Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 2

   — Хотя вы. Роман Исидорович, и не считаете целесообразным разработку различных планов штурмов крепости, но сегодняшние атаки почти в точности повторили мой вариант номер восемнадцать. Только контратака была произведена фронтально, а не во фланг, как у меня, — обратился Смирнов к Кондратенко.
   — Всего, ваше превосходительство, предусмотреть невозможно! Я хотя и незнаком с упомянутым вами вариантом, но тем не менее довольно легко нашел единственно правильное в наших условиях решение-и контратака увенчалась успехом.
   — Не помоги вам батареи Василия Федоровича, еще неизвестно, чем бы все кончилось!
   — Я был твердо убежден, что артиллеристы и моряки не замедлят прийти на помощь пехоте, и, как видите, не ошибся.
   — Боюсь только, что слишком много израсходовано снарядов. Вам, Василий Федорович, надо быть поэкономнее, стрелять только наверняка и не разбрасывать огонь батарей по нескольким целям.
   — Указания вашего превосходительства мною будут приняты к неуклонному руководству, — отозвался Белый.
   Наступил серый, холодный рассвет. После прошедше го ночью ливня густой туман затянул все ложбины сплошной молочной пеленой. Глухо раздавались одиночные ружейные выстрелы и тотчас же замирали в неподвижном воздухе.
   Звонарев поднялся на бруствер батареи литеры Б и в бинокль оглядел горизонт. Вдали синели Волчьи горы, справа чуть проступал Дагушань, слева торчало Большое Орлиное Гнездо, а внизу все было скрыто медленно колыхающимися облаками. Даже расположенные в сотне саженей впереди окопы казались подернутыми дымкой. Стрелки во весь рост ходили вдоль своих окопов. Кое-где еще догорали ночные костры. Все было спокойно.
   Прапорщик сошел вниз и, доложив обстановку на фронте Жуковскому, отпросился на Залигерную, где у него остались вещи. По пути рядом с ним брели с ночных работ на передовых позициях команды саперов. Навстре — лд чу тарахтели запоздавшие кухни и провиантские повозки.
   Звонарев уже подходил к самой Залитерной, когда сзади раздалось несколько глухих взрывов, а за ними частая ружейная стрельба. Движение по дороге сразу ускорилось. Быстрее зашагал и прапорщик. Перестрелка нарастала. Скоро все слилось в один сплошной гул. Несколько беспорядочных орудийных выстрелов ворвалось в этот хаос звуков.
   Добравшись до Залитерной, прапорщик кинулся на наблюдательный пункт. С горы было видно, как сверкали огни выстрелов в еще полутемных низинах. Полоска огней быстро приближалась к чуть заметной Китайской стенке. Вскоре из тумана начали появляться сначала одиночные стрелки и матросы, затем группы, и наконец показались быстро отходящие цепи русских. Было очевидно, что начался новый штурм. Прапорщик устремился на батарею и впопыхах едва не сбил с ног Борейко.
   — В чем дело? — спросил Борейко.
   — Атака, японец уже поднимается на Залитерную, скорее огонь!
   — К орудиям! Картечью! — закричал поручик. — Ты отправляйся к правому флангу, а я буду на левом, — наспех распоряжался он.
   Артиллеристы, еще не вполне очнувшиеся от сна, полуодетые, босые, суетились около орудий.
   — Наводи прямо в гребень, бей без команды, но не суетись. Слышали, черти полосатые?! — вопил во всю силу своих легких поручик, стоя на одном из траверсов батареи.
   У левых орудий на взводе стоял Родионов. Тут же вертелся без особого дела Блохин. Едва успели зарядить пушки, как впереди показалась первая японская цепь. Один за другим прогремели выстрелы, и картечь с визгом и воем понеслась навстречу врагу, сметая все на своем пути. Но тотчас появилась новая цепь, за ней еще и еще. Стрельба стала неровной.
   — Вашбродь, японец заходит слева! — закричал вдруг Родионов.
   — В ружье! — рявкнул Борейко. — Стрелять лишь правыми орудиями!
   Артиллеристы бросились разбирать винтовки, готовясь принять в штыки обходящие цепи.
   — Не горячись, целься верхнее, — спокойно покрикивал Звонарев. — Бери цели во фланг.
   Но солдаты сами старались-изо всех сил. Их лица были красны от натуги, рубахи промокли от пота. Оглядываясь по сторонам, они в то же время быстро ворочали пушки в нужном направлении.
   Обойдя батарею с тыла, японцы с криком «банзай» кинулись в штыки. Борейко, размахивая саолей, первый с ревом бросился на них. Началась рукопашная схватка. Сперва артиллеристы оттеснили врага, но затем начали отходить перед численно превосходящим противником. Орудийная стрельба прекратилась. Все взялись за ружья. Огромная фигура Борейко возвышалась над всем побоищем. Он крошил направо и налево, рядом с ним орудовали Родионов, Кошелев и Лебедкин. Вдруг шашка поручика разлетелась в куски от удара об японский штык. Борейко отскочил назад и, нагнувшись, схватил гандшпуг-саженный, окованный железом дубовый брус, и, размахивая им над головой, опять ринулся на японцев. Первый ряд их был буквально сметен, остальные в ужасе отступили назад. Тогда Родионов и Лебедкин, вооружившись банниками, бросились за своим командиром. Этим страшным орудием они дробили головы, ломали руки, сбивали с ног. Японцы дрогнули и побежали, артиллеристы ринулись за ними. К ним на помощь подоспели стрелки, и враг был окончательно отброшен.
   Едва успели устранить эту опасность, как обозначился обход справа. Звонарев с несколькими солдатами открыл по ним безуспешную стрельбу из ружей. Японцы быстро приближались и вскоре вновь сошлись в штыки. В это время прапорщик увидел, как с батареи литеры Б в тыл врагу ринулись на выручку Залитерной второй и третий взводы. Впереди бежал, нелепо размахивая шашкой, Жуковский. Фуражка у него свалилась, но он ничего не замечал. Солдаты быстро обогнали капитана и врезались сзади в цепи наступающих. Блох, ин с группой солдат кинулся за ними. Японцы смешались и бросились назад.
   — К орудиям! — закричал Борейко. Сам став за наводчика, он дал выстрел картечью по отступающим; за ним открыли огонь и остальные пушки, довершая разгром противника.
   Отброшенные назад к Китайской стенке, японцы были здесь атакованы с флангов подоспевшими стрелками и моряками, которые отрезали им путь отступления. Началось беспощадное избиение окруженных. На пространстве квадратной версты несколько тысяч русских в белом и японцев в зеленом в одиночку и группами дрались врукопашную. Ни японская, ни русская артиллерия не осмеливались обстрелять это побоище, до такой степени все перемешалось. Но к русским подходили новые и новые резервы, и вскоре зеленый цвет был совершенно поглощен белым. Тотчас японская артиллерия открыла ураганный огонь по месту сражения, добивая своих и чужих раненых. Русские поспешили укрыться за Китайской стенкой.
   При первых орудийных выстрелах Варя побежала на Залитерную с перевязочным материалом и йодом. Пробежав с полдороги, она неожиданно оказалась перед японцем, озиравшимся по сторонам. Вид бегущей женщины его озадачил. Он не сразу сообразил, надо ли ему колоть угу бегущую русскую. Воспользовавшись этим мгновением, Варя швырнула ему в лицо банку с йодом. Японец взвыл от острой боли в глазах, стараясь стереть едкую жидкость. Девушка тем временем успела скрыться за поворотом. На батарее она уже не застала японцев и немедленно принялась перевязывать многочисленных раненых.
   Борейко, с окровавленным гандшпугом в руках, в разорванном в клочья кителе, без фуражки, с повязкой на голове, осматривал с высоты бруствера свою батарею. Все было в целости, и если бы не десяток-другой японских трупов и большое число раненых, никто бы не сказал, что здесь только что разыгрался кровавый эпизод войны. Увидев Варю, он с сердцем плюнул:
   — Опять принесла ее нелегкая!
   Солдаты тотчас же столпились около девушки, ожидая своей очереди для перевязки.
   — Смирно! — заорал Борейко.
   Солдаты вытянулись, обернувшись к поручику.
   — Спасибо за службу геройскую! Всем выдам по чарке водки.
   — Рады стараться, покорнейше благодарим! — рявкнули в огвет артиллеристы.
   — Тимофеич, выясни, кто у нас ранен или убит!
   — Убитых, слава богу, нет, а раненых изрядно, — ответил Родионов, у которого тоже были перевязаны голова и левая рука.
   — Двадцать человек, — доложил он через минуту, — изних шгеро тяжело.
   — Значит, целых осталось всего пятнадцать. Маловато, надо будет просить пополнения. Прапорщик где?
   — На «литербу» ушедши. Там тоже есть раненые, — сообщил Блохин, кривясь от боли в простреленном плече.
   — Откуда там раненые?
   — Капитан самолично пошли нам на выручку с вторым и третьим взводом.
   — Сам-то он цел? — забеспокоился Борейко.
   — Так точно. Вот они идут к нам.
   Борейко оглушительно скомандовал «смирно»и, соскочив с бруствера, подошел к командиру рогы с рапортом.
   — Бросьте эти церемонии, дорогой! Какие у вас поэери? — остановил его Жуковский.
   Поручик доложил.
   — А у вас? — в свою очередь, спросил он.
   — Трое ранено и один убит.
   — Жаль беднягу…
   Поблагодарив затем солдат за службу, капитан подошел к Варе.
   — Вы наш ангел-хранитель! Чуть бой, а вы уже на батарее. Я сейчас пришлю сюда Мельникова вам на помощь.
   — Боюсь, чтобы меня отсюда не прогнал Борейко, он смотрит на меня волком…
   — …хоть и сам нуждается в вашей помощи.
   — Подождет Мельникова, а я займусь тяжелоранеными. Софрон Тимофеевич, подходи! — ласково обернулась она к Родионову.
   — Он мне в морду штык сует, ну я и схватился за него рукой и порезал пальцы, да и голову тоже не предохранил. Кабы не Заяц, закололи б меня, — рассказывал фейерверке?.
   — А что Заяц сделал? — поинтересовался Жуковский.
   — Когда японец меня совсем уже брал на штык, он вскочил на него сзади и укусил за ухо. Тот от неожиданности не устоял на ногах и упал, тут его и прикололи. Вон за батареей лежит. Заяц с него на память башмаки снял — видите, красуется теперь в них.
   Варя обернулась. Окруженный солдатами, артельщик, заложив руки в карманы, важно расхаживал по батарее в японских ботинках с обмотками.
   — Знай наших! Приеду в Свенцяны, все с зависти полопаются, как я начну давить в них фасон, — шутливо хвастался он.
   За Родионовым к Варе подошел Блохин. Пока ему очищали сквозную пулевую рану в плече, он морщился, но терпел, когда же ввели туда йоди-стый тампон, он разразился отборнейшей руганью, но тотчас опомнился.
   — Ты не слухай, сестрица, это я для облегчения душевного, — поспешил оправдаться он.
   — Потерпи, сейчас конец, — уговаривала его Варя, вводя глубоко в рану зонд. — Вставлю турундочки — и все.
   Перевязка раненых уже заканчивалась, когда к батарее подъехали Белый и Кондратенко. Борейко в своем живописном неглиже поспешил скрыться. Жуковский, как всегда, при виде начальства сразу растерялся, пискливым голосом подал команду и, заикаясь, отрапортовал. Оба генерала тепло поздоровались с ним и поблагодарили за блестящее отражение атаки.
   — Вы сами, говорят, зарубили двух японцев, — заметил Белый.
   — Откуда вы это знаете, ваше превосходительство?
   — На батарее литеры Б нам все рассказал Звонарев.
   Капитан сделал досадливый жест.
   — Я увидел, что Залитериая находится в опасном положении, и поспешил на помощь. Только и всего. Борей «о, тот действовал героически со своими солдатами. Больше половины людей ранены, в том числе и он.
   — Не скромничайте, Николай Васильевич! Мы все хорошо знаем вашу личную храбрость и неустрашимость в бою.
   Оглянувшись, Белый увидел свою дочь за перевязкой.
   — Так вот где ты пропадаешь? — накинулся он на нее. — Ищем ее по всему Артуру. Пошли в госпиталь, там ее нет, на перевязочном пункте тоже нет, а она, оказыватся, лазит по батареям. Постыдилась бы людей-грязмая, растрепанная, в стоптанных туфлях. Сейчас же отправляйся домой и приведи себя в порядок.
   — Варя вчера и сегодня самоотверженно работала под огнем, — вступился Жуковский.
   — И совершенно напрасно. В госпиталях не хватает сестер, а здесь и санитары справятся.
   — Все любовь, — бросил вскользь подошедший Борейко.
   Варя ответила ему уничтожающим взглядом.
   — Просто дурь, — сердито буркнул Белый.
   Разобиженная девушка, демонстративно попрощавшись только с солдатами, все же не утерпела и зашла в офицерский блиндаж, где находился телефон. Вызвав Звонарева, она пожаловалась на несправедливость.
   — И Борейко гонит, и папа сердится. Но все равно завтра буду опять на пункте. Вы же помните, что береженого и бог бережет. — И девушка повесила трубку, тяжело при этом вздохнув. Затем она гордо прошла мимо Борейки и скрылась за поворотом дороги.
   Генералы осмотрели батарею и отбыли в штаб Стесселя, пообещав прислать пополнение из моряков.
   Стессель собирался уже покинуть штаб, когда Кондратенко и Белый подъехали к крыльцу.
   — Пойдемте, господа, обедать, за столом мы обсудим все интересующие вас вопросы, — любезно пригласил он гостей.
   В столовой их встретила Вера Алексеевна. Приветливо поздоровавшись, она распорядилась прибавить два прибора.
   Пока генералы совершали предобеденный туалет, подошел Никитин. Он выглядел еще больным после только что перенесенной дизентерии.
   — Владимир Николаевич! Как я рада вас видеть, — заспешила к нему навстречу генеральша.
   — Первый выход мой к вам, драгоценная матушка Вера Алексеевна. Если бы не вы, давно лежал бы я в земле сырой. Пожалуйте ручку, благодетельница вы моя.
   — Для вас, Владимир Николаевич, у меня все найдется. Ведь вы мой рыцарь без страха и упрека.
   — Таким и останусь до самой гробовой доски! — пылко заверил ее генерал.
   Все заняли места. Пока генеральша разливала суп, мужчины занялись водкой и закусками. Особенно отличался Никитин. Рюмка за рюмкой с быстротой молнии исчезали в его глотке. Одновременно лицо его принимало неестественно красный цвет, а мысли приобретали необычайную легкость.
   — Слыхал, Анатолий Михайлович, о новом подвиге нашего артурского Архимеда-Смирнова? — обратился он к Стесселю.
   — Опять начудил где-нибудь?
   — Сидел это он, сидел и вдруг изобрел новый способ артиллерийской стрельбы при помощи высшей математики и тому подобной ерундистики. Это открытие так его потрясло, что он, забыв обо всем, как был, выскочил на улицу и побежал прямехонько к Василию Федоровичу. Чуть невыразимые по дороге не потерял! — захохотал Никитин.
   — Отдайте графин, Владимир Николаевич, — решительно потребовала Вера Алексеевна.
   — Одну распоследнюю, — взмолился генерал. Но хозяйка уже спрятала водку.
   Стессель покатывался со смеху, слушая болтовню своего друга и наблюдая за его войной с Верой Алексеевной.
   — Это тебе не я! Здесь потачки не получишь.
   Кондратенко и Белый тоже улыбались в усы.
   — А Фокушка-то наш тоже отличился, — продолжал Никитин. — Приказал ты отправить все резервы на позиции. Значит, и ему тоже надо с ними отправиться, а идти не хочется, больно сильно япояец стреляет. Ну, и объявил он, что ввиду праздничного дня резервы задерживаются до завтра.
   — Какого же святого он праздновал? — спросила генеральша.
   — Труса праздновал, матушка Вера Алексеевна, — выпалил Никитин.
   Его шутка на этот раз не вызвала смеха,
   — Я тоже хотел доложить вам, Анатолий Михайлович, что ваше распоряжение об отправке резервов на позицию генералом Фоком выполнено не было. Это едва не привело сегодня к прорыву нашей второй линии, — проговорил Кондратенко.
   — Подобное поведение Фока совершенно недопустимо! — возмутилась Вера Алексеевна. — Он уже перестал считаться с тобой, Анатоль, он должен твердо помнить, что в Артуре всякое твое слово для всех является законом.
   — Подайте м» е рапорт. Роман Исидорович. Я сам займусь этим делом, — распорядился Стессель.
   — Дело и так ясное. Раз Фок не хочет тебя слушать, его необходимо отстранить, — вмешалась Вера Алексеевна.
   — Пожалуй, я так и сделаю! Завтра же отдам приказ об отчислении его в мое распоряжение, — решил Стессель.
   — Как же обстоят дела на позициях? — осведомилась Вера Алексеевна у Кондратенко.
   — Все атаки отбиты, особенно отличились артиллеристы-банниками отбивались от японцев на Залитерной и ходили в штыки на батарее литеры Б. Зато и потери велики, из ста двадцати офицеров семь убито и двадцать три ранено.
   — Какой ужас! А кто командиры на этих батареях?
   — С Электрического Утеса-Жуковский, Борейко, Звонарев, — сообщил Белый.
   — Мосье Звонарев тоже отличился? — поинтересовалась генеральша, обращаясь к Белому.
   — Об этом лучше спросить Варю, — улыбнулся Кондратенко. — Она днюет и ночует около той батареи, где находится прапорщик.
   — Совсем отбилась от рук. Запру ее дома, пусть помогает матери по хозяйству, — сердито отозвался Белый.
   — В окошко выпрыгнет, в трубу вылетит, а к своему милому доберется: девчонка боевая! — поддел Стессель.
   Обед кончился. Гости стали прощаться.
   Вечером Стессель пригласил к себе Фока и в дружеской форме предложил ему временно отдохнуть.
   — Тебе Смирнов, с Коидратенко посоветовали убрать меня? — в упор спросил Фок.
   — Твое недомогание заставляет позаботиться о твоем здоровье, и, кроме того, ты останешься моим советником.
   Генерал просил дать ему время подумать и отсрочить приказ до следующего дня, на что Стессель и согласился. Вернувшись домой, Фок тотчас же вызвал к себе Сахарова и сообщил ему о полученном распоряжении.
   — Вот и отлично! — обрадовался капитан. — Вы ни за что сами не будете нести ответственности, и в то же время ваше влияние на Стесселя еще увеличится.
   — Так-то оно так. Но все же авторитет мой будет умален, ибо фактически меня отстраняют от дела.
   — Себе на голову. Вы отныне будете посторонним беспристрастным наблюдателем. Никто вам не помешает давать критическую оцен-ку происходящим событиям. Эти отзывы можно рассылать в письменном виде в назидание всем начальникам вплоть до командиров полков.
   — Не собираетесь ли из меня на старости лет сделать писаку-щелкопера?
   — Ваше превосходительство недооцениваете значение печатного слова, им можно достигнуть многого.
   — Что же, например?
   — Внушения массам нужных идей; подрыва авторитета определенных лиц.
   — Я начинаю вас понимать.
   — В этом я никогда не сомневался! Письмецо о промахах, действительных или мнимых, Смирнова, Кондратенко и других неугодных вашему превосходительству лиц может иметь весьма серьезные последствия. Их можно отправлять простой почтой, чтобы с содержанием могли познакомиться также и писари, а через них и широкие солдатские массы.
   — Вы считаете, что таким образом можно влиять на настроение гарнизона?
   — Так точно! Писаря-это прирожденные сплетники и паникеры. От них всегда идут самые нелепые и поэтому кажущиеся солдатам наиболее правдоподобными слухи.
   — Тифонтай прекрасно умеет подбирать себе друзей и служащих! Такого прохв… проныру, как вы, днем с огнем не сыщешь. Вы далеко пойдете, Василий Васильевич!
   — С вашей помощью, ваше превосходительство… — расшаркался Сахаров.
   Друзья расстались, а на следующий день был объявлен приказ об освобождении Фока от должности начальника общего резерва крепости с назначением в распоряжение Стесселя.
   К одиннадцатому августа штурм прекратился. В руках японцев остались лишь совершенно разрушенные редуты номер один и два в промежутке между фортами номер два и три. За время штурмов японцы потеряли свыше 15000 человек. Русские потеряли 3000. Сознание одержанной победы высоко подняло моральный дух гарнизона. Даже Стессель счел нужным обратиться к солдагам со следующим приказом: «Слава вам, доблестные защитники Артура, грудью своей отстоявшие русскую твердыню на Дальнем Востоке! В течение недели вы без смены, без отдыха выдерживали натиск во много раз численно превосходящих вражеских полчищ. Вы под руководством героических начальников, генералов Фока, Кондратенко, Никитина и Белого, показали, на что способен русский солдат в бою. Все мои приказания выполнялись быстро и точно, в чем я лично мог убедиться, беспрерывно находясь на атакованных участках. Приказ прочесть во всех ротах, сотнях, батареях и командах».
   — Стессель-на передовых позициях!.. Будет чем посмешить сегодня солдат на вечерней перекличке, — захохотал Борейко, прочитав это произведение.

Глава третья

   После штурмовых дней на позициях настало затишье. Редко-редко в раскаленном, знойном воздухе летних артурских дней раздавался одиночный орудийный выстрел. Целыми днями солдаты лежали в тени блиндажей и козырьков, предаваясь отдыху. На багареях литеры Б и Залитерной жизнь шла размеренном чередом. Шесть дней каждый взвод проводил на позициях, а затем на двое суток шел на отдых на Утес. С солдатами менялись и офицеры.
   Огкрытый на Утесе околоток для слабосильных был почти пуст. Рива и Шура вполне справлялись с работой. Гудима, опираясь на палочку, тихонько бродил по двору, наводя порядок среди артиллеристов и выздоравливающих.
   Рассчитав, что Звонарев должен находиться на Утесе, Варя утром прискакала верхом. Подъехав к батарее, она, ка, к всегда, оставила лошадь около кухни и отправилась в офицерский флигель. Там она прошла к комнате Звонарева и постучала в дверь. В ответ послышался женский голос, просивший немного обождать. Варя мгновенно насторожилась-голос показался ей знакомым. Кроме того, самый факт нахождения женщины в этот час в комнате Звонарева возбудил в ней ревнивые предположения. Варя нетерпеливо топала ногами, дверь наконец отворилась, и она оказалась лицом к лицу с Ривой. От неожиданности и удивления Варя несколько мгновений была совершенно неподвижна. Рива была тоже не менее удивлена и во все глаза смотрела на гостью. Она не понимала, зачем так рано Варя могла оказаться на Утесе.
   — Войдите, пожалуйста, — первая опомнилась Рива.
   Девушка вошла и быстрым взглядом окинула комнату. На вешалке у двери вперемешку висели женские платья и офицерские кителя, под ними красовались ботфорты со шпорами рядом с лакированными дамскими туфельками. На столе лежали крахмальные манжеты и приготовленная для починки мужская рубаха, но самого Звонарева не было.
   — Где он? — глухо спросила Варя. Лицо ее запылало багровым румянцем.
   — Сережа? Он на Залитерной.
   То, что Рива назвала Звонарева просто по имени, окончательно нарушило душевное равновесие Вари.
   — Вы зачем здесь? — резко спросила она.
   — Я здесь живу, — ответила Рива, не понимая раздражения гостьи.
   — Вы… Вы завлекли его, мерзкая тварь, вы хотите сделать его несчастным на всю жизнь, но… но это вам не удастся! — трясясь от ярости, закричала Варя и, хлопнув дверью, вылетела яаружу.
   — Позвольте, вы не поняли!.. — кинулась было ей вслед Рива, но Варя, ничего не помня от горя и обиды, одним махом взлетела на свою Кубань и, огрев ее нагайкой, карьером понеслась с Утеса. Слезы градом катились по ее лицу, косынка съехала с головы, волосы растрепались. Она стремилась скорее повидать Звонарева и выяснить характер его отношений с Ривой. Ее самолюбие было больно уязвлено.
   «Как мог этот низкий человек так долго обманывать меня, утверждая, что между ними ничего нет! Заставлю его публично сознаться в этой связи и порву с ним окончательно! — вихрем неслись мысли в голове девушки. — Я-то ему верила, я-то о нем заботилась…»
   Затем с чисто женской логикой она начала подыскивать оправдание для Звонарева.
   «Не столько виноват он, сколько эта подлая тварь.
   Очевидно, она пренагло явилась к нему сама и стала с ним жить, а он… шляпа, тряпка, не мог устоять и забыл обо мне! — всхлипнула Варя при этой мысли. — Быть может, он и вообще обо мне не думает, — пришла она к совсем печальному выводу, но тотчас его отвергла. — Думал и будет думать, и никому я его не отдам».
   Размышляя таким образом, она доскакала до города.
   На Пушки-нской улице ее окликнули.
   — Варя, что случилось? Куда ты мчишься в таком неприличном виде? Посмотри на себя! Как тебе не стыдно появляться на улицах такой растрепанной.
   Девушка оглянулась и увидела на тротуаре Веру
   Алексеевну.
   — Ни-че-го! — все еще сквозь слезы отозвалась она.
   — Сойди с лошади и пойдем к нам. Ты приведешь себя в порядок, — распорядилась генеральша.
   Варя повиновалась.
   Пока Варя приводила себя в порядок. Вера Алексеевна продолжала выспрашивать о том, что ее так огорчило. Девушка сперва отнекивалась, но затем все рассказала и при этом опять так расплакалась, что ее пришлось отпаивать водой.
   — И охота тебе убиваться из-за какого-то Звонарева!
   Да он твоего ногтя не стоит! Есть много более достойных, чем этот противный прапорщик… — уговаривала генеральша.
   — Он совсем не противный…
   — Что ты в нем нашла? Случайный человек на военной службе, наверное, из поповского рода, гол, как сокол, невоспитан и к тому же, оказывается, грязный развратник!
   — Неправда! Это она во всем виновата.
   — А почему, собственно, эта мерзкая тварь оказалась на Утесе? Что ей там делать? Тут что-то неспроста!
   — Приехала к нему…
   — Только ли поэтому? — подозрительно спросила Вера Алексеевна. — Не знаю!
   — Я займусь ею сама сегодня же, и мы ее уберем оттуда на Ляотешань или Голубиную бухту. Туда твой красавчик не особенно разъездится.
   Варя просияла.
   — Эх, Варя! На тебя давно заглядывается наш Гаитимуров, а ты и не замечаешь!