Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 1

составлял заработок от проституции, и другого они не имели.
Женщины Кипра в поисках богатых клиентов околачивались в портах и за
деньги открыто отдавались любому иностранцу, прибывающему в страну.
Падение нравов жизненно необходимо для государства; римляне понимали
это и в эпоху республики открывали публичные дома с мальчиками и девочками и
сооружали театры, где танцевали обнаженные женщины.
Вавилонянки проституировали один раз в году в храме Венеры; армянские
девственницы были обязаны отдаваться жрецам Танаис, которые вначале
содомировали их, и только, если те выдерживали ритуальный натиск, им
оказывали честь лишить их невинности спереди, причем любого неосторожного
жеста, малейшего сопротивления или жалобы было достаточно, чтобы лишить их
чести дальнейшего совокупления и, следовательно, возможности выйти замуж.
Аборигены Гоа заставляют своих дочерей предаваться самому безудержному
распутству: их отдают во власть идола, вооруженного железным членом
невероятных размеров, и силой усаживают их на этот ужасающий искусственный
орган, который прежде разогревают до соответствующей температуры, только
после этого бедная девочка может искать себе супруга, и мужчины отвергают
тех, кто не прошел через эту церемонию.
Ты, наверное, слышала о каймитах, это еретическая секта, существовавшая
во втором веке, так вот, они считали, что в рай можно попасть только через
разврат, и верили, что любой акт бесстыдства ниспослан ангелом-хранителем;
они боготворили этих посланников, поэтому предавались немыслимому разврату.
Оуэн, древний король Англии, специальным указом постановил, что в его
королевстве ни одна девушка не может выйти замуж, если он сам предварительно
не сорвет плод ее невинности. Во всей Шотландии и в некоторых областях
Франции крупные бароны с удовольствием пользовались этой привилегией.
Женщины не меньше, чем мужчины, совершают жестокости во время
распутства. Вспомни знаменитых жен из Инкан Атабалиба {Древний город
государства инков.}, которые по собственной воле отдавались в Перу испанцам,
а потом помогали им пытать и убивать своих мужей.
Содомия распространена по всему миру; нет ни одного племени, ни одной
расы, которые были бы незнакомы с этой практикой; во всей истории не найдешь
ни одного великого человека, кто бы ею не занимался. Не меньше распространен
и сафизм {Лесбиянство, от имени Сафо, легендарной поэтессы, жившей на
острове Лесбос.}. Эта страсть, как и первая, вполне естественна и заложена в
ваш пол Природой. В самом раннем возрасте, в период расцвета чистоты и
непорочности, пока девочка не попала под чужое влияние, эта страсть пускает
глубокие корни в ее сердце. Таким образом, лесбийские наклонности,
унаследованные от Природы, несут на себе печать законности.
Скотоложство также популярно повсюду. Ксенофон пишет, что во время
знаменитого отступления десяти тысяч греков они использовали исключительно
коз. Этот обычай очень распространен в Италии даже сегодня, причем козел во
всех отношениях считается предпочтительнее самки: его анальное отверстие уже
и теплее, и это животное, очень похотливое по натуре своей, не нуждается в
стимулировании, оно начинает дрожать сразу, как только почувствует, что
человек, который с ним совокупляется, близок к оргазму. Я знаю, о чем
говорю, Жюльетта, потому что сам это испытал.
Сладостные ощущения дает куропатка, но ей надо перерезать горло в
момент кульминации; если удачно выбрать время, сокращения чрева птицы
доставляют огромное наслаждение {В некоторых парижских публичных домах
практикуют содомию с птицами или "ависодомию". Девушка держит между бедер
шею птицы, выставив наружу ее попку, и перерезает птичье горло в момент
оргазма. Возможно, позже мы опишем случай такого фантастического способа.
(Прим. автора)}.
Сибариты занимались содомией с собаками; египетские женщины отдавались
крокодилам; женщины Америки любят совокупляться с обезьянами. По последним
данным, для этой же цели кое-где использовались статуи: все слышали о паже
Людовика XV, которого застали, когда он спускал семя на прекрасные ягодицы
мраморной Афродиты. Был один грек, который, придя в Дельфы к оракулу,
обнаружил в храме две мраморные статуи духов и всю ночь отдавал весь жар
своего вожделения той, что понравилась ему больше. На рассвете, уходя, он
возложил на голову статуи лавровый венок в знак благодарности за полученное
удовольствие.
Не только жители Сиама считают самоубийство оправданным, они даже
верят, что это лучшее жертвоприношение души и что таким образом открывается
путь к счастью в следующем мире.
В Пегу женщину после родов на несколько дней укладывали на тлеющие
угли, это якобы должно было очистить ее.
На Карибах детей покупают еще в утробе матери, специальным клеймом
помечают лоно только что рожденной девочки, позже, в возрасте семи-восьми
лет, лишают ее невинности и нередко после этого убивают ее.
На полуострове Никарагуа отец имеет право продавать своих детей с целью
их убийства. Когда никарагуанцы освящают свое зерно, они сбрасывают на него
свою сперму и танцуют вокруг этого двойного плода, данного им Природой.
Каждому узнику, обреченному на смерть, в Бразилии предоставляют
женщину; смертник наслаждается ею, потом она же, которую он иногда делает
беременной, участвует в казни, разрубая его тело на куски, а затем
усаживается за обед, приготовленный из его мяса.
У древних перуанцев, то есть самых ранних скифских поселенцев, которые
были первыми жителями Америки, еще до того, как их захватили инки,
существовал обычай приносить свое потомство в жертву богам.
Люди, живущие на берегах Рио Реал, обрезание женщин (распространенный
ритуал у некоторых народов) заменяли довольно любопытным ритуалом. Когда
девушка достигала зрелости, в ее влагалище вставляли прутья, облепленные
большими муравьями, насекомые больно жалили нежную плоть и приносили ей
ужасные страдания, прутья периодически заменяли, чтобы продлить пытку,
которая никогда не заканчивалась до истечения трех месяцев, но могла длиться
и гораздо дольше.
Святой Жером сообщает, что во время своих странствий по стране галлов
он видел, как шотландцы с превеликим удовольствием едят ягодицы молодых
пастухов и груди юных дев. Лично я склонен верить первому, нежели второму, и
вместе со всеми антропофагами {Люди, питающиеся человеческим мясом,
людоеды.} считаю, что женское мясо, так же как и мясо самок животных, всегда
хуже на вкус, чем мясо самцов.
Мингрелы и грузины известны тем, что по праву считаются самыми
красивыми расами на земле и одновременно самыми предрасположенными к разного
рода излишествам и злодействам, как будто Природа задумала это специально,
чтобы показать, что порок ей совсем не противен, что она раздает самые
лучшие свои дары тем, кто более других подвержен ему. У этого
жизнерадостного народа инцест {Половая кровосмесительная связь.}, насилие,
детоубийство, проституция, адюльтер, убийство, воровство, содомия,
лесбиянство, скотоложство, поджоги, отравления, грабежи - все эти и многие
другие, подобные им поступки считаются подвигами, которыми должно гордиться.
Они собираются вместе только для того, чтобы поболтать о своих славных
делах, и излюбленной темой у них бывают воспоминания о прошлом и будущие
намерения. Таким образом, они поощряют друг друга на свершение новых
подвигов злодейства.
На севере Тартарии есть племена, которые каждый день меняют богов, и
очередным богом должен быть предмет, первым попавший на глаза человеку после
его пробуждения. Если вдруг таковым оказывалось дерьмо, тогда оно
становилось идолом на данный день. Кстати, мы также поклоняемся этому
веществу: разве нельзя назвать куском дерьма ту идиотскую облатку, которую
обожают католики? Тартарское божество - это экскремент в готовом виде, а
католическое будет им через несколько часов, и я не вижу никакой разницы
между ними.
В провинции Матомба детей обоих полов, когда им исполняется двенадцать,
загоняют в темную зловонную хижину, и там происходит инициация: жрецы
подвергают их всевозможным издевательствам, какие только приходят им в
голову, а выйдя оттуда, дети не имеют права никому рассказывать о том, что с
ними делали, и тем более жаловаться.
Когда девушка на Цейлоне хочет выйти замуж, первыми мужчинами в ее
жизни становятся ее братья, а не муж.
Мы полагаем, что жалость - это чувство, которое обязательно приведет
нас к добру, а вот на Камчатке с большим основанием считают ее вредной, и в
народе этого полуострова недопустимо спасать человека от гибели, к которой
ведет его судьба. Если эти здравомыслящие люди видят тонущего человека, они
спокойно проходят мимо и даже не останавливаются, потому что спасать его
никому не приходит в голову.
Христианские олухи твердят, что надо прощать врагов своих, а в Бразилии
считается делом доблести убить и съесть врага.
В Гайане, когда у девушки наступает первая менструация, ее связывают и
оставляют голой на съедение мухам, при этом она часто погибает, а зрители с
радостью взирают на это зрелище.
Снова вернусь к Бразилии: накануне свадьбы ягодицы невесты украшают,
если можно так сказать, многочисленными глубокими порезами и ранами; это
делается с целью уменьшить до некоторой степени отвращение мужа к обычному
совокуплению, потому что благодаря бешеному темпераменту и жаркому климату
мужчины той страны гораздо охотнее предаются содомии {Есть люди со
своеобразным мышлением, которых очень сильно возбуждает истерзанная задница,
и они сожалеют только о том, что сами не приложили к этому руку. (Прим.
автора)}.
Эти немногие примеры, которые я привел, достаточно красноречиво
показывают, чем на самом деле являются добродетели, о коих так настойчиво
твердят наши европейские законники и теологи, и что представляют собой эти
гнусные братские узы, превозносимые христианством. Теперь решай сама,
существует ли в человеческом сердце что-либо подобное. Разве был бы мыслим
такой букет пороков, если бы добродетель имела место?
Я не устану повторять: человеческие чувства грязны, необузданы и злы;
кроме того, они исключительно, слабы и никогда им не одержать победы над
страстями, которые им противостоят, никогда не справиться им с элементарными
потребностями; возьми, например, осажденный город, за стенами которого
голодные люди пожирают друг друга. Что такое человечность? Это просто
сентиментальная выдумка, не имеющая ничего общего с Природой. Ваша
человечность - это плод страха, дебильности и глупого предрассудка. Можно ли
наплевать на тот факт, что именно Природе обязаны мы нашими страстями и
нашими нуждами? Или на то, что в поисках своего выражения эти страсти и
нужды вступают в абсолютное противоречие с человеческими добродетелями?
Следовательно, добродетели чужды Природе, это не более, чем вульгарные плоды
нашего эгоизма, который запрещает нам вступать в конфликт с окружающими нас
людьми, чтобы лучше и ловчее использовать их для нашего собственного
удовольствия. Но человек, не боящийся преследований, не станет подчиняться
навязанному долгу, который выполняют лишь трясущиеся трусы. Нет, и еще раз
нет, Жюльетта, не существует такого понятия как искренняя жалость и вообще
нет такого чувства в нашем сердце. В те редкие моменты, когда начнут
одолевать тебя судороги сочувствия к ближнему, остановись и прислушайся к
своему сердцу, и тогда из самых потаенных его глубин ты услышишь тихий
голос: "Ты проливаешь слезы при виде горя своего несчастного соседа, но
слезы эти - свидетели твоей собственной никчемности и боязни оказаться еще
несчастнее, чем тот, кого ты жалеешь". Так кому принадлежит этот голос, как
не страху? А что порождает страх, если не себялюбие?
Посему вырви с корнем это мелкое чувство, как только оно проклюнется,
иначе оно наполнит тебя скорбью и печалью, потому что всегда рождается из
сравнения, невыгодного для тебя.
Подумай над моими словами, милое дитя, и когда твоя очаровательная
головка осознает всю никчемность и даже преступность бескорыстных братских
связей между твоим "я" и прочими смертными, ты сможешь гордо заявить вслед
за философом:
Почему должна я колебаться, когда самое неподдельное, самое ощутимое
удовольствие доставит мне поступок, который будет причиной страданий моего
ближнего? В самом деле, почему, если заранее известно, что, совершая его, я
делаю плохо другому человеку, а отказываясь от него, обязательно сделаю
плохо себе? Лишая соседа жены, наследства, детей, я, конечно, поступаю с ним
несправедливо, но лишая себя вещей, от которых получу высшее наслаждение, я
поступаю точно так же по отношению к себе; и если придется выбирать из этих
двух несправедливостей, разве буду я врагом себе и не предпочту свое
удовольствие и свой интерес? Только сочувствие к другому может помешать мне
поступать таким образом, но если уступка этому чувству может иметь для меня
ужасные последствия - лишить меня радостей, которых я так жажду, - я должна
собрать все свои силы и излечиться от этого опасного, этого разрушительного
предрассудка, не дать ему проникнуть в мою душу. Как только я в этом
преуспею - а в том, что преуспею, я уверена, если постепенно приучу себя к
чужим страданиям, - тогда я буду повиноваться лишь своим страстям, не буду
страшиться угрызений совести, ибо угрызения - всего лишь плод сочувствия,
которое я навсегда изгнала из своей души; поэтому буду следовать своему
призванию и своим наклонностям, буду ставить собственное благополучие
превыше всех чужих несчастий, которые уже не трогают меня. В конце концов, я
знаю самое главное: брать от жизни все, что только возможно, пусть даже
расплачиваясь за все это чужими страданиями, так как любить других больше,
чем себя - значит нарушить первейший закон Природы и посягнуть на здравый
смысл.
Мало того: семейные узы ничем не лучше всех прочих, потому что и те и
другие - чистейшей воды фикция. Неправда, что ты чем-нибудь обязана
существу, из которого однажды вылупилась; еще большая неправда, что ты
должна иметь какие-то чувства к тому существу, которое выйдет из твоего
тела; абсурдно думать, будто тебя что-то связывает с твоими братьями,
сестрами, племянниками и племянницами. На каком разумном фундаменте могут
покоиться обязательства единокровия, для чего и для кого стараемся мы в поте
лица своего во время совокупления? Для самих себя или для кого-то другого?
Ответ очевиден! Чем обязаны мы своему отцу, постороннему в сущности
человеку, случайно, ради своей забавы, зачавшему нас? А какой долг может
быть у нас перед своим сыном? Неужели потому лишь, что когда-то в пылу
страсти мы сбросили семя в чье-то чрево? Итак, к черту все эти родственные
узы, эти кандалы на наших ногах!
- Вы уже не раз говорили мне это, Нуарсей, но все-таки никак не хотите
рассказать...
- Послушай, Жюльетта, - вежливо прервал он меня, - подобные признания
ты можешь услышать единственно в награду за свое примерное поведение. Придет
время, и я охотно открою тебе мое сердце - когда почувствую, что ты
действительно готова узнать эту тайну. Но прежде ты должна пройти испытания.
Тут пришел его камердинер, объявивший, что в гостиной ждет министр,
близкий друг Нуарсея, и мы расстались.
Я не теряла времени и нашла очень выгодное применение тем шестидесяти
тысячам франков, которые украла у Мондора. Я была абсолютно уверена, что
Нуарсей одобрил бы мой поступок, однако же остереглась рассказать .ему об
этом, потому что мой любовник стал бы опасаться, как бы предметом моей
страсти не сделалась его собственность. Осторожность заставила меня
придержать язычок, и я погрузилась в размышления о том, как увеличить тем же
способом свои доходы. Случай представился очень скоро - в виде еще одного
званого вечера, организованного мадам Дювержье.
В этот раз нам предстояло посетить дом одного субъекта, чьей манией -
столь же жестокой, сколько сладострастной - была порка девушек. Нас было
четверо: возле ворот Святого Антуана ко мне присоединились три
обольстительных создания; там же ожидала карета, которая быстро доставила
нас в Сен-Мор, где располагался роскошный замок герцога Даннемар. Моими
спутницами были редкой красоты девушки, чья юность и свежесть радовали взор;
самой старшей было меньше восемнадцати, ее звали Минетт, она была просто
неотразима, и я с трудом удержалась от искушения; второй было шестнадцать, а
третьей - четырнадцать лет. От женщины, которая сопровождала нас в Сен-Мор и
которая, надо отдать ей должное, оказалась очень проницательной в выборе
моих спутниц, я узнала, что была единственной куртизанкой в этой компании.
Моя молодость и мои манеры показали герцогу, что со мной можно не
церемониться и не утруждать себя галантностью. Трое других были белошвейки,
не имевшие никакого опыта в делах, какие нам предстояли: это были приличные
девушки, воспитанные в строгости и добронравии и соблазнившиеся только
большими деньгами, которые предложил герцог, да еще уверениями в том, что,
ограничившись поркой, он не посягнет на их девичью честь. Каждой из нас
обещали по пятьдесят луидоров, и вам решать, честно или. нет заработали мы
эти деньги.
Нас провели в великолепные апартаменты, велели раздеться и ждать
дальнейших указаний герцога.
Я воспользовалась паузой и хорошенько рассмотрела наивную грацию моих
юных спутниц и их нежные, еще не совсем зрелые формы. Глазам моим предстали
гибкие, похожие на тростинки, фигуры, безупречная кожа, груди, при виде
которых у меня потекли слюнки, аппетитные сверх всякой меры бедра, а
восхитительные ягодицы - розоватые и таинственно-округлые - были выше
всяческих похвал. Не мешкая, я осыпала всех троих, и особенно Минетт, самыми
горячими поцелуями, которые они вернули с такой трогательной невинностью,
что я скоро испытала судорожный оргазм в их объятиях. Минут тридцать в
ожидании момента, когда его светлость пожелает заняться нами, мы шалили и
проказничали и, пожалуй, даже разошлись не на шутку, удовлетворяя свои
желания; потом вошел высокий лакей, на котором из одежды почти ничего не
было, и приказал нам приготовиться, добавив, что первой предстанет перед
хозяином самая старшая. Таким образом, я оказалась третьей. Когда наступила
моя очередь, я вошла в святилище утех этого современного Сарданапала, и то,
что со мной происходило и что я собираюсь описать, думаю, ничем не
отличалось от того, что испытали мои подруги.
Герцог принял меня в круглом, увешанном зеркалами кабинете; в центре
стояла колонна из порфира высотой метра три, у ее подножия возвышался
невысокий постамент. Меня поставили на него, и лакей привязал мои ноги к
бронзовым кольцам, вделанным в помост, на котором я стояла, потом растянул
мне руки веревками вверх и немного в стороны. Тогда приблизился герцог,
который до того момента, прилегши на софу, сосредоточенно растирал свой
член. Он был голый ниже пояса, на плечах его была накинута коротенькая
туника из коричневой парчи с закатанными выше локтей рукавами; в левой руке
он держал связку розог, тонких и гибких, связанных черной лентой. У
сорокалетнего герцога было очень мрачное и свирепое лицо, и я поняла, что
характер его был под стать его внешнему виду.
- Любен, - позвал он лакея, - эта выглядит получше остальных:
кругленькая жопка, упругая кожа... И очень интересное лицо. Жаль, что ей и
страдать придется больше.
С этими словами злодей сунул свой нос в ложбинку между моими ягодицами,
сначала довольно похрюкал, потом облобызал и, наконец, укусил их. Я
испустила пронзительный крик от боли и неожиданности.
- О Боже! Да она к тому же очень чувствительна! Это плохо. А ведь мы
еще и не начинали.
В этот момент я почувствовала, как его ногти, больше напоминавшие
когти, глубоко впились в мои бока, и он начал царапать, терзать, рвать мою
кожу. Чем больше я стонала и кричала, тем сильнее воспламенялся мой
мучитель, потом вдруг он воткнул пальцы в мое влагалище и тут же вытащил
оттуда кусок кожицы, вырванной из стенки самой сокровенной части моего тела.
- Ах, Любен, - забормотал он, поднимая свои окровавленные пальцы, -
милый мой Любен, я торжествую! Это же шкурка от куночки!
Он возложил свою добычу на головку члена своего слуги, и бесстрастный
до тех пор орган от одного этого прикосновения вздрогнул и, наливаясь силой,
взметнулся вверх. Потом хозяин открыл дверь, скрытую зеркалами, и достал
гирлянду из зеленых листьев. Я с удивлением посмотрела на эту ветвь и,
только когда герцог подошел ближе, увидела, что это были тернии. С помощью
прислужника он несколько раз обмотал гирлянду вокруг моего тела и завязал
конец ее очень причудливым и очень болезненным образом так, чтобы шипы
покрывали все тело и особенно часто грудь, к которой он прижал их посильнее,
однако ягодицы были избавлены от этого нестерпимо жгучего ощущения, так как
были предназначены для другого и, мелко подрагивая, ждали своей участи.
- Вот теперь можно начинать, - удовлетворенно заметил Даннемар, когда
все приготовления были закончены. - Я вполне серьезно прошу тебя быть
терпеливой, потому что процедура может затянуться.
И вот первые десять, относительно слабых ударов ураганом обрушились на
мою беззащитную плоть. Завершив первый акт, он промычал:
- Ну, а теперь с Богом! Посмотрим, на что ты способна, - и не переводя
дыхания, раз двести он обжег, словно пламенем, мои ягодицы своей жестокой
рукой. Пока длилась экзекуция, его лакей, стоя перед хозяином на коленях,
продолжал высасывать из него ядовитый сок, который, очевидно, и делал этого
зверя чудовищно жестоким. Нанося удары, герцог орал во всю мощь своих
легких:
- А-а! Лесбиянка... сука, стерва, шлюха... Клянусь своими потрохами, я
терпеть не могу женщин, Господь создал вас для того, чтобы терзать и бить
как последнюю скотину! Ого, пошла кровь! Наконец-то... Как это прекрасно!
Соси, Любен, соси, голубчик... Это восхитительно: я вижу кровь, и я
счастлив.
Потом, прижавшись губами к моему истерзанному телу, он слизал
струившуюся ручьями кровь и заговорил уже спокойнее:
- Но ты же видишь, Любен, что я еще не готов и должен продолжать до тех
пор, пока плоть моя не отвердеет, а когда она отвердеет-, я буду пороть эту
шлюху, пока не кончу. Вот такой у нас план. Но наша сучка молода, и она
выдержит.
Ужасная церемония возобновилась, но с некоторыми изменениями: Любен
перестал ласкать хозяина и, взявши в руки хлыст из воловьей кожи, атаковал
герцога, который, не оставляя меня в покое, получил множество ударов, не
менее сильных, чем те, что обрушивались на меня. Я была вся в крови, она
густо стекала по моим бедрам и растекалась темно-красной лужицей у меня под
ногами, заливая помост; пронзенная множеством колючек, исхлестанная
прутьями, я уже не знала, в какой части моего тела боль была сильнее.
Наконец, палач, утомившись от истязаний и изнемогая от вожделения, опустился
на кушетку и приказал развязать меня. В полубессознательном состоянии,
пошатываясь, я приблизилась к нему.
- Теперь ласкай меня, - сказал он и бросился целовать следы своей
жестокости. - Хотя подожди: ласкай лучше Любека, мне даже приятнее видеть,
как кончает он, чем делать это самому.
Но предупреждаю: хоть ты и очаровательна, однако вряд ли сможешь
довести его до этого.
Любен немедленно приступил к делу. Гирлянда все еще терзала меня,
вызывая жгучую боль, и негодяй все сильнее прижимал ее к моему телу по мере
того, как я его возбуждала; он расположился таким образом, чтобы его семя,
выжатое моей умелой рукой, было сброшено на лицо хозяина, который тем
временем, не переставая вонзать шипы в мою кожу и щипать мои ягодицы,
преспокойно удовлетворял сам себя. Наступила кульминация: сперма лакея
забрызгала лицо герцога, но его собственная все еще оставалась у него в
чреслах, припасенная для последней, еще более сладострастной сцены, которую
я опишу в подробностях.
- Убирайся отсюда, - приказал он мне сразу после того, как Любен
выпустил пар. - Мне надо развлечься с самой молоденькой, а потом я опять
позову тебя.
В соседней комнате я нашла двух других девушек, которые прошли
экзекуцию прежде меня, но - Боже ты мой! - в каком они находились состоянии!
Они выглядели еще плачевнее, чем я: достаточно было взглянуть на их тела -
прелестные, юные, нежные, - чтобы содрогнуться от ужаса. Бедняжки тихо
плакали, горько сожалея, что согласились на такое предложение, а я ощущала
нечто, похожее на гордость за свою стойкость и выдержку, и думала только о
материальном вознаграждении за пережитые мучения. Оглядевшись, я увидела
незаметную, неплотно прикрытую дверь спальни герцога и тихонько, крадучись,
проскользнула туда. В глаза мне сразу бросились три вещи: пухлый, очевидно
начиненный золотом кошелек, великолепный бриллиант и очень изящные часики. Я
быстро открыла окно и увидела внизу напротив невысокое строение, примыкавшее
к стене рядом с воротами, через которые мы приехали сюда. С быстротой молнии
я сдернула с ноги чулок, завернула в него все три предмета и бросила сверток
в кусты, растущие в углу между стеной и пристройкой. Он приземлился в самую
гущу листьев и скрылся из виду. После этого я вернулась к подругам. Как раз