Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

дурными только в глазах людей, воспитанных предрассудком! Такие пороки, как,
например, воровство, содомия, трусость - разве они не постыдны? Но это не
мешает считать, что для Природы они совершенно законны, а то, что законно,
не может быть постыдным, ведь не может быть незаконным или неестественным
все, что внушает нам Природа. Ну ладно, не будем останавливаться на этих
пороках и признаем, что в каждого человека изначально заложено стремление к
здоровью. Если это так, тогда средства, которые он употребляет для этого,
столь же естественны, сколько законны. Точно так же, разве все люди не ищут
высших наслаждений в плотских утехах? Если содомия - надежное средство
достичь цели, значит, содомия не может быть постыдным актом. Наконец, каждый
из нас носит в себе чувство самосохранения, каждый, можно сказать, заражен
этим инстинктом. Для самосохранения трусость - самое верное средство,
выходит, это свойство совсем не постыдное, и каковы бы ни были
безосновательные предрассудки относительно любого из этих пороков,
совершенно очевидно, что ни один из них нельзя назвать дурным, поскольку все
они естественны. Так же обстоит дело и с развратом, которым занимаются
многие, причем самые мудрые женщины. Ничто так не угодно Природе, как
либертинаж, следовательно, он не может быть дурным делом.
Давайте на минуту допустим, что в этом есть какое-то бесчестье. Но
какая умная женщина из-за этого откажется от удовольствий? Ей в высшей
степени плевать, что кто-то считает ее бесстыдницей. Если она достаточно
умна, чтобы не считать себя таковой, значит, в ее случае никакого
бесстыдства нет и в помине; она будет хохотать над этой несправедливостью и
тупостью, она охотно уступит домогательствам Природы и сделает это лучше,
нежели любая другая, менее развратная особа. Но если женщина дрожит за свое
доброе имя, о счастье она может забыть, счастливой может быть та, кто уже
распростился со своей репутацией и кто бесстрашно отдается своим желаниям,
потому что терять им больше нечего.
Предположим, что поступки и привычки распутной женщины, продиктованные
ее наклонностями, действительно дурны с точки зрения правил и установлений,
принятых в данной стране, но эти поступки, какими бы они ни были, настолько
необходимы для ее счастья, что она не может отказаться от них без ущерба для
себя, она будет просто сумасшедшей, если станет подавлять свои желания из
боязни покрыть себя позором. И бремя надуманного бесчестья не будет мешать
ей предаваться своему любимому пороку; в первом случае ее страдание будет,
так сказать, интеллектуального порядка, которое трогает далеко не всех,
между тем как во втором она лишает себя удовольствия, доступного всем
прочим. Таким образом, как из двух неизбежных зол выбирают меньшее, так и
нашей даме придется смириться с позором и продолжать жить как прежде, не
обращая внимания на недоброжелательные взгляды, потому что в первом случае
она ничего не теряет, навлекая на себя позор, а во втором - теряет
бесконечно много. Следовательно, она должна привыкнуть к оскорблениям,
научиться стойко переносить их; она должна победить этого злобного немощного
врага и с самого раннего детства отучиться краснеть по пустякам, должна
наплевать на скромность, преодолеть стыд, который дотла- разрушит мир ее
удовольствий и лишит ее счастья.
Достигнув высшего уровня развития, она сделает для себя удивительное и
вместе с тем вполне естественное открытие: уколы и шипы этого позора,
которых она так страшилась, превратятся в острую приправу к наслаждениям,
тогда, не думая больше об оскорблениях, она с удвоенным рвением бросится на
поиски столь сладостной боли и скоро с удовольствием начнет открыто
демонстрировать свою порочность. Понаблюдайте за любой обольстительной
либертиной, и вы увидите, как это несравненное создание жаждет распутничать
перед всем миром, не ощущая никакого стыда; она смеется над страхом скандала
и сетует лишь на то, что ее поступки недостаточно широко известны. Интересно
еще и то, что только на этой стадии она по-настоящему познает наслаждение,
которое до сих пор было опутано плотной анестезирующей пеленой ее
собственных страхов и предрассудков, и чтобы вознестись к вершинам
блаженства и опьянения, ей остается растоптать последние препятствия и
ощутить в самых недрах своей души те, незнакомые простым смертным,
покалывания, что доводят человека до сладостной агонии. Иногда говорят,
будто подобное блаженство сопряжено с ужасными вещами, которые противоречат
здравому смыслу и всем законам Природы, совести, приличия, с вещами, которые
не только вызывают всеобщий ужас, но и не могут доставить нормальному
человеку никакой радости. Может быть, это и так, но лишь с точки зрения
дураков. Однако, друзья мои, существуют светлые умы, которые, отбросив все,
что делает эти вещи внешне ужасными, то есть навсегда уничтожив
предрассудок, ибо только он пятнает их грязью, смотрят на те же самые вещи
как на случай испытать неземное блаженство, и их наслаждения тем сильнее,
чем шире пропасть между этими вещами и общепринятыми нормами, чем охотнее и
настойчивее творят они свои дела и чем строже относится к ним вульгарная
толпа. Внушите такие мысли женщине и увидите, что получится. Когда ее душа
услышит эту неземную музыку, трепетные аккорды, осаждающие ее, станут
настолько страстными и. мощными, что она позабудет обо всем, кроме
потребности устремиться еще дальше по чудесному пути, который она выбрала.
Чем больше злодеяний она творит, тем сильнее это ей нравится, и вы не
услышите от нее никаких жалоб на то, что ее тяготит клеймо бесчестия -
бесчестия, которое она боготворит и которое своим опустошающим жаром еще
выше поднимает температуру ее наслаждений. И вам станет понятно, почему эти,
как их называют, исчадия зла всегда требуют избытка ощущений и почему их не
трогает удовольствие, если оно не приправлено преступлением. Само
преступление теряет для них всякий смысл, и в отличие от вульгарных умов,
которые в нем видят нечто отталкивающее, они смотрят на него совсем другими
глазами, под другим углом зрения и находят в нем нескончаемое очарование.
Привычка ни перед чем не останавливаться и преодолевать все барьеры ведет их
все дальше и дальше в поисках того, что считается дурным и запретным, и так,
переходя от безумства к безумству, они, в конечном счете, доходят до
чудовищных, невероятных вещей, которые служат очередной ступенью на их пути,
потому что эти женщины должны творить настоящие преступления, дабы испытать
настоящие спазмы блаженства, и, к сожалению, не существует на свете
злодейств, какие могли бы удовлетворить их. Таким образом, постоянно гоняясь
за своей быстро ускользающей звездой и вечно обгоняемые собственными
желаниями, эти великие женщины сокрушаются не столько о том, что совершили
мало зла, но больше о том, что в мире его до обидного мало. Не думайте,
милые подруги, что изначальная слабость нашего пола служит надежным убежищем
от ветров порока: имея более высокую организацию, чем мужчины, мы скорее их
чувствуем бурю и слышим крик птицы зла. Мы способны на чудовищные дела, мы
жаждем небывалых извращений; мужчинам и в голову не приходит, на что
способна женщина, когда Природа милостиво закрывает глаза, когда
захлебывается голос религиозного исступления, когда спадают оковы закона.
Как часто мы слышим безмозглых ораторов, которые клеймят женские
страсти, забывая о том, что эти страсти производят искру, зажигающую лампу
философии; они забывают, что именно холодным и бесстрастным мужчинам мы
обязаны рождением всех тех религиозных глупостей, которые так долго
свирепствовали на земле. И пламя эмоций спалило дотла это отвратительное
пугало, это Божество, во имя которого столько глоток было перерезано в
течение многих веков, только страсть осмелилась снести с лица земли мерзкие
алтари. Но даже если наши страсти не оказали мужчинам других услуг, разве
этого недостаточно, чтобы они были снисходительными к нашим прихотям и
капризам, а мы к слабостям этих кретинов? Да, дорогие мои, презирайте
клевету, которой люди с радостью готовы запятнать вас, наплюйте на свой
позор, ибо иного он не заслуживает, привыкайте ко всему, что может навлечь
на вас обвинения, умножайте свои злодейские дела, и они дадут вам силу без
страха смотреть в будущее, они уничтожат зародыши угрызений, прежде чем те
дадут всходы. Пусть вашими принципами станут такие, которые лучше всего
согласуются с вашими наклонностями, только не надо спрашивать себя,
согласуется ли это с погаными человеческими условностями, и не стоит
упрекать себя за то, что вы не родились под другими звездами, в другом краю,
где подобное поведение приветствуется. Делайте только то, что вам нравится и
приносит наслаждение, все прочее - ерунда. Будьте высокомерно безразличны к
пустым словам: порок, добродетель - все это понятия, не имеющие никакого
реального смысла, они произвольны, их можно поменять местами, они выражают
лишь то, что модно в данном месте и в данное время. Повторяю еще раз: позор
и бесчестие скоро оборачиваются сладострастием. Где-то, кажется у Тацита, я
прочитала, что бесстыдство - это высшее и последнее удовольствие для тех,
кому надоели все остальные, испытанные сверх всякой меры. Я признаю, что это
удовольствие сопряжено с опасностью, так как необходимо найти средство - и
очень мощное - чтобы извлечь наслаждение из этого вида самоуничижения, из
этого сорта деградации чувств, который порождает все остальные пороки, ибо
удовольствие это иссушает душу или, лучше сказать, лишает женщину воздуха,
оставляя взамен удушающую атмосферу запредельного разврата и не оставляя ни
малейшего выхода чувству раскаяния. Последнее не просто исчезает - в нем
появляются совершенно новые краски и оттенки, и вот мы видим перед собой
человека, который утратил вкус ко всему, кроме того, что может вызвать
раскаяние, и который вновь и вновь, с тайным сладострастием, вызывает в себе
это чувство, чтобы испытать удовольствие от его подавления, и постепенно
доходит до самых изощренных излишеств, и доходит до этого тем скорее, чем
больше нарушает закон и чем чаще насмехается над добродетелями.
Преодолеваемые препятствия становятся эпизодами сладострастия, и зачастую
они больше возбуждают извращенное воображение, чем сам акт. Но самое
восхитительное здесь то, что человек ощущаем себя счастливым, и он
действительно счастлив. Разумеется, счастье зависит исключительно от нашей
внутренней организации и может встречаться как в высших сферах добродетели,
так и в бездне порока... Это так, но разве добродетель способна довести до
сумасшествия? Разве холодную окаменелую душу может утешить или согреть
нищенское вознаграждение, которое сулит добродетель? Нет, друзья мои, нет -
добродетель никогда не принесет нам счастья. Лжет тот, кто говорит, что
обрел в ней счастье - он выдает за счастье то, что на деле является иллюзией
тщеславия. Со своей стороны я всеми фибрами души презираю, ненавижу
добродетель, ненавижу настолько же, насколько в прошлом боготворила ее, и
радость, которую я испытываю, постоянно попирая ее ногами, я хотела бы
увенчать высшим блаженством: уничтожить ее в каждом сердце, где она обитает.
Как часто мой кипящий мозг, переполненный самыми невероятными образами и
картинами, распалялся настолько, что я жаждала только одного - очертя голову
броситься в безбрежный океан бесстыдства. Мне надо было еще раз, раз и
навсегда, увериться в том, что я распутница; я хотела бы сбросить вуаль
лицемерия, растоптать неблагодарные клятвы, мешающие открыто заниматься
развратом, и сделаться самой распутной из падших женщин. Признаться, я
завидую судьбе тех дивных созданий, которые украшают наши улицы и
удовлетворяют грязную похоть каждого встречного; они опускаются до самого
предела деградации, погрязая в грязи и в ужасном пороке; бесстыдство - их
удел, но они не ощущают его, не ощущают ничего, кроме удовольствия. Какое
это счастье! Почему бы всем нам не стремиться к этому? В целом мире нет
счастливее того, в ком бьется сердце, закаленное страстями, кто на крыльях
страстей воспаряет туда, где не существует ничего кроме наслаждения. И зачем
ему ощущать что-то другое? Ах, милые мои, если бы только мы могли достичь
таких высот распущенности, мы перестали бы выглядеть мерзкими грешницами!
Сама Природа открывает нам врата к счастью, так давайте же войдем в них!
Клянусь моими грешными потрохами, они отвердели! - вскричала неистовая
Дельбена. - Они ожили, вознеслись в небо, эти божественные столпы, которые я
трогала, беседуя с вами. Смотрите, они тверды как сталь, и моя жопка
трепещет и страстно ждет их. Идите же сюда, добрые мои друзья, ублажите
ненасытный зад вашей Дельбены, в самые сокровенные глубины распутного чрева
влейте свежие струи спермы, которая, если это вообще возможно, погасит
пожар, пожирающий меня! Ко мне, Жюльетта, я хочу по капле высосать весь
нектар из твоей куночки, пока наши могучие рыцари трудятся над моей попой.
Вольмар пусть сядет на твое лицо, пусть вручит тебе свои прелести - лижи их,
ешь их, пей их, а одной рукой ты будешь ласкать Флавию, другой - ягодицы
Лоретты.
Участники, спектакля заняли свои места. Оба любовника Дельбены по
очереди занимались с ней содомией, моя плоть, словно подстегнутая
извержением Вольмар, в изобилии текла в рот наставницы, и вот, наконец,
пришло время перейти к главному - лишить Лоретту невинности.
Назначенная на роль верховной жрицы, я вооружилась искусственным
членом. Это была весьма внушительная штука: безжалостная аббатиса приказала
выбрать самый большой во всем арсенале. Последовавшую за этим грубую и
сладострастную сцену я хочу описать подробно.
Лоретту поместили в самом центре. Она неподвижно лежала на высоком
стуле, под ее ягодицы подложили твердую подушку; девочка лежала, опираясь на
стул только задней частью. Ее широко раскинутые ноги растягивали в стороны
веревки, привязанные к вделанным в пол кольцам, таким же образом были
привязаны ее руки. Самая труднодоступная и интимная часть тела нашей жертвы
находилась в очень удобном положении, будто ожидая карающего меча. Перед
Лореттой сидел Телем и держал на коленях ее прелестную головку, словно
утешая и успокаивая ее. Мысль отдать девочку в руки исповедника, как обычно
делают с жертвой перед тем, как ее обезглавить, пришла в голову Дельбене и
невероятно забавляла хозяйку, и я поняла, что ее страсти были жестоки в той
же мере, в какой ее вкусы были извращены. Было решено, что в то время, как
моя рука лишит Лоретту девственности, Дюкроз будет совокупляться со мной
сзади. В комнате находился алтарь, стоявший рядом и чуть выше жертвенника,
на котором должна была страдать бедная девочка, и алтарь этот был ложем
нашей возбужденной до крайности аббатисы. Развалившись на нем между Вольмар
и Флавией, эта хищница собралась услаждать себя мыслью о преступлении,
которое она подготовила, и роскошным спектаклем самого преступления.
Прежде чем обеспечить мой тыл, Дюкроз подготовил плацдарм для моего
предстоящего приступа: увлажнил нижние губки Лоретты и смазал мое оружие
маслянистым составом, который должен был облегчить проникновение. Однако
первый же толчок вызвал судорожное напряжение крохотной вагины, и Лоретта
жалобно вскрикнула: ей еще не исполнилось и десяти лет, а мое копье имело
сантиметров пятнадцать в окружности и около тридцати в длину. Поощрительные
замечания окружающих, внезапно охвативший меня гнев, желание довести до
конца этот акт высшего либертинажа - все это вместе привело к тому, что я с
таким неистовством набросилась на бедняжку, какое вы вряд ли найдете в самом
пылком любовнике. Мое оружие проникло внутрь, и кровь, хлынувшая из
разорванной девственной плевы, и отчаянные стоны жертвы стали свидетельством
того, что операция прошла успешно. Урон, понесенный бедной девочкой,
оказался совсем нешуточным: рана была настолько большой, что во мне
шевельнулось беспокойство за ее жизнь. Дюкроз, тоже обеспокоенный, взглянул
вопросительно на аббасису; она, сладострастно кусая губы и дрожа от умелых
ласк своих помощниц, кивнула, и это стало сигналом к продолжению.
- Эта сучка наша! - крикнула она. - И не жалейте ее. Я за нее не
отвечаю, как, впрочем, ни за кого другого; я делаю здесь все, что хочу!
Вы без труда догадаетесь, как воспламенили меня эти злые слова. И
будьте уверены, что бедствия, причиной коих были моя жестокость и
непослушный инструмент, только увеличили мое усердие; еще минута, и
инструмент целиком исчез в пучине боли. Лоретта лишилась чувств, Дюкроз
продолжал содомировать меня, а набухший орган Телема вдохновенно терся о
прелестное лицо уже ничего не чувствующей девочки, чью голову он сжимал
своими бедрами...
- Мадам, - обратился он к Дельбене, азартно работая членом, - кажется,
кое-кому здесь требуется помощь.
- Хорошая порция спермы - вот, что ей требуется, - откликнулась
аббатиса. - Это единственное лекарство, которое дают шлюхам.
Я с новой силой продолжала свое дело, все больше возбуждаемая членом
Дюкроза, который едва не погрузился полностью в мой задний проход. Экстаз
охватил нас всех примерно в один и тот же момент. Трое лесбиянок,
распростертых на алтаре, изверглись как целая батарея мортир. По
искусственному органу, который я погрузила в самые недра Лоретты, струей
стекала моя собственная плоть, а плоть Телема смешалась со слезами жертвы,
когда он испытал оргазм на ее лице.
Сломленные усталостью и поняв, что Лоретту требуется привести в
чувство, если мы хотим получить от нее новые удовольствия, мы вспомнили о
ней. Ее развязали, принялись хлопать по щекам, тормошить, щипать, и вскоре
она стала подавать первые признаки жизни.
- Ну что с тобой? - нетерпеливо и грубо спросила Дельбена. - Неужели ты
такая неженка, что от подобной малости едва не оказалась у врат ада?
- Увы, мадам, я не могу больше, - слабо проговорила бедная истерзанная
девочка, продолжая истекать кровью. - Мне очень больно, я умираю...
- Не так скоро, - отрезала наставница, - пациентки, намного моложе
тебя, успешно выдерживали такие же процедуры, так что давайте продолжим.
И без дальнейших разговоров, без попыток остановить кровь, Лоретту
привязали снова, только на этот раз ее положили не на спину, а на живот;
теперь в удобной для меня позиции был ее задний проход. Дельбена и обе ее
помощницы опять расположились на алтаре, а я приготовилась пробить еще одну
брешь.
Вряд ли что может сравниться с тем роскошным бесстыдством, с каким
Дельбена мастурбировала с помощью Вольмар и Флавии. Последняя, накрыв ее
всем телом, прижималась влагалищем ко рту хозяйки и одновременно целовала ей
клитор и щекотала соски; Вольмар яростно массировала ненасытный анус
аббатисы, погрузив в него три пальца; ни одна часть тела злодейки не
оставалась необласканной, и сквозь пелену наслаждений она жадно наблюдала за
моими действиями. Знак был подан, и я приступила ко второму акту. Теперь
меня содомировал Телем, а Дюкроз должен был готовить к атаке бедную Лоретту
и одновременно ласкать мне клитор. Трудности были велики и казались
непреодолимыми: два или три раза мой инструмент выталкивался обратно и,
несмотря на все мои старания, то и дело сбивался с пути, снова оказываясь во
влагалище Лоретты и тем самым доставляя лишние мучения несчастной жертве
нашего распутства. Дельбена, потеряв терпение, велела Дюкрозу проторить
тропинку собственным членом, и это поручение доставило ему живейшее
удовольствие. Имея член, лишь немногим уступающий бушприту, которым была
вооружена я, но только более послушный хозяину, развратник в следующий же
миг глубоко погрузил его между вздрагивающих ягодиц девочки, протаранил
девственные потроха, вытащил их наружу и уже собрался сделать еще один заход
и впрыснуть свое семя в пробитую полость, как в тот самый момент аббатиса
приказала ему отойти -в сторонку и дать мне возможность продолжать.
- Ах, дьявол меня забери! - пробормотал аббат, вытаскивая свой орган,
изнемогающий от вожделения и измазанный темной густой жидкостью -
доказательством его победы. - Разрази меня гром! Ну ладно: как скажете.
Только я требую реванша. Отдайте мне взамен зад Жюльетты.
- Нет, - отвечала Дельбена, которая, несмотря на то, что купалась в
жарких волнах наслаждения, внимательно следила за порядком. - Нет, эта часть
тела Жюльетты принадлежит Телему, теперь он должен насладиться ею, и я не
могу покушаться на его права. Но ты, шалунишка, если уж так тебе не
терпится, пойди и воткни свой посох в изголодавшуюся жопку Вольмар. Ты
только взгляни на эту прелесть. Забирайся скорее в нее, закупорь ее как
следует, а она от этого еще сильнее будет ласкать меня.
- Да, черт возьми! Да! - подхватила Вольмар. - Иди ко мне, моя норка
изнывает от жажды...
Участники карнавала снова заняли свои места, поднялся занавес, и
начался новый акт. Брешь, проделанная моим помощником, сделала свое дело,
мой инструмент вошел легко и свободно, и минуту спустя наша бедная девочка
узнала, как он велик и безжалостен. Она истошно закричала, стоны и вопли ее
были ужасны, но Телем, который, казалось, целиком проник в меня, и Дельбена,
которая захлебывалась исторгнутой мною плотью, воспламеняли меня настолько,
что я забыла обо всем на свете. Потоком хлынула кровь, и девочка потеряла
сознание во второй раз, В этот момент снова проявила себя жестокая натура
Дельбены.
- Не останавливайся! Продолжай! Не смей прекращать! - гневно вскричала
она, увидев, что я заколебалась. - Разве это уже конец? Ты что, не видишь,
что мы еще не кончили?
- Но она умирает, - возразила я.
- Умирает? Неужели умирает? Чушь все это! Фиглярство! Комедия! А если
даже и так? Что из того? Одной шлюхой больше, одной меньше - мне наплевать.
Эта стерва здесь для того, чтобы развлекать нас, и, клянусь всей своей
спермой, она будет делать свое дело!
Мою решимость укрепили слова этой мегеры, и, прогнав постыдную жалость,
внушенную кем угодно, но только не Природой, я вновь принялась за дело и
продолжала до тех пор, пока не прозвучал сигнал к общему отступлению -
одновременно, со всех сторон, послышались звуки, напоминающие
столпотворение. К тому моменту, как я в изнеможении откинулась на подушки,
на моем счету было уже три оргазма.
- А теперь давайте взглянем на нее, - предложила аббатиса, подходя к
Лоретте. - Она еще дышит?
- О, ля, ля! Она чувствует себя не хуже, чем до начала потехи, -
проворчал Дюкроз, - а если вы в этом сомневаетесь, я могу сделать еще заход
в ее вагину, и она вмиг очнется.
- Лучше, если мы разбудим ее все вместе, - сказал Телем. - Я оседлаю ее
сзади, Дельбена будет массировать мне анус, а я - целовать попку Вольмар;
Дюкроз поработает своим членом в заднем проходе Жюльетты, а своим усердным
языком - во влагалище Флавии.
План был одобрен, и мы приступили к его исполнению. Ритмичные движения
обоих наших бомбардиров и их неукротимая страстность быстро привели в
чувство Лоретту, которая, тем не менее, пребывала в весьма плачевном
состоянии.
- Я обожаю вас, мадам, - шепнула я наставнице, отведя ее в сторону, -
но как же все-таки вы исправите то, что со мной сделали?
- Не волнуйся, ангел мой, - ответила Дельбена. - Завтра я натру тебя
мазью, которая быстро приведет тебя в полный порядок, так что послезавтра
никто и не догадается, что твоим сокровищам нанесен непоправимый ущерб. Что
же касается Лоретты, разве ты забыла, что ее считают сбежавшей из монастыря?
Теперь она наша и никогда больше не выйдет отсюда.
- Что вы собираетесь с ней сделать? - спросила я, сильно
заинтригованная.
- Она будет служить для наших утех. Милая Жюльетта, ты как будто только
вчера родилась на свет. Неужели до сих пор не понятно, что настоящее
распутство не бывает без злодейства, и чем ужаснее одежды, в которые рядится
удовольствие, тем оно приятнее для нас?
- Простите, мадам, но я все еще не могу решиться окончательно.
- Потерпи. Ждать тебе осталось недолго - придет время и все твои
сомнения исчезнут. А пока давайте поужинаем.
Всей компанией мы перешли в маленькую комнату по соседству с салоном,
где происходили оргии. Здесь на столе были расставлены обильные изысканные
яства: редчайшие мясные деликатесы и тончайшие вина. Мы сели за стол, и - о,
чудо! - нас стала обслуживать Лоретта. Скоро я заметила, по тому, как к ней
обращались, как грубо относились к ней, что отныне бедняжка была не более,
чем жертвенным агнцем, участь которого решена. Чем больше возрастало
оживление за столом, тем хуже ей приходилось: каждое ее движение или слово
вознаграждалось пинком, щипком или пощечиной, а малейшая нерадивость или
непослушание наказывались еще строже. Я не буду, дорогой читатель, утомлять
тебя всеми мерзкими подробностями, сопровождавшими эту разнузданную
вакханалию, достаточно сказать, что по своей крайней извращенности они
превосходили все самое худшее из того, что я когда-либо видела в среде самых
закоренелых распутников.
В комнате было очень тепло, женщины были обнажены, мужчины отличались
такой же небрежностью в одежде, то есть отсутствием оной, и вся компания