечение было
распространено шире, уверяю тебя, земля обезлюдела бы за десять лет. Милая
Дюльетта, спектакль, который ты устроила нам, наводит меня на мысль, что ты
так же, как и я, влюблена в преступление.
На что я просто и с достоинством ответила, что оно возбуждает меня
ничуть не меньше, а может быть, и больше, чем его самого. В это время на
опушке, за деревьями, в неверном лунном свете показался маленький монастырь.
- Это еще что такое? - удивился Сен-Фон. - Какой-то новый сюрприз?
- По правде говоря, - ответила я, - я не знаю, куда мы попали. - И
постучала в дверь. Нам открыла пожилая монашка.
- Уважаемая матушка, - начала я, - не окажете ли гостеприимство двум
путникам, сбившийся с дороги?
- Входите, - сказала добрая женщина, - хотя это и женский монастырь,
добродетель не чужда нашим сердцам, и мы с радостью окажем вам приют, как
оказали его старому господину, который незадолго до вас просил о том же;
сейчас он беседует с нашими обитательницами, они как раз готовят завтрак.
Из ее слов мы заключили, что принц тоже здесь. Мы нашли его в обществе
другой монахини и нескольких пансионерок в возрасте от двенадцати до
шестнадцати. Еще не остыв от крови своей последней жертвы, старый развратник
снова начинал вести себя непристойно.
Как только мы вошли в комнату, монашка бросилась к Сен-Фону.
- Сударь, прошу вас остановить этого неблагодарного господина. В ответ
на любезный прием с нашей стороны, он только и делает, что оскорбляет нас.
- Мадам, - отвечал министр, - вряд ли мой друг отличается более высокой
нравственностью, чем я, он так же, как и я, презирает добродетель и совсем
не расположен вознаграждать ее. А вот ваши юные пансионерки мне нравятся,
поэтому либо мы сейчас же спалим ваш проклятый монастырь, либо изнасилуем
всех шестерых во славу Божию.
С этими словами одной рукой схватив самую младшую, а другой отшвырнув в
сторону обеих монашек, пытавшихся защитить девочку, Сен-Фон, не сходя с
места, овладел ею спереди. Вряд ли стоит добавлять, что остальных пятерых
постигла та же участь, за исключением того, что Сен-Фон, опасаясь, как бы не
ослаб его член, игнорировал влагалища и наслаждался юной плотью через задний
проход. Одна за другой они переходили из его немилосердных объятий в руки
принца, и тот порол их до крови, то и дело прерывая эту церемонию, для того
лишь, чтобы с жаром целовать мои ягодицы, которые, как он часто повторял,
были для него дороже и милее всего на свете. Сен-Фон сумел сдержать свой пыл
и не выбросил из себя ни капли семени, потом вместе с обеими монашками,
одной из которых было за шестьдесят, скрылся в соседней комнате и вышел
оттуда уже один полчаса спустя.
- Что вы сделали с нашими гостеприимными хозяйками? - поинтересовалась
я, когда министр, в прекраснейшем расположении духа, присоединился к нам.
- Чтобы навести порядок в этом заведении, пришлось от них избавиться; я
немного развлекся с ними, потому что питаю слабость к истасканным задницам.
А потом увидел лестницу, ведущую в подвал, сбросил их вниз и замуровал там.
- А что будем делать с этими курочками? Надеюсь, мы не оставим их в
живых? - заметил принц.
Слова его послужили толчком к забавам еще более ужасным, о которых
скажу лишь то, что они по жестокости превосходили адские муки, и скоро с
обитательницами монастыря было покончено.
Оба распутника, наконец, опустошили свои семенники и, увидев, что
забрезжил рассвет, пожелали вернуться в мой дом. Там нас ожидал сытный
роскошный завтрак, за которым нам прислуживали три обнаженные женщины, и мы
от души утолили наш не на шутку разыгравшийся аппетит. После этого принцу
вздумалось провести несколько часов со мной в постели, а мой любовник
удалился в сопровождении двух молодых слуг и развлекался с ними до тех пор,
пока солнце не вошло в зенит.
Отчаянные усилия и сопение старого филина не представляли большой
угрозы для моей скромности, и все-таки после продолжительных и мучительных
для меня упражнений ему удалось проникнуть в мою заднюю норку, впрочем, он
недолго оставался там: Природа разбила вдребезги мои надежды, инструмент его
согнулся, и бедняга, который так и не нашел в себе сил для оргазма,
поскольку, по его словам, он уже два раза кончил нынче вечером, заснул тихо
и мирно, уткнувшись своей противной физиономией в мои ягодицы.
Когда мы пробудились, Сен-Фон, не скрывая своего восхищения моими
талантами, вручил мне чек на восемьсот тысяч франков, выписанный на имя
королевского казначея, и вместе со своим другом покинул мой дом.
Все последующие званые вечера были похожи на самый первый, если не
считать отдельных эпизодов, которые я постоянно варьировала благодаря своему
неистощимому воображению.
Нуарсей присутствовал почти всегда, и за исключением принца посторонних
в доме не было.
Так, в течение трех месяцев я твердой рукой вела свой корабль по
бурливому морю наслаждений, и однажды Сен-Фон предупредил меня, что на
следующий день мне предстоит совершить выдающееся в своем роде преступление.
Ох, уж эти ужасные последствия варварской политики! И кто же, по-вашему,
стал очередной жертвой? Уверена, друзья мои, что вы ни за что не
догадаетесь. Это был родной отец Сен-Фона, шестидесятишестилетний господин,
образец редкого благородства; его давно беспокоил беспорядочный образ жизни
сына, и он начал бояться, что тот окончательно погубит себя; он не раз
крупно разговаривал с ним, предупреждал его по-доброму, даже предпринимал
кое-какие шаги при дворе к вящему неудовольствию Сен-Фона, вынуждая его
оставить министерский пост, справедливо полагая, что беспутному наследнику
лучше сделать это по своей воле, нежели уйти со скандалом.
Сен-Фон с большим раздражением относился к вмешательству отца, помимо
того, смерть старика сулила ему дополнительно три тысячи ежегодного дохода,
и, естественно, колебания его длились недолго. Эти подробности сообщил мне
Нуарсей и, заметив, что я не в восторге от столь грандиозного замысла, решил
снять с этого преступления налет жестокости, который придавала ему моя
идиотская нерешительность.
- Злодеяние, которое ты усматриваешь в убийстве человека, и второе
злодеяние, которое, по-твоему, заключается в отцеубийстве, - это, милая моя,
просто-напросто два бессмысленных понятия, и я постараюсь сокрушить их в
твоих глазах. Впрочем, не стоит терять время на первое, потому что с твоим
умом ты должна лишь презирать предрассудок, который заключается в том, что
недалекие люди усматривают преступление в уничтожении живого существа.
Следовательно, это обычное убийство, вполне для тебя доступное, ибо между
твоей жизнью и жизнью жертвы нет никаких связей; дело здесь обстоит
несколько сложнее для моего друга, и тебя, кажется, пугает само слово
"отцеубийство", поэтому рассмотрим этот поступок исключительно с этой точки
зрения.
Итак, разберемся, что такое отцеубийство - преступление это или нет?
Разумеется, нет. Если на всем свете и существует хоть один поступок, который
я считаю оправданным и законным, так это и есть именно отцеубийство. Теперь
скажи мне, пожалуйста, какая связь между тобой и человеком, давшим тебе
жизнь? Неужели ты собираешься убедить меня в том, что я чем-то обязан чужому
в сущности мужчине только за то, что однажды ему взбрело в голову излить
свою похоть во влагалище моей матери? Нет ничего более нелепого, чем
подобная мысль! Более того, что, если я даже не знаком с ним, если не знаю,
как он выглядит, этот пресловутый отец, мой производитель? Разве
когда-нибудь голос Природы шепнул мне его имя? Да ничего подобного. Почему
же он должен быть для меня ближе, нежели любой другой человек? Если это не
подлежит сомнению, а для меня это непреложный факт, тогда отцеубийство
ничуть не греховнее, чем обычное убийство, и лишить жизни отца нисколько не
хуже, чем отнять жизнь у кого-либо другого. Если я убиваю человека, который,
будучи мне неизвестен, породил меня на свет, факт его отцовства ничего не
добавляет к моему раскаянию, следовательно, я могу колебаться или
раскаиваться только тогда, когда узнаю, что мы родственники, хотя и в этом
случае характер преступления не меняется. Я спокойно отправлю своего отца в
иной мир и не буду чувствовать при этом никаких угрызений совести, если не
буду знать, что он мой отец, но повторяю, и в противном случае для меня
ровно ничего не изменится. Отсюда вывод: даже если я узнаю, что человек,
которого я только что стер с лица земли, - мой отец, неужели душа моя
наполнится раскаянием и страданием? Какая чепуха!
Продолжим дальше: я допускаю, что угрызения совести имеют место на
самом деле, хотя для них и не существует никаких объективных причин. Но если
ты собираешься разочаровать меня на сей счет, я повторяю тебе еще раз:
преступление, которого ты так боишься, - это вовсе и не преступление даже, а
его иллюзия: ведь сама Природа ничем не намекнула мне, кто мой создатель;
выходит, она вложила в меня не больше нежности к этому господину чем к
любому другому, не имеющему ко мне никакого отношения, следовательно,
причины для угрызений и сомнений существуют только в моей голове, а это
значит, что такое чувство ничего, абсолютно ничего, не стоит, и я буду
круглым идиотом, поддавшись ему. Скажи мне, разве животные боготворят своих
родителей? Разве имеют они хоть малейшее представление о том, кто их
сотворил? Пытаясь отыскать хоть какое-то основание для сыновней
благодарности, ты можешь сказать, что мой отец обо мне заботился в детстве и
отрочестве. И это будет еще одна ошибка. Он всего-навсего подчинялся обычаям
данной страны, тешил свое самолюбие, отдавался чувству, которое он, как
отец, может питать к делу рук своих, но которого я не обязан испытывать к
своему творцу, ибо творец этот действовал исключительно ради собственного
удовольствия и не думал обо мне, когда подмял под себя мою будущую матушку и
совершил с ней акт оплодотворения; стало быть, заботился он только о себе, и
я не вижу тут никакого основания для столь горячей благодарности.
Пора перестать обманывать себя иллюзиями, и предрассудок - не пища для
образованного ума: человеку, давшему нам жизнь, мы обязаны ничуть не более,
чем самому далекому и чуждому нам существу. Природа не предусмотрела в нас
абсолютно никаких чувств к родителю, более того, она и не могла наградить
нас подобным чувством к нему, ибо привязанность нельзя навязать извне;
большая неправда то, что мы любим своих отцов, как неправда и то, что мы
вообще способны полюбить их: да, мы их боимся, но любить - это уж извините!
Они всегда представляют для нас угрозу, всегда тяготят нас, само их
существование создает для нас множество неудобств, и наш личный интерес,
самый священный из всех законов Природы, диктует нам неодолимое желание
приблизить смерть человека, от кого мы ожидаем наследство, и если посмотреть
на это дело под таким углом зрения, мы должны не только ненавидеть этого
человека - просто ненавидеть и ничего больше, - но вполне естественно с
нашей стороны покуситься на его жизнь по той простой причине, что всему на
земле приходит свой черед, и если отец мой зажился на этом свете и
злоупотребляет богатством, доставшимся ему от своего предка, а я тем
временем старею в томительном ожидании счастливого часа, почему бы мне
спокойно и хладнокровно не помочь Природе, у которой порой не доходят до
этого руки, и самому, любым доступным способом, не ускорить процесс своего
вхождения в права, дарованные мне свыше, коль скоро права эти задерживаются
в силу какого-то каприза судьбы или случайности? Если эгоизм - общее
правило, коим человек измеряет все свои действия, тогда - и это непременно
так! - гораздо меньшее зло убить отца, нежели убить другого человека, потому
что наши личные причины, чтобы избавиться от того, кто произвел нас на свет,
всегда намного весомее и уважительнее, чем лишить жизни человека
постороннего. И вот здесь-то есть еще один метафизический факт, о котором не
стоит забывать: старость - путь к смерти; заставляя человека стареть,
Природа подталкивает его к могиле, значит, тот, кто уничтожает старшего по
возрасту человека, не совершает ничего дурного, кроме того, что исполняет ее
намерения, вот почему у многих народов убийство стариков почитается за
добродетель. Бесполезные для мира, лишняя обуза для общества, пожирающие
припасы, которых и без того уже мало и не хватает молодым или которые
молодые вынуждены приобретать по дорогой цене по причине чрезмерного спроса,
престарелые люди не имеют цели в жизни, они просто вредны, и очевидно, что
самое мудрое - ликвидировать их. Стало быть, это вообще не только никакое не
преступление - убийство собственного отца, напротив, это благое деяние с
точки зрения того, кому оно служит; для Природы это также благо, ибо
избавляет ее от ненужного бремени. Этим нужно гордиться, поскольку
отцеубийство проявляет силу, философский ум, самоуважение и, в конечном
счете, приносит пользу обществу, избавляя его от сорняков.
Итак, Жюльетта, тебе предстоит совершить благородный поступок, то есть
уничтожить врага твоего любовника, который, я уверен, служит государству на
пределе своих сил и возможностей, ибо если - и не мне отрицать это - он в
чем-то скуп, мелочен и даже жаден, Сен-Фон - все-таки великий министр: он
кровожаден, алчен, у него мертвая хватка, он считает убийство необходимым
для мудрого правления. Возможно, он не прав? Может быть, Сулла, Мариус,
Ришелье, Мазарини - эти великие исторические личности - думали по-другому?
Сомнений здесь нет и быть не может. Без кровопролития не может выжить ни
один режим, и в особенности монархический: трон тирана цементируется кровью,
и Сен-Фону еще предстоит пролить море крови; она должна пролиться уже
сейчас. Соверши это, Жюльетта, и ты завоюешь расположение человека, который
содержит тебя, как мне кажется, в настоящей роскоши, и тем самым ты умножишь
богатство того, кто делает богатой тебя. Да я просто не могу понять, как ты
можешь раздумывать.
- Нуарсей, - дерзко заявила я, - кто вам сказал, что я раздумываю? Это
был просто минутный порыв и ничего больше. Я еще молода. Я еще не оперилась,
карьера моя только начинается. Порой, я оступаюсь, спотыкаюсь, но должно ли
это удивлять моих наставников? Ведь они скоро увидят, что я достойна той
заботы, которой они меня окружили. Пусть же Сен-Фон поспешит и пришлет мне
своего родителя - тот умрет через два часа после того, как переступит порог
моего дома. Однако, мой дорогой, в шкатулке, которую вручил мне ваш друг,
три вида яда, так который же я должна выбрать?
- Самый жестокий, тот, что приносит больше страданий, - ответил
Нуарсей. - Хорошо, что ты мне напомнила. Сен-Фон особенно подчеркивал это
обстоятельство. Он желает, чтобы на пути к своей смерти, его отец получил
сполна за свои интриги; он хочет, чтобы агония его была ужасной.
- Понимаю, - сказала я, - и вы можете передать ему, что все будет
сделано так, как он пожелал. А теперь объясните мне план.
- План следующий: ты на правах подруги министра приглашаешь старика
отобедать - пошлешь ему записку, в которой объяснишь, что хочешь помирить
его с сыном, что разделяешь его взгляды на беспутное поведение министра и
согласна с тем, что он должен уйти в отставку. Сен-Фон-старший придет, его
вынесут из твоего дома безнадежно больным, а об остальном позаботится
Сен-Фон-младший. Вот деньги, требуемые для дела: чек на сто тысяч франков из
казны. Этого достаточно, Жюльетта?
- Сен-Фон слишком щедро платит за один обед. - И я вернула ему клочок
бумажки. - Передайте, что я это сделаю просто так, потому что хочу ему
помочь.
- А вот еще один чек на такую же сумму, - продолжал Нуарсей. - - Твой
покровитель предвидел твой отказ и, честно говоря, был бы разочарован, если
бы такового не последовало. "Я хочу, чтобы она получала деньги за свои
услуги и получала, сколько пожелает. - Он часто говорил мне такие слова. -
До тех пор, пока ею движет эгоизм и пока я удовлетворяю ее эгоизм, она будет
со мной".
- Видимо, Сен-Фон хорошо меня знает, - был мой ответ. - У меня,
слабость к деньгам, и я не скрываю этого ни от себя самой, ни от вас. Но я
никогда не попрошу у него больше, чем необходимо. Этих шестисот тысяч
франков будет вполне достаточно для нашего дела, и я хочу получить еще
столько же в день смерти старика.
- Не беспокойся, ты их получишь. Должен признать, что ты великолепно
устроилась, Жюльетта. Постарайся не испортить своего положения, и если
будешь вести себя умно, ты скоро станешь богатейшей женщиной в Европе,
потому что я дал тебе лучшего в мире друга и покровителя.
- Уважая ваши принципы, Нуарсей, я воздержусь от благодарностей;
устраивая наше знакомство, вы получили удовольствие и также извлекли из
этого пользу; вам льстит, что среди ваших самых близких знакомых числится
женщина, чье общественное положение, богатство, имя уже начинают затмевать
блеск придворных дам... Я бы постыдилась показаться в Опере в таком платье,
в каком вчера была княгиня де Немур: никто и не взглянул на нее, все глаза
были устремлены на меня.
- И ты в восторге от этого, Жюльетта?
- В безумном, дорогой мой. Хотя бы потому, что купаюсь в золоте,
которое доставляет мне высшее наслаждение.
- Как обстоят твои дела с плотскими утехами?
- Великолепно, редко случаются ночи без того, чтобы лучшие в Париже
утешители или утешительницы не приходили ласкать меня до потери сознания.
- А твои любимые преступления?
- Совершаются своим чередом, совершаются... Ворую при каждом удобном
случае, не упускаю ни единого франка. Судя по моей алчности, можно подумать,
что я постоянно голодаю.
- Про месть также не забываешь?
- На этот счет я особенно щепетильна. Вы слышали о несчастье,
случившемся с принцем Р., весь город только об этом и судачит: это моя
работа. Пять-шесть дам, которые в последнее время оспаривали у меня пальму
первенства в обществе, сейчас отдыхают в Бастилии.
Вслед за тем мы обсудили некоторые детали, касавшиеся званых вечеров,
организованных мною в честь министра.
- Должен сказать, - заметил Нуарсей, - что в последнее время ты,
кажется, несколько ослабила свои усилия, и Сен-Фон обратил на это внимание.
К прошлому ужину было подано менее пятидесяти блюд, а ведь тебе, конечно,
известно, что только при хорошем питании можно испытать полноценный оргазм,