Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

ласкал нас.
- О, какая чудная попочка, - неожиданно забормотал он, прижимаясь ко
мне, - как жаль, что нельзя забраться туда... Но, может быть, если мы
попробуем... Да, мадам, чуточку старания с вашей стороны, и это будет не так
больно...
- Ах ты, зверюга, - сказала я, поднимаясь с дивана, - да я не дам тебе
даже свою куночку: у меня до сих пор все болит внутри, и я не хочу испытать
еще худшего. Подержите его, Клервиль, сейчас мы заставим этого негодника
кончать до тех пор, пока кровь не потечет из его яиц, иначе он не даст нам
покоя.
Мы уложили его на кровать, Клервиль зажала его член между своих грудей,
а я, усевшись ему на лицо, заставила его целовать калитку храма, в который
так его и не допустила; вначале он робко и даже неумело водил языком по
краям отверстия, затем немного оживился, заработал энергичнее, потом,
раздвинув шелковистые заросли, коснулся клитора и кончил еще раз.
После этого Клервиль спросила Клода, есть ли еще у них в монастыре
такие развратники, на что он с готовностью ответил, что таких в заведении
человек тридцать, тогда моя подруга захотела узнать, нельзя ли провести
вечер вместе с ними.
- Разумеется, - отвечал Клод, - как только захотите испытать
незабываемые плотские утехи, приходите прямо к нам, и мы примем вас как
королев.
Затем Клервиль поинтересовалась, можно ли устроить оргию, которую она
имеет в виду, в стенах монастыря.
- Это самое лучшее место, - заверил кармелит, - и там можно делать все,
что вашей душе угодно.
- Тогда, дорогой мой, - сказала Клервиль, - чтобы не оставалось никаких
сомнений, я прошу тебя прямо сейчас пойти и поговорить с настоятелем;
объясни ему суть дела, а мы подождем тебя здесь.
Как только монах ушел, Клервиль повернулась ко мне, и я заметила
блудливый огонек в ее глазах.
-- Жюльетта, - сказала она, - не удивляйся моим словам: этот монах
доставил мне большое удовольствие, настолько сильное, что я начинаю
подумывать о его смерти...
- Что я слышу! Не успела высохнуть его сперма, а вы уже замышляете
смертоубийство!
- Презрение и ненависть к мужчинам после того, как они меня
удовлетворили, находятся в прямой зависимости от полученного мною
удовольствия, а я, признаться, давно не кончала с таким восторгом.
Следовательно, он должен умереть. У меня есть две возможности: поссорить его
с настоятелем, для чего достаточно лишь намекнуть старику на то, что очень
рискованно с его стороны держать при себе такого типа, как Клод, который
может разболтать тайны монастыря любому встречному и поперечному. Но в этом
случае он будет навсегда для меня потерян, а ведь я имею кое-какие виды на
его божественный инструмент...
- Я вас что-то не совсем понимаю: то вы приговариваете его к смерти, то
мечтаете о его члене.
- Не вижу здесь никакого противоречия: давай пригласим его в твое
поместье, а об остальном можешь не беспокоиться... Разве могу я забыть эту
колотушку, что болтается у него между ног!
Она отказалась объяснить свой план, и в ожидании монаха мы решили
осмотреть его жилище.
Мы обнаружили много непристойных гравюр и литературы скабрезного
содержания: во-первых, это был "Привратник из Шартре" {Иногда клеветники
приписывают это произведение перу Ретифа де ля Бретрна. (Прим. автора)} -
произведение скорее похабное, нежели навеянное духом истинного либертинажа;
если верить слухам, автор отрекся от него на смертном одре. Это я считаю
глупостью несусветной: человек, способный в какой-то момент раскаяться в
том, что он сказал или написал когда-то раньше, есть не что иное, как
круглый идиот, от которого в памяти потомства не должно остаться даже имени.
Второй книгой была "Дамская академия" - хорошо задуманная, но дурно
исполненная вещь, написанная, без сомнения, человеком с трусливым сердцем,
который, очевидно, чувствовал истину, но побоялся высказать ее; кроме того,
эта книга напичкана сверх всякой меры нудными разговорами.
Еще мы нашли "Воспитание Лауры" - также совершенно неудачное
произведение из-за того, что на каждой странице встречаются пустые, не
относящиеся к делу рассуждения. Если бы автор вывел прямо на сцену убийцу
своей жены, вместо того, чтобы держать его где-то на задворках, и
вразумительно рассказал бы об инцесте, на который он намекает, но не идет
дальше этих намеков, если бы он увеличил количество эпизодов разврата,
показал бы воочию те жестокие утехи, о которых упоминает вскользь, как будто
стыдясь этого, в своем предисловии, тогда эта книга, написанная с
несомненным талантом и с удивительной силой воображения, стала бы настоящим
маленьким шедевром; но, увы, автор оказался трусом, а трусы всегда приводят
меня в отчаяние и выводят из терпения - уж лучше бы они предлагали читателю
только голые мысли и идеи и не пытались разжевывать их.
Мы нашли также "Терезу-философа" - прелестную вещицу, вышедшую из-под
пера маркиза д'Аржанса {Гравюры к ней сделал знаменитый Кайлюс (Caylus).
(Прим. автора)}, единственного автора, владеющего секретами этого жанра,
хотя он и не реализовал свои возможности в полной мере; зато он стал
единственным, кто достиг хороших результатов в изображении похоти и
богохульства. И эти результаты, представленные на скорую руку на суд публики
в той форме, в какой это задумал автор, дают нам представление о том, что
такое бессмертная книга.
Все остальные найденные нами книжонки являли собой образчики тех
удручающих и куцых памфлетов, какие встречаются в дешевых тавернах или
публичных домах и обнаруживают скудость ума сочинителей - балаганных шутов,
подстегиваемых голодом и ведомых шершавой рукой дешевой музы бурлеска.
Похоть - дитя роскоши, изобилия и превосходства, и рассуждать о ней могут
лишь люди, имеющие определенные для этого условия, те, к кому Природа
благоволила с самого рождения, кто обладает богатством, позволявшим им
испытать те самые ощущения, которые они описывают в своих непристойных
произведениях. Как красноречиво свидетельствуют некоторые беспомощные
попытки, сопровождаемые слабостью выражения, такой опыт абсолютно недоступен
мелким личностям, наводняющим страну своими писульками, о которых я веду
речь, и я, не колеблясь, включила бы в их число Мирабо, ибо он, натужно
пытаясь сделаться значительным хоть в чем-то, притворялся распутником и, в
конце концов, так ничем и не стал за всю свою жизнь {Ничем, даже
законодателем. Убедительнейшим доказательством непонимания и глупости, с
какими во Франции судили о 1789 годе, является смешной энтузиазм, отличавший
этого ничтожного шпиона-монархиста. А кем нынче считают эту недостойную и в
высшей степени неумную личность? Ее считают подлецом, предателем и
мошенником. (Прим. автора)}.
Продолжая рыться в вещах Клода, мы нашли искусственные члены,
девятихвостые плетки и прочие предметы, по которым могли судить о том, что
монах был неплохо знаком с практикой либертинажа. В этот момент вернулся он
сам.
- Я получил официальное согласие настоятеля, и вы можете приходить в
любое время.
- Мы не замедлим сделать это, друг мой, - сказала я. - После этого
развлечения с одним членом ордена мы заранее предвкушаем, что будет, когда
соберутся остальные; надеюсь, не стоит говорить тебе, что у нас обеих просто
бешеные вагины, и ты сам убедился, на что они способны, если приласкать их
как следует. А теперь, милый Клод, я приглашаю тебя нанести нам визит: мы с
подругой будем рады принять тебя в уютном сельском гнездышке, куда намерены
выехать дня через три. Так ты приедешь? Мы весело проведем время. А покамест
советуем тебе хорошенько отдохнуть, чтобы ты не разочаровал нас.
Воспользовавшись возможностью, мы решили сами поговорить с настоятелем.
Он оказался красивым благообразным мужчиной лет шестидесяти и приветствовал
нас с исключительной сердечностью.
- Уважаемые дамы, мы будем счастливы оказать вам прием, - заявил он, -
вас с нетерпением будут ожидать тридцать монахов, достойных участвовать в
оргии; я обещаю вам мужчин в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет,
оснащенных не хуже, чем Клод, и обладающих силой, которую предполагает наше
призвание, и смею думать, они оправдают ваши самые смелые надежды. Что же
касается секретности, у вас нет никаких оснований для беспокойства, которые
могут иметь место в светском обществе. Кажется, вы интересуетесь
богохульствами? Ну что ж, мы прекрасно разбираемся в таких вещах, поэтому
предоставьте это нам. Глупцы полагают, будто монахи ни на что не пригодны, и
мы намерены доказать вам, глубокоуважаемые дамы, что кармелиты, по крайней
мере, хороши в плотских утехах.
Столь прямые речи вместе с недавним приключением сняли у нас последние
сомнения касательно предстоящего визита, и мы уведомили досточтимых
анахоретов, что непременно воспользуемся их гостеприимством и прихватим с
собой парочку хорошеньких девиц, которые помогут нам развлекаться; однако,
добавили мы, к нашей крайней досаде у нас есть спешные дела, которые никак
не позволят нам прибыть ранее Пасхи.
Наши хозяева согласились с этой датой, и когда мы ушли, Клервиль
заметила мне, что это - самое лучшее время для нечестивых дел.
- Мне наплевать на то, что думают другие, я собираюсь получить
удовольствие от осквернения этой самой священной мистерии христианства
именно в это время года, на которое выпадает один из самых великих
христианских праздников.
От Пасхи нас отделял целый месяц, и этот период был отмечен двумя очень
важными событиями. Мне кажется, уместнее будет рассказать о них именно
сейчас, прежде чем перейти к тому, что случилось в кармелитском монастыре.
Первым из этих событий была трагическая смерть Клода; бедняга явился в
поместье в назначенный день; со мной была Клервиль; мы провели его в
роскошные апартаменты, и он чувствовал себя на седьмом небе, а когда эрекция
его достигла предела, моя жестокая подруга дала пятерым служанкам
условленный знак, те мигом навалились на монаха, связали его и острой
бритвой отсекли его бесценное сокровище по самый корень; позже обрубок
передали опытному хирургу, так Клервиль стала обладательницей самого
оригинального и, смею думать, самого большого искусственного члена. Клод
ушел из этого мира в ужасных муках, на его агонию было страшно смотреть: это
жуткое зрелище подогревало похоть Клервиль, и пока она им любовалась, я и
еще трое служанок ласкали ее тело в двух шагах от умирающего.
- Вот так, - сказала распутница после того, как забрызгала всех нас
спермой, - я же говорила, что найду отличный способ отправить этого буйвола
в мир иной и сохранить при этом его самую ценную часть.
Теперь я перехожу ко второму событию и с полным правом считаю, что оно
сделало мне честь, и я могу им гордиться не меньше, чем моя подруга гордится
ловкой проделкой, о которой я только что рассказала.
Однажды, когда в окружении толпы лизоблюдов и просителей, которые
вполне справедливо считали, что их судьба зависит от самочувствия моего
влагалища, я занималась своим туалетом, дворецкий объявил о приходе
незнакомого человека средних лет, невзрачного вида, который просит уделить
ему время для личной беседы. Я велела передать, что обычно не принимаю
подобных посетителей, что если речь идет об оказании помощи или о том, чтобы
замолвить слово перед министром, он должен изложить свою просьбу в
письменном виде, а я посмотрю, что можно будет сделать; однако упрямец;
стоял на своем, и я, скорее из любопытства, решила дать ему аудиенцию и
велела провести его в маленькую гостиную, где обыкновенно вела частные
беседы; затем, наказав слугам находиться поблизости, я пошла узнать, что он
от меня хочет.
- Меня зовут Берноль, мадам, - начал незнакомец, - это имя, конечно,
вам незнакомо, но оно было небезызвестно вашей покойной матушке,
благороднейшей женщине, которая, будь она жива, не позволила бы вам вести
столь бессовестный и беспорядочный образ жизни.
- Сударь, - прервала я, - судя по вашему тону вы не из тех, кто пришел
с просьбой.
- Спокойнее, Жюльетта, спокойнее, - ответил Берноль. - Вполне возможно,
что я собираюсь обратиться к вам с просьбой, также возможно, что у меня есть
все права разговаривать с вами таким тоном, который вам не нравится.
- Каковы бы ни были ваши права, сударь, вы должны уяснить, что...
- А вы должны уяснить, Жюльетта, что если я и пришел к вам за помощью,
моя просьба только делает вам честь. Будьте добры взглянуть на эти бумаги,
юная дама, и вы поймете, что мне нужна помощь и что ваш долг - оказать мне
ее.
Я мельком пробежала глазами протянутые мне документы и ахнула:
- Боже мой! Это значит, что моя мать... что она согрешила с вами?
- Именно так, Жюльетта: я - твой отец, - потом Берноль заговорил
срывающимся голосом. - Я дал тебе жизнь, я - кузен твоей матери; мои
родители уже готовились к нашей свадьбе, мы уже были помолвлены, когда
перспектива другого, более выгодного брака заставила моего отца изменить
свои планы. Так он принес в жертву твою матушку, к тому времени она была
беременна... носила тебя в своем чреве. Потом нам удалось обмануть человека,
которого ты считала своим отцом, и он ни о чем не заподозрил. Но ты не его
дочь, а моя, и я могу доказать это. Под твоей правой грудью есть родинка,
коричневое пятнышко размером в маленькую монетку... у тебя есть такая
отметина, Жюльетта?
- Есть, сударь.
- Тогда обними своего отца, бесчувственная ты душа! А если не хочешь
мне поверить на слово, прочти внимательно эти бумаги, и все твои сомнения
исчезнут. После смерти твоей матери... это была ужасная смерть - результат
преступления некоего Нуарсея, того самого, с которым ты - впрочем, тебя
извиняет то, что ты об этом не знала, - осмеливаешься поддерживать
преступную связь и которого завтра же колесуют, если у нас будут необходимые
доказательства, но к сожалению их у нас нет. Так вот, после смерти твоей
матушки меня стали преследовать всевозможные несчастья. Я потерял все, что у
меня было. Потерял даже то, что оставила мне она. Вот уже пятнадцать лет я
существую только благодаря общественному милосердию, но наконец я нашел
тебя, Жюльетта, и мои страдания теперь кончатся.
- Сударь, у меня есть сестра, и она, по всей вероятности, переживает
немыслимые трудности из-за предрассудков, от которых я, слава Богу,
избавилась в раннем возрасте. Она тоже ваша дочь?
- Жюстина?
- Да.
- Она - моя дочь. Женщина, родившая вас обеих, любила меня, любовь наша
продолжалась несмотря на все препятствия; только я дал ей счастье
материнства.
- Великий Боже! - вскричала изумленная Жюстина. - Мой отец жив, а я
ничего не знала о нем! О, Господи, сделай так, чтобы мы встретились, чтобы я
утешила его в несчастье; я поделилась бы с ним тем немногим, что у меня
есть, и моя преданность вознаградила бы его за тот грубый прием, который ты,
очевидно, ему оказала, сестрица.
- Слушай, девочка, - недовольно заметил маркиз, уже уставший от
Жюстины, с которой провел предыдущую ночь, - если тебе оказали честь и
пригласили сюда, избавь нас от своих причитаний. А вас прошу продолжать,
мадам.
- Вы достаточно знаете меня, друзья; и должны понять, что эта встреча
была мне очень неприятна, потому что мало найдется сердец, которым была бы
столь чужда благодарность и дочерние чувства, как моему сердцу; я не пролила
ни одной слезинки, потеряв человека, которого всегда считала своим отцом, и
естественно меня ничуть не тронули жалобы этого второго, которого злая
судьба подсунула мне. Вряд ли стоит напоминать вам, что раздавать милостыню
не в моих правилах: я всегда считала милосердие наихудшим применением
деньгам, и этот нахальный проситель мог сколько угодно рассказывать о том,
что он мой отец, факт оставался фактом - чтобы помочь ему, мне пришлось бы
расстаться с частичкой своих богатств или же замолвить за него словечко
перед министром, который был так же суров и непреклонен в такого рода вещах,
как и я сама, и вряд ли отнесся бы благосклонно к моему ходатайству.
Разумеется, этот незнакомец был моим отцом - сомнений в этом не оставалось,
доказательства были налицо, но в душе я не ощущала никаких намеков на сей
счет, внушенных мне Природой. И я с абсолютным безразличием смотрела на
стоявшего передо мной человека. Молчание продолжалось несколько минут.
- Сударь, - сказала я наконец, - все, что вы рассказываете, может быть,
и правда, однако я не вижу никаких причин, почему должна выслушивать вашу
историю. У меня есть твердые принципы, сударь, которые, к вашему сожалению,
совершенно несовместимы с благотворительной деятельностью, на какую вы,
видимо, рассчитываете. Что же до документов, подтверждающих наше родство, вы
можете забрать их, и позвольте мне добавить, что они меня совсем не
интересуют; мне безразлично, как вы понимаете, есть у меня отец или его не
существует. И вот вам мой совет: избавьте, и как можно скорее, меня от
вашего присутствия, в противном случае вам придется покинуть этот дом через
окно.
С этими словами я поднялась с намерением вызвать слуг, но Берноль
бросился вперед и остановил мою руку, взявшуюся за шнурок звонка.
- Неблагодарное отродье! - закричал он. - Зачем наказывать меня за тот
давний мой грех, из-за которого я пролил уже столько слез? Увы, ты -
незаконнорожденная, но разве из-за этого в твоих жилах не течет моя кровь?
Разве не обязана ты помочь мне? Если Природа забыла вложить в твое сердце
дочерние чувства, то, по крайней мере, должна же ты иметь сострадание к
нищете и отчаянию! - Он опустился передо мной на колени, обхватил мои ноги,
увлажнил их слезами. - Жюльетта, - снова заговорил он, подняв ко мне
страдальческое лицо, - ведь ты сказочно богата, Жюльетта, а твой родной
нищий отец просит у тебя только корочку хлеба! Вспомни свою мать, дочка, и
подумай, можешь ли ты отказать в такой малости человеку, который любил ее?
Единственному в мире мужчине, который любил ее - эту женщину, носившую тебя
девять месяцев в своем чреве! Помоги же страждущему, услышь его мольбы,
иначе Небо жестоко покарает тебя.
Конечно, речь его изобиловала трогательным пафосом, но есть сердца,
которые, вместо того, чтобы смягчиться, становятся еще тверже перед людьми,
взывающими к ним. Бывают такие деревья, которые делаются прочнее от огня:
казалось бы огонь должен пожрать их плоть, но не тут то было - они обретают
от него лишь дополнительную силу. Вот так, вместо того, чтобы пробудить во
мне сочувствие, причитания Берноля только сильнее разожгли мою похотливую
ярость, которую обычно порождает во мне отказ от добрых дел; впрочем, ярость
эта не сравнима с той, что бушует в нашем сердце, когда мы активно творим
зло. Вначале я смотрела на Берноля с ледяным безразличием, потом мой взгляд
смягчился и потеплел: в глазах у меня загорелся огонек предвкушения
приближавшегося удовольствия; в горле защипало, как всегда бывает, когда по
жилам пробегает ислорка порочного коварства при мысле о злодействе; брови
мои сошлись на переносице, дыхание участилось, в душе начала подниматься
сладостная и упоительная волна - прилив, предвещающий скорую бурю, влагалище
затрепетало словно перед оргазмом... Но я взяла себя в руки и решила играть
роль до конца.
- Вам сказано, - грубо заявила я, с презрением глядя на ничтожество,
которое валялось у моих ног, - что мне наплевать, кто вы такой, мне всегда
будет на это наплевать, и вы ничего от меня не получите. Повторяю еще раз, в
последний раз: сейчас же убирайтесь, если не хотите сгнить в тюрьме!
И тут он словно обезумел: выкрикивая то проклятия, то мольбы, то
грязные ругательства, то нежные слова, он бился лбом об пол, разбил себе
лицо, и комната забрызгалась его кровью... Это была моя кровь! Я смотрела на
нее и была счастлива. Счастье сдавливало мне горло. Через несколько минут я
позвонила.
- Вышвырните этого паяца из моего дома! - приказала я слугам. - Но не
забудьте узнать его адрес.
После того, как беднягу вывели, я была настолько возбуждена, что
пришлось немедленно прибегнуть к помощи служанок, которые два часа подряд
приводили меня в чувство. Как сильно действует мысль о злодействе на наши
сердца! Не зря в священной книге Природы записаны эти мудрые слова: все, что
по мнению толпы оскорбляет Природу, служит для человека источником
наслаждения.
В тот день у меня обедали оба - Нуарсей и министр. Я спросила первого,
знаком ли он с человеком по имени Берноль, который утверждает, что был
любовником моей матери и является моим отцом.
- Да, - ответил Нуарсей, - я знал некоего Берноля. Он вел какие-то
финансовые дела с твоим отцом и потерял свое состояние в то же самое время,
когда я разорил твою семью. Если я не ошибаюсь, он действительно был влюблен
в твою мать; он очень горевал, когда она умерла, мне даже припоминается, что
именно благодаря ему я избежал виселицы... Так ты говоришь, что этот субъект
еще жив? Значит, самое время разделаться с ним.
- Мы сегодня же отправим его в Бастилию, - предложил Сен-Фон. - Стоит
Жюльетте сказать слово...
- Нет, - возразил Нуарсей, - спешить не стоит: на мой взгляд здесь есть
более интересные варианты. Я уже предвкушаю волнующую сцену.
- Вы совершенно правы, - сказала я. - А тюрьма - это ерунда: такие
негодяи заслуживают большего. Вы, Нуарсей, и вы, Сен-Фон, славно потрудились
над трансформацией моей души, и я собираюсь доказать вам, что усилия ваши не
были напрасны. Если уж браться за злодейство, так давайте обставим его с
должным размахом. План у меня простой: пока этот пес будет издыхать от моей
руки, вы оба будете сношать меня.
- Разрази гром мои потроха! - воскликнул министр, опрокидывая очередной
бокал шампанского. - Ты просто прелесть, Жюльетта. - И начал расстегивать
панталоны. - Какая же ты у нас умница! Стоит ей изречь одно лишь слово, и
бац! - мой член разбухает. Так ты действительно намерена осуществить свой
план?
- Клянусь головкой вот этого члена, в который я вдыхаю жизнь, - с жаром
сказала я, сжимая в руках покрасневший и уже отвердевший орган Сен-Фона.
Улучив момент, когда я нагнулась, Нуарсей схватил меня за ягодицы.
- Черт меня побери, Сен-Фон, я всегда говорил вам, что это - прелестное
создание. - И он вставил свой инструмент между моих трепетных полушарий.
- Будет, будет вам, господа, сначала выслушайте мой план до конца. Я
хочу украсить это событие некоторыми очаровательными деталями. Я встречусь с
Бернолем еще раз и скажу ему, что ужасно раскаиваюсь в своей резкости,
которую допустила в прошлый раз, скажу, что это было недоразумение, расцелую
его, и за полчаса он в меня влюбится, потеряет голову от возбуждения и
трахнет меня... Нет, не так - он будет содомировать меня! И в этот
критический момент вы, Сен-Фон, неожиданно ворветесь в комнату как раз,
когда он будет кончать. Вы будете кричать, что вы - мой любовник, изобразите
гнев, приставите кинжал к моей груди и добавите, что я должна или убить
Берноля или умереть сама. Я, конечно, убью его. Мы пригласим Клервиль, и она
придумает еще что-нибудь пооригинальнее.
Обсуждение предстоящих злодеяний всегда нравилось моим распутникам:
слушая меня, они трепетали от вожделения и больше не могли сдерживаться.
Двери будуара открылись, вошли несколько служанок, и все присутствующие
осыпали мой зад жаркими ласками, причем особенно усердствовали оба злодея,
которых воображение приводило в экстаз. Вскоре ураган утих, мне выдали
пятьсот тысяч франков в виде награды и обещали еще миллион в тот день, когда
мой план осуществится.
Мысль об этом миллионе чрезвычайно меня взволновала, кроме того,
отступать было уже поздно. Я поспешно выехала в поместье, взяла перо, бумагу
и написала Бернолю. "Добрый господин, - так начала я, - наконец-то в моем
сердце проснулись дочерние чувства, я пишу это письмо и плачу: скорее всего,
мне помог чистый деревенский воздух, изгнавший жестокость из моей души-,
жестокость, коюрой насыщена душная парижская атмосфера; прошу вас навестить
меня в моем уютном идиллическом уголке, в моем гнездышке, где царит мудрая
Природа; дайте мне возможность излить свои чувства к вам, которые она мне
внушает". И он приехал... Ах, как сладка была моя радость, как дрожала я в
предвкушении своего коварного злодейства - словами это выразить невозможно.
Первым делом я показала ему свое роскошное жилище, и он был приятно поражен,
а мои искусные ласки довершили его искушение.
Когда мы поужинали за великолепно сервированным столом, я его спросила:
- Как мне исправить то зло, что я принесла вам из-за своей
испорченности? Знаете, господин Берноль, мое положение не из легких. Я
постоянно настороже, мне приходится следить за каждым своим шагом. Я близка
к всесильному министру, я - его подруга; стоит ему только шевельнуть
пальцем, и я погибла. А в прошлый раз, когда вы стояли передо мной, я
воспринимала вас не как своего отца и, признаться, чувства, обуревавшие
меня, были совсем не дочерними. Я ощущала в себе что-то в тысячу раз более
нежное, более возвышенное, чем чувство дочери к отцу, я боялась не совладать
с собой и была вынуждена притвориться холодной и даже грубой и жестокой. Что
еще оставалось мне делать? Ведь меня переполняла святая неземная любовь...
Да, Берноль, я знала, что вы любили мою мать, и я отела, чтобы вы так же
полюбили меня, но если мы оба хотим познать счастье, нам надо быть предельно
осторожными: осторожность - это наше спасение. Но из тех ли вы мужчин, на